Текст книги "1972. Олигарх"

И вот передо мной берсерк в юбке, и даже боевой топорик в руках присутствует. Одно радовало – Ольга еще жива, а если жива и голова у нее цела – мы еще повоюем!

– Что тут?! – послышался шепот у меня за спиной. Это был Афонин – видимо Алексей остался помогать раненой администраторше.

– Херово тут – пробормотал я, и протянул руку назад – Пистолет! Дай пистолет!

– Ты что?! – забормотал Афонин – Это табельное оружие! С какой стати?! Не дам!

Он выглянул из-за плеча и охнул, увидев берсерка в юбке, залитую кровью по самую шею:

– О черт! Дай я!

– Мне, мне дай! – рыкнул я, попытался выхватить пистолет из руки опера, но тот отдернул руку (не ломать же ее?!) и сходу выстрелил в размахивающую топором девку. И…промазал. Он выстрелил три раза подряд, умудрившись все пули послать мимо цели – только одна пуля задела плечо безумной девки, что только еще больше ее разъярило. А она с рычанием, что-то нечленораздельно выкрикивая, несколько раз ударила топором – только не по голове Ольги, а…по животу. Я не понял, что именно она вопила, да и некогда было разбираться – подсечкой сбил опера с ног, а когда он грохнулся на спину, выхватил у него пистолет и одним выстрелом снес безумице верхнюю часть черепа. Я стрелял снизу, не целясь, «по-ковбойски» – некогда было разгибаться и целиться. Каждый из нанесенных ударов мог оказаться последним для моей жены. И еще не успело упасть тело преступницы, как я выронил пистолет и бросился к Ольге.

Она была жива, и как ни странно – пришла в себя. Смотрела на меня непонимающе, будто сквозь сон. Рубленая рана на голове открывала белую кость черепной коробки – скальп сдвинулся на сторону. Но Ольга была жива. Не так просто убить человека, в котором живет частичка меня. Моя кровь.

А потом я посмотрел на ее живот – плоский, красивый животик, который мне так нравился, и который заметно округлился в последние месяцы. И внутри у меня все похолодело. Вместо живота – кровавое месиво из мышц, кишок, и…я даже думать не хотел об ЭТОМ.

– Плохо дело, да? – тихо спросила Ольга, будто не чувствуя боли. Впрочем – она скорее всего и не чувствовала – шок.

– Не разговаривай! – выдавил я из себя – не трать силы!

– Я думала, это ты… – судорожно вздохнув, от чего кровь из разрубленных мышц живота потекла еще сильнее – Открыла, не спросив, а она топором. Потеряла сознание. Очнулась – она бегает, все ломает. Я опять выключилась. Я умру, да?

– Не умрешь – стараясь, чтобы голос не сорвался сказал я, и обернувшись к подошедшему Алексею, приказал – Еще скорую, быстро!

– Уже едет! – кивнул он.

За спиной послышались шаги и Афонин зло сказал:

– Я напишу рапорт! Ты напал на меня! Пистолет отнял! Убил подозреваемую!

Я медленно встал, повернулся к нему – он отшатнулся, видимо все понял. Но уклониться не успел. Прямым ударом я сломал ему нос, потом подскочил к упавшему оперативнику и начал его пинать. Опомнился только тогда, когда Алексей схватил меня сзади, обхватив кольцом рук, и я совершенно автоматически зашвырнул его через всю комнату, едва не сломав ему шею о стену. Извиняться не стал – не надо подходить ко мне сзади. Вот и огреб.

Потом появилась скорая – довольно-таки быстро, минут через пятнадцать. Врачи сделали Ольге укол и унесли ее на носилках. Я и Алексей помогали нести. Я порывался ехать со скорой, но уже понаехала куча народа, начиная с криминалистических групп сразу из двух ведомств, и пока они выясняли, кто здесь должен работать (менты с удовольствием перекинули ответственность на Комитет), меня опросили, а когда закончили – сообщили, что мне придется задержаться в городе, чтобы завершить следственные действия. У меня даже взяли подписку о невыезде – что вообще-то было глупостью. Я ведь якобы сотрудник, а не рядовой гражданин. Впрочем – мне было ни до чего. Я рвался в больницу.

В больнице я оказался через полтора часа после того, как Ольгу увезли на скорой. Потом еще два часа ждал в холле возле операционной, ожидая, когда закончится операция. Я сидел и тупо пялился на стену перед собой, в который уже раз пересчитывая трещинки и думая лишь об одном: нахрена?! Ну нахрена я в это влез?! Вот и результат. И кто виноват? Конечно, не Семичастный – я ведь мог и отказаться. Но все-таки влез. И огреб. Вернее не я огреб, а Ольга – но она ведь часть меня. Так что…

Когда вышел врач, я сразу посмотрел ему в лицо, в глаза. Глаза никогда не врут. И они были грустными, эти самые глаза. Врач подошел ко мне, спросил:

– Вы ее муж?

– Я.

– Жива. Состояние средней тяжести, что удивительно при таких тяжелых травмах. На удивление здоровая и крепкая женщина. Я думаю – все с ней будет хорошо. Мы ее собрали, так что жить будет. И даже рожать будет.

Я посмотрел ему в глаза, и он ответил на незаданный вопрос:

– Увы. Ребенка потеряла. Один из ударом пришелся ему по голове. Простите за такие подробности – ее практически разрубили надвое. Шансов не было никаких. Но повторюсь – она еще сможет родить! Через годик, через два – но сможет! Так что…вот так. Простите – я пойду, очень устал.

Врач побрел по коридору, а я опустился на стул, стоявший возле кадки с пальмой, и обхватил голову руками. Все. Все сказано. Эта тварь убила моего ребенка. И этот гад убил! Если бы он дал мне пистолет – я бы уложил сумасшедшую с одного выстрела, а он, трясущимися руками…мразь! Мало я ему рожу набил!

***

Как оказалось – рожу я этому придурку набил все-таки неслабо. Ему пришлось лечиться в госпитале – сломанный нос, выбитые зубы, сломанные три ребра. Было служебное расследование, и я метался между следователем и больницей, в которой лежала Ольга. Я добился, чтобы меня туда пускали, и чтобы ей выделили отдельную палату. А еще – потребовал, чтобы у меня взяли кровь и влили ей. После вливания моей крови выздоровление пошло ударными темпами.

Едва не дошло до уголовного дела, пока не вмешался Семичастный, который со мной связался, и которому я в подробностях все рассказал. Он мне выговорил за рукоприкладство, и…в общем-то все. Его задание я выполнил, а то, что в конце возник эксцесс исполнителя – так всякое бывает. Особенно если у этого самого исполнителя по вине некого придурка убивают родного сына. Это был сын, да.

Я похоронил его на местном кладбище. Маленький, как игрушечный гробик нес на руках, и сам его опустил, спрыгнув в могилу. Пусть он еще и не родился, пусть его вырвали из чрева матери, но он уже был человеком, он был моим сыном. А значит – должен упокоиться как положено человеку. И памятник ему поставил. Без даты рождения. И без фотографии. «Владимир Михайлович Карпов». И дата смерти. Может и глупо, конечно – но не для меня. Кто-то скажет, что он еще не был человеком, что это только зародыш, но…пусть тот, кто это скажет, бросает своих мертвых детей в канаву. А я своего сына похоронил как положено. Гранитная глыба с полированной поверхность, и на ней имя.

В процессе расследования выяснилось, что опер, который говорил, что подсадил Оленьку в гостиницу и был ее женихом. Когда здание обложили, он позвонил ей, попрощался и рассказал, кто виноват в том, что их счастье разрушено. Этот самый опер врет, что он, якобы, не давал своей невесте задания убить жену своего обидчика, что просто попрощался без всяких далеко идущих планов. Что это не было актом мести. А то, что у нее съехала крыша – так кто же знал? Но мне в это не верится. Он-то знал свою подружку лучше кого-либо другого. Знал, на что она способна.

Впрочем – уже все равно. Его конечно расстреляют – статья точно расстрельная, на этих мразях висят десятки трупов. В общем – пусть о нем позаботится суд и палач.

Второй администратор как ни странно выжила. Оказывается, она подслушала разговор Оленьки с женихом по параллельному телефону, и все поняла. И не нашла ничего лучшего, как попрекнуть ту криминалом и заявить, что всегда чувствовала в ней гнильцу. Ну и получила – портняжные ножницы в грудь и живот. Именно после того, как Оленька завалила свою сослуживицу, у нее скорее всего и окончательно съехала крыша. Она пошла в подсобку, взяла топорик, невесть откуда взявшийся в бендешке уборщицы, и пошла устанавливать справедливость – так, как она ее понимала. Теперь уже и не узнаешь – что творилось в этой безумной голове.

Я продолжал жить в той же гостинице, только в другом номере – оплачивал ее Комитет – по указанию Семичастного. Впрочем – мне на это было плевать. Какая разница, где жить? Номер, где мы жили был разгромлен начисто, там сейчас шел ремонт.

Ольга выздоравливала, вот только улыбаться она перестала. Совсем. Нет, она меня не возненавидела, относилась ко мне ровно, благодарно, и без злобы. Я ей все рассказал, начиная от просьбы Семичастного и заканчивая всеми обстоятельствами дела. Не упустил отметить роль опера, который не дал мне пистолет. И ничего не сказала о том, что мне надо было глушить опера не после того, как сумасшедшая баба изрубила мою жену, а до того как. Только от этого не легче.

Рассказал я и про то, что похоронил нашего с ней сына. Ольга плакала – безмолвно, молча, глядя в потолок. Потом попросила отвезти ее на могилу – когда поправится, и когда будем уезжать из города.

А машину я все-таки продал. Она мне стала настолько противна, что впору толкнуть с обрыва и забыть о ней. Купил ее тот самый грек Алексей – за пять с половиной тысяч. Сам предложил – а я и не отказал. Предложил бы он три тысячи – я бы и за три отдал. Мне было абсолютно все равно, по какой цене продавать. Ну а покупатель совершенно счастлив – отмыл сиденья, и вперед, поехал! Атеист, одним словом. Ему плевать, что в машине кого-то убили и сиденья были покрыты коркой крови.

Глупо, наверное, но я возненавидел Одессу. Мне противно было и грязное ее море, в котором и купаться-то противно, и ее чистые улицы, и все ее достопримечательности. Здесь убили моего сына, и я хочу поскорее отсюда убраться. И больше сюда ни ногой. Не судьба мне полюбить Одессу – что в этом времени, что в будущем – не судьба.

Карма. Чем ни больше у тебя успех, тем больший откат ты можешь получить. Все в мире уравновешивается, удача и неприятности идут полосами – черными и белыми. И чем ни больше у тебя полоса белая, тем чернее может стать полоса черная. Вот и получил откат.

Ну что же…что бы не случилось – все равно надо жить. И проклинать себя за то, что решил ехать в Одессу – просто глупо. Чему быть – тому не миновать – это я понимал наверное лучше всех в этом мире.

Ольга после больницы стала холоднее, отчужденнее. Она часто задумывалась, отделываясь односложными ответами, а я страдал, понимая, что телесные раны излечить гораздо легче, чем душевные. Но была надежда, что время все-таки все исправит. Поживем – увидим.

Глава 6

Мы вышли по приставленному к дверному проему АН-24 трапу, и я полной грудью вдохнул воздух своей малой родины. Не знаю, может мне только так кажется, но воздух Саратова очень отличается от воздуха Москвы. Или это надо назвать «атмосфера»? Москва жесткая, пахнущая автомобильной гарью, пОтом людей, которые бегут по улицам в надежде нагнать убегающее счастье. Там всегда влажно и рубаха липнет к телу, несмотря на то, что асфальт плавится от жары, а дождя не было уже минимум неделю. Влажная духота метрополитена с запахом озона, дезинфекции и человеческого пота.

Саратов пахнет нагретой землей, соснами на площади Революции, которая потом стала Театральной. Цветами с огромных клумб в садике на Большой Горной перед памятниками жертвам революции. Помоями, которые нерадивые жильцы льют прямо на проезжую часть в самом центре города на улицах Зарубина и Гоголя. Пахнет степью – сухой травой и полынью, пахнет Волгой – тиной и дохлыми селедками, порубленными винтами многочисленных лодок, катеров и пароходов, жужжащим ковром покрывающих поверхность Волгоградского водохранилища. Да, именно водохранилища, потому что Волга у Саратова не настоящая Волга. Настоящая – быстрая, довольно-таки узкая, водоворотистая – ниже проклятой Волгоградской плотины, уничтожающей самую великую русскую реку, превратившей ее в застойное болото, каждое лето загнивающее на корню и несущее в своих водах зеленые волны с мириадами размножившихся в теплой мутной воде зелеными водорослями.

Все равно я люблю этот город – город моего детства. Именно ЭТОТ город, город семидесятых, когда Волга еще не совсем убита, когда узкие старинные улицы еще не запружены стадом оголтелых автомобилистов за рулем своих железных коней. Когда почти у каждого частного дома стоит лодка-гулянка, то ли дожидаясь ремонта-покраски, то ли как память о том, что хозяин, когда был еще в силах, дневал и ночевал на реке, а потом его сад сладко пах копчеными лещами и судаками.

Кафе-мороженые, в которых подают самый вкусный пломбир в мире – пломбир моего детства. Нет пломбира вкуснее, чем тот, который ты ел в свои восемь лет. И нет вкуснее сока, чем тот, который ты пил из граненого стакана, налитого из огромного конуса в магазине «Продукты». Огромная тетка в белом несвежем халате открывает крантик конуса, и в стакан льется янтарная струя виноградного сока – настоящего сока, не того, что ты покупал в Ленте пятьдесят лет тому вперед. А может и не настоящего сока. Может, он тоже как-нибудь подделан, но…он все равно остается самым вкусным соком в мире. Потому что это сок моего детства. И этот город, который я люблю безнадежно и навсегда – это город моего детства. Мне в нем было хорошо, так хорошо, как больше никогда уже наверное не будет.

Зачем мы сюда приехали? Ну…например – чтобы проверить, все ли в порядке с квартирой Зины. Она ведь все оставила на меня – квартиру, гараж, машину «Волга», и самое главное – ее драгоценности, которые спрятаны в тайнике совсем неприметной кладовки под грудой старых ведер и тряпок. Зина, когда уезжала из дома больше чем на день – всегда прятала свои сокровища – ну так, на всякий случай. И я ее понимаю – по меркам будущего ее драгоценности тянули на несколько миллионов долларов.

Кроме того – тут лежали десять тысяч наличными – чтобы не снимать деньги со сберкнижки, и сами сберкнижки, общим числом пять штук, и на каждой по двадцать тысяч рублей. Я как-то ее спросил – откуда такие деньги, она пожала плечами и сказала, что деньги достались ей от бывшего мужа, чиновника в руководстве области. Он умер, оставив ей все это богатство. А как он его добыл, каким образом сумел заработать такие деньги и купить такие драгоценности – ей неизвестно. Они уже давно жили каждый своей жизнью, и в его дела она не совалась. Кроме того – Зина как профессор и врач с мировой известностью зарабатывала очень хорошие деньги, можно сказать огромные по нынешним временам деньги (и по будущим – тоже), и у нее иногда выходило до тысячи рублей в месяц.

Я как-то однажды посчитал, взяв за основу покупательную способность людей и цены на самые повседневные товары – во сколько раз рубль будущего отличается от рубля годов семидесятых. И вот что вышло – один советский рубль эквивалентен двумстам тридцати рублям будущего. Конечно же, это усредненный вариант, но он соответствует реальности. И вот если следовать этому постулату, Зина в месяц зарабатывала 230-250 тысяч рублей. Вполне пристойная зарплата, с учетом того, что она могла покупать дефицитные вещи практически за копейки, не переплачивая – прямо со складов, где этот самый дефицит хранится. Таких складов существует множество, и принадлежат они самым что ни на есть неожиданным ведомствам. Например – кто бы мог подумать, что на складах сельскохозяйственной техники и оборудования может храниться все – начиная от хороших мясных консервов и до автомобилей «Жигули», джинсы и кожаные пиджаки, мечты любого парня того времени!

Знакомства Зины во всех сферах власти позволяли покупать все, что нужно человеку для обеспеченной, безбедной жизни. И эти дефициты и вкусности даже привозили на дом – после ее звонка куда надо. Честно скажу, мне это немного претило, но…я практичный человек и понимал – вставать в позу и требовать жить как все просто глупо. Любой из нас воспользуется «блатом» чтобы купить все, что ему будет нужно. Не мы такие – жизнь такая. А вот изменить эту жизнь – моя главная задача.

Помню, что мне всегда было обидно – Саратов, город, который ничем не хуже той же Москвы, или Ленинграда, или Киева – живет впроголодь, в отличие от жителей этих столичных городов. Почему ТЕ люди поставлены выше нас? Почему у нас в магазине «Колбасы» люди занимают очередь с вечера и стоят с номерками на ладонях, а в той же Москве ты можешь свободно пойти и купить в магазине сосиски, сардельки, все, что тебе захочется? В очередь, но купить – под презрительные гримасы москвичей и возгласы в спину: «Понаехали! Все скупили!».

А мы ведь покупали «свое». Саратовский майонез «Провансаль», самый вкусный в стране майонез, в свободной продаже которого не было никогда.

Саратовскую колбасу и саратовское сливочное масло – которые прямиком шли в столичные города, города первой категории.

И если я согласен, что тот же Норильск или Абакан должны быть обеспечены лучше других – ибо люди живут буквально в нечеловеческих условиях крайнего севера, то чем такие преимущества заслужили жители Риги или Таллина? Киева или Ленинграда? Обидно, понимаешь ли…

Всегда бесили высказывания сторонников хруста советской булки: «На рубль можно было купить доллар, и еще оставались деньги на два мороженых!». Ах вы глупые, ничего не помнящие люди! Забыли, что доллар впервые увидели только в проклятую горбачевскую перестройку? Что за колбасой и сосисками ездили в Москву? «Длинная, зеленая, пахнет колбасой» – что это? Старая советская шутка-загадка. Ответ – подмосковная электричка. На ней жители из-за сто первого километра ездили в Москву за продуктами. Стоило чуть отъехать от столицы – и ты уже попадал совсем в другой мир. Мир, где твои деньги ничего не значат – ты на них просто ничего дефицитного не можешь купить – если только не на базаре за двойную и тройную цену.

– О чем задумался? – спросил Аносов, внимательно разглядывая мое лицо. Я опомнился и вкратце пересказал ему ход своих мыслей – пока мы шли от самолета к выходу с летного поля под конвоем служительницы аэропорта. Толпа пассажиров была похожа на стайку цыплят, которую вела за собой старая, опытная курица.

– Черт его знает…честно тебе скажу – мне хватало – усмехнулся Аносов – Я неприхотлив в еде, особых разносолов мне не надо. Была бы картошка, да масло, мясо я куплю на базаре по пять рублей у знакомого татарина. Лучше на Сенном – в Крытом рынке совсем оху…ие продавцы, так нагреют, что только взвоешь. Мафия! Кстати, ты рассказывал о вашей мафии, организованной преступности – вот рупь за сто, что корни ее именно здесь, на рынках, среди торговцев. Оттуда все пошло!

– Ты прав, оттуда…только это закономерно. Где деньги? На рынке! А где деньги – там и криминал. Кстати, первая серьезная разборка в стиле девяностых была именно между торгашами – армейской миной взорвали бригадира мясников Сенного рынка. Ох, и шум же был! Как ни странно – убийцу нашли и посадили. Отсидел он десять лет, вышел – ни здоровья, ни денег, ни молодой жены. Жена сразу же сбежала, только его посадили, дом обветшал, а деньги, которые он напрятал в тайных местах превратились просто в фантики. Он не додумался накупить валюты и держать все деньги в долларах – вот и попал, остался больным и нищим с никому не нужными советскими деньгами.

– Пример того, как развал Союза навредил самым предприимчивым людям страны! – ухмыльнулся Аносов – Ведь думали, что Союз на века, что ему нет конца. И вот – результат. Обидно, но не зря америкосы все время твердили, что Советский Союз колосс на глиняных ногах. Толкнули – и покатился этот колосс в пропасть.

– Вот эти мрази и толкали – скривился я – А наши, понимаешь ли…отцы нации не сумели удержать страну. И первый, кто виновен за развал – Мишка Горбачев, мразь, пустозвон, болтун, напыщенный и самодовольный индюк. И как говорят компетентные люди – агент зарубежных спецслужб. Я не знаю – может он и впрямь агент, или просто тупой мудак, но результат один – страна покатилась в пропасть. И остановилась уже у самого края. Чудом остановилась.

– Ладно…хватит политики – Аносов подмигнул, оглянувшись на толпу – Не место и не время. Лучше скажи – каковы наши планы. Что делаем, и на какое время мы прилетели сюда.

– Сейчас едем в квартиру Зины. Ключи у меня. Ночуем, потом гуляем по городу. Я хочу съездить в Затон…там мой дед перевозит на Зеленый остров. Возит пассажиров на своей гулянке по десять копеек с человека. Я хочу на него посмотреть. Искупаемся, а потом поедем назад. Завтра воскресенье, вот как раз он и будет возить. Там и баушка должна быть, и…

Я замолчал, Аносов усмехнулся уголком рта:

– Себя хочешь увидеть? Родителей? А раньше почему к ним не сходил?

– Не знаю – честно признался я – Не сходил, и все тут! Сколько раз собирался, а так и не смог. Будто что-то останавливало. А вот теперь – решился. Ну а отсюда поедем в Москву, соберусь – и в Нью-Йорк. Заедем в мой дом в пригороде Нью-Йорка, я там все осмотрю, поживем с неделю – мне надо будет уладить кое-какие дела со Страусом, моим компаньоном, потом поедем на мою виллу на побережье океана.

– Вилла! Нью-Йорк! – ухмыльнулся Аносов – Звучит как из фантастического романа. Один поедешь?

– Один – я нахмурился, закусил губу – Ольге надо отдохнуть, побыть с сыном. Они будут жить на Ленинском проспекте. Там у меня пятикомнатная квартира, вот она с матерью и Костей там поживет. После одесских событий…ей нужно побыть одной.

– Понимаю – вздохнул Аносов, глядя в сторону, в пространство – Время лечит.

– Надеюсь – кивнул я грустно – Только надеяться и остается. Похоже, что моя семейная жизнь дала крупную трещину. И я сам в этом виноват. Не надо было соглашаться на просьбу Семичастного, не надо было лезть в эту заваруху! А еще – как следует предупредить Ольгу, чтобы та была настороже и никого не впускала. Я понадеялся, что она сама справится, вот и получил. Кто виноват? Я и виноват. Некого винить.

Аносов посмотрел на меня исподлобья, хотел что-то сказать, но тут вмешался ушлый таксист – один из тех, что постоянно дежурили и на железнодорожном вокзале, и возле аэровокзала. Он крутил на пальце ключи от машины, будто шаманя, круговыми движениями завлекая, загоняя клиентов в свою «тачку», и нагловато-подобострастно обратился к нам, профессионально выцепив нас из разношерстной толпы приезжих:

– А вот такси подешевле! Куда угодно! Хоть на край света! Для таких как вы пассажиров – новенькая машинка!

– А в Центральную Африку поедешь? – мрачно спросил Аносов, но таксист не смутился:

– Любой каприз за ваши деньги! Хотите хоть задом наперед поеду?! Но тогда тройной тариф!

– Поехали – решил я – Только давай без выкрутасов, нормально езжай. А если машинка не новенькая – скидка пятьдесят процентов!

– Обижаете! – ухмыльнулся таксист, скорее даже не таксист, а «левак», так сейчас называют не оформленных официально в такси водил, подрабатывающих на своих автомобилях. Дерут они нещадно, в разы больше, чем официальное такси, но ты попробуй, поймай такси с зеленым огоньком! Задолбаешься ловить. А ехать на общественном транспорте мультимиллионеру как-то даже и стремно.

Машина и правда оказалась новенькой – та самая жигули-«копейка», почти такая же, как моя, проданная в Одессе. Отличие только в том, что у меня не было на сиденьях чехлов (отвык я уже в своем времени от этого вот жлобства), и уж точно на полу не лежали сшитые из линолеума ковры (А вот это уже вполне практично и даже красиво. И мыть легче).

Доехали мы до дома Зины за пять рублей. Ушлый таксер хотел зарядить десять, но тут же обломался, глянув в мое лицо. После одесского инцидента я на дух не переносил таксистов, хотя и понимал, что это глупо. Всякий там народ. В девяностые через бомбил и таксистов прошли все приличные люди, которые не умели воровать или бандитствовать. Семью кормить надо, а за научную степень или за инженерные разработки тебе платят столько, что ты не то что жить, ты даже себе на могилку скопить не можешь. И потому – садишься в старенький жигуленок после того, как отбыл основную работу, на которой еще и задерживают зарплату минимум на два месяца, и едешь по улицам города, торгуясь с жадными толстосумами за лишний мятый червонец. Вся страна прошли или через лагеря, или через мешочничество, или через работу бомбилами.

На скамье у дома сидели те самые старушки-ведьмы, которые вечно шипели вслед Зинаиде, поливая ее грязью так, как им захочется. А хотелось им обгадить как можно сильнее. Они похоже что были вечными, как египетские и ацтекские пирамиды. Скорее – как ацтекские, ибо были средоточием Зла и постоянно требовали человеческих жертвоприношений.

Меня вдруг охватила веселая злость, и проходя мимо этих древних артефактов в юбках, я вдруг обернулся к ним и радостно поздоровался:

– Живы еще, старые перечницы? Привет вам, железнозубые!

Старухи ошеломленно замолчали, секунды две сидели в ступоре, а потом одна из них, самая крепкая на нервы, злобно прошипела мне вслед:

– Куды Зинку-то подевал! Небось убил и закопал! И робенка в детдом сдал! Теперь мужиков водит! Алкаш! Надо в милицею на нево заявить! Ишь, распоясались!

Я тихо хихикнул, Аносов же недоуменно посмотрел на меня и помотал головой:

– Ты чего? Связываешься со всякой дрянью! Молодость в жопе играет?

Хмм…я задумался – а может и правда играет? Когда мое тело соответствовало пятидесятилетнему возрасту, я был более рассудителен и старался не совершать порывистых, необдуманных поступков. А может на меня влияет тот факт, что я фактически почти не убиваем? Если не выстрелить мне в голову, или ее не отрубить. Вполне вероятно. Это как если бы у нестойкого духом человека был при себе пистолет, и он знал, что может с помощью ствола завалить любого, кто на него «покатит бочку». Он ввязывается в конфликт не боясь последствий, притом что без пистолета он бы этого конфликта постарался избежать. Стерпел бы оскорбление и ушел, а не ответил таким же оскорблением. И результат – простреленная нога противника, многомесячное разбирательство, и возможно – неожиданный и неприятный приговор. «Откуда вы знали, что он хотел вас убить? Вы могли бы сообщить в милицию о его противоправных действиях, а не стрелять в человека из пистолета!».

Мда…надо сдерживаться. Что-то и правда я раздухарился. Обнаглел! Эдак и нарваться можно…на пулю в голову. Заносит меня. Забыл главное правило снайпера: сиди тихо-тихо, и не высовывайся.

Дверь в квартиру цела, и ключ провернулся легко, без проблем. Первый признак того, что в квартиру пытались залезть, или уже залезли – проблемы с замком. Повреждают его механизм. А кроме того – вокруг замочной скважины возникают царапины от воровского инструмента. Отмычек, в частности. Вообще-то дверь у квартиры Зины была хитрой – на первый взгляд обычная высоченная дверь, обитая дерматином (На котором местные детишки уже написали матерные слова, но спасибо им – не изрезали. Не настало еще время вандалов), на самом же деле дверные створки укреплены толстенными дубовыми досками, работающими не хуже, чем стальная дверь. Впрочем, вроде как и между досками было проложено чем-то вроде стального листа – Зина что-то об этом говорила. Тяжелые засовы удерживали вторую створку и не позволяли так уж легко с ней справиться. Нормальный такой подход – мой дом, моя крепость. Опять же – покойный муж Зины укреплял дверь, явно не уверенный в любви граждан страны советов к своему чиновничеству. Всякое может случиться…

В квартире пахло пылью, запустением и тем неуловимым запахом, каким отличаются брошенные квартиры, в которых давным-давно не ступала нога человека. И ведь прошло всего ничего – пару месяцев, а квартира уже начала умирать.

У меня даже сердце сжалось – здесь я провел свои не самые плохие свои дни. Мы любили друг друга, мечтали, разговаривали обо всем на свете. Тут я написал свой первый роман, и тут я писал письма Шелепину, в которых кроме описания будущего указывал о важнейших катастрофах, которые могут случиться и которые во что бы то ни стало надо предотвратить – начиная с гибели космонавтов и заканчивая Чернобыльской бедой. Все это у меня в памяти всколыхнулось, я представил прошлое так живо, что показалось – вот сейчас в прихожую выйдет Зина, и скажет: «Где ты так долго ходил?! Я уже тебя заждалась!».

Но нет, не выйдет. И вообще непонятно – жива она там, или нет. За сына я не боялся – Настя не даст его в обиду. Надо будет – и усыновит. А вот Зина…

Любил ли я ее до сих пор? Вряд ли…столько событий с тех пор произошло, столько я пережил. Осталась только дружба и грусть. Грусть о том, что не сбылось. Я ее не бросал. Это она меня бросила. И пусть ее мотивы были понятны, и даже логичны, но все равно – так со мной поступать нельзя. Нельзя меня обманывать – даже ради благой цели. Она сделала ошибку. И выжгла у меня из души любовь. Больше я ей верить так, как верил – уже не могу. Я всегда буду помнить, что она меня предала.

Мы прошли в зал, оставив сумки с немногочисленным барахлом в прихожей – потом разберем. Ехали ненадолго, так что много вещей с собой и не тащили. Понадобится – так и здесь что-нибудь прикупим, не фирмовые джинсы, так обычные штаны – без всяких проблем.

Холодильники выключены, как и положено при длительной отлучке – включил, посмотрел в освещенное нутро «Розенлева» и выругал себя за то, что ничего не купил на ужин. Тут же возникло предложение – а пойдем-ка мы в ресторан! Да, почему бы двум благородным донам не отправиться в ресторан?

Аносовым предложение было принято с явным одобрением, и мы снова отправились в город, уже не обремененные лишним барахлом. А перед тем я проверил тайничок с деньгами и драгоценностями – все было цело, и это очень радовало. Вернется из моего мира Миша – вот и будет ему подарок от матери. На память. Хмм…ну что у меня все время возникают такие отвратительные мысли?! Жива она! Живее всех живых! И нечего хоронить Зину раньше времени!

Снова прошли мимо старушенций – и у меня был соблазн сделать им козу, но я сдержался. Мда…гормоны играют! Молодость, однако!

Хотел проверить, как там поживает «Волга» – в гараже – поленился. Потом. Все – потом. Дверь в гараж целая, да и ладно.

Время шесть часов вечера, солнце уже низко – почти сентябрь Скоро осень. С деревьев уже падает листва, желтая, остро пахнущая увяданием и печалью. Осень хоть и красивая пора, но… «увяданья золотом охваченный, я не буду больше молодым». Впрочем – это не про меня. Если я в ближайшие годы и помру – точно в момент смерти буду молодым.

Ресторан нашли в самом центре – ресторан «Москва». Большой, с красивыми пафосными залами, лепниной по стенам. Роскошно, да. Но кормят не особо хорошо. Вполне съедобно, только долго готовят – пока принесут, замучаешься ждать. Взяли и спиртного – Аносов один пить отказался, а я знаю, что он любит это дело под хорошую закуску. А мне – не в коня корм, все равно не пьянею. Мой организм тут же разлагает алкоголь, выделяя из него «топливо». По-хорошему мне можно вообще не есть – питаться одной водкой…хе хе… Калорий в ней более чем достаточно.