Текст книги "Карл Маркс как революционер и экономист. От рабочих кружков к незавершенному «Капиталу»"

Согласно материалистическому пониманию истории, в историческом процессе определяющим моментом, в конечном счете, является производство и воспроизводство действительной жизни. Ни я, ни Маркс большего никогда не говорили. Если кто-нибудь это положение извращает в том смысле, что будто экономический момент является единственно определяющим моментом, то он тем самым превращает это утверждение в ничего не говорящую, абстрактную, бессмысленную фразу (37/396).

Большего не говорили – правильно. Да и куда уж больше? Впрочем, больше говорили или меньше, судите сами. Наверняка многим памятна чеканная формула из Предисловия к работе «К критике политической экономии» (1859 г.).

Общий результат, к которому я пришел и который послужил затем руководящей нитью в моих дальнейших исследованиях, может быть кратко сформулирован следующим образом…

Цитирование прерываем, чтобы констатировать: то, что последует за сим, считается в марксизме отражением факта не менее достоверного, чем единственный научный довод автора в обоснование своего открытия (я, мол, пришел к такому вот результату, и баста!). Тут же следует и «классическая» формула этого, с позволения сказать, «научного» открытия:

В общественном производстве своей жизни люди вступают в определенные, необходимые, от их воли не зависящие отношения – производственные отношения, которые соответствуют определенной ступени развития их материальных производительных сил. Совокупность этих производственных отношений составляет экономическую структуру обществ, реальный базис, на котором возвышается юридическая и политическая надстройка и которому соответствуют определенные формы общественного сознания. Способ производства материальной жизни обусловливает социальный, политический и духовный процессы жизни вообще (13/6, курсив наш).

Что экономика влияет, подчас сильно, на политику и законодательство – достаточно очевидно из опыта. Эта правдоподобность тут же используется великим мыслителем, чтобы протащить далеко не очевидный тезис об определяющем влиянии экономики на «духовный процесс жизни вообще». Но надо отдать должное Марксу – формула изложена четко и однозначно, не оставляя места разнотолкованиям. Так же и следом:

Как об отдельном человеке нельзя судить на основании того, что он сам о себе думает, точно так же нельзя судить о подобной эпохе переворота по ее сознанию. Наоборот, это сознание надо объяснить из противоречий материальной жизни, из существующего конфликта между общественными производительными силами и производственными отношениями (13/7, курсив наш).

Снова тот же примитивный прием. Первая часть тирады достаточно очевидна – до тривиальности. Но силлогизм замечательный: едва ли заключение имеет какую-то логическую связь с посылкой. Тем не менее отметим еще раз: сказано однозначно, безо всякой диалектики, что первично, что вторично. Ср. с предыдущей цитатой из Энгельса: «если кто-нибудь это положение извращает…» и т. д.

В том же письме Энгельс добавляет (напомним, в 1890 г.):

Маркс и я отчасти сами виноваты в том, что молодежь иногда придает больше значения экономической стороне, чем это следует. Нам приходилось, возражая нашим противникам, подчеркивать главный принцип, который они отвергали, и не всегда находилось время, место и возможность отдавать должное остальным моментам, участвующим во взаимодействии. Но как только дело доходило до анализа какого-либо исторического периода, то есть до практического применения, дело менялось, и тут уже не могло быть никакой ошибки…

(Тут уже все выводилось из «классовой борьбы», как объяснил тот же Ф. Э. в цитированном выше «Введении» к переизданию брошюры Маркса. Итак…)

…Не могло быть никакой ошибки. К сожалению, сплошь и рядом полагают, что новую теорию вполне поняли и смогут ее применять сейчас же, как только усвоены основные положения, да и то не всегда правильно. И в этом я могу упрекнуть многих из новых «марксистов»; ведь благодаря этому также возникала удивительная путаница… (37/396).

Непросто согласиться со сказанным. Путаницы немало как раз у самого Энгельса. «Определяющим моментом является, в конечном счете» или «является единственным определяющим моментом» – если есть разница, тогда в чем она? Энгельс не объясняет этого ни здесь, ни в ином другом месте. Нигде[25]25
  Современный исследователь указывает, что послевоенные коммунисты – как рабочие, так и интеллектуалы – «не интересовались всерьез “наукой социализма” – факт, который привел в замешательство французского коммуниста Луи Альтюссера в 1960-е годы». Этот Альтюссер написал книгу «За Маркса», где оспаривал мнение, будто схема «базис – надстройка», скажем так, примитивна. В обоснование глубины исторической теории Маркса он цитировал… Энгельса (как раз те места из писем, что и я в этих главах). См.: Пол Готфрид. Странная смерть марксизма. М.: ИРИСЭН – Мысль, 2009. С. 59 и далее.


[Закрыть]. И снова замечаем мы, как готов он переложить на других вину за свои (с Марксом) ошибки или упущения. То ли дело Маркс – никакого виляния. У него можно найти даже еще более четкие формулировки, например в письме к П. В. Анненкову в Париж из Брюсселя (1846 г.):

Что же такое общество, какова бы ни была его форма? Продукт взаимодействия людей. Свободны ли люди в выборе той или иной общественной формы? Отнюдь нет. Возьмите определенную ступень развития производительных сил людей, и вы получите определенную форму обмена (commerce) и потребления. Возьмите определенную ступень развития производства, обмена и потребления, и вы получите определенный общественный строй, определенную организацию семьи, сословий, классов, – словом, определенное гражданское общество. Возьмите определенное гражданское общество, и вы получите определенный политический строй, который является лишь официальным выражением гражданского общества. Вот чего никогда не поймет г-н Прудон… (27/402).

Все просто, чего мудрить! В «Манифесте» прямо так и написано:

Нужно ли особое глубокомыслие, чтобы принять, что вместе с условиями жизни людей, с их общественными отношениями, с их общественным бытием изменяются также и их представления, взгляды, понятия, – одним словом, их сознание (4/445).

Фридрих Энгельс

Что правда, то правда. Не требуется особенного глубокомыслия для постижения этих гениальных откровений. (Никто не скажет теперь, что мы уж прямо совсем не находим ничего правильного у Маркса – Энгельса!)

Зато для усвоения позднейших поправок Энгельса определенно требуется особое глубокомыслие. Вот еще одна из них (опять в частном письме):

Политическое, правовое, философское, религиозное, литературное, художественное и т. д. развитие основано на экономическом развитии. Но все они также оказывают влияние друг на друга и на экономический базис (все-таки «базис»! – Е. М.). Дело обстоит совсем не так, что только одно является активным, а все остальное – лишь пассивное следствие. Нет, тут взаимодействие на основе экономической необходимости, в конечном счете, всегда прокладывающей себе путь (39/497).

Поняли что-нибудь? С одной стороны, то и другое влияют друг на друга; с другой стороны, одно основано на другом. Вроде бы нету односторонней причинно-следственной связи, а вроде бы что-то есть. О, недаром Энгельс в последние годы жизни много занимался диалектикой природы.

По-видимому, экономический детерминизм Маркса и основных марксистских работ, именуемый официально «историческим материализмом», или «материалистическим пониманием истории», не давал покоя многим сочувствующим интеллектуалам. Можно полагать, что разъяснения Энгельса вполне удовлетворили их интеллектуально-либерально-левоориентированную совесть. Ибо не придавалось значения тому (и ныне не акцентируемому) факту, что все эти поправки к теории сделаны Энгельсом в частной переписке, но ничего похожего не было сделано при переизданиях ранних работ Маркса и Энгельса.

В те же 1890-е годы несколько раз переиздавался «Манифест» на различных европейских языках (немецком, английском, испанском, итальянском, польском…), к каждому изданию Энгельс добросовестно писал предисловие, но не ищите в них чего-либо подобного тому, что он одновременно писал в частных письмах.

Вот какая получается диалектика! Частные письма оставались при адресатах, позволяя им чувствовать себя достаточно глубокомысленными, а в публикациях вопрос излагался со всей прямолинейностью, необходимой для практической работы. Невозможно вести пропаганду и агитацию, когда неизвестно, до какой степени можно выводить идеологию из классовой борьбы в каждом отдельном случае. При каких обстоятельствах экономический «базис» определяет законодательство или литературное творчество, а при каких определяется ими? Практический марксизм не должен требовать особого глубокомыслия (см. цитату из «Манифеста»: 4/445).

Вспомним современную тираду о подлинном марксизме и карикатурах.

В данном случае у нас на руках, вне всякого сомнения, два подлинных марксизма.

Один, предназначенный для пропаганды среди простых людей, имеет целью научить их именно тому, чтобы «применять, теорию к любому историческому периоду было бы легче, чем решать самое простое уравнение первой степени» (как иронизировал Энгельс в письме к Блоху).

Другой «подлинный марксизм» (образец которого – упомянутое письмо к Блоху) предназначен для людей образованных, захваченных бунтарским, или, извините, «нравственным», пафосом учения, но подчас шокированных теоретическими вульгаризмами пропагандного марксизма.

Два «подлинных марксизма» сразу: один для «голодных», другой для «сытых».

В одном случае говорится: везде классовая борьба – в экономике, в суде, в университете, в беллетристике, везде буржуи навязывают вам свою идеологию, чтобы отвлечь от вашей справедливой и священной классовой ненависти.

В другом случае дается понять, что марксистская теория, достаточно глубокая сама по себе и приемлемая для людей мыслящих, в силу разных независимых обстоятельств подвергается упрощениям и искажениям, за которые наши основоположники ответственны лишь в крайнем случае, лишь «отчасти» (по недостатку времени и пр.).

Достаточно четко различаются два «подлинных марксизма» по своей аудитории. Ничего подобного разъяснениям, которые Энгельс приватно дал Блоху или Боргиусу, не найти ни в программных документах, ни в публицистике основоположников. Здесь марксизм прямолинеен и топорен, как доска. Спрашивается, что – оригинал и что – карикатура?

* * *

Можно согласиться с тем, что спекулятивные диалектические ухищрения и специальная терминология не отвечают уровню понимания малообразованной массы. Поэтому для «просвещения» рабочего класса ученые выкладки необходимо максимально упростить. Однако совершенно ясно, что речь в данном случае о принципиально разных двух точках зрения, об аргументированной «просвещенной», «научной» позиции (с одной стороны) и о пропагандистской, вульгарной сумме взглядов (с другой стороны).

Второе и первое имеют общим лишь авторство. Первое можно обсуждать в академическом тоне, делать поправки, уточнять или дополнять отдельные положения – все это остается достоянием сравнительно узкого круга «интеллектуалов». Второе подлежит не обсуждению, а пропаганде – формированию «научного мировоззрения» широких масс трудящихся, их «идейной закалке». Очень важно помнить, однако, что упрощенный вариант марксизма преподносится массам в качестве результата высочайшей науки. Оба варианта отнюдь не противополагаются один другому, каковое впечатление пытается создать Энгельс в цитированных письмах.

Все сказанное относится, разумеется же, не только к одному из принципов «исторического материализма», но и ко всей теории марксизма. Данный пример отражает не один частный вопрос, но положение с марксизмом как целым. Здесь, в данной конкретной форме, сталкиваемся мы с одним из наиболее существенных свойств марксистского учения и марксистской практики – приобретать окраску и форму, подходящую к конкретным данным обстоятельствам.

Указанное диалектическое свойство мимикрии и протеизма, не идентифицированное еще достаточно ясно, имеет принципиальное значение в понимании этого «вечно живого» феномена.

Как только предпринимаем мы попытку выяснить, какая именно соль заложена в существе марксизма, мы убеждаемся, что выяснить это очень непросто. Только что было продемонстрировано, как Энгельс аккуратно (не очень-то аккуратно) поправил Маркса, а ведь основоположники – оба. В подобных случаях, когда выясняется, что творцы пролетарского мировоззрения поют вразнобой, в игру вступает новое правило: положение о творческом подходе к марксизму, который не есть установленная раз навсегда догма. Однако и тут не нужно полагать, что дело этим упрощается. В истории марксизма находятся факты самого твердолобого догматизма наряду с фактами совершенного отступления от буквы Маркса – на позиции тех же Лассаля, Бакунина, может быть, Ткачева и хуже того, причем все эти отступления марксисты ухитряются проводить… под знаменем Маркса.

Наблюдая «творческие» поправки Энгельса к основному догмату Маркса, обратим внимание на то, что поправки эти преподносятся как раскрытие подлинного содержания Марксовых формулировок – то есть того, что в них якобы имеется, но недопонимается, например, какими-то марксистами в кавычках.

Нечего говорить, кабы не поздний Энгельс, никогда не знать миру об обратном воздействии «надстройки» на «базис» и т. п. Друг и соратник Маркса продемонстрировал всем, какую принципиальную роль в марксизме играет экзегетика. Подтверждается тезис, авансом высказанный у нас в Прологе: перед нами учение, необходимо предполагающее свои дальнейшие толкования.

Наша теория – не догма, а разъяснение процесса развития, который заключает в себе ряд последовательных фаз (36/497), —

писал Энгельс в 1886 г. одной своей американской корреспондентке. Речь в письме шла о том, что рабочему движению в Америке, только еще набиравшему тогда свой разбег, не следует сразу навязывать марксистскую науку в качестве единственно достойной теории классовой борьбы.

…Но, прежде всего, дайте движению укрепиться и не усиливайте неизбежной на первых порах путаницы, навязывая людям такие вещи, которые они в данный момент не могут по-настоящему понять, но которым вскоре научатся.

…Все, что могло бы отсрочить или не допустить эту национальную консолидацию рабочей партии, – на основании какой бы то ни было программы, – я считал бы большой ошибкой (Там же).

С точки зрения пользы рабочего движения, а не амбиций тех или иных его лидеров подход Энгельса представляется нам разумным и дальновидным. Как сообщает Меринг, подобные вопросы были в числе непреодолимых разногласий Маркса с Лассалем. Учтем при этом, что высказанная Энгельсом точка зрения весьма согласуется с тем, что за четверть века до того делал… нет, не Маркс – Лассаль![26]26
  ФМ, 334.


[Закрыть]

Крайне существенно, что описанный маневр проделан не кем-нибудь, а самим Энгельсом, поскольку он был одним из двух людей в мире, кто обладал монопольным правом экзегезы марксистского учения. Подобное поведение характеризует его в данном случае как человека, способного учиться на прошлых ошибках (либо сменившего внутреннюю установку), и заслуживает одобрения. Это, однако, не меняет характера марксистского учения – учения, требующего авторитетного толкования.

Дело в том, что, при непрестанных поворотах и маневрах основоположников, сами они не очень любили публично признавать свои ошибки. «Введение» Энгельса, о котором говорилось выше, едва ли не единственный случай, и можно видеть, какова истинная цена подобного «признания ошибок». Во всех остальных случаях признание ошибок преподносилось Энгельсом как разъяснение, как аутентичное толкование первоначальной мысли. Произведения Энгельса вошли в марксистский канон и стали лишь одним из дополнительных источников разнотолкований.

Понятно (и хорошо известно), что в каноническом марксизме невозможно найти каких-либо указаний на то, когда, при каких обстоятельствах, в каких вопросах, в какую сторону и до какой степени следует уходить от буквы ради сохранения духа. Все подобные вопросы относятся уже к тактике, а принятие соответствующего решения есть прерогатива авторитета. Высший авторитет в марксизме представлен его основоположниками. Поэтому наиболее гладкий случай – это такой, когда отступление от той или иной буквы может быть мотивировано другой буквой. Для этой цели подойдет любая чепуха, лишь бы она была написана одним из признанных вождей. Например, мимолетная банальность Маркса: «Каждый шаг действительного движения важнее дюжины программ…» (19/12) – может помочь, если при обсуждении какого-то программного вопроса вам грозит остаться в меньшинстве. Кстати, Маркс для того и написал эти слова.

Последняя фраза содержится в работе Маркса, известной ныне как «Критика Готской программы». В ней проект новой партийной программы раскритиковывается в пух и прах посредством ссылок на «Манифест». И хотя этот последний, будучи написан тридцатью годами раньше, не очень подходил к новым условиям в Европе, именно Готскую программу назвал Маркс «шагом назад». «Важнее дюжины программ» считал он свою критику Готской программы. Жесткий разгром, со ссылками на букву заплесневелого документа, учинил Маркс – обратите внимание – проекту объединительной программы для двух течений в рабочем движении Германии. При этом мотивы критики изложены так:

Вожди лассальянцев пришли к нам потому, что их вынудили к этому обстоятельства. Если бы им заявили с самого начала, что ни на какое торгашество принципами не пойдут, то они должны были бы удовлетвориться программой действия или организационным планом в целях совместного действия (9/12).

Одновременно с письмом Маркса к Бракке (оно-то и было опубликовано позже под названием «Критика Готской программы») Энгельс писал о том же к А. Бебелю. При этом претензии лондонских вождей к своим друзьям в Германии изложены гораздо более разборчиво:

…Раз эти господа теперь сами приходят с предложением примирения, значит, они находятся в дьявольски затруднительном положении. Но, имея в виду хорошо известный характер этих людей, мы обязаны были использовать их затруднительное положение и выговорить себе все возможные гарантии, чтобы эти господа за счет нашей партии не укрепили вновь в глазах рабочих свои поколебленные позиции (19/1).

Заметим, что Маркс протестует против «торгашества принципами», в то время как Энгельс пеняет как раз за то, что его адресаты не предприняли «торгашества принципами». Между тем оба имеют в виду одно и то же. Еще такая вот бывала диалектика…

Однако для нас подобная диалектика – счастливое обстоятельство. Она позволяет нам констатировать одно важное правило в нашем исследовании. Не часто, но иногда срабатывает: что у Маркса на уме, то у Энгельса в письме. Это неоценимое методологическое наблюдение не раз выручало нас в затруднительных моментах нашего исследования. Поможет оно нам и сейчас, немедленно.

Однажды Фридрих Энгельс так сформулировал метод Марк-совой работы в Интернационале:

…Заниматься пустяками на публичных заседаниях, а настоящее дело делать потихоньку… (32/120).

Какую пользу может извлечь историк из такого заявления? Прямую методологическую. Можно с уверенностью полагать, что о подлинной деятельности Маркса – Энгельса в Интернационале нельзя судить на основании документов этой организации и публичных заявлений великих учителей.

Правдоподобным также выглядит допущение, что в высказываниях Бакунина, Прудона, Вейтлинга и других аналогичных товарищей о поведении вождей мирового пролетариата, возможно, не все сплошь злопыхательство и клевета. И хотя данное положение еще не дает готового методологического приема, оно может быть применено как полезная рабочая гипотеза.

«…Маркс и Энгельс, в особенности Маркс, сеют здесь свое обычное зло. Тщеславие, человеконенавистничество, высокомерие в теории и малодушие на практике, рефлексия насчет жизни, деятельности и искренности… литераторствующие и диспутирующие ремесленники и отвратительное заигрывание с ними… Слово “буржуа”, до тошноты надоевшая ругань, а сами все с головы до мозга костей – мелкие буржуа. Одним словом, ложь и глупость, глупость и ложь. В этом обществе трудно и тяжело дышать», – писал М.А. Бакунин Г. Гервегу в 1847 г. (задолго до конфликта в Интернационале) из Брюсселя, где жил тогда Маркс[27]27
  Карелин К. Жизнь и деятельность Михаила Александровича Бакунина. М., 1919. С. 6.


[Закрыть].

Годом раньше добрый знакомый Маркса – Прудон – предостерегал его:

«Не нужно создавать новые хлопоты человеческому роду новой идейной путаницей; дадим миру образец мудрой и дальновидной терпимости; не будем разыгрывать из себя апостолов новой религии, хотя бы это была религия логики и разума»[28]28
  ФМ, 148.


[Закрыть].

В этом же письме Прудона в Брюссель (далее оно будет упомянуто как «майское письмо») содержится еще одно, весьма многозначительное, место:

«Попутно я должен сказать вам, что намерения французского рабочего класса, по-видимому, вполне совпадают с моими взглядами; жажда знаний так велика у наших пролетариев, что они окажут очень плохую встречу всякому, кто не сможет предложить им иного напитка, кроме крови»[29]29
  ФМ, 149.


[Закрыть].

Похоже, Маркс жаждал революционного террора еще с молоду-зелену, с первых лет в Париже…

Но первым из коллег Маркса, кто еще до «Манифеста» раскусил юного борца за дело трудового народа, был Вильгельм Вейтлинг. Нам хотелось бы немного отвлечься, чтобы лично представить нашему читателю первых настоящих идейных врагов Карла Маркса (да и просто – врагов)[30]30
  Здесь, далее, везде слово «враг» должно пониматься прежде всего в том смысле, что Маркс был врагом этого человека. Обратное не всегда имело место. Как увидим впоследствии, подчас люди даже и не знали, что они «враги», считая себя либо партнерами, либо добрыми знакомыми Карла Маркса.


[Закрыть], чьи фигуры ныне затемнены громадной тенью нашего вождя и учителя. Вот как пишет о них добросовестный Меринг:

«Вейтлинг и Прудон вышли из недр рабочего класса; это были здоровые, сильные и богато одаренные натуры…

Вильгельм Вейтлинг

Страстные, представительные, жизнерадостные, полные сил, оба они были как бы созданы для того, чтобы пользоваться всеми радостями жизни. Но они сознательно обрекали себя на самые жестокие лишения, чтобы следовать своим целям. “Узенькая постель, часто одна комнатушка на троих, грубая доска вместо письменного стола и иногда чашка черного кофе” – так жил Вейтлинг и в то время, когда его имя уже внушало страх сильным мира сего. И подобный же образ жизни вел Прудон в своей каморке в Париже… Оба были первыми пролетариями современности, которые дали миру историческое доказательство высокого духа и силы, присущих рабочему классу…

Они первые прорвали заколдованный круг, замыкавший до того времени рабочее движение и социализм. В этом смысле их деятельность составляет эпоху, в этом смысле их творчество и их борьба остались образцами для последующих поколений борцов, в этом смысле они оказали плодотворное влияние на зарождавшийся научный социализм. Маркс больше чем кто-либо осыпал похвалами Вейтлинга и Прудона в начале их деятельности…».

Интересная оговорка… Следовало сказать: в начале его деятельности, ибо они уже были фигурами, а Маркс – малоизвестным журналистиком.

Во время первой парижской эмиграции Маркс учился на книгах Прудона («Что такое собственность?») и Вейтлинга («Гарантии гармонии и свободы»), он познакомился с манифестом Союза справедливых «Человечество, каково оно есть и каким оно должно быть», написанным Вейтлингом. Девиз Союза справедливых в то время был «Все люди – братья». (Впоследствии Маркс и Энгельс вошли в Союз справедливых, настояв на переименовании его в Союз коммунистов и на новом девизе: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!».)

«…Вейтлингу и Прудону выпали на долю не только одинаковая слава, но и одинаково печальная судьба… Столкновение Вейтлинга и Прудона с Марксом показывает, что они просто не понимали, куда он стремился. Они были во власти ограниченного классового сознания, и эта ограниченность проявлялась тем сильнее, что жила в них бессознательно»[31]31
  ФМ, 145–146.


[Закрыть].

Еще одна симптоматическая оговорка. Много-много раз еще доведется нам наблюдать в высшей степени странный феномен: культурный человек, достойный уважения во многих отношениях, квалифицированный специалист в своей области и пр. и пр. внезапно, когда дело доходит до оправдания или защиты Маркса, необъяснимым образом проявляет логическую инвалидность и начинает нести какую-то шутовскую ахинею.

Мы уже столкнулись с этим явлением, когда К. Каутский объяснял популярность I тома «Капитала» среди рабочих (см. наш Пролог) и когда д-р К. Кюне констатировал сельскохозяйственный оптимизм К. Маркса (см. выше в данной главе).

Теперь новый пример (обещаем: не последний). Как объяснит марксист конфликт своего кумира с двумя гениальными пролетариями, даже если этот марксист – честный Меринг? Как? Ограниченностью классового сознания… двух пролетариев!

Указанным явлением объясняем мы и расхождение биографа с имеющимися у него же свидетельствами. Совсем нетрудно видеть, что как раз и Прудон и Вейтлинг – оба быстро распознали, куда он стремился. Сам же Меринг сообщает, что Вейтлинг категорически выступил против разжигания братоубийственной войны. Сам же Меринг приводит выдержку из письма Вейтлинга социалисту Криге (в США) о группе Маркса:

«Пресловутая лига состоит из двенадцати или двадцати человек и распоряжается весьма толстой мошной; у них одна прихоть: вести борьбу против меня как реакционера. Сначала им надо снять голову у меня, потом у других, потом у собственных друзей; а затем уж эти господа начнут перерезывать горло друг другу…»[32]32
  ФМ, 148.


[Закрыть].

Едва ли имеем мы право возлагать на предсказавшего вину за то, что прогноз его от 1846 г. оправдался многократно, многонационально, многомасштабно по числу жертв. Вейтлинг порвал с этой компанией в самый подходящий момент – в момент, когда марксизм зарождался как идеология, но уже делал первые шаги как практика, ибо практика марксизма началась хронологически раньше, чем теория.

Итак, многое в марксизме можно понять, только если принять во внимание личностный аспект отношений Маркса к своим «идейным врагам», а также и к своим ближайшим соратникам. Такова наша следующая рабочая гипотеза, родившаяся на основе пройденного материала и, как увидит читатель, оправдавшая себя во многих случаях.

С Прудоном началось так. Знакомство – Париж, 1844 или 1845 г. Степень близости – неясна, скорее всего небольшая, но какие-то теоретические разговоры имели место, возможно, в общих беседах на чьей-нибудь квартире. Дружба, скорее всего, не завязалась, но отношения возникли. Затем вынужденный отъезд Маркса (высылка) в Брюссель, где Маркс и Энгельс от общих рассуждений перешли к практике, а заодно и к выработке своей гениальной теории.

На календаре – 5 мая 1846 г. (Марксу в этот день исполнилось 28 лет):

«Маркс пишет письмо Прудону, предлагая ему стать французским корреспондентом Брюссельского коммунистического корреспондентского комитета и принять участие в обсуждении вопросов теории и тактики рабочего движения. Из ответного письма Прудона от 17 мая Маркс убеждается в наличии коренных разногласий между ним и Прудоном и отказывается от намерения установить связь с французским рабочим движением через Прудона» (4/581).

Так сообщает Издатель. Для профессиональных марксистов тут все нормально. Не странно им, когда сперва предлагают обсуждать, но, узнав о расхождениях во мнении, от обсуждения отказываются…

Что представляло собой на деле подобное «обсуждение» – показывает история дискредитации Вейтлинга, позволившего заманить себя в эту ловушку[33]33
  См.: Воспоминания о К. Марксе и Ф. Энгельсе. М.: ИПЛ, 1983. Ч. II. С. 6–7. (Воспоминания П. В. Анненкова).


[Закрыть]. Прудон ничего этого не знал, да и не ему было опасаться какого-то немца… Но вернемся к описываемым событиям. Письмо Маркса к Прудону дышит глубоким уважением к адресату. Оно чрезвычайно любезно, если не сказать – льстиво. Там есть такие строки:

Что касается Франции, то мы все уверены, что не сможем найти там лучшего корреспондента, чем Вы. Вы ведь знаете, что до сих пор англичане и немцы лучше всего оценили Вас, чем Ваши собственные соотечественники (27/394).

В конце письма – приписки двух сподвижников Маркса по «комитету» – Филиппа Жиго и Фридриха Энгельса. Первый называет адресата выдающимся человеком, второй пишет просто:

Заверяя Вас в глубоком уважении к Вам, которое внушили мне Ваши сочинения, остаюсь преданным Вам Фридрих Энгельс (27/395).

Ах, да! Мы упустили Марксов постскриптум этого письма. Там вот что было:

P. S. Я должен разоблачить перед Вами живущего в Париже г-на Грюна. Этот человек – литературный авантюрист, своего рода шарлатан, который намерен торговать новыми идеями… Кроме того, этот человек опасен. Он злоупотребляет знакомствами, которые он, благодаря своему нахальству, завязал с известными авторами, чтобы создать себе из них пьедестал и таким образом скомпрометировать их в глазах немецкой публики… Остерегайтесь этого паразита (Там же).

Все-таки для чего понадобился этот «Брюссельский корреспондентский комитет»? Уже ясно, что не для «обсуждения вопросов». Для чего же? Предлагаем отнестись к цитированному «P. S.» предельно внимательно, тогда вы получите ответ на этот вопрос. Ответом является и сам факт низкопробного наушничества, и формулировки (надо сказать, четкие), которые, конечно, мы с вами должны отнести отнюдь не к Грюну.

Карл Грюн – автор книг о рабочем вопросе и тогдашний сотрудник Прудона. Мало, очень мало достоверного можем мы найти о нем в доступных нам источниках. По нуждающимся в проверке сведениям, они были с Марксом то ли одноклассниками в гимназии, то ли закадычными друзьями и собутыльниками на первом курсе Боннского университета, а может, то и другое.

Не имеем возможности мы и судить о том, чего стоят идеи Грюна, которые у наших марксистов называются «истинным социализмом» – именно так, в кавычках. (Хайек говорит, что это была модификация идей Сен-Симона и что Грюн первым употребил термин «научный социализм».) Да это ли для нас важно?

Прудон ответил согласием сотрудничества, при этом он достойно отвел обвинения от личности Грюна, а также счел нужным выразить свое отношение к намерениям молодого да раннего Карла Маркса. То самое, цитированное выше «майское письмо» (от 17 мая). Как можно убедиться, оно было написано спокойным и увещевательным тоном старшего товарища (Прудону было уже 37 лет), содержание письма не оставляло сомнений в отрицательном отношении Прудона к идеям, которые два года спустя воплотились в «Манифесте Коммунистической партии». «Коренные разногласия» были налицо, их история стала разворачиваться. Сперва – отнюдь не на теоретическом фронте. Прудон еще не знал, с кем имеет дело.

Издатель сообщает:

«15 августа 1846 г. По поручению Брюссельского коммунистического корреспондентского комитета Энгельс приезжает в Париж с целью пропаганды коммунизма среди рабочих – членов парижских общин Союза справедливых, организации корреспондентского комитета и борьбы против “вейтлингианства”, “прудонизма”, “истинного социализма”» (4/582).

Разумеется, никакого «вейтлингианства» или «прудонизма» как движения – не существовало. Ни тот ни другой никогда не претендовали на руководство какой-нибудь группировкой. Был личный авторитет Прудона и Вейтлинга в парижских и других рабочих кружках, духовное и идейное влияние на рабочих двух мыслителей из рабочих.

Подпольный обком действует[34]34
  Была когда-то в СССР книга про партизан с таким названием.


[Закрыть]. Борьба Брюссельского коммунистического корреспондентского комитета против «вейтлингианства» и «прудонизма» представляла собой не что иное, как попытку подорвать престиж этих двух достойных людей. Сегодня такие действия принято называть инсинуациями и интриганством.