Текст книги "Карл Маркс как революционер и экономист. От рабочих кружков к незавершенному «Капиталу»"

Для тех читателей, кто не учил механику (или учил, да подзабыл), предлагается следующая аналогия.

Летит самолет. Почему он не падает? На него действуют две силы: сила тяготения Земли и подъемная сила крыла. В системе координат, жестко связанной с самолетом, они направлены в противоположные стороны и взаимно уравновешиваются. По логике Маркса, находясь в равновесии, обе силы перестают действовать и «взаимно уничтожаются», поэтому тот факт, что самолет не падает, требуется объяснить какими-то иным факторами… Какими? Любыми по вашему усмотрению, даже каким-то демоном…

Нельзя сказать, что вообще никто не заметил такого интересного объяснения у Маркса. Тот же Лориа назвал 10-ю главу «на роковую известность обреченной». Но и тут все это как-то промелькнуло мимоходом. И глава 10 скорее осталась обреченной на незаслуженное забвение.

В итоге вся критика была заглушена дружным и шумным хором восхвалений.

А позже стали писать и такое:

«Маркс был заинтересован в проблеме как таковой и прежде всего был озабочен совершенствованием инструментов анализа, предлагаемых наукой его времени, выправлением логических трудностей и построением теории, которая по своей природе и своим целям была бы истинно научной, независимо от ее недостатков» (Йозеф Шумпетер).

Что-то ведь побудило Шумпетера написать такое. И откуда он это взял? Он взял это из общего мнения, больше неоткуда. Прикажете спорить? Не подействует. И нет уже Шумпетера… Да и споры эти большого смысла не имеют.

Да что там Шумпетер с его оценкой нашего мыслителя, есть примеры похлеще…

Так, известный английский историк Р. Дж. Коллингвуд (1889–1943) писал, делая в одном абзаце сразу две исторические ошибки:

«Если переворот, совершенный Марксом в отношении диалектики Гегеля, и был отступлением, то он одновременно явился и предпосылкой для движения вперед. Это движение выросло из той ситуации, в которой оказались ученики Гегеля, и, в частности, оно привело к большому успеху в исследованиях того конкретного вида истории, экономической истории, где Гегель был слаб, а Маркс – исключительно силен»[227]227
  Коллингвуд Р. Дж. Идея истории. Автобиография. М.: Наука, 1980. Заключающая книгу статья М. А. Кисселя сообщает интересные вещи: «За тридцать с лишним лет, протекших с момента первой публикации, “Идея истории” приобрела репутацию классического труда в современной немарксистской философии истории. В неутихающих философско-методологических дискуссиях по проблемам исторического знания постоянно фигурируют взгляды Коллингвуда…». Оказывается, можно писать книги об историческом знании, не обладая историческим знанием! Обвинять Коллингвуда в полном историческом невежестве у меня нет оснований. Уверен, что он знал досконально всю историю – кроме истории Англии, конечно.


[Закрыть] (курсив наш. – Е. М.).

Первая, и для всех очевидная, ошибка Коллингвуда состоит в том, что задолго до «Капитала» возникла немецкая историческая школа в экономике, основал которую не кто иной, как Вильгельм Рошер – объект нападок Маркса в сносках (!) I тома.

Вторая ошибка не столь очевидна для всех. Зато она непростительна для данного автора. Англичанину-историку полагалось бы знать историю своей страны, злостно извращенную Марксом в последней главе того же I тома «Капитала».

Что я имею в виду, можно прочитать в Приложении 1.

* * *

Читателю были продемонстрированы грубые ошибки и несуразности в «Капитале», практически никем не замеченные до наших дней.

Что же произошло с этой книгой? И почему все же Маркс сделался основателем марксизма?

«Очень своевременная книжка»

События, последовавшие после публикации тома I, позволяют сказать, что общественное мнение Европы левело еще до Маркса. Письма читателей книги к автору, в том числе от молодых капиталистов, говорят еще больше. Эту тенденцию полевения марксизм успешно утилизовал.

Новое поколение «буржуазии», освобожденное родителями от тягот первоначального накопления, не хотело узнавать себя в нарисованном Марксом образе жадного капиталиста, сосущего из рабочего прибавочную стоимость. Они хотели как лучше, они хотели улучшить положение рабочих. И они делали это как могли. Улучшали условия труда и санитарию, создавали сберкассы и ссудные товарищества для рабочих, помогали в страховании от безработицы, болезней и старости, способствовали улучшению жилищных условий и повышению доступности жилья, учреждали буфеты по сниженным ценам, библиотеки…

Это был период бурного экономического подъема Европы в условиях почти полного laissez faire. Рост производительности позволял повышать зарплату наемных рабочих, и ее повышали. За столетие средняя зарплата выросла вдвое, сокращение рабочего дня составило от 25 % до 33 %. Появлялись оплаченные отпуска, облегчался труд женщин. Там и тут вводился запрет на детский труд.

Много чего делалось. Вот книга «Социально-экономические итоги XIX столетия» (соч. Шарля Жида, перев. с фр. Н. И. Сувирова, С.-Петербург, т-во «Просвещение»). Книга опубликована Министерством торговли Франции (Мильеран) на основании отчета с промышленной выставки 1900 г. Несмотря на название, вся книга посвящена исключительно данным о положении рабочих. Множество цифр, подтверждающих, что положение это неуклонно и значительно улучшалось.

На выставке был Дворец социальной экономии, где экспонировались материалы, попавшие в отчет. Незадолго до открытия Дворец посетил известный социалист Жюль Гед. По его отзыву, этот Дворец есть «позорный столб, к которому будет выставлен униженный и обворованный пролетариат; последний найдет в этом новое основание к тому, чтобы идти своим революционным путем».

«Откуда этот гнев? – вопрошает Жид, цитируя Геда. – Не вытекает ли он из боязни, что социально-экономические институты сделают существующий порядок терпимым и таким образом увековечат его, тогда как его хотят упразднить?»

«Но почему ревнителям интересов рабочих следует бояться такого исхода?» – спросим теперь мы с читателем нашим. Не из боязни ли самим оказаться не удел?

Бурный рост экономики и быстрое улучшение условий жизни рабочих парадоксально сопровождались ростом социалистического и рабочего движения. Много было писателей-социалистов, и они много понаписали. «Капитал» оказался наиболее выдающимся произведением в жанре политической пропаганды. Непревзойденным социальным памфлетом.

Книга Маркса давала «научное обоснование» для пропаганды среди рабочих и для претензий социалистов и их лидеров на «историческую правду». Там было сказано однозначно, что никакие улучшения не исправят положения в корне. Позже было изобретено понятие «относительного обнищания». Теория Маркса стала бесценным сокровищем для демагогов.

«Критика политической экономии» провозглашала, что буржуазная наука служит интересам господствующего класса. Поэтому любую критику марксизма можно было дезавуировать как проявление классовой борьбы. Благодаря такому изобретению Маркса его учение приобрело иммунитет ко всякой критике.

Страницы «Капитала» пышут моральным пылом, негодованием, возмущением… Поскольку нравственный уровень автора располагался где-то много ниже нуля, цена его негодованию однозначна: лицемерие. Но эту фальшь никто не мог заметить, не зная про автора того, что знаем мы. Маркс украл и утилизовал нравственное чувство совестливых людей к вящей своей славе.

Обобщая, можно сказать, что эпохе нужно было нечто подобное, – был, как говорится, социальный заказ. И этот заказ был удовлетворен. Так в недрах либерального общества возникло и укоренилось учение, направленное на его разрушение. Поистине «Капитал» – это творение нечеловеческого гения.

Сегодняшние марксисты, как известно, ухитряются стать демократами, плюралистами, защитниками «буржуазных свобод» или окружающей среды, христианами и даже защитниками ислама…

«Маркс всегда сам советовал, – простодушно сообщает Меринг, – примыкать к крайне левому крылу уже существующего движения для того, чтобы толкать его вперед».

Этот совет Маркса требует перевода. Практически без вариантов «толкать вперед» означает раскачивать влево. Результат может выйти двояким. Либо все движение опрокидывается на левый бок, либо откалывается левый кусок. Маркса и его последователей устраивает любой из этих двух исходов.

Примеров можно найти немало уже даже в наши дни. Вряд ли можно сомневаться относительно причин, почему после краха коммунизма в Европе иные международные общественные организации явно полевели. Например, «Эмнисти Интернэшнл» и «Врачи без границ». Бывший лидер организации «Гринпис» так и писал недавно в «Уолл-стрит джорнал», что туда, после обвала СССР и перемен в Восточной Европе, устремились бывшие коммунисты и фактически прибрали эту организацию к рукам.

Как и предшественникам их, современным марксистам – до Алинского и Обамы – мало интересны теоретические изыски Карла Маркса. «Капитал» они не смогли бы прочесть, даже если бы и захотели. В лучшем случае кому-то из них по силам «Манифест», а большинство питается устной традицией, то есть двумя-тремя пропагандными штампами. Ошибки и несуразности Маркса волнуют их еще меньше. И совсем не имеет значения, как они себя называют. Зато они твердо усвоили главную идею марксизма.

Что главное в марксизме? ВЛАСТЬ!

Почему был востребован Маркс?

Почему вектор общественного сознания в Европе изменился так разительно после XVIII века? Последующее не претендует на исчерпывающий ответ, но другого у меня нет.

Фактор 1. Небывалый рост материального уровня и качества жизни за сто лет в результате развития капитализма. Этим в основном можно объяснить гигантский скачок в численности населения Европы. По данным Вернера Зомбарта, с VI по XVIII столетие – то есть за всю предшествующую историю Европы – ее население никогда не превышало 180 млн человек, тогда как с 1800 по 1914 г. оно достигло 460 млн.

Этот рост населения сопровождался также небывалыми демографическими сдвигами. Доля старинной аристократии неуклонно сокращалась (и сама аристократия вырождалась).

Доля рабочего класса росла, но не в такой мере, как росло население. Главным образом за счет роста средних классов произошел общий рост населения Европы.

Происходили значительные социально-политические изменения. Росла степень демократизации общества и политики.

Исчезли сословия, касты, социальные барьеры, гражданские привилегии. На арену политической, общественной и культурной жизни вышел средний класс.

Фактор 2. Итогом описанных революционных изменений в Европе стало то, что Ортега-и-Гассет охарактеризовал как восстание масс. Что это такое – новый массовый человек?

«Человек, который намерен сегодня возглавлять европейскую жизнь, – писал Ортега-и-Гассет, – мало похож на тех, кто двигал XIX век, но именно XIX веком он рожден и вскормлен»[228]228
  Все цитаты здесь и далее из книги «Восстание масс» Ортеги-и-Гассета. Вышла в 1930 г.


[Закрыть].

Философ выделяет особенности психологии нового человека массы:

1) ощущение растущей доступности материальных благ и отсюда чувство надежности жизни и собственной независимости. «То, что прежде считалось удачей и рождало смиренную признательность судьбе, стало правом, которое не благословляют, а требуют»;

2) беспрепятственный рост жизненных запросов и, следовательно, безудержная экспансия собственной натуры;

3) врожденная неблагодарность ко всему, что сумело облегчить ему жизнь.

«Избалованные массы достаточно малокультурны, чтобы всю эту материальную и социальную слаженность, безвозмездную, как воздух, считать естественной, поскольку она, похоже, была всегда… Не видя в благах цивилизации ни изощренного замысла, ни искусного воплощения, для сохранности которого нужны огромные и бережные усилия, средний человек и для себя не видит иной обязанности, как убежденно домогаться этих благ – единственно по праву рождения».

Нет сомнения, что указанное отношение к цивилизации было присуще самому Карлу Марксу. В целом же Ортега описал психологию читательской аудитории «Капитала». Настоящие рабочие всегда составляли ничтожную часть актива «рабочих партий». Тогдашний тип социалиста представлял собой именно и прежде всего тип массового человека из средних классов, о котором писал философ.

Капитализм таки породил себе могильщика.

«Тирания интеллектуальной пошлости в общественной жизни, может быть, самобытнейшая черта современности, наименее сопоставимая с прошлым». Прежде чернь всегда знала свое место, усваивая идеи, верования, обычаи, «но не присваивала себе умозрительных суждений, например, о политике или искусстве, и не определяла, что они такое и чем должны стать… Сегодня, напротив, у среднего человека самые неукоснительные представления обо всем, что творится и должно твориться во вселенной. Поэтому он разучился слушать… Нет никакого смысла выслушивать и, напротив, куда естественнее судить, решать, изрекать приговор…».

Самая подходящая почва для марксизма.

«Но разве это не достижение? Разве не величайший прогресс то, что массы обзавелись идеями, то есть культурой? Никоим образом. Потому что идеи массового человека таковыми не являются и культурой он не обзавелся… Культуры нет, если нет устоев, на которые можно опереться… Культуры нет, если к любым взглядам нет уважения, на которое можно рассчитывать в полемике… Культуры нет, если эстетические споры не ставят целью оправдать искусство. Если всего этого нет, то нет и культуры, а есть в самом прямом и точном смысле слова варварство».

Буржуазной цивилизации было не жалко. Во имя чего?

Фактор 3. Обратим внимание на одну составляющую марксизма – на обещание полнейшего и всеобщего благолепия при коммунизме. Это не было новостью, об идеальном обществе всеобщего счастья и справедливости писали многие. Есть большая библиотека утопической литературы. Но в XIX веке утопия была поставлена на повестку дня как цель общественного действия. Множество людей сочли эту цель достижимой через усилие и волю. Почему?

Мы не можем предложить иного подхода, как только прибегнуть к юнговскому понятию архетипов коллективного бессознательного. Те, кто отрицает реальность коллективного бессознательного, могут дальше не читать.

Коллективное бессознательное народов Европы (наверное, не только Европы) хранило и хранит архетипы, связанные со служением высшим силам – с религией. Сам Юнг считал, что кровавые эксцессы Французской революции явились следствием упразднения религии в революционной Франции. Религию упразднили, но архетипы никуда не делись.

Уже банальностью является уподобление «будущего коммунистического общества» мечте о «царстве Божьем на земле». Не видно причин, чтобы не связать эту мечту с массовым отходом людей от традиционной исторической религии. Утопия явилась суррогатом религии.

Утопия похитила и утилизовала бесхозные архетипы. Поэтому так много идеалистов было среди социалистов и революционеров. А беспринципные проходимцы, рвущиеся к власти, утилизовали искренний порыв идеалистов.

* * *

Как видим, все катилось в одну сторону. Не будь марксизма, было бы что-нибудь другое. Марксизм, однако, явился наиболее изощренным, хитро замаскированным под науку призывом к разрушению европейской либерально-демократической цивилизации.

Приложение 1. «Повивальная бабка истории». Первоначальное накопление по Марксу

Вернемся в I том «Капитала» и обратимся к последней (фактически) XXIV главе, которую Маркс назвал «Так называемое первоначальное накопление». Эпитет «так называемое» очевидно выражает иронию автора (дескать, все было не так, как вы себе представляете). Как увидим вскоре, ирония здесь еще более уместна, чем полагал автор, ибо действительно все было не так, как он нам представил.

Согласно теории Маркса, как нам известно, капитал образуется в результате того, что собственник средств производства присваивает неоплаченный труд рабочих. Для этого должны быть в наличии: (а) средства производства, (б) их собственник и (в) неимущие пролетарии, которые нанимаются работать на него. Но как возникла такая ситуация? Откуда взялись на исторической сцене три перечисленные составляющие «капиталистического способа производства», ведь не всегда же они существовали? Ведь когда-то был «феодальный способ производства». Каким образом картина столь радикально изменилась?

Уже у Адама Смита мы встречаем термин первоначальное накопление. Смит говорит о том, что издревле предприимчивые и благоразумные люди старались сберегать часть продукта своего труда. Постепенно накапливая запасы, они рано или поздно получали возможность использовать их как капитал. Вот эту картину и высмеивает Маркс. «Как известно, – пишет он, – в действительной истории большую роль играют завоевание, порабощение, разбой, – одним словом, насилие. Но в кроткой политической экономии искони царствовала идиллия… В действительности методы первоначального накопления – это все, что угодно, только не идиллия». Свою неидиллическую картину он рисует на примере истории Англии, где все это, его словами, «совершается в классической форме».

В противовес картине эволюционного процесса долгого и постепенного формирования классов предпринимателей и наемных рабочих Маркс рисует рождение капитализма как катастрофический общественный переворот, осуществленный насильственными мерами. Этот переворот, по Марксу, произошел в течение примерно двух-трех столетий, от конца XV и до второй половины XVIII века. Он сопровождался крутой ломкой общественных отношений. То есть радикальным перераспределением собственности путем хищнического присвоения ее имущим классом и насильственной пролетаризацией огромных масс сельского населения. Рождение капитализма носило, по Марксу, взрывной характер. То ничего не было, и вдруг, за какие-то двести с хвостиком лет, – возник капитализм!

Идиллия???.. У колыбели капитализма стояло насилие сильных над слабыми! «Насилие является повивальной бабкой всякого старого общества, когда оно беременно новым, – излагает Маркс в своем ярком стиле свое же изобретение. – Само насилие есть экономическая потенция».

Три главные вехи этого взрывного переворота: (1) роспуск феодальных дружин в конце XV – начале XVI века, (2) Реформация в Англии в XVI веке и (3) массовое обезземеливание крестьян.

В случае (1) «масса поставленных вне закона пролетариев была выброшена на рынок труда». Измерялась эта масса сотнями, тысячами или миллионами – Маркс не сообщает. Скорее всего, не знает. Кто их считал в свое время? Но можно прикинуть порядок величины. В Англии было тогда 50 или 60 титулованных магнатов (они же – феодалы). Допустим, средняя численность одной вооруженной дружины составляла 50 чел., тогда общее число дружинников составит не больше 3 тыс. чел. Очень грубая оценка, но мы хотим лишь представить порядок величины.

Нужно учесть, что не дружина составляла армию феодала, а его вассалы – мелкопоместное дворянство и крестьяне. Дружина же была его личной гвардией, которую он должен был содержать и еще одаривать. А ему самому постоянно не хватало денег. Так что дружина не могла быть численно большой, и 50 человек – цифра, скорее всего, завышенная, и, вероятно, даже сильно завышенная. Это были профессиональные воины, и они обходились недешево. Более реальной была бы цифра человек 15–20, но примем, однако, 50.

По позднейшим оценкам, население Англии в начале XVI века составляло не менее 4 млн чел. Так что «масса пролетариев», как называет это Маркс, составила меньше 0,1 % тогдашнего населения. Понятно, почему никто из авторитетных исследователей экономической истории Англии, например Торольд Роджерс[229]229
  См.: Роджерс Дж. Э. Т. История труда и заработной платы в Англии с XIII по XIX век / пер. с англ. СПб., 1899.


[Закрыть], не упоминает роспуск феодальных дружин как фактор рынка труда своего времени?

Никак нельзя исключать еще такого оборота событий, когда феодал, чтобы сохранить для себя опытных офицеров на всякий случай, после роспуска дружины посадил бы их на землю. То есть сделал бы их своими вассалами, так сказать, на хозрасчете. Численно оценить такой вариант трудоустройства, однако, не представляется возможным.

Вторая веха, по Марксу, – Реформация. Здесь он упоминает «колоссальное расхищение церковных имений». Это было. Примерно пятая часть земель Англии перешла из церковной собственности к новому дворянству Тюдоров. Из него вышло большинство богатых фамилий и потомственных пэров Англии последующих веков. Но мы ведь знаем, что богатство еще не есть капитал. Зато «уничтожение монастырей и т. д. превратило в пролетариат их обитателей».

Буржуа еще нет, а пролетарии уже явились. Какими бы богатствами ни владели монастыри, общее число «их обитателей», то есть монахов, в такой маленькой стране могло измеряться только тысячами, не миллионами. Те же десятые доли процента от всего населения. Среди них было большое число доминиканцев и членов других орденов, а это вам не просто послушники. Несомненно, какая-то часть монахов предпочла скорее удалиться в католические страны – Испанию, Италию, чем стать безработными пролетариями на родине.

Другое дело – крестьяне на монастырских землях.

Они просто обрели другого землевладельца. Какова их судьба? Тут мы подошли к самому серьезному моменту переворота.

Это – обезземеливание крестьянства, создавшее массу неимущего населения, у которого ничего не осталось, кроме рабочих рук. Это – знаменитые огораживания.

Землевладельцы выгоняли крестьян со своей земли, огораживали ее и превращали в пастбище для овец. Вследствие повышения в Европе спроса на шерсть в XVI веке и далее стало более выгодным отдавать земли под овцеводство, чем под пашню. Все больше и больше крестьян теряло возможность жить на земле и возделывать ее. Они теряли свои дома, которые тут же сносились, свою занятость, средства к существованию. Они становились нищими бродягами, которые наводнили страну настолько, что правительство стало издавать законы против бродяжничества.

Такую картину рисует Маркс и подытоживает: «Разграбление церковных имуществ, мошенническое отчуждение государственных земель, расхищение общинной собственности, осуществляемое по-узурпаторски и с беспощадным терроризмом, превращение феодальной собственности и собственности кланов в современную частную собственность – таковы разнообразные идиллические методы первоначального накопления».

Бродяжничество и борьба с ним

Такое количество людей, вырванных из привычной среды, не могло найти себе новое трудовое применение. «Они массами превращались в нищих, разбойников, бродяг, – пишет Маркс, – частью по склонности, в большинстве же случаев под давлением обстоятельств. Поэтому в конце XV в. и в течение всего XVI в. во всех странах Западной Европы издаются кровавые законы против бродяжничества. Отцы теперешнего рабочего класса были прежде всего подвергнуты наказанию за то, что их превратили в бродяг и пауперов».

«Кровавое законодательство против экспроприированных» – так назвал Маркс этот раздел XXIV главы. Эх, как хорошо ему писалось теперь, когда покончено было с наукой…

«В Англии это законодательство началось при Генрихе VII», – начинает Маркс. Это – закон от 1495 г. Смотрим текст закона. Что за странность? Первым делом там идет ссылка на подобный закон от 1383 г.

Не в том странность, что Маркс перенес начало «кровавого законодательства против экспроприированных» на сто лет вперед – конец XV вместо XIV века (такие вещи как раз в его стиле). А в том странность, что тогда еще не было тех огораживаний, которые как бы стали причиной массового бродяжничества. И феодальным дружинам еще предстояло быть распущенными лет через сто. И Реформацией еще не пахло. Откуда бродяги? Где экспроприированные пролетарии? Не из-за таких ли неудобных вопросов автор умолчал о законе XIV века? Скоро ответ будет найден…

Дальше Маркс рассказывает (своими словами) о подобных же законах 1530, 1547, 1572, 1576, 1597 гг. и др. Знакомство с текстами упомянутых статутов позволяет утверждать, что Маркс выбрал из них лишь то, что годилось для его целей, и умолчал о том, что для его целей не подходило. Вот несколько примеров.

Умолчав о законе 1383 г., Маркс лишь упомянул закон 1495 г., ничего про него не рассказав. А там сказано, что цель этого закона – смягчить тот, предыдущий, по которому бродяг и нищих просто бросали в тюрьму на долгое время. Теперь их надлежало брать в колодки на трое суток, держа на хлебе и воде (часто ли они могли добыть попрошайничеством чего-то большего, а тут гарантированный ежедневный паек!). Затем их следовало выслать из города. При повторном задержании в том же городе – колодки на шесть суток.

Из закона Елизаветы I от 1572 г. Маркс выбирает лишь наиболее тяжкие наказания – порку, клеймение, вплоть до смертной казни «при третьем рецидиве». И добавляет, что в других законах все аналогично. А в сноске дает статистику казней, клеймений, по́рок – за некоторые годы по некоторым графствам.

Тем самым создается впечатление, что репрессировали только пролетариев, обездоленных власть имущими. Сгоняли людей с земли, лишали жилья и средств к существованию, да еще и наказывали за бездомность и отсутствие работы. Какие же злодеи! И не было в Англии тогда преступности – ни уголовной, ни государственной (шпионаж, измена присяге, действия в пользу претендентов на престол…)?

В том же законе можно найти (не упомянутые Марксом) подробные правила для определения лиц, подпадающих под его действие. Очень рекомендую ознакомиться[230]230
  См.: Хрестоматия по социально-экономической истории Европы в новое и новейшее время / ред. В. П. Волгина. М.; Л.: ГИЗ, 1929.


[Закрыть]. Указаны такие категории: занимающиеся «хитрой и ловкой и беззаконной азартной игрой»; обманщики под видом хиромантов и физиогномистов; лица «здоровые и крепкие телом, которые не могут объяснить, каким законным путем они добывают себе пропитание»; «жонглеры, разносчики, паяльщики и мелкие торговцы, бродящие и промышляющие без надлежащего разрешения»; «здоровые телом и отказывающиеся работать за ту разумную плату, какая установлена и обычно дается в тех местах, где таким лицам приходится жить»; студенты Оксфорда и Кембриджа, побирающиеся без разрешения университетских властей; «матросы, лживо заявляющие, что потерпели кораблекрушение» и еще ряд категорий, которые все «должны быть почитаемы за бродяг и упорных нищих, предусмотренных настоящим актом».

Одна только категория, как раз нами ожидаемая, отсутствует. С такой примерно формулировкой: «здоровые и крепкие телом, заявляющие, что были согнаны с земли в результате ее огораживания». Ничего похожего нет во всем этом перечне. Вот сколько непостижимых странностей обнаруживается в рисуемой Марксом картине. Увы, это еще не всё.

Кроме наказаний злостных бродяг, кровавый закон предписывает заботу о бедных, престарелых и немощных. Таковых надлежит взять на учет в каждом округе и «предоставить им всем жилище и убежище», для чего обложить налогом всех жителей каждой местности, а за уклонение от такого налога – штраф в 10 шиллингов. Это половина фунта, серьезные деньги по тем временам (Роджерс сообщает, что зарплата городского рабочего в эти годы составляла в среднем чуть больше 4 шилл. в неделю).

В законе от 1576 г. говорится: «Чтобы молодежь приучалась и воспитывалась в труде и работе и не вырастала подобно ленивым бродягам и чтобы те, которые уже выросли в лени и, таким образом, являются бродягами в настоящее время, не могли оправдываться тем, что не могут найти службу или работу… и чтобы другие бедные и нуждающиеся люди, желающие работать, могли быть поставлены на работу, приказывается и узаконяется…». Знаете что? В каждом городе и городке, а также во всех рыночных поселениях «оборудовать склад шерсти, пакли, льна, железа или иного материала» на средства от налога на жителей данной местности. Всем бедным и безработным выдавать с этих складов сырье для переработки. Продукт сдается управителю склада, который оплачивает труд «согласно качеству их работы». Трудоспособных, кто откажется работать или станет портить материал, – в тюрьму. К-р-р-р-ова-а-а-вое же законодательство, однако…

Как можно догадаться, про все эти вещи Маркс не рассказывает, упоминая только наказания для злостных бродяг. Он пишет, что на 43-м году царствования Елизаветы (а это 1600 г.) «правительство вынуждено было, наконец, официально признать пауперизм, введя налог в пользу бедных». Очередная неправда. Меры заботы о бедных были предписаны уже в законе 1536 г. Вторая ложь: не просто налог, как мы уже знаем, а меры по трудоустройству.

Здесь нет возможности дать автору преимущество сомнения. Тексты законов говорят сами за себя. В том, что букву и дух законодательства Маркс исказил злонамеренно, никаких сомнений не остается. Но законы – это ведь не всё. Есть еще реальная история – как там дела у нас?

Короче говоря, было бродяжничество и связанная с ним преступность. Была борьба государства против бродяжничества, включая жестокие меры к злостным бродягам. Но была также забота государства о безработных и нетрудоспособных. И добровольно-принудительное воспитание трудолюбия среди части населения, развращенной бездельем и бродяжничеством. И все это, заметим, в XV–XVI веках, то есть во времена Ивана Грозного на Руси, а во Франции – Людовика XIII, кардинала Ришелье и д’Артаньяна.

XVI–XVII века – время всеобщих жалоб на страшное развитие нищенства и бродяжничества по всей Западной Европе. Голландия «кишит нищими»[231]231
  См.: Кулишер И. М. История экономического быта Западной Европы. Все данные – оттуда. <См., напр., издание: Челябинск: Социум, 2004. – Изд.>


[Закрыть]. В немецких епископствах насчитывали 260 нищих на тысячу жителей. В Пруссии в XVII–XVIII веках было выпущено свыше ста указов против бродяжничества. В Париже число голодных и нищих составляло до четверти населения, однажды там даже возникла «республика нищих». И весь этот пауперизм, столь широкомасштабный, имел место, говорят позднейшие ученые, в условиях острой нехватки рабочей силы. Нечего и говорить, что все это не было следствием развития капитализма – по причине отсутствия такового. Не отмечается в континентальных странах Европы и массового – катастрофического – обезземеливания крестьян.

И то сказать, мало ли было причин для обнищания людей? По И. Кулишеру, все эти пауперы были в основном погорельцы; жертвы наводнений; раненные в войнах; бывшие солдаты и матросы; слепые и увечные; разорившиеся ремесленники и трактирщики; бродячие студенты; потерявшие должность священники или учителя; не допущенные в цех подмастерья и т. д. и т. п.

Можно по достоинству оценить историческое первенство Англии в заботе о бедных, безработных и нетрудоспособных, постепенное создание зачатков системы социального обеспечения. Маркс охаивает все чохом («кровавое законодательство»).

А все же – где эти массы согнанных с земли крестьян? Куда они все подевались? Не они ли, как говорит Маркс, составили основную массу бедных, нищих и бродяг?

Огораживания

В предисловии к своей книге «Английская деревня в эпоху Тюдоров» (1903) А. Савин, авторитетный русский историк-англовед, пишет, как он однажды собрался изучить историю обезземеливания крестьян в Англии. Приступив к работе в Британском музее, он познакомился там с молодым историком – американцем по имени E. F. Gay. Гэй специально изучал документы по огораживаниям и собирался написать об этом книгу. Вскоре Гэй опубликовал результаты своих исследований в научном сборнике «Quarterly Review». В 1908 г. в России вышла книга И. Граната «К вопросу об обезземеливании крестьян в Англии», где использованы результаты исследования Гэя.

Коротко, вот что нашел Гэй. Было две крупные волны огораживаний пахотных земель ради превращения их в пастбища для овец: в 1485–1517 гг. и в 1588–1607 гг. По обеим волнам было много жалоб, и парламент создавал комиссии для изучения последствий. Эти комиссии нашли, что в первый из двух указанных периодов было изгнано с земли 7 тыс. крестьян, во второй период – 2,2 тыс. крестьян. Практически это всё.