Текст книги "Ловушка для стервятника"

Глава 51

1950 год, октябрь

Военный трибунал Приволжского военного округа, проходивший в закрытом режиме, шел уже второй месяц, но допрошена была только третья часть обвиняемых. Все шло к тому, что заседания трибунала продлятся еще не одну неделю.

Во время вчерашнего заседания трибунала подробно останавливались на ограблении и убийстве семьи Кашафутдиновых, а председательствующий, полковник юстиции, требовал от обвиняемых и свидетелей новых подробностей. Петру Петешеву велел рассказать, как Василий Хрипунов изнасиловал племянницу Фаттаха Кашафутдинова. Спокойно, как если бы речь шла о чем-то самом обыкновенном, Петешев поведал, как Хрипунов сдирал с девушки платье, подробно остановился на садистских наклонностях Хрипунова, заставив от удивления и ужаса ахать Ксению Богаткину и Надежду Хрипунову. Последующую часть заседания Хрипунова смотрела на мужа с нескрываемой ненавистью.

Выяснилась неприглядная сторона отношений между Надеждой Хрипуновой и Алексеем Барабаевым. Оказалось, что Надежда сожительствовала с Барабаевым, когда Хрипунов по служебной надобности уезжал в Москву. Внутри у Василия Хрипунова все кипело (хотя внешне он старался оставаться равнодушным). Алексей Барабаев рассказал о том, что прежде чем зайти в дом к Надежде, он сначала стучался в ее окно и, убедившись, что в доме никого нет, заходил в квартиру, где его уже дожидалась Хрипунова в халате на голое тело. Барабаев даже упомянул пикантную подробность: однажды под ними сломалась кровать и на шум пришла малолетняя дочь Надежды. Пришлось сначала успокоить дочь, а потом продолжить прерванные ласки.

Даже находясь под конвоем, простить такого бесчестия Василий Хрипунов не мог и однажды, встретившись с Барабаевым взглядом, люто прошипел:

– Я убью тебя, гада!

Было понятно, что Хрипунов сдержит свое обещание, как только ему представится такая возможность.

А вскоре пришла оперативная информация, что Василий Хрипунов готовит побег. Оставалось только удивляться, каким образом ему удалось передавать малявы на волю, когда он находился под круглосуточным наблюдением конвоя и надзирателей. В том, что это были не просто намерения, а самый настоящий замысел, конвой сумел вскорости убедиться. Во время доставки Хрипунова из следственного изолятора в зал суда со стороны Поповой горы выехала «Победа», из которой был обстрелян водитель автозака. Только чудом ему удалось спастись (пуля пролетела совсем рядом с его головой, разбив лобовое стекло). Шофер тотчас укрылся в ближайшем переулке, где решил отсидеться под охраной конвоя. Не задерживаясь, «Победа» поехала по Большой Красной в сторону Богородицкого монастыря и затерялась в лабиринте улиц частного сектора.

Никто не сомневался в том, что бандитами будет предпринята очередная попытка отбить Василия Хрипунова у вооруженного конвоя, о чем свидетельствовали наблюдения. Каждый выход Хрипунова из следственного изолятора до здания суда и обратно сопровождало множество людей – о трибунале, проходившем в городе, говорилось немало, и, несмотря на закрытые заседания, казанцам было известно множество подробностей о том, как проходил суд.

В этот день заседание военного трибунала Приволжского военного округа закончилось около десяти часов вечера. Вечерние сумерки, все более сгущавшиеся, утопили во тьме соседние улицы, только центральные, противясь надвигающейся ночи, были ярко освещены уличными фонарями.

Конвой вывел Хрипунова, Петешева и Барабаева из зала заседания. У самой двери они замешкались, о чем-то переговариваясь, и начальник конвоя, уже немолодой капитан, прикрикнул:

– Не задерживайся! А ну давай к лестнице!

– Мы еще с тобой побалакаем! – огрызнулся Хрипунов. – Таких, как ты, я зубами рвал!

Лицо капитана посуровело, губы дрогнули, он хотел что-то ответить, но тотчас осознал, что реагировать не следует, здание суда не самое подходящее место, чтобы вступать с подсудимыми в прения.

Ввиду особой опасности обвиняемых от зала суда до самого автозака их с обеих сторон окружали конвойные – пробиться через плотный коридор людей в форме было невозможно. Установив двойное оцепление, на улице подсудимых дожидалась милиция. Заключенных загрузили в автозак, капитан занял место в кабине автомобиля. Немедля в сопровождении грузовика с конвойными фургон для перевозки заключенных тронулся в сторону следственного изолятора.

Нынешний год для капитана воинской части 7474 МВД Сахарова Аркадия Васильевича должен стать последним в службе. Такую напряженную работу не каждый молодой выдержит, а когда тебе пятьдесят пять и ты через день выходишь в караул, так это уже перебор! Впереди его ожидало общение с друзьями за кружкой пива, а по воскресеньям огород и прогулки в лесу. Перед выходом в запас ему обещали присвоить майора, вследствие чего к пенсии будет значительная прибавка. Главное, чтобы за текущий год не случилось какого-то ЧП, тогда о звании старшего офицера можно будет позабыть.

Сопровождение в конвое Хрипунова и всей его банды стало для капитана Сахарова настоящим испытанием. Обвиняемые вели себя дерзко, вызывающе, оскорбляли солдат, провоцировали на принятие к ним крайних мер. Следовало отдать должное молодым солдатам, сумевшим жестко, но в рамках законности пресекать все выпады в их сторону.

Градус противостояния между конвоем и заключенными поднимался ежедневно. Капитан Сахаров кожей чувствовал, что готовится массовый побег, а потому ежедневно инструктировал личный состав и напоминал о том, чтобы они ни на секунду не забывали, кого им приходится охранять, и были готовы ко всякому развитию событий, в том числе к нападению во время следования конвоя. На свободе осталось немало подельников Хрипунова, которым удалось отвертеться от суда, и им было вполне под силу отбить главарей банды.

До следственного изолятора ехать километра два. Преодолеть это расстояние можно быстро, если передвигаться днем – все улицы просматриваются и опасность можно определить заблаговременно, да и милиции будет поболее. Осенью же темнеет рано. В девять часов настоящая ночь, а потому следовало быть предельно осторожным. Из-за угла в машину могут швырнуть гранату, перестрелять конвой и освободить Хрипунова. Отыскать сбежавшего будет проблематично. Россия большая, может затаиться в одном из сибирских городков, где продолжит заниматься преступным промыслом.

Фургон для перевозки арестантов уже подъезжал к площади Свободы, где с правой стороны возвышался Театр оперы и балета, подсвеченный со всех сторон уличными фонарями. Неожиданно дорогу тюремному фургону преградила толпа из двадцати человек, вооруженная палками.

– Что за дела?! – чертыхнулся водитель и, опасаясь наехать на людей, резко надавил на тормоз.

Двигатель автозака кашлянул и заглох. Остановившуюся машину тотчас окружила возбужденная кричащая толпа. Кто-то сильно ударил металлическим прутом по кузову. Еще один удар по капоту, такой же ощутимый. Открыв окно, капитан прокричал:

– Разойтись! Будем стрелять!!!

Сержант-водитель надавил на гудок, замахал руками, требуя от людей, стоявших перед капотом, разойтись в стороны. Справа от себя Сахаров вдруг увидел направленный на него пистолет и, понимая, что должно произойти в следующую секунду, пригнулся. Ярко полыхнуло пламя, вырвавшееся из ствола.

За спиной раздались винтовочные выстрелы. Конвойные повыпрыгивали из кузова и стали стрелять поверх голов, разгоняя собравшихся. Одна из выпущенных пуль, отрекошетив от угла соседнего здания, прошила бедро молодого мужчины. Его, уже готового свалиться на мостовую, тотчас подхватили двое парней, стоявших рядом, и уволокли в темноту. Еще через минуту дорога была свободной. Выстрелы прекратились. Все мигом куда-то исчезли, как если бы произошедшее привиделось.

Стряхнув с колен стекло, капитан проговорил:

– Вот тебе и последний год службы. Не пригнись я… мы бы с тобой сейчас не разговаривали. Повезло. Уже в который раз! Ну, чего стоишь? Поезжай в следственный изолятор. Не ночевать же нам здесь с арестантами!

Сержант подрагивающей рукой повернул в замке зажигания ключ. Заглохнувший двигатель запустился, и автозак, набирая скорость, пересек площадь Свободы и повернул на широкую улицу Молотова.

– Товарищ капитан, даже не знаю, что на меня нашло. Даже на фронте так не дрейфил, как сейчас.

– Понимаю, служивый, не растолковывай, – устало произнес капитан Сахаров, ощущая нечто похожее. – Сам всю войну прошел, ранен был три раза… На фронте о смерти думаешь как о чем-то обыкновенном. Если убьют… ну, что поделаешь? Значит, так суждено… Сколько до тебя бойцов полегло, уже и не сосчитать, а сколько еще погибнут… А сейчас мирная жизнь, от разрывов снарядов и от свистящих пуль успел давно отвыкнуть… А потому ой как неохота помирать!

Автозак, устремившись по наклонной, ехал в сторону кремля. Метров за триста до белокаменных стен автомобиль притормозил и свернул на неприметную коротенькую и узенькую улочку Красина, в конце которой на крутом склоне реки Казанки возвышался следственный изолятор № 1, расположенный в каких-то полутора километрах от самого центра.

Милицейский фургон остановился перед воротами следственного изолятора, встроенными в шестиметровые стены тюрьмы, где их уже ожидали. Ворота, гремя тоннами металла, медленно распахнулись, приглашая внутрь автомобиль с заключенными. Не скрывая облегчения, капитан громко выдохнул и произнес:

– Кажись, добрались.

Автозак, качнувшись на колее, въехал в здание тюрьмы.

* * *

Вернувшись в распоряжение воинской части, капитан Сахаров, запершись в своем кабинете, принялся писать докладную на имя полковника Елистратова, начальника воинской части 7474 МВД, о произошедшем инциденте.

Не приукрашивая и не упуская драматических деталей, он написал о том, что близ площади Свободы автозаку и конвою пришлось пробиваться через плотную толпу вооруженных людей, настроенных отбить у конвоя подследственных. В результате их действий внешнему виду автомобиля был нанесен значительный ущерб: железными прутьями был помят капот; изрядно поцарапан металлический кузов; прострелены ветровое стекло и оконце грузовика (водитель и он сам чудом не пострадали). Агрессивно настроенная толпа разошлась лишь только после того, как конвойные открыли предупредительный огонь.

Собравшись с мыслями, капитан Сахаров продолжил писать: «Уверен, что налет на автозак был тщательно спланирован и хорошо организован людьми, имевшими боевой опыт. Если бы не решительные действия конвоя, то подследственные могли быть отбиты вооруженной толпой. Совершенно не исключаю того, что при очередной доставке арестованных из зала суда в следственный изолятор может быть предпринята следующая попытка нападения на конвой в пути следования с целью их освобождения. – Аркадий Васильевич размышлял. Подрагивающая ладонь с ручкой застыла над листком бумаги, а потом, макнув перо в чернильницу, он продолжил писать докладную: – В целях недопущения попыток к побегу арестованных и возможности очередного нападения на конвой в пути его следования к залу суда и обратно в следственный изолятор я бы хотел попросить Вас обратиться к трибуналу Приволжского военного округа, чтобы он заканчивал процесс по делу банды Хрипунова в светлое время суток, желательно до 18:00».

Поставив под написанным число и подпись, Аркадий Васильевич понес докладную полковнику Елистратову.

* * *

Завершался последний день Военного трибунала Приволжского военного округа. Судья с осанкой строевого офицера, четко выговаривая каждое слово, зачитал обвиняемым приговор:

– Именем Союза Советских Социалистических Республик, 1950 года, октября 23 и 24 дня, Военный трибунал Приволжского военного округа в закрытом судебном заседании в г. Казани рассмотрел дело и приговорил: Хрипунова Василия Александровича, Петешева Петра Михайловича и Барабаева Александра Михайловича подвергнуть высшей мере социальной защиты – расстрелу, конфисковать все имущество осужденных. Приговор окончательный и кассационному обжалованию не подлежит.

С минуту Хрипунов молчал, осмысливая услышанное, а потом в ярости закричал:

– Я вам всем глотки перегрызу, вы меня еще узнаете! Меня никакие стены не удержат, я сбегу!!!

Глава 52
Я больше никуда не уйду

Дни ожидания тянулись долго. Щелкунов знал, как это делается. Они обычно приходят ночью, быть может, под самое утро, и, не дав как следует попрощаться, увозят в черном воронке.

Все случилось именно так, как он и предполагал. В прохладный июньский вечер раздался стук в дверь. Их было трое – двое ребят и майор Фомин, давний приятель Виталия Викторовича.

– Одевайтесь, – хмуро обронил Фомин, стараясь не встречаться с Виталием Викторовичем взглядом, – мы пришли за вами. – А потом грустно добавил: – Не по своей воле, сам понимаешь…

Майор Щелкунов представлял свою дальнейшую судьбу. Знал, что от воронка, стоявшего у самого подъезда дома, ему предстоит совершить долгий путь в неизвестное…

* * *

Девяносто долгих дней майора Щелкунова содержали в одиночной камере, в которой не было слышно ни звука, ни шороха. Как мальчишка, радовался даже случайно залетевшей мухе. Замирая, часами наблюдал за тем, как она мечется в поисках выхода. Тоже невольница. Кому было здесь хорошо, так это паукам, способным даже среди толстых стен плести паутину.

Виталий Викторович объявил голодовку. Его стали кормить насильно. Пробовал свести счеты с жизнью, но в его камере надзиратели установили дежурство, меняясь через каждые шесть часов. На четвертый месяц в плотной изоляции была прервана брешь – его перевели в общую камеру. Именно здесь Щелкунов узнал печальные новости: многие сотрудники уголовного розыска попали под следствие и получили различные сроки заключения. Валентин Рожнов с началом слушаний сильно занедужил, в результате чего у него отказали ноги. В тюрьму его внесли на руках.

Едва ли не ежедневно Щелкунова выводили на допросы, на которых следователи прокуратуры обвиняли его в превышении власти, в грубейших нарушениях законодательства при расследовании уголовных дел, а также в необоснованных задержаниях и обвинениях.

Следователи проводили очные ставки Виталия Щелкунова с наиболее активными участниками банды: Хрипуновым, Петешевым и Барабаевым, где обвиняемые в один голос утверждали, что к ним при допросах применялись физические меры воздействия, в результате чего они вынуждены были брать на себя преступления, которых не совершали.

Следователи настойчиво пытались вырвать у майора Щелкунова признание в том, что он сознательно нарушал следственные действия, что привело к неправильному толкованию советских законов. Обвиняли в небрежном заполнении протоколов допроса, а также в том, что в них не всегда отражались важные детали следствия, более того, часто протокольные сведения были намеренно изложены искаженно.

Набравшись терпения, всецело осознавая свою правоту, майор Щелкунов обстоятельно разъяснял все свои действия по каждому эпизоду дела, напрочь отвергая жалобы, что к кому-либо из подследственных было применено физическое насилие.

– Еще раз повторяю… Я не принуждал задержанных к даче показаний ни с применением силы, ни с издевательствами или пытками, а также путем применения угроз или какого-то шантажа.

Неожиданно допросы прекратились. С чем это было связано, оставалось только догадываться. Вероятнее всего, следователи уже все для себя решили. Вскоре прокурор Татарстана Степан Бекедов должен был утвердить обвинительное заключение и передать его в суд.

* * *

Через плотные намордники на окнах просачивался тусклый ночной свет, блестели звезды. Неожиданно по земле заколотил сильный ливень. Ночное пространство резанула белая и холодная молния, как закаленная арабская сталь. Ударив в могучую липу, стоявшую на пустыре, она угловатым зигзагом ушла в черноту земли.

На душе было скверно. Щелкунову пришло осознание того, что свершившееся невозможно хоть как-то изменить или хотя бы поправить. Скоро состоится суд, после которого его сущность перейдет в новое состояние – из подследственного в арестанта, а далее его ожидает лагерь. Тут как ни оценивай ситуацию – выглядит хреново! Виталий Щелкунов поймал себя на том, что его уже мало интересовала предыдущая жизнь – больше занимало, сколько ему предстоит пробыть в неволе. Судя по прокурорской активности, его ожидал немалый срок.

Щелкунов проснулся рано. Наступивший день предполагал быть самым обыкновенным. Ничто не предвещало чего-то особенного. Тем более чего-то знаменательного. Но и тревожности не ощущалось, что само по себе уже было неплохо.

Ночью прошел сильный ливень, – на решетках застыли тяжелые капли дождя. Просочившись в камеру, непогода оставила на стене водяной расплывчатый след. Над крышей соседнего здания, такого же зарешеченного и унылого, замерло серое пятно плотного тумана. Будто бы пульсируя, туман то сжимался, освобождая от плена кроны деревьев, стоявших по соседству, а то вдруг растекался, закрывая от взгляда значительные пространства.

В камере стало прохладнее – чувствовалось приближение осени.

Неожиданно дверь распахнулась и надзиратель, тощий и невероятно жилистый мужик лет тридцати пяти, которого арестанты прозвали Дрыном, скомандовал:

– Щелкунов, на выход!

Виталий поднялся, встретив сочувствующие взгляды арестантов. По собственному опыту он знал, что ничего хорошего утренние вызовы не предвещали. Скверно, когда неприятности начинаются в такую рань. Пусть хотя бы где-нибудь после обеда…

Виталий Щелкунов вдруг поймал себя на том, что невероятно быстро пропитался арестантской психологией: он ненавидел длинные гулкие коридоры тюрьмы, презирал надзирателей, допросы вызывали тошноту, лишь к камере, в которой он пребывал, не было никаких претензий, она давала ему чувство угла. Никогда он не мог подумать, что может оказаться по другую сторону стола, а оно вон как обернулось.

Следаки, допрашивавшие его едва ли не ежедневно, видели в нем источник получения дополнительной информации, позволяющий наиболее выгодно представить картину преступления. В действительности допрос – это одно из самых сложных следственных действий, требующее высочайшей человеческой и профессиональной культуры. Возможно, что они имели знания в области законодательства, вот только мастерского владения тактико-криминалистическими приемами допроса за ними не наблюдалось, да и человеческая составляющая у них явно хромала…

Могли бы привлечь более опытных специалистов, ведь прекрасно понимали, что допрашивают начальника отдела по борьбе с бандитизмом и дезертирством, превосходно осведомленного обо всех приемах допроса.

Виталий Щелкунов поднялся, вышел из камеры и, заложив руки за спину, пошел по длинному коридору. Не однажды ему приходилось бывать здесь, чтобы допросить заключенных, но никогда не предполагал, что сам окажется в роли арестанта.

В свое первое появление в следственном изоляторе он подумал о том, как, должно быть, трудно арестантам, пребывающим в этой двухсотлетней тюрьме с толстыми стенами. Теперь он понимал, что действительность гораздо ужаснее, чем представлялось изначально.

Прошли мимо комнаты для допросов и повернули направо по коридору, в ту часть, где размещались служебные помещения, в том числе где находился кабинет полковника внутренней службы Нурмухаметова. А это что еще за новость?

Остановились перед неприметной дверью.

– К стене, – скомандовал надзиратель. Виталий Щелкунов уткнулся взглядом в шершавую стену темно-коричневого цвета. Открыв дверь, вертухай скомандовал: – Проходите внутрь.

За столом сидели начальник тюрьмы и помощник Генерального прокурора Бардин. Вот кого уж он не ожидал увидеть в стенах тюрьмы!

Полковник юстиции Бардин поднялся и медленным тяжелым шагом приблизился к оторопелому Щелкунову. Виталий невольно отметил, что за прошедшие месяцы, пока они не виделись, в густых черных волосах полковника появились серебряные нити.

– Можете быть свободы, Виталий Викторович, – с неожиданной теплотой произнес Бармин. – Документы на ваше освобождение подписаны. Мы во всем разобрались. Ваша невиновность установлена. Вы действовали строго по закону.

В горле неожиданно запершило.

– И это все, что вы хотите мне сказать?

– Нет, не все… Прекрасно представляю, чего вы натерпелись, пребывая в этих мрачных стенах. Мы приносим вам извинения за все то, что с вами случилось. Уже завтра вы можете приступать к работе… Хотя, думаю, вам потребуется некоторый отпуск после произошедшего.

– Где мне расписаться? – хмуро обронил Щелкунов.

– Вот здесь, пожалуйста… – пододвинул полковник Нурмухаметов листок бумаги. Щелкунов расписался. Скосив взгляд на Бардина, поинтересовался: – У вас имеются какие-то замечания к нашей службе?

– Не имеется, – хмыкнул Щелкунов. – Все было на высшем уровне.

– Вас проводят.

Конвойный провел Щелкунова по знакомым коридорам; вышли во двор. Прошли мимо дежурного, стоявшего у входа. Широко распахнув перед майором дверь, Дрын тепло пожелал (оказывается, он был куда дружелюбнее, чем казался поначалу):

– Всего доброго, товарищ майор.

Виталий Щелкунов вышел за порог тюрьмы. Задышалось легче, воздух на воле был совершенно иным. Поразреженнее, что ли…

У ворот стояла Зинаида Кац. Одинокая. Взволнованная. Сердце дрогнуло. Долго и молча они смотрели друг на друга. Потом обнялись, как это возможно только с близкими людьми.

– Я больше тебя никуда не отпущу, – скупо уронил Щелкунов выстраданные слова.

– А я и не уйду никуда, – улыбнулась Зинаида.