Текст книги "Карл Маркс как революционер и экономист. От рабочих кружков к незавершенному «Капиталу»"

Глава 16
Казус Лассаля, или Марксов треугольник

Не все же понимать сразу, не прямо же начинать с совершенства! Чтобы достичь совершенства, надо прежде многого не понимать, а быстро поймем, так, пожалуй, и не хорошо поймем…

Ф. Достоевский. Идиот

Летом 1868 г., когда операция «Заговор молчания» приобрела уже чуть ли не общеевропейский размах, Энгельс сочиняет для немецкой иллюстрированной газеты «Гартенляубе» («Беседка») первое в истории жизнеописание Карла Маркса (16/377), которое, правда, в другой газете («Цукунфт» – «Будущее») и, правда, еще через год, но все же увидело свет. Начиналось это так:

В Германии родоначальником немецкого рабочего движения привыкли считать Фердинанда Лассаля. А между тем нет ничего ошибочнее такого взгляда. Если шесть-семь лет тому назад во всех фабричных районах, во всех крупных городах, центрах рабочего населения, пролетариат массами стекался к нему, если его поездки были триумфальными шествиями, которым могли позавидовать монархи, – то разве не была тут уже заранее незаметно подготовлена почва, на которой так быстро созрели плоды? Если рабочие восторженно приветствовали его слова, то потому ли, что слова эти были для них новы, или же потому, что сознательным рабочим они давно уже были более или менее известны? Нынешнее поколение живет торопливо и забывает быстро…

Прежде всего позвольте от имени советского пролетариата выразить благодарность Энгельсу за красочное описание обстоятельств Лассалевой агитации. В нынешней отечественной литературе справки о деятельности Лассаля даются, как правило, гораздо сдержаннее, и, не опиши этих событий сам Энгельс, мы бы, пожалуй, не могли даже приблизительно представить себе истинный масштаб успеха, который снискал удачливый соперник Карла Маркса. В следующих строках как раз о том и читаем:

…У него был предшественник, стоявший неизмеримо выше его в интеллектуальном отношении, о существовании которого он, правда, умалчивал, вульгаризуя в то же время его труды; его имя – Карл Маркс.

Предполагается такой перевод всего цитированного отрывка. Успех Лассаля трудно отрицать или приуменьшить (перед лицом живых свидетелей недавних событий). Но успех Лассаля в Германии был подготовлен Марксом, который (добавим от себя, но в полном соответствии с фактами) к тому моменту почти 15 лет жил вне Германии и не имел с нею никакой связи. Слова Маркса времен 1848–1849 гг. памятны неким сознательным рабочим, но, к сожалению, забыты целым поколением. Поэтому успех Лассаля был подготовлен Марксом. Первый был на деле только неблагодарным адептом и вульгаризатором последнего.

Оставим на совести Энгельса «сознательных рабочих». Однако заметим: первое в истории жизнеописание Маркса есть первоисточник последующей партийной легенды о Марксе (и Энгельсе!).

Смысл этого рекламного проспекта: Карл Маркс – великий вождь и бескорыстный друг рабочего класса, гениальный ученый, впервые в мире сделавший ряд потрясающих открытий, которые дотоле тщательно скрывались буржуазными учеными. Ознакомившись подробно с данным документом, нетрудно убедиться, что опус Энгельса есть канва многочисленных книг под собирательным названием «Великий учитель рабочего класса», а также всевозможных марксистских биографических справок о Карле Марксе. Сам Энгельс, правда, не относился к собственному творению всерьез. Мы уже цитировали его характеристику: «пустяковина, сфабрикованная с величайшей поспешностью» и т. д. Но, по-видимому, здесь говорит скромность автора? Не иначе как скромностью продиктована и следующая мотивировка, которую дает Энгельс в сопроводительном письме к данному своему сочинению (последнее направляется Марксу на предмет замечаний):

Нам приходится прибегать к небольшому шарлатанству, как мы уже прибегали к уловкам при посредстве Зибеля…[170]170
  «Уловки при посредстве Зибеля», которые были «небольшим шарлатанством», – что это за намек? Это либо мероприятия в рамках кампании «Заговор молчания», либо какие-то темные делишки, связанные с фогтовской эпопеей Маркса. Поскольку в операции с фальшивыми рецензиями на «Капитал» больше отличился Кугельман, отсутствие его имени в данном контексте как будто свидетельствует в пользу второго толкования Энгельсова намека. Действительно, помнится, что Зибель ездил в Швейцарию собирать материал на К. Фогта и что результаты его командировки заслужили похвалу Маркса. Теперь представим себе, какого сорта материал был добыт (или сфабрикован) Зибелем, если даже Энгельс говорит о «небольшом шарлатанстве» и «уловках»!


[Закрыть] (32/102).

Убеждая друга согласиться на «небольшое шарлатанство», его лейб-биограф не иначе как опасается чрезмерной скромности Карла Маркса? О реакции последнего мы не имеем что-либо сообщить. Если судить по цитированной в главе 14 авторецензии Маркса на «Капитал», следует предполагать, что он дал ряд ценных замечаний по улучшению своего жизнеописания. Не имея фактов, рискнем все же предположить, что Маркс не отнесся к данному мероприятию как к «пустяковине». Во всяком случае, после осечки с «Гартенляубе» Энгельс переработал свой очерк. Разумеется, своим именем он не подписался.

Начинается сей сомнительный документ прямой атакой на Лассаля не потому, что было не с чего зайти. Подобным зачином преследовалась цель обдуманная и далеко идущая. Напомним, опус Энгельса вышел в свет в 1869 г., когда ни его с Марксом жизнь, ни деятельность Лассаля еще не стали историей. Переписка основоположников была впервые опубликована в Германии в 1913 г. Биографический труд Ф. Меринга о Карле Марксе вышел в 1918 г. Тогда лишь, в 10-е годы нашего века, обнажилось кое-что из области взаимоотношений вождей немецкого рабочего движения.

Интересующиеся лица были, как видно, ошарашены суждениями Маркса о Лассале – как при жизни последнего, так и (в особенности) после его смерти. Вся история их отношений – одна из самых загадочных страниц биографии нашего Учителя. Ретроспективно слова Энгельса, нами процитированные, более красноречивы, чем имел в виду их автор. В свете всего, что сегодня известно, Энгельс фактически выболтал кое-что об истинной подоплеке злобного отношения Маркса к уже покойному тогда Лассалю.

Меринг в полнейшем недоумении:

«Не ради Лассаля, исторические права, которого давно защищены, необходимо точно выяснить, как сложились уже с самого начала отношения между ним и Марксом. Скорее приходится защищать Маркса от какого-то ложного понимания, так как его отношения к Лассалю являются самой сложной психологической проблемой его жизни»[171]171
  ФМ, 203.


[Закрыть].

В пору их приятельства Маркс испытывал к Лассалю, словами Меринга, «антипатию, не поддающуюся никаким доводам разума»[172]172
  Там же.


[Закрыть]. И дальше:

«…Спор с Лассалем обострялся до некоторой степени тем непреодолимым недоверием, которое питал к нему Маркс.

…Несмотря на то, что Лассаль шел ему навстречу с открытой душой, Маркс все же считал необходимым применять по отношению к Лассалю дипломатическое поведение и меры “мудрого руководства”, чтобы держать Лассаля в строгости; и недоверие к нему вновь и вновь возникало у Маркса по всякому случайному поводу»[173]173
  ФМ, 301–302.


[Закрыть].

Неожиданное известие о гибели Лассаля было, похоже, ударом для Маркса. Меринг, описав его реакцию и вспомнив высокую оценку Лассаля, которую дал Маркс в 1868 г. в письме к Швейцеру: «Лассаль – и это остается его бессмертной заслугой – вновь пробудил рабочее движение в Германии после пятнадцатилетней спячки» (32/474), заключает главу своей книги так:

«Наступило, однако, опять время, когда Маркс судил о мертвом Лассале с еще большей горечью[174]174
  По смыслу следовало бы сказать (или перевести на русский): «желчью».


[Закрыть] и несправедливостью, чем когда-либо о живом. От этого остается тяжелый осадок, и он исчезает лишь при возвышенной мысли, что современное рабочее движение слишком огромно для того, чтобы его мог исчерпать даже самый огромный ум»[175]175
  ФМ, 338.


[Закрыть].

Биограф явно чувствует себя как маленький ребенок, который неожиданно стал свидетелем ссоры своих обожаемых родителей. Поэтому, возможно, он допустил маленькую неточность. Не «наступило опять время», о нет. Желчные и грубые посмертные отзывы Маркса относятся к тому же самому времени, а начались они сразу после смерти Лассаля. Все это, однако, вопроса не проясняет.

Авторы вступительной статьи к переводу книги Ф. Меринга сочли необходимым по-своему «защитить Маркса от ложного понимания»… Меринга. По их – надо думать, научно обоснованному – мнению, поведение Маркса в этой истории носило «не случайный, а глубоко принципиальный характер»[176]176
  ФМ, 11.


[Закрыть]. Недоверие Маркса к Лассалю наши доморощенные критики Меринга объясняют сугубой проницательностью Маркса и Энгельса, которые догадывались о его переговорах с Бисмарком[177]177
  ФМ, 15.


[Закрыть] (о чем стало известно якобы в 1928 г., хотя об этом знали уже и Маркс и Энгельс – знали даже еще во время этих переговоров и более точные сведения узнали вскоре после смерти Лассаля)[178]178
  В 1928 г. была опубликована небольшая (как мы понимаем, в несколько писем, переписка Лассаля и Бисмарка. Но отсюда вовсе не следует, что самый факт их контактов и цель переговоров не могли быть известны тем, кому доверял Лассаль, еще во время тех событий и даже прежде них, на стадии намерений. И Меринг, и наши доморощенные его критики сходятся в том, что Лассаль обсуждал с Марксом свою тактику незадолго до прекращения их переписки. О том же свидетельствует ряд мест в письмах Маркса к Энгельсу.


[Закрыть]. Свою медвежью услугу Марксу авторы предисловия не моргнув глазом мотивируют так:

«Наиболее серьезные ошибки Меринг допускает при оценке деятельности и значения Лассаля»[179]179
  ФМ, 15.


[Закрыть].

Совершенной ересью представляется им фраза Меринга:

«Лассаль стоял ближе к немецкой действительности и вернее судил о ней»[180]180
  ФМ, 337.


[Закрыть].

По всей видимости, позднейшим марксистским начетчикам вся эта история виднее, чем человеку, который профессионально занимался историей немецкой социал-демократии, располагал огромным количеством подлинных документов, а сам был живым свидетелем и участником некоторых из описываемых событий.

Что касается самого Лассаля, то тут уж наши товарищи ничем не стеснены. Как, пример крайней степени падения, до которой может докатиться революционер, они приводят цитату из письма Лассаля к Бисмарку от 8 июня 1863 г.:

«…Рабочее сословие было бы склонно… видеть в короне естественного носителя социальной диктатуры… если бы корона, со своей стороны, когда-либо могла решиться на, конечно, весьма маловероятный шаг, а именно, если бы она пошла воистину революционным и национальным путем и превратилась из монархии привилегированных сословий в социальную и революционную монархию»[181]181
  ФМ, 16


[Закрыть].

Скорее всего, в тогдашних условиях это была утопия. Однако лишь марксистские шоры мешают увидеть в подобном предложении, в принципе, наиболее разумное и безболезненное решение «рабочего вопроса» – путем радикальных реформ «сверху», а не путем кровавой и бессмысленной бойни, которой жаждала душа Маркса.

«Окончательный разрыв Маркса с Лассалем произошел вскоре после их последнего свидания, состоявшегося в июле 1862 г.», – сообщают наши товарищи, перемешивая правду с ложью (переписка прекратилась, но отношения не были порваны), а затем врут прямо в глаза многотерпеливой Клио:

«Полностью убедившись во время этой встречи, что программа и тактика Лассаля ничего общего не имеет с программой и тактикой подлинных пролетарских революционеров, Маркс прервал переписку с Лассалем»[182]182
  ФМ, 14.


[Закрыть].

Ничего подобного не было.

В очередной раз мы имеем возможность констатировать, что ортодоксальная марксистская пропаганда ориентирована на ослов. Ибо письма Маркса и Энгельса не только подтверждают версию Меринга, но и усугубляют ее.

В нашем распоряжении письма только с одного берега – из Лондона, зато в разные концы: в Берлин – к Лассалю, в Манчестер – о Лассале.

Так сказать, треугольник. Глядя на письма, исходящие из его вершины, странное ощущение испытываем мы. Создается впечатление, что треугольник существовал не только в плане географическом.

Одно ребро: Лондон – Манчестер.

Здесь – сплошное недоверие и подозрительность к Лассалю:

он считает, что у него достаточно влияния, чтобы в момент восстания суметь заговорить им зубы, стоит ему только взойти на трибуну, обратиться с торжественной речью к массам и т. д. (29/21); он всегда был человеком, с которым нужна была дьявольская осторожность (29/24); Как мне держаться с парнем? Отвечать или нет? (29/106).

Ирония, насмешки, пренебрежительные щелчки: «комическое тщеславие этого молодца» (29/106); «парень кажется самому себе необычайно великим» (29/222).

Вызывающе утилитарное отношение, как, впрочем, ко многим обоюдным знакомым: «при умелом обращении с ним человек этот будет наш с руками и ногами, сколько бы “зажигательных” коленцев он ни выкидывал…» (29/328).

Пренебрежительные отзывы о литературной деятельности: «сам он осел, который, имея в запасе пару отвлеченных фраз… берется судить…» (Там же).

Ругань: «этот скот», «собака эта», а также «еврейчик» и «еврейчик Браун»[183]183
  Будучи выкрестом, Маркс не считал себя евреем – основание, совершенно непонятное иным из наших читателей. По советским законам (также по гитлеровским) Маркс был евреем и евреем остался


[Закрыть] – то и другое со зла, то есть как ругательства.

Другое ребро: Лондон – Берлин.

Спокойные интонации, местами слегка (чуть-чуть) покровительственный тон, советы, новости политические и бытовые, приветы от жены. Абсолютно нормальные письма человека к его хорошему знакомому.

Мы бы не хотели навязывать читателю мнение, которое складывается у нас о подлинном характере упомянутого треугольника, поэтому представим для пробы несколько симметричных мест. Центр симметрии – Лондон.

Не скажешь, что Энгельс был обманут. На «действительные недостатки» и вправду «чуть-чуть намекнул». Но похвала, как кажется нам, звучит и без «фона недостатков». «Освобождение» диалектики Гегеля «от мистической оболочки» – то, что Маркс впоследствии ставил в заслугу себе (вернее, Энгельс – ему), здесь он рекомендует Лассалю как несомненному единомышленнику – несомненно, всерьез, ибо считал потом это своим крупным недостатком.

Речь идет о книге Маркса «К критике политической экономии», первая часть которой («Товар» и «Деньги») вышла годом раньше. Вторая часть – «Капитал» – так и не вышла.

По поводу книги Лассаля «Система приобретенных прав».

¹ Одно из прозвищ Лассаля между Марксом и Энгельсом (второе – Лазарь, третье – Эфраим Премудрый и т. д.).

Мы не в состоянии цитировать письма целиком, но каждый может, взяв первоисточники, увидеть в письмах к Лассалю совершенно неузнаваемого Маркса – Маркса в совершенно непривычной (для нас) роли доброжелательного критика, ведущего разговор с человеком своего уровня. Как бы ни расценивать его отзывы о работах Лассаля в письмах к Энгельсу, в письмах к Лассалю мы видим то, чего нет больше ни в каких других случаях. Недостатки он отмечает мягко и по-деловому, дает советы, рекомендует литературу, обсуждает отдельные места, дает свои справки. Точно так же делово рассказывает о своей «политической экономии». Короче говоря, беседует с Лассалем, как с коллегой (с Энгельсом это не так, потому что писали они о разном[184]184
  Все свое манчестерское двадцатилетие Энгельс писал почти исключительно на военные темы (не считая «анонимок на Маркса»).


[Закрыть]).

Представим только, если бы так же вот велась полемика с Прудоном – как бы это обогатило обоих! Но тут необходимо отметить следующее. Прудоновский социализм Маркс называл лжебратом своего коммунизма (29/469), а Лассаля, несмотря ни на что, он всегда считал человеком «своей партии». Тут непростая диалектика.

С 1859 г. в переписке с Лассалем фигурируют денежные вопросы, при этом постепенно начинают появляться новые (в их переписке) интонации.

28 марта 1859 г.:

Дорогой Лассаль!

Относительно финансовой нужды. Прежде всего, благодарю тебя за твою готовность. Пока что я сначала испробовал другой путь, написав матери, не согласится ли она ссудить мне денег недели на две (29/478).

В предыдущем письме были не просьбы, а просто жалобы на денежные затруднения, по-видимому пробный шар. Здесь же – не отказ от услуги, а, если вчитаться внимательнее, провокация услуги. Перед Лассалем дело изображается как одиночное событие, тогда как подобное финансовое состояние Маркса было перманентным. И точно, ровно через неделю он пишет:

Дорогой Лассаль!

Все мои попытки раздобыть деньги окончились неудачей. Даже из дома, – ты ведь знаешь, что старые люди крепко держатся за «земное», – я получил отказ. Как ни неприятно мне обращаться к тебе, – ведь твой собственный кошелек пустеет, – мне не остается иного выбора. Если 20 фридрихсдоров слишком большая сумма для тебя, то пришли меньше… (29/481).

Взаймы, в счет гонорара за «К критике политической экономии», которая тогда была в наборе.

Лассаль поддерживал Маркса, давая ему то деньги в долг, то имя для векселей. Известно, что Маркс был не прочь при случае пользоваться кредитом, возвращать же долги для него всегда было большой проблемой. Однако он был крайне щепетилен… в отношении огласки подобных дел и в выборе партнеров проявлял осторожность чрезвычайную. Оберегая свою репутацию, он прибегал в денежных просьбах только к помощи тех, в отношении кого он мог всецело положиться на преданность (Энгельс, Кугельман, Зибель…) или добропорядочность (Фрейлиграт). Если принимать всерьез то, что за глаза он честил Лассаля как человека нелояльного и временами обвинял в нелепейших кознях, трудно понять, в каком смысле и на каком основании он полагался на своего друга-врага. Что полагался – факт, коль скоро не всегда возвращал столько, сколько брал (31/495, 498, 503, 511 и т. д.).

Маркс – Лассалю, 28 апреля 1862 г.:

Дорогой Лассаль!

Ты, вероятно, очень на меня сердишься, дружище, и ты одновременно прав и крайне неправ. Я откладывал письмо к тебе со дня на день, потому что изо дня в день надеялся уладить свои дела настолько, чтобы по крайней мере вернуть 10 ф. ст., которые я тебе должен, и взяться за письмо в спокойном состоянии…

Еще раз отдадим должное необычайному диалектическому дарованию Маркса в отношениях с людьми – в данном случае надо было ухитриться использовать одну свою провинность (неоплаченный денежный долг) как повод для оправдания другой своей провинности (неоплаченный эпистолярный долг). Дальше он сообщает о причинах денежных затруднений, а затем:

…Обо всей этой дряни упоминаю лишь для того, чтобы в довершение прочих моих бед мне не довелось бы еще терпеть непонимание с твоей стороны (30/511).

Вероятно, Лассаль перестал сердиться, потому что продолжалась не только переписка, но и денежные дела. В августе 1862 г. Маркс сделал что-то неподобающее с векселем на имя Лассаля, в результате чего тот опять был недоволен поведением друга. Маркс опять пишет, заверяя его в том, что Энгельс поручился за вексель. Но, видимо, эта история доставила Лассалю какие-то неприятности морального плана. В ноябре Маркс пишет, что Фрейлиграт вернет Лассалю такую-то сумму, и сообщает о новом векселе, выданном им на имя Лассаля. Затем читаем, поражаясь написанному:

Все дело в том, что ты в этой истории и прав и не прав. Ты требуешь, чтобы я прислал тебе копию твоего письма из Бадена. Для какой цели? Чтобы ты мог удостовериться, могло ли само твое письмо послужить поводом для моего письма, посланного в Цюрих[185]185
  Баден, Цюрих – временные адреса Лассаля, разъезжавшего по своим делам.


[Закрыть]? Но даже если принять во внимание все твои аналитические способности, сможешь ли ты своими глазами обнаружить то, что прочли мои глаза, и, в особенности, можешь ли ты вычитать из письма те обстоятельства, при которых читали мои глаза? Чтобы доказать мне мою неправоту, ты должен был бы сначала уравнять читателей, а затем и условия, в которых находятся эти читатели, но такое уравнение ты опять-таки произвел бы как Лассаль, в положении Лассаля, а не как Маркс в положении Маркса. Следовательно, это только могло бы дать повод для новых разногласий…

Испрошенную Лассалем копию его собственного письма Маркс ему все же не отправляет.

…Из твоего письма видно, как мало помогают аналитические способности в таких случаях. Ты приписываешь мне то, чего я не имел в виду. Что я имел в виду при всех обстоятельствах, лучше всего известно, конечно, мне самому. Если толковать письмо буквально, то ты, может быть, и прав, но какой смысл был скрыт за буквой письма – я, во всяком случае, знаю лучше, чем ты…

Если толковать буквально последнее, то всякая переписка бессмысленна, ибо адресат никогда не может стать на место своего корреспондента и потому заведомо обречен понимать написанное неправильно. Но мы понимаем, что вся эта «диалектика» есть избранная Марксом своеобразная форма извинения, рассчитанная на понимание адресата и его снисхождение.

…Ты даже не догадывался, чем вызвано мое раздражение. Причина же заключалась в том, что из твоего письма я понял (неправильно, как я убедился, перечитав письмо в более хладнокровном состоянии), будто ты сомневаешься, действовал ли я с согласия Энгельса. Признаю, что я не упомянул об этом в моем письме и что, не говоря уже о наших личных отношениях и имея в виду только существо дела, – это было нелепым предположением. Тем не менее, мне так казалось в тот момент, когда я писал тебе. Признаю, далее, что в этом письме я не высказал моей действительной обиды, пожалуй, даже и не намекнул на нее, и как раз это и послужило источником недоразумения. Но такова уж софистика всякой страсти…

Очевидно, он считал сказанное достаточным оправданием своих действий, потому что итог выходит такой:

…Итак, ты, во всяком случае, неправ в своем истолковании моего письма; я же неправ, что написал его, предоставив этим materia peccaus (повод к заблуждению. – Е. М., со слов Издателя).

Следует ли нам из-за этого совершенно разойтись? Я думаю, что основа нашей дружбы достаточно крепка, чтобы вынести и такой удар. Признаюсь без обиняков, что я, подобно человеку, сидящему на пороховой бочке, дал обстоятельствам возобладать надо собой, поступив так, как не подобает animal rationale (разумному животному). Но с твоей стороны, во всяком случае, было бы невеликодушно отнестись ко мне так, как относится юрист и прокурор, используя против меня такое status animi (состояние души. – Е. М.), при котором я охотнее всего пустил бы себе пулю в лоб.

Итак, надеюсь, что наши прежние отношения, «вопреки всему», останутся неомраченными… (30/524–525)

Лично мы не очень понимаем, причем тут «пороховая бочка» и «пуля в лоб», но дело не в этом. Мы приводим этот длинный текст с определенной целью. Нам кажется, что такое письмо, если воспринимать его впрямую, должно быть прочитано как изощренное издевательство над адресатом. Но совершенно очевидно, что все это невероятное лицемерие рассчитано на примирение с адресатом.

Такое возможно, кажется нам, в трех случаях: 1) если адресат настолько глуп, что ему можно внушить любую чепуху; 2) если адресат заведомо не порвет отношений, была бы формальная отписка; 3) если между обоими имеет место род некоторой близости. В последнем случае подобное, в высшей степени необычное, извинение ориентировано на необычное восприятие, на особого рода полушутливый тон отношений, понятный только двоим. Пишущий такое немыслимое письмо как бы говорит: «Ты называл меня лицемером, так получай за это!» И оба смеются, довольные друг другом, собой и всем миром.

Конечно, последнее – из области предположений. Но с Лассалем Маркса определенно связывало нечто большее, чем дело. Возможность 1 не соответствует тому, что известно о личности Лассаля. Возможность 2 не отвечает фактам их отношений. Лассаль не был удовлетворен поведением Маркса и прервал переписку[186]186
  В упоминавшемся современном предисловии к книге Меринга содержится заведомо ложное измышление, что переписку прервал Маркс, к тому же – вопреки содержанию писем и указаниям Меринга – причиной прекращения переписки названы политические разногласия. Справедливости ради отметим, что авторство этой лживой версии принадлежит не нынешним платным марксистским агентам, но самому Карлу Марксу (письмо к Кугельману от 23 февраля 1865 г., 31/380).


[Закрыть], продолжая посылать ему свои работы. Этим он, не прерывая отношений, выразил свое недовольство (или обиду). Для характеристики личных взаимоотношений двух этих людей весьма примечательным кажется нам следующий, более ранний эпизод. Предыстория его такова.

12 января 1861 г. в Пруссии вышел королевский указ об амнистии лиц, подвергавшихся преследованиям по политическим мотивам. Многие эмигранты революции 1848–1849 гг. (среди них, кажется, Либкнехт и Фрейлиграт, а также Рихард Вагнер), воспользовавшись этим, вернулись в Германию. Сделал такую попытку и Маркс. С этой целью в середине марта он прибыл в Берлин и остановился у Лассаля. Последний, как профессиональный юрист, написал для Маркса ряд официальных заявлений в соответствующие инстанции, они опубликованы в 15-м томе «Сочинений» (15/647 и далее). Пробыв в Берлине три недели, Маркс уехал, официально уполномочив Лассаля продолжать его дело по восстановлению гражданства. В конце концов Марксу было отказано, хотя Лассаль действовал весьма энергично и сделал все, что можно было сделать. Маркс, по-видимому, очень хотел репатриироваться, но к отказу, как кажется, был готов – сильной обескураженности этим известием в его письмах не видно. Так или иначе, но в связи с описываемыми событиями Маркс и Лассаль три недели пробыли под одной крышей. По возвращении в Лондон Маркс пишет в Манчестер и Берлин.

Покаянный тон в письме к Энгельсу объясняется тем, что за все это время Маркс ни разу не написал Энгельсу. Теперь он хочет оправдать свое такое из ряда вон выходящее поведение. Но есть основания усомниться в правдивости данного им объяснения.

¹ «Перед тобой признавший свою вину». Почти всегда в его письмах латинские изречения – признак юления и виляния.

Из дома Лассаля Марксом было отправлено несколько писем – Карлу Зибелю (другу и единомышленнику) и Нанетте Филипс[187]187
  Антуанетта (Нанетта) Филипс (1837–1885) – кузина Маркса, младшая дочь его дяди по матери, Лиона Филипса. Жила с отцом в Голландии. Личное знакомство Маркса с нею произошло, видимо, во время его поездки в Голландию перед визитом в Берлин, где он остановился у Лассаля. В письмах Маркса к А. Филипс – игривый тон, множество неясных намеков и ряд других признаков, говорящих о близости, по меньшей мере душевной. Впоследствии А. Филипс – член Генерального Совета Интернационала. А вы что думали?


[Закрыть].

В то же самое время фрау Маркс недоуменно пишет из Лондона в Манчестер:

«Дорогой г-н Энгельс!

Не понимаю, почему Мавр до сих пор не написал Вам. Я полагала, что Вы полностью осведомлены о его личных делах и даже надеялась узнать от Вас некоторые детали, так как письма моего дорогого господина и повелителя, адресованные мне, на этот раз особенно сильно страдают “лапидарным стилем”» (30/561).

Стало быть, жене – чуть-чуть. Другу и единомышленнику – вообще ни строчки. В то же время голландской кузине – два пространных письма с шуточками, дурачествами и нежными (о, конечно, по-родственному нежными) словами. Ничего особенного, но не скажешь, что похоже все это на то, как мы приучены представлять отношения Карла с другом-соратником и собственной супругой.

В письме к Нанетте Филипс хозяин дома всякий раз обозначен как «мой друг Лассаль», там много веселой болтовни о берлинских событиях, встречах, знакомствах и других свидетельств того, что это письмо могло быть рассчитано на прочтение «его другом» или, скорее, на чтение ему вслух каких-то фрагментов. Даже приправленная изысканным сравнением ирония в описании графини Гацфельдт[188]188
  Софья фон Гацфельдт (Hatzfeldt), графиня (1805–1881) – многолетний друг Лассаля с 1854 г., когда он выиграл ее нашумевший многолетний, безнадежный бракоразводный процесс, которому он сумел придать политическое значение (борьба с феодальными пережитками в семейном праве и бесправием женщины). В качестве гонорара графиня положила Лассалю приличную ренту. Какое-то время, видимо, была его подругой, всю его жизнь оставалась его другом, после гибели Лассаля – активная сторонница лассальянства как движения, популяризатор его произведений и хранитель его памяти.


[Закрыть] (внешность стареющей красавицы сопоставлена со старинными греческими скульптурами, у которых время пощадило бюсты, но не головы) должна восприниматься как ориентированная на способность Лассаля оценить веселую шутку.

Зато к Зибелю письма немногословны, деловы и определенно не рассчитаны на прочтение их хозяином дома. Во-первых, Маркс не постеснялся обратный адрес (дом Лассаля) снабдить припиской «письмо ко мне вложить в конверт» (30/486). Во-вторых, Маркс просит у Зибеля в долг 100–150 талеров, объясняя, что в Берлине он «попал в затруднительное положение» (Там же). Едва ли подобные вещи показывают тому, кто вас радушно принимает в своем доме. Вывод: Маркс мог показывать Лассалю то, что хотел, и не показывать того, чего не хотел. Это относится и к получаемым им в Берлине письмам, потому не верим мы также и второму объяснению своего молчания, которое Маркс дает Энгельсу в том же письме от 7 мая: Лассаль предложил издавать совместно газету, а Маркс якобы ответил:

…Не могу ничего решить, не переговорив предварительно с тобой и Лупусом. (Это и было главной причиной, по которой я не писал тебе из Берлина, поскольку мне не хотелось иметь от тебя в Берлине ответ на этот вопрос) (30/129).

К тому же, как выяснилось через три дня, особой необходимости знать мнение Энгельса у Маркса не было. В следующем же письме к Энгельсу из Лондона:

Твое мнение относительно проектируемой берлинской газеты полностью совпадает с моим, и основные пункты его… я уже изложил Лазарю (курсив наш. – Е. М.). Однако, поскольку я заявил ему уже в Берлине, что не стану предпринимать никаких шагов в этом направлении без тебя и Лупуса, я определенно обязался изложить вам обоим суть дела «серьезно и объективно» и тем самым salvavi animam meam (я спас свою душу. – Е. М.) (30/131).

Впечатление такое, что Маркс слегка зарапортовался. Он признает, что спокойно может обойтись без мнения Энгельса и обращался к нему только чтобы выполнить данное Лассалю обещание, то есть для отвода глаз. Кому он пускал пыль в глаза? Выходит, тому и другому! Самый факт двух не полностью перекрывающихся самооправданий в одном письме лишает убедительности оба. Неудовлетворительным представляется нам оправдание Маркса, но Энгельс удовлетворился этой отпиской. Когда же он успел высказать Лассалю свое мнение? Напрасно Издатель отсылает нас к письму Маркса от 8 мая. Там сказано лишь:

Третьего дня я написал Энгельсу о планах основания газеты и через несколько дней, вероятно, получу от него ответ. Весьма возможно, что ввиду американских событий я, – даже если с газетой ничего не выйдет, – все же переселюсь на полгода, а то и больше, в Берлин. Конечно, в том случае, если добьюсь восстановления меня в правах гражданства… (30/496).

И так далее. Это все, что там есть на тему «мнение Маркса о газете». Скорее всего, мнение свое он высказал еще в Берлине, но в качестве предварительного. В чем оно состояло, можно лишь гадать. Судя по письму, вопрос остался открытым, поэтому мнение Маркса угадывается однозначно: и да и нет. Это он умел.

Так, в общем и целом, вырисовывается этот «треугольник». Что можно сказать в качестве предварительного итога?

Лассаль заведомо не был в курсе всех дел, забот и помышлений, связывавших двух эмигрантов, но он знал об их тесной дружбе. Получая от Лассаля письма, Маркс, как правило, препровождал их Энгельсу с просьбой вернуть по прочтении. Важно, однако, что своих писем к Лассалю Маркс другу не показывал. Прямых отношений между Лассалем и Энгельсом почти не существовало. Фред интересовался Фердинандом лишь в той мере, в какой свой интерес к нему выражал Карл, в обратную сторону какого-либо интереса не прослеживается вообще.

Но отношение Карла к берлинскому другу подлинно занятно.

Учитывая самоощущение изгоя, объявившего пожизненную войну всему современному обществу, можно понять вспышки маниакальной подозрительности к кому угодно, даже к своему почитателю и благодетелю Лассалю. И все же нельзя исключать того, что в личностном плане Маркс относился к Лассалю лучше, чем изображал это перед Энгельсом. Последний во всех случаях должен был знать, что он – единственный близкий друг Мавра. В определенном смысле так оно и было. Их связывала общая судьба, общая (одна на двоих) революционная теория и, что самое главное, абсолютное взаимопонимание в отношении глобальной жизненной установки. Оба они были мазаны одним миром. Они превосходно дополняли друг друга. Они полностью сознавали взаимную зависимость. Помимо разностороннего разделения труда между ними, первый зависел от второго материально, второй же знал, что – в случае чего (чего они всю жизнь ждали) – генералом он может стать только при первом. Оба они не обманывались относительно того, кто из них Солнце, а кто Луна. Единственная известная нам размолвка между ними (январь 1863 г.) и ее благополучное разрешение поставили все недостающие точки над «ё», показав: (а) что первый знал второго как облупленного и (б) что второй готов принимать первого в любом виде.

В их отношениях четко установилась иерархия, не подлежащая пересмотру. В этом тандеме Энгельс был, по обоюдному согласию, вторым. Таковым ему надлежало пребывать всегда и во всем, таковым он и остался во веки веков – вторым гребцом «двойки», вторым голосом дуэта, то есть подпевалой. Проще сказать, шестеркой.

Статус третьего не столь однозначен, поэтому начнем с фактов. Первый факт: от него многократно исходила инициатива к сотрудничеству и совместной деятельности (всякий раз Марксом отводимая под разными благовидными предлогами). Но мотивировано поведение берлинца могло быть только искренним уважением, которое он испытывал к старшему другу. Настоятельной необходимости в Марксе у Лассаля не было. Он был сам себе философ, сам себе экономист и сам себе вождь рабочего движения. Худо-бедно, поругивай его Маркс или хвали, Лассалю все удавалось. Он являлся самостоятельной фигурой.