Текст книги "Ловушка для стервятника"

– Присаживайтесь, товарищи, – указал в сторону свободных стульев майор Щелкунов.

Вошедшие опустились на стулья, показавшиеся несколько более жесткими, чем ожидалось. Поерзали малость, а потом тот, что был постарше, заговорил:

– Тут вот какое дело…

– Представьтесь, как вас зовут.

– Меня Митрофан Егорович Кондаков, а вот его, – кивнул он в сторону плечистого соседа, – Петр Евстафьевич Голованов.

– Слушаю вас, Митрофан Егорович, что вы хотели нам сообщить?

– Мы с женой в гостях были, а когда вернулись, смотрим, курятник распахнут! Я заглянул в него, а там всего-то с пяток кур на жердочках сидят. А на земле перья валяются. Украли кур! Головы им повыкручивали, а тушки в мешок побросали да и с собой унесли…

Виталий Викторович попытался скрыть разочарование: «Нужно будет дежурному поставить на вид, чтобы в следующий раз не отвлекал попусту. Не хватало еще, чтобы отдел по борьбе с бандитизмом занимался кражей домашней птицы».

Слепив подобающее сочувствие, майор Щелкунов развел руками и устало проговорил:

– Я вам, конечно же, по поводу кражи кур сопереживаю, но мы занимаемся куда более серьезными делами, чем воровство кур. – Взявшись за трубку, добавил: – Я попрошу коллег, занимающихся кражами, чтобы они вас выслушали…

– Я не договорил, – протянул обиженно Кондаков. – Стал бы я из-за кур в милицию приходить. Тут дело посерьезнее… А тут вот мой сосед подошел и спрашивает у меня: «Ты какой краской своих кур помечаешь?» Я ему и отвечаю: «Коричневой краской на спине». А он меня тут ошарашил! «Я, – говорит, – мешок нашел, а в нем твои куры с отвернутыми головами!» Ну он показал мне их… А в мешке действительно мои куры лежат. – Толкнув приятеля в бок, сказал: – Давай ты рассказывай, откуда их взял-то…

– Я, товарищ милиционер, честно хочу сказать, что бес попутал! Сроду со мной такого не бывало, чтобы чужую копейку взять, а тут просто какое-то затмение на меня накатило! Я в тот день от двоюродного брата возвращался, сын у него родился. Как и подобает, посидели малость, выпили-закусили, а потом я домой потопал. Благо, что недалеко. Пройти через две улицы, а там уже мой дом. Меня, конечно, малость развезло… А тут иду и смотрю, мешок лежит посреди дороги. Заглянул я в него, а там куры лежат! Потрогал я их, так они еще теплые были… Чего же добру-то пропадать? Ну я их и забрал с собой… А потом на трезвую голову посмотрел на кур как следует и понял, что как будто бы этих кур я где-то видел. Спина у них коричневой краской обмазана. Ну это, значит, для того, чтобы с другими курами не спутать. Они ведь по всей слободе любят шастать. А так все понятно, чья и откуда… И тут припомнил, что у моего свояка такие куры, – кивнул он в сторону Кондакова. Немного помолчав, добавил: – По пьяни все это! Да разве ж я стал бы их забирать?

– А вы больше никого там не видели? – внимательно посмотрел на хмурое лицо свидетеля Виталий Викторович.

– Видел, – выдавил из себя Голованов. Подняв глаза, он выдержал нацеленный на него взгляд, а потом продолжил немного потише: – От этого мешка шагов за пятнадцать два человека лежали. Поначалу-то я даже и сам не понял, кто это. Решил, что, может, выпимши кто развалился… Думал, растрясу я их сейчас, поставлю на ноги, а там пусть себе дальше топают. А только когда я подошел, то понял, что это милиционеры лежат… У одного нога как-то нескладно разворочена, а другой на своей руке лежал и голова в сторону повернута. Понял, что их застрелили… Кровь на асфальте увидел. И тут я вспомнил, что когда я к этому месту подходил, то услышал два пистолетных выстрела. Внимание на такие вещи не особенно-то и обращаешь… Здесь, в слободе, едва ли не каждый день палят. В каждом доме фронтовики, и у многих стволы на руках. Ну я и ушел от убитых милиционеров от греха подальше… А потом у меня нутро свербить стало, покоя не дает. Пошел к свояку и все ему как есть рассказал, а уж он посоветовал к вам прийти и рассказать, что увидел. Может, мои показания позволят этих сволочей отыскать. Молодые совсем… Пацаны! Вот вместе мы и пришли. Одному как-то неловко мне было.

Невыносимо захотелось затянуться крепким табачком, даже в висках запульсировало. Переборов желание, Щелкунов сцепил руки в замок и спросил:

– А что вам мешало рассказать нам об этом сразу? Вы же ведь не преступник!

Помешкав, Голованов выставил ладонь, на которой было наколото три перстня. Разбиравшийся в наколках Щелкунов прочитал их мгновенно: на указательном пальце трефовая масть, значит, когда-то принадлежал к «пацанам», к одной из самых привилегированных мастей заключенных; на среднем пальце крест с черепом – судим за разбой; на безымянном – перстень, закрашенный черным, – «отсидел от звонка до звонка».

– Вижу, что поняли… Не хотел возвращаться обратно. А вдруг скажут, что я в этом деле замешан.

– Понятно… Вы сказали, что слышали пистолетные выстрелы. А случайно, никого после выстрелов не заметили?

– Видел, – признался Голованов. – Двое их было. Они прямо на меня бежали.

– Можете сказать, как они были одеты?

– Я их особенно не разглядывал… Но мне показалось, что один был в легком кожаном плаще. А вот другой в телогрейке на голое тело почему-то был.

– Вы нам очень помогли, – расписавшись на пропуске, Щелкунов добавил: – Можете быть свободны.

Когда за свидетелями закрылась дверь, майор вытащил из ящика пачку «Беломора», распечатал ее и, стоя у окна, закурил. Ожидаемого удовольствия не получил – вкус отдавал заметной кислинкой, чего он не мог терпеть. Значит, папиросы изготовлены на ленинградской фабрике имени Клары Цеткин. И как же можно было так обмануться! Ведь следовало сначала взглянуть на упаковку, прежде чем покупать. По вкусу они были полной противоположностью папиросам, что производились на фабрике имени Урицкого все в том же Ленинграде, – ядреные, горькие, по-настоящему мужские, они буквально раздирали гортань. Но именно в этом была своя прелесть. А теперь предстоит травиться этой кислятиной целые сутки, и при этом никакой радости!

На улице было солнечно. Воробьи, одурев от жары, купались в дождевой воде. Голуби громко гулили и по-деловому топтались подле лавок, на которых в тени деревьев разместились отдыхающие, рассчитывая на угощение. Иногда добивались своего – и кто-то бросал птицам горсть семечек. К птицам попробовал подкрасться пушистый рыжий кот, но, заметив опасность, голуби тотчас взлетели. Совершив небольшой круг над озером, они улетели куда-то за дома.

«Складывается нехитрая картина произошедшего. Узнав, что семьи Митрофана Егоровича Кондакова не будет дома, грабители решили вытащить у него кур, а когда возвращались обратно с мешком, набитым птицами, то повстречали милиционеров, – размышлял Виталий Викторович. – Стражи порядка, заподозрив в них правонарушителей, решили их задержать, за что поплатились жизнью».

Докурив папиросу, Щелкунов вернулся к столу и поднял трубку телефона.

Глава 13
Наколка Бабая

Василий Хрипунов очень стеснялся своего физического недостатка – правый глаз заметно косил (результат фронтовой контузии), что особенно проявлялось в минуты волнения.

Ранило его в августе сорок третьего на Брянском фронте во время Орловской наступательной операции. Артиллерийский снаряд, разорвавшийся вблизи, убил взрывной волной сразу трех бойцов, отлетевших на несколько метров поломанными куклами. Последнее, что он увидел перед взрывом, так это ослепительно-яркий свет, после чего всей тяжестью на него навалилась всепоглощающая темнота. Оглушило, засыпало землей. Похоронило. Наступило небытие…

Когда он сумел разлепить глаза, то увидел, что лежит на дне траншеи, а прямо на него накатываются гусеницы танка, медленно подминающие под себя перепачканную темно-коричневым суглинком высокую траву, очень напоминающую ковыль. В тот момент он даже не подумал об опасности, запомнились лишь мягкие волоски, напоминающие перья, едва касавшиеся его лица, а еще пахло стреляными гильзами. Грохоча, гусеницы приближались – в следующее мгновение они раздавят его молодое тело и смешают вытекшую кровь с глиной и супесью. Василий хотел подняться, но одновременно сотни игл пронзили его тело; преодолевая боль, он перевернулся и опять погрузился в тягучее небытие.

Потом, когда Хрипунов пришел в себя и открыл глаза, то долго взирал в глубокую вязкую черноту. Не сразу пришло осознание, что это было ночное небо. Куда-то подевался танк, пропал ковыль – не было ничего! Даже запахи отсутствовали. Была только одна гибельная ночь. Приглядевшись, Василий рассмотрел россыпь далеких звезд. «Вот уж угораздило», – подумалось тогда Хрипунову. Напрягая всю имевшуюся у него волю и преодолевая боль, ощущавшуюся во всем теле, он приподнял голову. Оглядел себя. Облегченно вздохнул – руки и ноги оставались невредимыми. «Отлежусь немного, соберусь с силами, а потом пойду». Но темнота крепко взяла его в свои объятия, да так, что и не пошевелиться, и он снова рухнул, потеряв сознание.

На Василия Хрипунова, наполовину засыпанного землей, на вторые сутки натолкнулся невысокого росточка крепкий санитар. Приговаривая что-то успокаивающее, он перекатил его безжизненное тело на шинель и поволок в полевой госпиталь. Прежняя передовая теперь была глубоким тылом. В какой-то момент ему даже померещилось, что нет ни его части, ни войны, а существует только провисший зеленый тент над его головой – большая десятиместная палатка, приспособленная под полевой подвижный госпиталь. Далее был эвакогоспиталь в Горьком, в котором он провалялся недели три.

Врачи придирчиво осматривали его голову, заглядывали в глаза, заставляли сжимать и разжимать ладони, а потом долговязый и худой военврач в звании подполковника вынес свой вердикт:

– Все, парень, война для тебя закончилась! Можешь складывать свои вещички и отправляться домой. Работы в тылу на всех хватит. Кто-то ведь должен и снаряды с патронами делать, чтобы бойцам фашистскую гадину добить! Сам-то женат?

– Не успел еще.

– Ты еще молодой. По этой части у тебя все в порядке, девушку смело можешь искать… Красивую выберешь. Теперь с каждым днем невест будет все больше… А вот воевать тебе уже не суждено. Вот такие они, дела.

– А что со мной, доктор?

– Тяжелая контузия у тебя, парень. Сильная травма головы.

– Что со мной происходило?

– Первоначально наблюдался частичный паралич конечностей. Нарушено кровообращение в мозге с множественным поражением внутренних органов. Внутренние травмы менее заметны, хотя более опасны. Так что еще не совсем понятно, во что все это может вылиться… Особенно беречь тебе нужно голову, наблюдается сильное внутричерепное давление. Мы со своей стороны сделали все возможное, но тебе еще предстоит долгое лечение. Обратишься к врачу-неврологу, он тебе поможет.

Новость, что он отныне списан подчистую, Василий воспринял удручающе. Еще совсем недавно он держал в руках оружие, воевал, был годен к строевой, а теперь похоже, что инвалид. Хотя с другой стороны – остался жив, что не могло не радовать.

Все последующие дни, проведенные в эвакогоспитале, Хрипунов не подходил к зеркалу: опасался увидеть обезображенное, обожженное лицо или, хуже того, перекошенное нервным тиком, какое он наблюдал у сержанта из своей роты, у того тоже была тяжелая контузия. Но когда он наконец все-таки отважился глянуть в осколок зеркала, то увидел осунувшееся, исхудалое лицо. Выглядел постарше, выражение лица приобрело сумрачность. Такое лицо встречается у людей, перенесших большое горе; в коротко стриженных волосах запряталась прядь седых волос, но само лицо не пострадало. Вот разве что взгляд свой Василий не узнал… Зрачок правого глаза сместился к самой переносице и не желал двигаться. «Ничего, не беда! – размышлял он. – И таких косоглазых бабы любят! Главное, кости целы!»

* * *

Со времени последнего ограбления миновала неделя. Перемены не заставили себя долго ждать, в поисках преступников милиция принимала усиленные меры – на улицах увеличилось количество милицейских патрулей. Была организована конная милиция, не опасавшаяся заглядывать в самые криминогенные уголки Казани. Больше стало патрульных милицейских машин, дежуривших близ заводов и административных зданий. Вечерами городские улицы выглядели безлюдными. Город словно замирал.

– Трудно будет выходить на дело, – произнес Петешев, отрывая от воблы плавник. Обсосав его, добавил: – Мусора активизировались. Может, Лешку к себе возьмем? Он чиграш прыткий, я давно за ним наблюдаю.

Хрипунов, погруженный в невеселые мысли, поднял взгляд на Петешева. Взор у Большака оставался пустым, невидящим, а правый глаз неожиданно пополз к переносице. Так случалось только в минуты крайнего волнения. «Что это на него нашло?» – подумалось Петешеву. Расспрашивать не стал, зная вспыльчивый характер Большака.

– Ты часто лагерь вспоминаешь? – неожиданно спросил Василий.

– А чего его вспоминать? – пожал плечами Петешев. – Было, ну и ладно! Что теперь с этим поделать? Сейчас у меня другая жизнь.

– А я вот вспоминаю. Что-то накатило на меня.

Приподняв трехлитровую банку с пивом, произнес:

– Давай подолью.

– Подлей, – подставил стакан Петр.

Василий до краев налил пива в стакан.

– Хорошо пиво пошло! И вобла очень кстати.

Хрипунов вдруг неожиданно улыбнулся и произнес:

– Я ведь Лешку Барабаева тоже давно знаю. У него голубятня есть, как и у меня, иногда встречаемся с ним на базаре, когда голубей покупаем. Шустрый он, конечно, чиграш. Но как-то не рассматривал его даже. Зеленый он уж больно!

– Леха – парень надежный. Зуб даю! – горячо уверял Петешев.

– А без зубов не боишься остаться? – хмыкнул Хрипунов.

Петешев нахмурился.

– Большак, ты под шкуру мне не лезь, я ведь по делу интересуюсь.

– Ладно, не ерепенься, о другом я хотел поговорить. В наши дела вся моя родня пристегнута! У нас все путем! Даже тещу подключил, сейчас она на Чеховском рынке торгует. Не хотелось бы проколоться! А потом, кто знает, что у него за душой? Сдаст всех с потрохами! Что тогда?

– Помнишь, мы на Подлужной хату хорошо подломили?

– Богатое было дело, – заулыбался Василий Хрипунов.

– Так это наводку нам Бабай дал!

– Этого мало… Испытать его нужно.

– А что ты предлагаешь?

– Пусть тогда еще одну путевую наводку даст. А там мы посмотрим…

– Сегодня же ему сообщу. Ну а завтра у тебя часиков в восемь свидимся.

* * *

Около восьми часов вечера к Василию заявились Петр Петешев и Алексей Барабаев, последний выглядел крайне возбужденным. Было заметно, что ему не терпелось поделиться увиденным. Волновала и сама встреча с Большаком, имевшим в Суконной слободе безоговорочный авторитет.

К обстоятельному разговору приступать не торопились. Распили для начала белоголовку, закусили копченой колбаской, а когда желудки сыто заурчали, Хрипунов спросил, откинувшись на мягкую спинку дивана:

– Ну что там надыбал, Бабай? Выкладывай!

Слегка хмельной от выпитого, а потому еще более взбудораженный, Алексей заговорил:

– Я тут с неделю назад к корешу своему наведался в Ново-Татарскую слободу, его дом стоит на самом берегу Кабана. Небольшой такой домишка, бедно живут, с хлеба на квас перебиваются. А вот рядом с ними, метрах в пятидесяти, домина знатный, весь из красного кирпича! Старик в этом доме живет, лет под семьдесят. Зовут его Рифкат-абый. Свиней разводит и на базаре продает. Даже непонятно, что он с такими большими деньгами делает.

– А живет один, что ли? – заинтересованно спросил Хрипунов. Парень был дельный и нравился ему все больше. Похоже, что он не только шустрый, но еще и сообразительный.

– В том-то и дело, что он один там живет! – с горячностью продолжал Барабаев. – Один раз в три дня приходит к нему какая-то татарочка лет сорока пяти. Ну чтобы прибраться там, где-то по хозяйству помочь, а так больше никого и нет!

– Смотри, Бабай, – предупредил Василий, – если гонишь не по делу… Сам понимаешь, что с тобой может быть.

– Обижаешь, Большак, – уязвленный недоверием, нахмурился Барабаев. – Все по делу говорю! Сам бы взял эту хату, вот только одному мне не справиться.

– И почему не справишься?

– Добра там много, все не вынесу!

– Ты нам сейчас покажешь, где эта хата находится. А там мы подумаем, как это дело получше провернуть. Ну что, еще по одной? – достал Хрипунов бутылку водки. – Никак трубы не могу загасить, полыхают, как огонь!

Глава 14
Просто так у нас не сажают

Ранним утром едва Виталий Щелкунов перешагнул порог своего кабинета, как негодующе затрещал телефон. Подняв трубку, он произнес:

– Слушаю вас.

– Это милиция? – спросил взволнованный женский голос.

Звонок казался случайным, не имевшим отношения к его прямой деятельности. Щелкунов хотел переадресовать его в дежурную часть, но в голосе женщины он уловил нечто большее, чем обычную тревогу, и решил выслушать до конца.

– Слушаю вас, что вы хотели сообщить?

– Рифкат-абый зарезали! – с ходу произнесла женщина с заметным татарским акцентом. – Я пришла, а он лежит и стонет только…

– Послушайте, кто зарезал? Когда зарезал? Он живой? – воскликнул Виталий Викторович.

– Живой, только стонет без перерыва. Больно ему. А мне его жалко. Нощью зарезал! Утром я прищла, а он лежит. Как мертвый лежит.

– Как его фамилия?

– Гайнутдинов его фамилия.

– Где именно это произошло?

– В Ново-Татарской слободе, рядом с Азимовской мечетью. Дом там из красного кирпища и с большим садом. Вот там Рифкат-абый зарезали! Преступник зарезал!

– Как вас зовут?

– Гульнара меня зовут, – ответила женщина.

– Как ваша фамилия, отчество? – задал следующий вопрос Виталий Викторович, потянувшись к ручке.

– Назимова Гульнара Ильясовна.

Майор Щелкунов черканул на календарном листке.

– Значит, хозяин живой?

– Живой. В больнисе он сейчас. Пятый городской больниса.

– Значит, он в сознании?

– В сознании, – сообщила женщина. – Только стонет все время. Умирать хощет.

Близ Азимовской мечети, построенной еще в начале девятнадцатого века, прежде проживали люди состоятельные, в большинстве своем татарские купцы, а также люди, имевшие значительный достаток. Лет пятнадцать назад, когда на предприятия потребовались дополнительные руки, из районных центров в город стал прибывать народ, который расселяли в больших квартирах, уплотняя прежних хозяев.

Но этот богатый дом избежал подселений. Построенное в классической форме с высоким фронтоном и мезонином здание не потеряло своей привлекательности со дня основания.

– Я сейчас подъеду.

Еще через полчаса майор Щелкунов подъехал к пятой городской больнице, к помпезному зданию с колоннами, центральная часть которого была построена в виде башни. Прежде на месте больницы находилось старое татарское кладбище, снесенное лет пятнадцать тому назад, имевшее двухсотлетнюю историю.

В приемном покое Виталий Щелкунов поинтересовался, в какую палату помещен с ножевым ранением Рифкат Гайнутдинов. Медсестра, глянув на предъявленное удостоверение, тотчас взялась проводить его до палаты.

– Только вам бы еще у хирурга нужно спросить, – добавила медсестра. – Ведь ему срочную незапланированную операцию проводили, да еще с ножевым ранением. Могут осложнения быть. Сами понимаете, Гайнутдинов – человек пожилой.

– А как сейчас самочувствие?

– Самочувствие не самое хорошее. А вот и доктор, – повернулась она в сторону крепкого широкоплечего мужчины лет сорока, с большими, едва не вполовину лица, очками в черной роговой оправе. – Павел Семенович, тут из милиции пришли. Хотят переговорить с прооперированным Гайнутдиновым.

– Как он себя чувствует, доктор? – спросил Щелкунов.

Поправив очки, хирург понимающе кивнул:

– Операция прошла успешно. Пришлось удалить селезенку, а еще больной потерял много крови. Сейчас он слаб. Если, конечно, беседа не затянется надолго, можете поговорить, – разрешил хирург и, кивнув на прощание, зашагал дальше по коридору.

Поднялись на второй этаж, где размещалось реанимационное отделение, и прошли в палату. Кроме самого Гайнутдинова, хмуро взиравшего в потолок, в ней находился еще один больной. Повернувшись к стене, он спал.

– Я майор милиции Щелкунов, – представился Виталий Викторович. – Расскажите, пожалуйста, что произошло, кто на вас напал и как он выглядел.

Сухощавый, с запавшими щеками, на которых проросла густая седая щетина, Гайнутдинов выглядел значительно старше своих лет. Увидев вошедшего милиционера, старик едва кивнул, а затем заговорил слабым голосом:

– Не знаю, когда они прищли. Спал я… А потом услыщал, что в комнате разбилось щто-то… Думал, что кощка пробежала, она у меня щастенько бедокурит. Открываю глаза и вижу, что у комода щеловек какой-то стоит и щто-то в ящике шурудит. Я даже испугаться не успел. Просто как-то подумал: а откуда они здесь? И говорю ему: «Кто вы такие? Сещас милисию вызову». А он мне говорит: «Пасть закрой, инаще зарежю!» И ножик свой балшой показывает. А потом спрашивает: «Где денги?» А я отвещал: «Нету денег. Бедный я». Тогда другой подошел и два раза мне в бок ножом ударил. Упал я и нище больше не помню.

Было видно, что старик сильно устал. Но в запавших темных глазах продолжало кипеть негодование.

– Сколько именно их было, может, помните?

– Трое их было, – ответил старик.

– Вспомните, как они выглядели! Это важно!

Всего-то небольшая заминка, после чего пострадавший уверенно заговорил:

– Один балшой был. Лица-то я его не рассмотрел, уж темно было… Но помню, щто кожаный плащ на нем был широкий. Другой преступник тоже был балшой, может, пониже немного… Ну, может, показалось мне так. А вот третий щуплый был. Малай совсем. Мальщишка. Вот он меня и ударил…

– Можете описать, как они выглядели? Может, какие-то приметы на их лицах были.

– Лиц не видал, в масках они были, – едва качнул головой Гайнутдинов.

– Может быть, вспомните, о чем они говорили? Может, припомните, как они называли друг друга?

– Голова у меня плоха. Старый уже. Не помню нищего.

– Может, вспомните, сколько у вас денег было?

– Помню, – ответил старик. – В шифанере денги лежали и облигасии.

– Помните, на какую сумму? – покрутил в пальцах карандаш Виталий Викторович

– Не помню, память худой.

– Ладно, попытаемся выяснить.

Неслышно вошли доктор с медсестрой.

– Измерьте больному температуру и давление, – распорядился хирург. – Что-то не нравится мне вид пациента.

– Хорошо, доктор, – немедленно отозвалась сестра.

Повернувшись к майору Щелкунову, хирург сказал непререкаемым тоном:

– А вас, товарищ милиционер, я бы попросил выйти. Пациент еще слаб. Можете прийти через неделю, когда Рифкат Шамильевич окрепнет.

– Буду иметь в виду, – сказал Щелкунов и, попрощавшись, шагнул к выходу.

– Постойте, – неожиданно проговорил старик. – У одного дурной глаз был. Он мне нож балшой показывал.

– Что значит «дурной»? – приостановился Щелкунов, насторожившись.

– На меня не смотрит, а сам все видит. Один глаз направо смотрит, а другой налево.

– У него глаза косые?

– Косые, – подтвердил старик.

* * *

Еще через полчаса майор Щелкунов проводил первичный осмотр ограбленного дома. Как выяснилось, преступники проникли в дом через оконный проем, выдавив предварительно стекла. Во всех помещениях царил сущий хаос: на полу валялись разбросанные вещи, пустые ящики, осколки битой посуды, кровати перерыты (не иначе как в поисках денег), вдоль стены лежал свернутый ковер (очевидно, хотели взять с собой, но он оказался слишком тяжелым, поэтому от этой затеи им пришлось отказаться). С награбленными вещами они выходили через двор (калитка, как объяснила Назимова Гульнара, была широко распахнута).

Следовало еще уточнить, что именно пропало из вещей и драгоценностей. Об этом могла знать его дальняя родственница Назимова Гульнара, приходившая к старику, чтобы помочь с уборкой дома. Однако она еще не отошла от произошедшего, испытывала растерянность и глубокое нервное потрясение. Без конца путалась в своих показаниях, чем значительно затрудняла допрос.

В течение последующих нескольких часов удалось установить, что из дома Гайнутдинова было вынесено пять тысяч рублей (по нынешним временам немалые деньги) и облигаций госзайма на сумму восемь тысяч рублей. Похищены также два пальто, блузки и платья, которые старик собирал для своей дочери (как выяснилось, дочь должна была прибыть в Казань на следующий месяц), а еще много чего из столовых приборов, в том числе серебряные ложки и вилки, стоившие дорого и пользовавшиеся на рынках немалым спросом. Предположительно, преступники отъезжали от дома на повозке: на земле были оставлены следы от копыт лошади и широкие борозды от колес.

* * *

Около десяти часов вечера Виталий Викторович подошел к зданию управления, в котором во многих окнах продолжал гореть свет. Массивное многоэтажное строение, в сравнении с соседними домами, где большая часть горожан уже отошла ко сну, походило на рождественскую елку, освещенную праздничными огнями. Но было как-то не до веселья – рабочий день продолжался и закончится где-нибудь за полночь. Парк «Черное озеро», располагавшийся через дорогу, наоборот, выглядел мрачновато и освещался лишь несколькими уличными фонарями.

Выкурив у входа папиросу, майор Щелкунов вошел в здание.

Едва он сел за свой письменный стол, как вошел дежурный офицер и доложил об ограблении на улице Товарищеской, входившей в жилой массив Калугина гора. В результате этого ограбления был ранен хозяин дома Котухов.

Подняв телефонную трубку, Щелкунов произнес:

– Валентин, зайди ко мне.

Вошел капитан Рожнов, на лице ни тени усталости: бодр, подтянут, энергичен.

– Совершено ограбление на Товарищеской, ранен хозяин дома Котухов. Вот тебе адрес, и немедленно поезжай туда! Возьми кого-нибудь из усиления… Выстави охрану, осмотри там все самым тщательнейшим образом. Не исключаю, что это та самая банда, что совершила ограбление в Татарской слободе. Можешь взять мою машину.

– Есть! – бодро ответил Рожнов и немедленно удалился.

Достав из папки чистые листки бумаги, майор принялся писать докладную записку вышестоящему начальству, желавшему знать, как проходят следственно-оперативные мероприятия по поимке банд.

Калугина гора, или просто Калуга, как называли ее в городе, располагалась на окраине Казани и представляла собой мрачноватое болотистое место, изрезанное кривыми и глубокими оврагами, со склонами, поросшими колючими кустарниками. Наклонная поверхность оставалась малоудобной для строительства больших зданий, а потому здесь выстраивались лишь срубы. Земля вокруг плохонькая, глинистая, кладбищенского цвета, совершенно непригодная для огородничества, но вот яблони произрастали хорошо, радуя жителей поселка огромными плодами.

Сюда невозможно было забрести случайно: поселок находился на отшибе, отпугивал прохожих тем, что был неухожен и заброшен. И в отсутствие всякой надзорной власти криминалитет чувствовал себя здесь привольно. А потому количество «малин» и разного рода притонов превышало все допустимые нормы, что приводило к жестоким столкновениям между блатными – редкий месяц проходил без какого-то тяжелого насилия. Всякий раз, оказываясь на Калугиной горе, майор Щелкунов удивлялся упорству жителей, проживавших в ветхих домах не одно поколение и не желавших покидать богом забытый угол.

Докладная не писалась, голова была занята совершенно иным.

Виталий Викторович подошел к окну, распахнул форточку и выпустил в нее струйку табачного дыма. «На этот раз ограбление совершено в Ново-Татарской слободе, и опять никаких зацепок. Отсутствовали и отпечатки пальцев, что свидетельствовало о том, что преступник подготовленный, наглый, убежден в своей неуязвимости. Судя по почерку, ограбление совершила именно та банда, что вынесла из дома Митрофана Кондакова кур и застрелила на Суконке двух милиционеров. Тогда бандитов было двое… А вот преступников, ограбивших старика Гайнутдинова, по его показаниям, было трое. Причем один из бандитов был в кожаном пальто. Оба бандита высокие, лишь только третий выглядел как мальчишка… Все сходится, значит, это одна и та же банда. Почерк ограбления схожий: проникают через окно, когда хозяева спят, а потом грабят. Получается, что преступная компания пополнилась еще одним исполнителем… И все-таки в своем последнем ограблении они допустили промашку – оставили в живых свидетеля. Скорее всего, они подумали, что убили старика: два удара ножом в бок – дело нешуточное. После таких ранений мало кому удается выжить. А старик молодец, надо отдать ему должное – возьми да и выкарабкайся!»

В кабинет к майору Щелкунову постучали. Виталий Викторович глянул на часы – стрелки приближались к часу ночи.

– Проходите, – громко произнес Виталий Викторович. Вошел Рожнов. – Ну чего стоишь как чужой? Присаживайся!

Валентин присел на указанный стул. Майор отметил, что капитан выглядел несколько взбудораженным, что с ним случалось крайне редко. Порой он раздражал отсутствием темперамента, а тут словно на иголках, весь дерганый!

– Ну давай, рассказывай, что у тебя там.

– Мне кажется, что нам удалось раздобыть словесный портрет грабителей.

Неожиданное сообщение.

– Та-ак… Рассказывай!

– Хозяин дома столкнулся с двумя бандитами высокого роста лицом к лицу прямо на пороге. Котухов стал кричать в окно и звать на помощь. Убегая, один из преступников выстрелил в Котухова и ранил его в плечо. Второй, как ему показалось, заметно косил на один глаз. Но утверждать точно он не берется. Гайнутдинов нам тоже сообщал, что преступник, который угрожал ему ножом, был косоглазый.

– Это уже совсем интересно, – протянул майор Щелкунов в задумчивости. – Картотека по домушникам у нас обширная, но что-то я не припомню никого из них, кто страдал бы косоглазием. Информацию нужно как следует проверить, может быть, мы кого-нибудь и упустили… Не исключено, что это может быть второй вариант: в городе объявилась какая-то залетная банда с косоглазым преступником, о которой мы пока мало что знаем. – Сделав паузу, спросил: – Кто в последний раз привлекался по квартирным кражам и выставлял окна таким способом?

– Три месяца назад мы арестовали группу Гареева. Все бандиты уже осуждены и находятся в местах заключения. А до этого, полтора года назад, были группы Матвеева и Никифорова. Но они также все приговорены на большие сроки и отбывают наказание.

– Значит, у них появился какой-то талантливый косоглазый последователь, о котором мы пока ничего не знаем.

Уже перевалило за два часа ночи, когда в кабинет к Щелкунову вошел начальник УГРО города майор Фризин.

– Да сиди ты, – отмахнулся Абрам Борисович, увидев поднявшегося из-за стола Щелкунова. – Сейчас опять министр вызывал. Интересуется, почему нет результатов в работе. А какие ему нужны результаты? Каждый день преступников просто пачками отлавливаем! Домушников, щипачей, грабителей разных мастей, а они снова откуда-то появляются! Хуже, что преступления становятся более тяжелыми и кровавыми, ощущение такое, что завтра будет еще хуже! Вся милиция города ловит преступников, а на ковер к министру вызывают почему-то одного майора Фризина… У тебя что-нибудь есть обнадеживающее?