Текст книги "Народ Мухаммеда. Антология духовных сокровищ исламской цивилизации"

Смутные времена

Судья всему – Господь. Великое сердце, великая слава, великая

воля – бесполезны в наши дни.

* * *

Мутасим, правивший после своего брата Мамуна, был храбрым и сильным, как физически, так и духовно, но необразованным. Судья Ибн Аби Дувад рассказывал, как Мутасим, бывало, протягивая руку, произносил:

– Укуси меня за руку, как можно сильнее!

«Я, конечно, отказывался, но он настаивал:

– Мне не будет больно.

Тогда я пытался. Но какой вред могли причинить его руке зубы, если даже копья не могли поразить ее».

Гвардейцы-тюрки

Мутасим имел пристрастие к рабам-тюркам. Он посылал своих вольноотпущенников приобретать их, так что численность тюркской гвардии в конце концов составила четыре тысячи человек. Они носили парчовые ливреи, позолоченные перевязи и украшения, чем отличались от обычных солдат. Он имел также полк так называемых западных гвардейцев, набранных в Египте и Йамане, и хорасанскую пехоту, в составе которой были наиболее известны ферганские гвардейцы.

Тюрки вскоре составили большую армию, обременительную для жителей Багдада. Так, например, они часто мчались галопом через базар, не обращая внимания на детей и немощных. Не раз горожане вершили скорый суд, и не один гвардеец поплатился жизнью за наезд на женщину, старика, ребенка или слепого. В связи с чем Мутасим решил удалиться из столицы.

Новая столица – Самарра

Халиф неоднократно выезжал в районы, прилегающие к Тигру. Особо его внимание привлекал район Самарры. В те времена там был лишь древний христианский монастырь, находящийся среди широких равнин. Воздух этой страны был очень здоровым. Охотясь в тех местах, халиф заметил, что его аппетит чрезвычайно обострился. Он выкупил земли у монахов за четыре тысячи динаров, выбрал место для своего будущего дворца и приступил к строительству.

Архитекторы, рабочие и мастера были собраны со всех провинций страны. Были завезены семена и саженцы растений со всех областей. Исходя из соображений безопасности, архитекторы обозначили границы города, его районы и дороги. Для каждого ремесла и товара были предусмотрены отдельные базары. Люди начали строить жилища. Вскоре вокруг города выросли городские стены; завершилось строительство караван-сараев и крепостей; страна покрылась плантациями; каналы протянулись от Тигра и его притоков.

Когда слухи о новой столице распространились, началась миграция населения, сопровождавшаяся притоком разнообразных товаров. Некоторое время спустя Самарра стала процветающим городом, обустроенным и благополучным.

Бабек

– Что подвигло тебя на мятеж?

– Нищета, о повелитель правоверных, которая есть тень Господа на земле.

Восстание Бабека вспыхнуло в горной стране Бадх в тот же год, что и бегство Ибрахима, сына Махди, после переворота в Багдаде. Эти события совпали с голодом в восточных провинциях и эпидемией чумы в Хорасане.

В Персии среди гор Бадха, у подножия которых протекает Аракс, жили два могущественных вождя. Оба они принадлежали к секте хуррамитов[136]136
  Х у р р а м и т ы – представители антиисламских, антихалифских сект в Иране, Азербайджане, Средней Азии, действовавших в начальный период правления Аббасидов.


[Закрыть] и соперничали друг с другом из-за лидерства в ней. Одного из них звали Джавидан, и управляющим у него был Бабек; другого звали Абу Имран.

Однажды люди Абу Имрана напали на поместье Джавидана. Разгорелся кровавый бой, в котором Имран потерпел поражение и был убит. Но и Джавидан вернулся домой с тяжелыми ранами, от которых умер через три дня. А надо сказать, что жена Джавидана была неравнодушна к Бабеку, и тот отвечал взаимностью на ее страсть. Как только ее муж умер, она пришла к управляющему и сказала:

– Слушай, тебе не занимать ни силы, ни ума. Джавидан мертв. Я еще не сказала об этом его людям. Будь готов, завтра я соберу их всех – ты должен быть их вождем.

Эти слова разбудили тщеславие, спавшее до этих пор в душе Бабека. Утром она послала гонцов по деревням. Когда вассалы Джавидана собрались, они спросили его жену, которая приветствовала их:

– Почему он сам не пришел к нам?

– Если бы он пошел сам по всем вашим домам, разбросанным далеко друг от друга, это заметили бы наши враги и подняли бы тревогу, поэтому он поручил мне собрать вас и передать его приказ. Готовы ли вы повиноваться?

– Говори, – ответили они, – мы никогда не перечили ему раньше и не собираемся делать это теперь.

– Тогда слушайте, он велел передать вам: «Я должен умереть сегодня ночью. Моя душа покинет мое тело и вселится в тело моего слуги; к нему переходит власть над моим народом. Мне открылось, что Бабек совершит великие подвиги, которых никто не совершал до него, и прославит как себя, так и вас. Он будет владеть всем миром, уничтожит всех тиранов и восстановит Закон Маздака (общее владение имуществом и женщинами). При нем слабый станет сильным и униженный возвысится. Кто же воспротивится моей последней воле – тот будет врагом Истинной Веры».

– Мы принимаем его завещание, – ответили люди.

Тогда женщина приказала зарезать корову и снять с нее шкуру. Когда ее воля была исполнена, она расстелила шкуру на земле, поставила на нее большую чашу с вином и, преломив хлеб, погрузила его в вино. Рядом с чашей она положила еще несколько буханок хлеба. После этих приготовлений она сказала, что каждый из присутствующих, по очереди, должен наступить на шкуру, взять кусок хлеба, окунуть его в вино и съесть, произнося при этом: «Я верю в тебя, дух Бабека, как я верю в дух Джавидана». Потом каждый должен подойти к Бабеку, взять его за руку, поцеловать ее и произнести клятву верности. Все послушно исполнили волю женщины.

После этого она приказала подать вина и еды для всех и демонстративно села рядом с Бабеком перед всеми. Когда каждый выпил по три кубка вина, она взяла ветку базилика и протянула ее Бабеку; он принял ее. Такова была свадебная церемония в тех краях.

Бабек провозгласил себя Богом в своей секте. Он превратил хуррамитов в убийц и грабителей. Никогда раньше этот народ не творил таких жестокостей и насилия. За двадцать лет они убили, по скромным подсчетам, двести двадцать пять тысяч человек.

В правление Мамуна крестьянская армия стала захватывать все новые и новые земли, уничтожая или обращая в бегство регулярные войска.

В конце концов халиф Мутасим отправил на борьбу с восставшими армию под командованием военачальника Афшина, правителя Сурушны на берегу Хашарта (Сырдарьи). После нескольких кровопролитных сражений Бабек был отброшен к границам своих первоначальных владений. Мятежная армия начала таять на глазах. Все доблестные воины были убиты, сам Бабек укрылся в горах Бадха, там, где родился и вырос; это место еще долго после его смерти называли Страной Бабека. Поняв, что дальнейшее сопротивление бесполезно, он, вместе со своим братом, женщинами и несколькими близкими, решил спастись бегством. Переодевшись в купцов, они караваном, пройдя через болота Армении, пришли в земли Сахла, одного из влиятельных феодалов тех мест.

Сахл радушно принял Бабека и устроил пир в его честь, но внезапно, в разгар застолья, его схватили и заковали в цепи.

– Ты предал меня, Сахл? – спросил Бабек.

– Сын шлюхи! – крикнул Сахл. – Твое дело пасти баранов, а ты возомнил себя царем, полководцем и творцом Закона!

Он приказал связать всех людей Бабека, после чего отправил гонца к Афшину с известием, что его враг схвачен. Афшин послал четыре тысячи всадников, чтобы доставить пленных в свой лагерь. Он также пригласил к себе Сахла и отблагодарил его, подарив почетную одежду и диадему, а также собственноручно привел ему лучшего коня из своей конюшни. Кроме того, Сахл был освобожден от выплаты податей со своих владений.

Сообщение об этих событиях было послано халифу почтовым голубем. Когда новости о захвате Бабека распространились, люди благодарили Господа и ликовали. Во все столицы провинций были посланы сообщения, в которых говорилось, что разбойник, так долго наводивший на всех ужас, повергавший в прах целые армии повелителя правоверных, наконец закован в цепи и обезврежен.

Когда Афшин со своими пленниками находился на расстоянии одного дня пути от столицы, ему навстречу выехали сын халифа, принцы и прочие вельможи империи. В лагерь Афшина были доставлены: гигантский серый слон (подарок Мамуну от индийского царя), украшенный попоной из красной и зеленой парчи и разноцветного шелка; верблюд бактриан огромных размеров, также богато украшенный; несколько почетных платьев из парчи, усыпанных драгоценными камнями, и высокие персидские митры, разноцветные каймы которых были расшиты жемчугом и изумрудами.

В самую богатую одежду облачили Бабека, в другую, лишь немногим ей уступающую, его брата; на головы им надели митры и посадили: Бабека – на слона, его брата – на верблюда.

– Что это за чудовище? – спросил Бабек, когда его усаживали на слона.

Армия Афшина, конница и пехота, в полном вооружении и со знаменами, выстроилась в две шеренги и растянулась от лагеря на расстояние пяти часов пути в сторону Самарры. Бабек и его брат ехали между шеренгами, покачиваясь на своих животных в такт их поступи. Бабек задумчиво и печально смотрел на это представление, но страха не было в его глазах – казалось, он жалел только, что не успел уничтожить всех этих людей.

Был четверг, второй день месяца Сафара 223 года. Люди никогда не видели столь пышного шествия.

Халиф приветствовал Афшина чрезвычайно милостиво и посадил его на почетное место в приемном зале. Потом стража привела Бабека.

– Так ты и есть тот самый Бабек? – спросил халиф.

Ответа не последовало. Мутасим повторил свой вопрос, но пленник хранил молчание.

– Несчастный! – прошипел Афшин ему в лицо. – Как ты смеешь молчать, когда сам повелитель правоверных удостоил тебя своим вопросом?

– Да, я Бабек, – произнес наконец тот.

Мутасим склонился и воздал хвалу Господу, затем, поднявшись, приказал раздеть Бабека. Слуги поспешно стянули с него роскошные одежды. Палач, повинуясь приказу, отрубил ему правую руку и стал ею бить по его лицу; потом он отрубил левую руку, а затем – ногу. Бабек корчился и извивался в луже собственной крови на кожаном коврике палача, он кричал быстро и невнятно, предлагая невероятные богатства за помилование. Наконец, видя, что никто не слушает его, он стал бить себя по голове обрубками рук.

– Вонзи свой меч ему между ребер, только не задень сердце, я хочу, чтобы он умирал долго, – сказал халиф палачу.

Палач повиновался. Наконец, насытившись местью, халиф приказал отрубить Бабеку голову. Отрубленные части были пришиты к туловищу, и обезглавленное тело повесили на виселице, для всеобщего обозрения. Голову сначала отправили в Багдад и насадили на кол на мосту; после чего ее послали в Хорасан, где торжественно пронесли по городам и селам для устрашения людей, которые помнили лучшие дни Бабека и верили, что он способен уничтожить государство и классовую несправедливость. Тело долго висело на окраине Самарры, и это место сохранило название Виселица Бабека даже тогда, когда город стал пуст и заброшен.

В день смерти Бабека Ибрахим ибн Махди[137]137
  И б р а х и м и б н а л ь – М а х д и (р. 839) – представитель династии Аббасидов, сын халифа аль-Махди, брат Харуна ар-Рашида.


[Закрыть], дядя халифа, вместо обычной проповеди в мечети прочитал следующие строки:

 
Повелитель правоверных, твоя битва завершилась победой!
Хвала! Хвала Господу!
Бог был твоим Воителем.
Да получит достойный раб Господа Афшин заслуженную награду;
Ибо удар, нанесенный им, осветил его чело
венцом немеркнущей славы.
 

Афшину была пожалована золотая диадема, украшенная драгоценными камнями, самыми дешевыми из которых были изумруды и рубины, а также две перевязи, расшитые жемчугом. Его сыну Хасану халиф дал в жены Утруджу, дочь правителя Ашнаса, главы гвардейцев тюрков, девушку, известную своей красотой и образованностью. На их свадьбе Мутасим прочитал стихи своего собственного сочинения.

Брат Бабека был отправлен на казнь в Багдад. Когда по пути они остановились на ночлег в Бараданском замке, в трех лигах от города (около пятнадцати километров), он спросил своего конвоира:

– Кто ты?

– Я сын Шервина, правителя Табаристана.

– Хвала Всевышнему! – взмолился пленник. – За то, что Он послал мне перса из древнего рода, чтобы проводить меня в последний путь.

– Нет, – сказал Ибн Шервин и, указав на палача, того самого, который казнил Бабека, добавил: – Тебе придется иметь дело с ним.

– Ах, значит, ты здесь главный, – сказал арестант, повернувшись к палачу, – а этот, другой, просто наблюдатель. Ладно, скажи тогда, есть ли у меня право на последнее желание?

– Говори, чего тебе нужно, – ответил палач.

– Приготовь мне сладкую пшеничную кашу, – попросил брат Бабека.

Когда каша была подана, он поел от души и сказал:

– Завтра, если будет на то милость Господня, ты увидишь, как умирает благородный перс.

Потом он спросил вина из фиников и пил его не спеша, до самого рассвета, когда настала пора отправляться в Багдад.

Там, на мосту через Тигр, ему отрубили руки и ноги, а его тело было повешено на восточном берегу.

* * *

Год спустя Мазьяр, правитель Табаристана, участвовавший в восстании против верховной власти, был схвачен и доставлен в Самарру. На допросе он заявил, что к мятежу в защиту своей религии его подбивал Афшин, пользуясь тем, что оба они втайне придерживались своей прежней, зороастрийской веры.

Афшин, кроме того, обвинялся в том, что в военной кампании против византийского императора пренебрег возможностью захватить в плен последнего, заявив: «Он царь – пусть цари сами решают свои дела между собой». Так что еще до того, как Мазьяра доставили в Самарру, Афшин был уже арестован по доносу своего секретаря.

Суд над изменником

Афшина допрашивали Ибн Аби Дувад, Исхак, сын Ибрахима, и Ибн Зайят. Мазьяр, первосвященник-зороастриец, комендант пограничной крепости из Согда и еще два человека, происходившие из той же провинции, одетые в потрепанную одежду, присутствовали в качестве свидетелей. Последние были вызваны для дачи показаний первыми. Они обнажили свои спины, и все увидели свежие следы побоев.

– Узнаешь ли ты этих людей? – спросил Ибн Зайят обвиняемого.

– Да, – ответил Афшин. – Один из них муэдзин, другой имам. Они организовали мечеть в Сурушне, моей столице, за что я приказал наказать их – дать каждому из них по тысяче плетей. Причины, вынудившие меня к этому, таковы: согласно договору, который я заключил с правителями Согда, я не должен был препятствовать людям этой провинции исповедовать религию своих предков; эти же двое мусульман ворвались в храм, выбросили идолов, которым поклоняется народ Согда, и превратили то место в мечеть. За это я наказал их, как виновных в насилии и святотатстве.

– Ладно, – сказал Ибн Зайят, – но что ты можешь сказать по поводу книги, найденной у тебя, книги в парчовом переплете, украшенной золотом, серебром и драгоценными камнями и содержащей богохульство и ересь?

– Эту книгу, – ответил Афшин, – я унаследовал от своего отца. В ней собрана мудрость древних персов. Что касается якобы богохульственного содержания ее, то в ней меня не интересовали лишь ее литературные достоинства. Она досталась мне в том виде, в котором она предстала перед вами, и я не видел смысла лишать ее переплета и украшений. В конце концов, вы делаете то же самое – держите в своих домах книгу «Калила и Димна» и книгу «Маздак». Я не считаю, что это недопустимо для мусульманина.

Затем был вызван священник-зороастриец (маг), который дал следующие показания.

– Обвиняемый, – заявил он, – имел обыкновение есть мясо удушенных животных, более того, он настойчиво советовал мне поступать так же, утверждая, что такое мясо нежнее, нежели мясо животных, зарезанных ножом, как принято по Закону. Он также каждую среду приносил в жертву черную овцу: разрубал ее на две половины своим мечом, проходил между ними, а затем съедал мясо. Однажды он сказал мне: «Я ненавижу обычаи этих арабов, я сам опустился уже до того, что ем их масло, езжу на их верблюдах и ношу их сандалии, но, по крайней мере, я еще не потерял ни одного волоса!» Он имел в виду, что никогда не пользовался средствами для удаления волос, используемыми мусульманами. Кроме того, он отказался подвергнуться обряду обрезания.

– Скажите, – обратился с гневом Афшин к судьям, – вы считаете этого человека законным свидетелем на суде мусульман?

– Нет, мы так не считаем, – вынуждены были признать судьи, поскольку тот человек в то время не принадлежал к Истинной Вере (он, впрочем, стал мусульманином впоследствии, при Мутаваккиле).

– Зачем же вы слушаете человека, которому вы не верите? – продолжил свою атаку Афшин. – И скажи, пожалуйста, – продолжил он, обратившись к священнику, – была ли у тебя возможность наблюдать, через окно, или дверь, или еще как-нибудь, за тем, что происходит у меня дома?

– Нет, – отвечал свидетель.

– А бывало ли, что я приглашал тебя в свой дом, как гостя, и рассказывал тебе о своих личных делах и делился с тобой, по дружбе, своими мыслями и говорил тебе о моей любви к своей родине, Персии, к ее народу и обычаям?

– Да, – отвечал священник.

– Тогда ты, будучи неверным в религии, неверен и в дружбе, потому что рассказываешь перед всеми то, что я доверил тебе одному!

Судьи вызвали тогда коменданта пограничной крепости из Согда.

– Знаешь ли ты этого человека? – спросили они Афшина.

– Нет, – ответил он.

– А ты, комендант, знаешь ли Афшина? – спросили судьи.

– Конечно, я знаю его, – ответил он и, повернувшись к подсудимому, продолжил: – Как долго ты будешь изворачиваться, юлить и скрывать правду?

– Что имеешь в виду, длинный язык? – спросил Афшин.

– Как люди обращаются к тебе в письмах?

– Так же как они обращались к моему деду, а потом отцу, так же они пишут и мне.

– Нет, ты скажи, каким титулом называют они тебя?

– Это никого не касается, – попытался уклониться от ответа Афшин.

– Они начинают свои письма так. – И тут он произнес несколько слов на сурушанском диалекте. – Не правда ли? Что означает по-арабски: «Богу богов от его слуги такого-то…»

– Да, это так, – признался Афшин.

– Что?! – воскликнул Ибн Зайят. – Как может правоверный допускать такое обращение к себе? То же самое говорил фараон, когда он собрал, призвал и провозгласил: «Я ваш Господь, высочайший».

– Это всего лишь древний обычай, – ответил Афшин, – так люди обращались к моим предкам и ко мне самому, когда я еще не был мусульманином. Я не хотел терять уважение в их глазах, ибо, потеряв авторитет, я мог бы лишиться и их послушания, и их верности.

– Позор тебе, Афшин! – крикнул Исхак ибн Ибрахим. – Как ты можешь теперь клясться Именем Бога? Кто поверит тебе после этого? Как мы можем считать тебя правоверным, когда ты уподобился фараону в своей гордыне?

– Исхак, – ответил Афшин, – этот стих из Корана в свое время цитировал Уджайф против Али ибн Хишама, сегодня ты процитировал его против меня, кто знает, может, завтра кто-нибудь процитирует его против тебя?

Последним перед судом предстал Мазьяр.

– Знаешь ли ты этого человека? – спросили Афшина.

– Нет.

– Знаешь ли ты этого человека? – спросили Мазьяра, указав на Афшина.

– Да.

– Ты по-прежнему не узнаешь его? – спросили судьи у Афшина.

– Ах да. Я вспомнил его, – ответил Афшин.

– Ты вступал в переписку с ним? – продолжили судьи допрос обвиняемого.

– Никогда.

– Писал ли он тебе? – спросили Мазьяра.

– Да, – ответил он. – Его брат Кхаш написал моему брату письмо, в котором сказано следующее: «Единственные люди, способные распространить нашу великую лучезарную Веру по всей земле, – это я, ты и Бабек». Бабек погиб по собственной глупости, я бы спас его, но он вел себя как безумец, ему уже нельзя было помочь. При нынешнем положении дел, если ты сейчас поднимешь восстание, арабы обязательно пошлют меня и все мое войско на подавление мятежа. Когда я приду в твою страну, мы объединим свои силы. Против нас останутся только арабы, Западная гвардия и тюрки. Арабы подобны собакам – кинь им корку хлеба и, когда они бросятся за ней, размозжи им голову дубиной. Западная гвардия – опасный противник, но их мало. Что касается этого дьявольского отродья – тюрков, то, когда они выпустят свои стрелы, одна решительная атака тяжелой конницы покончит с ними. Таким образом, мы вернем персам религию наших предков.

– Но этот человек обвиняет лишь своего брата и моего брата, – заявил Афшин. – Какое отношение это имеет ко мне? Но даже если бы я сам написал ему подобное письмо, это еще не доказательство моей измены. Такое послание может быть уловкой, специально придуманной, чтобы завоевать доверие врага и захватить его потом врасплох. Я достаточно послужил повелителю правоверных своим мечом и мог бы также послужить и своим умом, раскрыв заговор с помощью военной хитрости, и заслужить этим не меньшую славу, чем в свое время заслужил Абдаллах Тахирид.

– Скажи нам, Афшин, – задал вопрос один из судей – Ибн Аби Дувад, – как так вышло, что, будучи мусульманином, ты не прошел обряд обрезания, в котором вся чистота и суть ислама?

– Я опасался, что эта операция повредит моему здоровью.

– Ты?! Доблестный воин, прославившийся своим мужеством!

– Абу Абдаллах, – ответил Афшин, – ты принадлежишь к тому типу судей, которые приговаривают к смерти тысячи, с той легкостью, с какой расправляют складки на своей одежде.

– Вполне очевидно, с каким человеком мы имеем дело, – сказал Ибн Аби Дувад, повернувшись к своим коллегам. – Увести его! – добавил он, обращаясь к стражнику – тюрку Бугхе.

Бугха тут же схватил Афшина за перевязь.

– Именно этого я и ожидал от вас! – закричал Афшин.

Но Бугха не дал ему продолжить, он набросил на голову опального военачальника подол его же одежды и отволок его в тюрьму, наполовину задушив по дороге.

Афшин умер в своей камере от голода. Его тело было повешено на виселице у Императорских ворот; идолов, которым он тайно поклонялся, свалили к подножию виселицы. Впоследствии идолов подожгли, и все сгорело дотла.

Но и Мазьяр не был прощен; его провели по городу и потом забили насмерть плетьми. Его труп повесили рядом с телом Бабека. Виселица Мазьяра постепенно наклонялась, и тела казненных приблизились друг к другу.

 
Мое сердце бьется спокойно, когда я вижу,
Как эти двое сошлись, как добрые соседи: Бабек и Мазьяр,
Склонившись и отвернувшись в сторонку,
Как бы пряча секрет от любопытных прохожих.
Черными покрывалами укрыты они,
Как будто сотканными горячим ветром пустыни из смолы.
С утра до вечера едут они на худых деревянных конях,
Которых привели им плотники из мрачной конюшни.
Они неподвижны, но, глядя на них, мне кажется,
Что едут они куда-то, без остановки.
 

* * *

Мутасим приказал дать Ибн Ханбалу тридцать восемь ударов плетью в надежде выбить из него признание догмата о сотворенности Корана. Позже, незадолго до смерти, люди, пришедшие навестить Ибн Ханбала, спросили его:

– Что ты хочешь сказать о тех, кто так жестоко обошелся с тобой?

– Они подвергли меня мучениям во славу Божью. Они считали, что я заблуждался, а они правы.

* * *

Следуя примеру своего отца Мутасима, следующий халиф Ватик приказал наместнику Басры испытать на веру всех имамов и муэдзинов в вопросе сотворенности Корана. В то же время Ватик послал в Багдад за традиционалистом Ахмадом ибн Насром. Ахмад был доставлен в кандалах в Самарру, во дворец халифа.

– Что ты думаешь о происхождении Корана? – спросили его.

– Он не был сотворен! – заявил он.

– Каково твое мнение о возможности человека лицезреть образ Бога в день Последнего Суда?

– Сам Бог сказал: «В последний день ты увидишь Господа твоего так, как видишь сейчас луну», – ответил Ахмад и привел в подтверждение еще и одно из Преданий.

– Ты лжец! – сказал Ватик.

– Нет, это ты лжец! – ответил Ахмад.

– Как, – воскликнул халиф, – Бог может быть видим, находиться в физическом теле, быть ограниченным в пространстве и доступным человеческому глазу? Я не верю в Бога с такими атрибутами! Что вы скажете? – обратился он к ученым богословам, рационалистам, которые присутствовали на допросе.

– В соответствии с законом этого человека надо предать смерти, – ответили они.

– Меч мне! – крикнул халиф. – Я сам убью его у вас на глазах. Я возлагаю весь груз моих грехов на этого неверного, который поклоняется богу, которого я не признаю, богу, имеющему атрибуты, которых Истинный Бог не может иметь! Палач, постели свой коврик!

Ахмада, как он был, в оковах, швырнули на коврик палача, и Ватик собственноручно отрубил ему голову.

Тело повесили на виселице в Самарре, голова была насажена на кол в Багдаде, с надписью, прикрепленной к уху и гласившей: «Это голова Ахмада ибн Насра ибн Малика. Раб Божий имам Харун (Ватик) пригласил его, чтобы он признал сотворенность Корана и отрекся от уподобления Бога человеческому существу, но он упорствовал в своих заблуждениях, за что, по Божьей воле, душа его отправилась в Адское Пламя».

К голове был приставлен стражник с копьем, которому было приказано не допускать, чтобы случайный порыв ветра мог повернуть голову лицом в сторону Мекки. Этот солдат рассказывал потом: «Ночью я увидел, как голова сама собой повернулась к Мекке и стала читать суру Корана «Йа Син».

* * *

Люди в наше время настолько развращены, что, встречая человека Истинной Веры, называют его еретиком.