Текст книги "Ребенок"

В результате нормального человеческого удовольствия от свободного времени мы уже не получали, а отдыхали как-то через силу. Как если бы поставили себе героическую задачу – отдохнуть любой ценой! – и мужественно ее выполняли. Признаться, мне такой отдых надоел довольно быстро, но я терпел.

Только однажды у меня получилось расслабиться по-настоящему – до выпадения в осадок и головной боли на весь оставшийся день. У одного из друзей в конце июня был день рождения, и юбилей совпал с окончанием сессии. Двойной повод повеселиться! Тем более что отмечать праздник он собирался на даче, а я там уже бывал и помнил, что место классное. Приглашены мы были, разумеется, всей семьей – я, Инка и ребенок, но я сразу понял, что если тащить с собой Илью, то можно никуда и не ехать – веселья все равно не получится, а будет все тот же уход за ребенком, только в чужом, менее приспособленном для этого месте. И тут меня пробила гениальная мысль – надо снова брать бабушку в няньки, никуда не денешься. Я позвонил, стойко выслушал все, что она думает обо мне, об «этой лимитчице» и о том, какую кашу мы оба заварили, но в итоге все-таки получил согласие.

Бабушка поставила условие, чтобы мы сдали ей квартиру в идеальном порядке, и с самого утра пришлось делать генеральную уборку. Кроме того, Инка пропускала три кормления грудью, и взамен требовалось оставить три полные бутылочки молока. Утром Инка рассказала, что сцеживала его полночи – ночью молока почему-то бывало больше. Однако несмотря ни на что, она выглядела бодренько и безумно радовалась тому, что наконец-то выберется «в люди». Правда, при этом она ухитрилась целый час прорыдать над тем, что ей «совершенно нечего надеть», хотя одежды, по-моему, был полный шкаф, включая классный свитер, который я ей когда-то купил в горах. Но к бабушкиному приезду я заставил ее угомониться.

Итак, мы наконец-то выбрались куда-то вдвоем, в первый раз с того момента, как вместе поселились. Роскошное ощущение! Как только мы, держась за руки, выбежали за порог дома, мне показалось, что ребенок исчез из нашей жизни как страшный сон, и всю дорогу до метро мы над чем-то хохотали как сумасшедшие – не все ли равно, над чем хохотать, если наконец-то чувствуешь себя на свободе рядом с любимым человеком? На платформе в ожидании электрички я поднимал ее на руки и кружил в воздухе – так хорошо и легко мне было, а она обнимала меня изо всех сил и, чувствовалось, от всей души. Так, в обнимку, мы и проехали полчаса до дачи, и, сойдя с поезда, Инка с чувством сказала, что еще ни разу не бывала в таком замечательном месте. Про себя я немного посмеялся: место было красивым, но не более того, а вот сама дача, куда мы попали через десять минут, – это был действительно высший пилотаж! Двухэтажные генеральские хоромы, построенные стройбатом, двадцать соток сплошных цветов и яблонь и волейбольная сетка на самой симпатичной лужайке. Инка оглядывалась вокруг, как Алиса в Стране чудес. В самом доме ее больше всего потряс телефон с московским номером и туалет с канализацией; хотя чему тут удивляться: элитный дачный поселок граничил с маленьким подмосковным городком, где те же самые удобства были нормой.

Инка быстро со всеми перезнакомилась и уже через полчаса держалась в компании совершенно по-свойски. Это качество мне в ней всегда нравилось – умение легко сходиться с людьми. Она совершенно не тушевалась и так откровенно веселилась, что смотреть на нее было одно удовольствие. Ну где еще увидишь человека, из которого радость просто бьет ключом? Ей с каждым находилось о чем поговорить: одному она рассказывала про свой родной Пятигорск, другому – о бывшей работе, она предлагала всей компании устроить чемпионат по ушу или корриду с пасущейся неподалеку козой. Народ реагировал с бурным энтузиазмом, и кто-то уже бежал за красной тряпкой, а кто-то вызывался быть тореадором. А меня настолько раззадоривало то, какой бесшабашно-веселой Инка была в эти минуты, что я уже стал подумывать, не затащить ли ее на необъятный дачный чердак, чтобы нам устроить свою собственную корриду, пока остальные гоняются за козой, но тут всю компанию позвали за стол.

Мы успели выпить первый тост за именинника и уже наливали по новой, как услышали надрывающийся в коридоре телефон. Все были в полной уверенности, что это – очередное поздравление имениннику, но к трубке почему-то попросили меня. Звонила бабушка. Она трясущимся голосом кричала, что не знает, что ей делать, потому что ребенок не берет соску с молоком и весь уже извелся от голода и от плача. Пусть Инна немедленно приезжает. «В качестве дойной козы», – с ожесточением захотелось добавить мне, когда я швырял трубку на рычаг.

Инка аж посерела, когда я сообщил ей, что происходит. Тем не менее она тут же отставила уже наполненную рюмку и поднялась с такой механической быстротой и таким неподвижным выражением на лице, словно в одну секунду успела из человека превратиться в автомат по уходу за ребенком. Она настолько владела собой, что даже вполне правдоподобно улыбалась, прощаясь с ребятами (им было искренне жалко ее отпускать!). Собралась она буквально за минуту – прежде чем я успел понять, что мне следует делать – и буквально выбежала из дома. Вся компания поднялась ее проводить и помахать рукой у калитки, а я дошел вместе с ней до станции. Электричка должна была появиться с минуты на минуту, но Инка все равно очень нервничала, стояла у самого края перрона и вглядывалась в дрожащий над путями горячий воздух так, как если бы от этого поезд мог прийти быстрее. Еще она попросила у меня разрешения взять такси от вокзала домой.

Я ответил «можно», но, разумеется, произнес это без малейшего энтузиазма – уж больно велик был облом от того, что нас с ней опять разлучает ребенок. А Инка вдруг развернулась ко мне с таким негодованием, будто я ее оскорбил:

– Сейчас не время экономить – у меня каждая секунда на счету!

– Я и не экономлю. Я разрешаю тебе взять такси.

Она даже не посмотрела на меня, прежде чем шагнуть в вагон, только чмокнула в щеку с неожиданной холодностью, и за ней закрылись двери.

Я побрел обратно и довеселился до конца праздника – ведь нельзя же было обидеть друга нашим двойным уходом; к тому же от моего возвращения домой ребенку было бы ни жарко ни холодно. Дурацкая ситуация! Около часа я просидел как пришибленный, а потом позвонил Инке, и она спокойным голосом сообщила, что все нормально. Только тогда я позволил себе расслабиться. Но чтобы вытрясти из головы сегодняшний облом, ребенка, бабушку и Инкино холодное прощание на перроне, расслабляться пришлось изо всех сил. В итоге во время танцев я разбил люстру ногами своей партнерши и, отправившись на кухню за веником и совком, вышел из дома и уснул на грядке с клубникой. Утром я услышал плач и понял сквозь сон, что это Инка. Не открывая глаз, я протянул к ней руки, чтобы прижать к себе, почувствовать ее тепло и нежность, убаюкать на своем плече и сказать, чтобы она не плакала, потому что ночной кошмар закончился – ребенка больше нет – и никто не помешает нам быть вместе. Я ухватил ее за край одежды, потянул на себя – и тут меня чуть не убил наповал негодующий визг. Секундой спустя стало ясно, что мои руки с возмущением отдирает от своей кофты мама именинника, только что приехавшая на дачу и увидевшая, что я раздавил половину ее драгоценных ягодок. Пришлось вставать и приходить в себя, хотя мне чертовски не хотелось этого делать. Действительность вернулась во всей своей красе.

По дороге домой я мрачно недоумевал, почему люди на улице так странно меня оглядывают, но когда отшатнулась назад и открывшая мне дверь Инка, я решил посмотреться в зеркало. То, что я увидел, совпадало с моим привычным изображением процентов на двадцать, все остальное было позаимствовано у какого-то забулдыги. Когда я повернулся вполоборота, то узнал, что вся спина у меня в пятнах, как у леопарда, с той разницей, что пятна клубничного цвета.

Я даже не расстроился – ничто не могло затмить кошмар сегодняшнего утра, когда я осознал, что прежней жизни с Инкой уже не будет. Напившись из-под крана ледяной воды и облив ею голову, я свалился на диван. Инка встала в дверях комнаты, обеими руками обняв себя за локти. Эта поза не была такой откровенно угрожающей, как руки, скрещенные на груди, но мне она все равно никогда не нравилась – словно Инка защищается, выставив впереди себя щит. Взгляд как будто разбивался об эти руки, и его уже не было желания поднимать на лицо. Но когда я сделал над собой усилие и взглянул ей в глаза, то мне захотелось попятиться: в них стояла ненависть. Я мог бы сказать это с такой же уверенностью, как если бы в них стояли слезы.

– Хорошо без нас, правда? – спросила Инка. От улыбки, которую она при этом изобразила, искривилось все лицо.

«Хорошо!» – захотелось ответить мне. Ударом – на удар.

Я сдержался и промолчал. В это время в комнату вполз Илья. Он уже шастал на четвереньках по всей квартире, от чего у него на ползунках вечно были черные пятна. Он быстро направился к моему дивану, а я протянул руку к нему навстречу, но Инка перехватила ребенка на полдороге и, унося под мышкой, хлопнула за собой дверью. Мне стало противно.

Часа через полтора я отлежался. Головная боль прошла, раздражение на Инку – тоже, и я решил с ней нормально поговорить, тем более что было обеденное время и мы должны были вместе сесть за стол. Я опасался, что Инка может выкинуть что-то из репертуара оскорбленной жены и лишить меня обеда, но она накрывала на стол и накладывала мне еду с подчеркнутой холодной вежливостью.

– Очень вкусно.

– Рада стараться.

– Может быть, ты объяснишь, в чем дело? Да, я немного припозднился…

– Дело не в этом.

Она упорно глядела в стену, словно рядом не было более достойного собеседника.

– Я думала, ты считаешь, что это наш общий ребенок, а не только мой…

– Совершенно верно.

– Почему же тогда…

У нее дрогнул подбородок, она глубоко вдохнула воздух.

– Почему ты не со мной?

Этот вопрос меня даже рассмешил.

– А с кем я, по-твоему, еще?

– Ты сам по себе, а ребенок – это моя проблема.

Тут я откровенно рассмеялся: ничего себе, ее проблема!

– Если бы это была только твоя проблема, ты, извини меня, жила бы далеко не так, как сейчас.

Она молча выскочила из-за стола, и я не стал ее удерживать. Хотя формально мы и не пришли к общему знаменателю, для себя я считал разговор законченным: уж в чем она не могла меня упрекнуть, так это в пофигизме. Меня, между прочим, никто не заставлял переселять ее к себе и полностью обеспечивать все эти месяцы. А теперь я должен выслушивать обвинения в том, что ребенок не моя проблема – вот уж точно, инициатива наказуема! Чуть поостыв, я подумал, что Инна, наверное, и убежала оттого, что осознала свою неправоту. Поэтому обед я закончил неторопливо, с чистой совестью и со спокойной душой. И оказался прав. Уже к вечеру Инка присмирела и общалась со мной совершенно нормально, даже ласково. В связи с этим я пришел к выводу о том, что в ответ на женские капризы следует проявлять твердость.

Впрочем, надо признаться честно: женскими капризами Инка меня не доставала. Она почти никогда не просила купить что-то для себя – разве что совсем мелочь, – основной статьей расходов был ребенок. Казалось бы, что ему надо, такому мелкому? Оказывается, уйму всего совершенно необходимого. Во-первых – памперсы. Инка уверяла, что использует их по минимуму, но все равно уходило штуки четыре в день. Принося домой очередную пачку, я каждый раз интересовался: неужели в таком маленьком существе действительно помещается столько мочи? Во мне и то, наверное, меньше (хотя было бы интересно сравнить). Во-вторых – средства передвижения. Коляска, «кенгуру», ходунки (Илья в них не ходил, а использовал исключительно для катания по квартире), новая коляска – прогулочная, а ближе к октябрю, когда Илье должен был исполниться год, Инка с энтузиазмом заговорила о какой-то машине, на которой можно кататься, спустив ноги на пол. Я спросил: не стоит ли разом решить транспортную проблему, купив слона? И вообще, разве годовалый ребенок понимает, что у него день рождения и родители обязаны ему что-то подарить? Инка улыбнулась, но как-то сдавленно, видимо, она была со мной не согласна. В-третьих, как это ни странно, – медицина. Она у нас бесплатная, но все равно требует денег. Илья был в принципе здоровым мальчишкой, но в тех редких случаях, когда он кашлял, терял аппетит, радовал нас зеленым калом или зелеными соплями, Инка от страха переставала соображать. Врачи из районной поликлиники чем-то ей не угодили, и она заставляла меня вызывать платных из какой-то знаменитой больницы. Вот этого я понять в упор не мог и постоянно с ней спорил: по-моему, чтобы с мудрым видом изречь «ОРЗ», совершенно не обязательно быть семи пядей во лбу и стоить такие неслабые деньги. Я и сам ставил точно такие же диагнозы, едва взглянув на расквасившегося Илью. И вообще: обо всем, что касается детских болячек, можно бесплатно прочитать у доктора Спока, а для подтверждения своей правоты обзвонить знакомых мамаш.

В-четвертых, в-пятых, в-шестых… Миллион разных баночек с детским питанием. (Почему бы не приготовить то же самое своими руками и миксером? Оно и полезнее будет…) Куча шмотья (из которого не используется по меньшей мере треть). Внушительной, но, к счастью, одноразовой тратой была детская кроватка. Я едва сумел оправиться от ее приобретения, а Инка воодушевилась и завела разговор о тренажере «Прыгунки», который якобы обещал ребенку уникальное физическое развитие. Мне не хотелось извещать ее о том, что наш бюджет и так на грани провала, я только вполне деликатно посоветовал меньше верить рекламе.

Прожив семейным человеком месяцев восемь, я в полной мере прочувствовал суть термина «стесненные финансовые обстоятельства». Родители присылали мне на жизнь отнюдь не мало, но они ведь не рассчитывали на троих! Значит, надо крутиться самому… Эта мысль прочно зацепилась в моей голове к началу нового учебного года.

Я перешел уже на пятый курс и утешал себя тем, что если в результате работы заработаю себе отчисление, то у меня будет по крайней мере неполное высшее образование. Правда, я смогу в любой момент загреметь в армию. Но если жениться на Инке официально и усыновить ребенка, то мне положена отсрочка… Бред какой-то! И нехорошо по отношению к ним обоим – как будто я их использовал. Нет, нужно довести учебу до победного конца. И значит, работать придется вечерами.

В отличие от Инки у меня не было ни малейшего опыта в поиске работы, но спрашивать у нее алгоритм не позволяло самолюбие. Я вообще не хотел ее заранее обнадеживать. Вот принесу домой деньги в первый раз, тогда вместе и порадуемся своему «возросшему благосостоянию». Я попытался сунуться в агентство, но там предлагали исключительно полный рабочий день. Я стал расспрашивать друзей, но половина из них еще не работала, а половина не обладала полномочиями меня куда-то устроить. Звонить же знакомым моих родителей, которые, возможно, помогли бы, я не хотел по понятным причинам: они бы заинтересовались, почему мне вдруг не стало хватать денег, и могли бы донести свой интерес до Австрии.

Проблему, как и всегда, решил случай. По дороге в столовую я увидел на стене объявление, что книжному магазину в стенах университета требуются сотрудники. Это было то, что нужно, – работа на несколько часов в вечернее время. Требовалось заносить в компьютер данные о продажах за день и сверять с остатками на складе. Интерес к этому делу у меня был почти нулевой, но я стойко внушал себе, что так надо: должен же я себя уважать и обеспечивать своей семье приличный уровень жизни! А потом, когда работа пошла, не так страшен оказался черт. Находиться среди книг было приятнее, чем среди любого другого товара. Я как следует освоил компьютер, вместе со мной на складе шуровали две очень миленькие девочки, и мы постоянно перебрасывались шутками. Короче, работа на «тройку с плюсом» (когда я думал о зарплате) или на «четверку с минусом» (когда я напоминал себе, что она не отнимает много времени).

Приходить домой я стал теперь в половине одиннадцатого, и каждый день у меня получался до предела насыщенным. После занятий надо было скоротать время до семи, когда закрывалась книжная точка, и я шел обедать, после чего заваливался в общагу к друзьям или на спортплощадку. Но вскоре я сообразил, что можно тратить это время с гораздо большей выгодой, и возобновил свои занятия пантомимой. А недели через две записался в гитарный класс – я всегда мечтал научиться, а тут предоставлялась такая уникальная возможность. Better late than never – как говорят англичане. Короче, после весны и лета, проведенных на привязи у семьи, я по-настоящему вздохнул: оказывается, в жизни можно заниматься чем-то отличным от ребенка!

Кстати, теперь я не всегда успевал увидеть Илью в течение дня. Если я уезжал на занятия к первой паре, он еще спал, когда я приезжал с работы, он уже спал. Даже с Инкой мы толком не виделись – завтракали впопыхах, а ужинали устало. Она почему-то не стала расспрашивать меня о причине поздних приходов, а я был очень доволен, что не надо перед ней отчитываться, – я часто слышал, как жены требуют от мужиков докладывать чуть ли не о каждом шаге: сколько минут после работы простоял у пивного ларька, сколько горючего в себя залил, сколько отлил… Я всегда знал, что Инка не такая – что она не станет заниматься подсчетом чужих шагов, – и был рад лишний раз получить тому подтверждение. Короче, весь первый месяц своей работы я проходил с придурковато-счастливым выражением на лице (однокурсники уверяли, что оно не пропадало у меня даже в библиотечных очередях) и сознанием того, как мне повезло. С этим я и пришел к первой зарплате. Получая на руки деньги, я почему-то смеялся и вспоминал советскую песню про «заводскую проходную, что в люди вывела меня». Менеджер не понял моей радости и спросил, не обчитался ли я Кастанеды, а то это верный способ проводить крышу в долгий путь.

С первой зарплаты положено покупать подарки. С Ильей я разобрался быстро: купил ему игрушечный ксилофон – мне казалось, что для годовалого ребенка должно быть в кайф постучать палочкой по чему-то музыкальному. Тяжелее было с Инкой: я знал, что она неприхотлива и обрадуется любому подарку, но хотелось чего-то особенного. Я поехал в центр и долго бродил по лабиринтообразным переходам метро, присматриваясь к киоскам. Вдруг само собой вспомнилось, что, когда мы выбирались в город, Инка всегда застревала у витрин с ювелирными побрякушками, они ее притягивали как сороку. И так же самопроизвольно я понял, что хочу купить ей кольцо – как бы вместо обручального…

В свое время я сильно запал на Толкина с его «Властелином колец» и проникся сознанием того, что это украшение может иметь магические свойства – например, связывать людей. Может быть, именно сейчас, когда я впервые почувствовал себя в роли добытчика, мне нужно было некое формальное подтверждение того, что мы с Инкой – единое целое. Я выбрал очень симпатичную, на мой взгляд, вещь: бирюза в ромбовидной серебряной оправе. Три зеленовато-синих капли: одна, крупная, – посредине и две крошечных – на дальних концах ромба.

По дороге домой я смаковал в уме разные варианты радостных Инкиных восклицаний при встрече и вручении подарков, но встретил меня хоровой рев: Илья вопил, Инка рыдала. Сквозь обоюдные слезы мне удалось понять, что Инка поставила на огонь кастрюлю с мясом и водой для борща и, пока кастрюля нагревается, принялась резать овощи. Илья все это время крутился под ногами и мешал. Тут Инку отозвал телефонный звонок (звонила бабушка за ежедневным отчетом о состоянии внука), но едва Инка успела снять трубку и начать доклад, как услышала сначала ритмичный стук, а потом – дикий крик. Швырнув трубку, Инка помчалась на кухню и увидела, что пол залит горячей водой, в которой барахтается вопящий Илья, а рядом валяются мясо и кастрюля, которая только чудом не ударила ребенка по голове. (Насколько Инка могла судить, Илья стал дергать дверцу духовки, открывая ее и захлопывая, а поскольку наша плита не очень твердо стояла на ногах и чуть-чуть покачивалась, то от вибрации кастрюля довольно быстро соскользнула с конфорки.) К счастью, вода не успела как следует нагреться, и Илья отделался одним испугом, хотя, может быть, и не очень легким. По-моему, в этой ситуации стоило просто облегченно перевести дух, вытереть пол и обрадоваться моему приходу, но у Инки началась самая настоящая истерика. Прежде всего она заорала, что ребенок чуть не погиб из-за бабушки, которая якобы чуть не свела в могилу ее саму, а теперь по ее милости пришлось оставить Илью без присмотра. Это была откровенная чушь.

– Бабушка, между прочим, не ясновидящая и не знает, чем ты занимаешься в момент ее звонка. Не хочешь оставлять ребенка без присмотра – так и не оставляй его, а возьми с собой к телефону.

– У меня уже нет сил все время таскать его за собой! Я устала, понимаешь? Устала! Я не в состоянии заниматься им целый день без перерыва.

Я пожал плечами: попробуйте отыскать в ее заявлениях хоть какую-то логику!

– Кто им должен заниматься, если не ты?

– А ты не хочешь попробовать для разнообразия? Вдруг тебе уже надоело каждый день развлекаться в свое удовольствие?

Если бы я не видел своими глазами, с какой ненавистью она на меня смотрит, то никогда не поверил бы, что Инка на такое способна. Руки у нее были стиснуты в кулаки, а лицо казалось таким же темным, как и волосы.

– Посмотри, как я развлекался последний месяц!

Я выгреб из бумажника зарплату и бросил на тумбочку в коридоре. Инка презрительно искривила лицо:

– Что это? Очередной транш из Австрии?

– Нет, это причина моих поздних приходов.

Я положил поверх денег ксилофон и кольцо и ушел в гостиную.

Около получаса я тупо смотрел в телевизор с одной-единственной целью: успокоиться и перемолоть те камни, что мне набросали в душу. За дверью я слышал какое-то шевеление – вероятно, Инка подтирала кухню и успокаивала Илью. Когда я уже собрался выключать свет и укладываться на диване, она несмело вступила в комнату. Левой рукой она держалась за средний палец правой так, как люди обычно держатся за больное место.

– Велико, – еле слышно сказала она, не поднимая глаз. Голос был таким, как будто она признавалась в тяжком преступлении.

Я заметил, что на пальце неестественно свободно болтается кольцо. Почему-то, выбирая его, я думал о чем угодно, кроме того, что может не подойти размер.

– Наверное, можно его уменьшить. Есть специальные мастерские.

– Да, конечно…

Тут она вскинула глаза (правда, не на меня, а на стену), и я увидел, что в них стоит все то же злое, не смирившееся выражение, как если бы Инка безмолвно утверждала: «А все-таки она вертится!» Мне не хотелось ложиться с ней в одну постель, но формальное перемирие было произведено, и я, стиснув зубы, отправился в спальню. А в постели впервые осознал, как, должно быть, чувствуют себя одноименно заряженные полюса магнита, если их заставляют сближаться непреодолимые обстоятельства: той силы отторжения, что стояла между нами, было бы достаточно, чтобы выбросить нас обоих из кровати. Но я терпел, Инка тоже терпела, и, не находя себе выхода, отторжение вздымалось между нами, как девятый вал. У меня звенело от него в ушах, начала разламываться голова. Впервые в жизни я провалялся с бессонницей часов до трех ночи, а поднявшись с утра по будильнику, понял, что хуже не бывает даже с похмелья.

Я был не первым, кто проснулся. В кроватке сидел Илья и сосредоточенно чем-то занимался. Когда я пригляделся, то узнал купленный вчера ксилофон. От него были оторваны все металлические пластины, а резиновую прокладку, на которую они крепились, Илья перекусывал на моих глазах.

Работать я, разумеется, продолжил. Инка больше не выступала, что было вполне разумно: зачем выступать против денег? И к Новому году мы подходили во вполне приемлемых взаимоотношениях. Правда, мне казалось, что Инка стала гораздо тише или даже пришибленнее, что ли… С чего – непонятно. Ведь с тех пор как у нас появились дополнительные деньги, можно было бы позволить себе что-то лишнее и приятное – какие-нибудь новые тряпочки, например. Однако она говорила, что ей ничего не хочется, и говорила, похоже, искренне.

Нехотение ничего проявлялось на всех уровнях жизни. Инка теперь довольствовалась микроскопическими порциями еды. Фактически она доедала то, что оставалось от детской трапезы (слава Богу, что Илья был малоешкой, иначе Инка протянула бы ноги!). И в сексе она стала непростительно вялой, почти никакой. Если раньше, прикасаясь к ней, я каждый раз чувствовал, что зажигаю маленький огонек, который вскоре угрожающе полыхнет и под конец оставит от нас обоих одни угли, то теперь я дотрагивался до заведомо огнеупорной материи. Я мрачно прикидывал, что будет, если так пойдет и дальше. Я был готов во всеоружии встречать истерики, оскорбления и расцарапывание лица, но против холода не поможет ни щит, ни меч. Можно только обхватить себя руками в попытке согреться и бежать к любому источнику тепла, что замаячит на горизонте. Бежать мне пока было некуда, оставалось терпеть и мерзнуть.

Я пытался выяснить, чего ей надо. «Я устала». От чего? Я ведь не требую, чтобы она вставала в шесть утра и готовила мне йоркширский пудинг с подливкой из трюфелей. (Есть у меня приятель, который жил на Дальнем Востоке, тот по утрам заставлял жену бегать на море и приносить ему к столу свежих морских гребешков – они ему были необходимы для выполнения мужских обязанностей.) У Инки гораздо более щадящий режим. И на уборке квартиры она явно не надрывалась – иногда у нас бывало даже грязновато. Я почти не делал ей замечаний и не заставлял собирать пыль по молекулам и проходиться по углам зубочисткой. Илья часто выглядел неухоженным – ползал в чем-то линялом и застиранном, его слюни перемешивались с соплями где-то в области шеи, а волосы не расчесывались, наверное, с момента рождения. Когда меня особенно допекало такое зрелище, я умывал и переодевал его сам, получая взамен равнодушную благодарность.

Меня заранее «радовала» перспектива встречи Нового года в теплой Инкиной компании, но отправиться в какую-либо другую мы, понятно, не могли – в девять часов Илья должен был быть в постели. Пригласить людей к себе? Но не будем же мы их поминутно одергивать, каждый раз, когда кто-то громко захохочет или включит танцевальную музыку. В новогоднюю ночь положено отрываться, а не разрываться между интересами гостей и интересами дитяти. Когда я начинал об этом задумываться, то приходил к выводу, что люди, имеющие детей, и счастливцы, их не имеющие, живут в каких-то параллельных мирах, чьи орбиты пересекаются раз в тысячелетие. В первом мире все подчинено тюремно-строгому режиму: ранний подъем, кормление, прогулка, сон, опять кормежка, снова гулять, потом – попытки заниматься хозяйством и одновременно развлекать ребенка, которому непонятно что нужно, но который лезет на голову, если процесс развлечения прервать хоть на минуту… Еда, сон, к счастью, уже до утра. Пару часов после укладывания ребенка мы выпускаем пар наедине друг с другом (благодаря моей работе это время практически свелось к нулю), а потом сами бредем в кровать. Примитивнейшие развлечения, которые мы чуть ли не насильно вклиниваем в этот распорядок, никогда не становятся настоящим отдыхом, скорее – передышкой в заунывном марафоне, без которой бегун обречен свалиться замертво. Как живут люди во втором мире? По-моему, не стоит это описывать, достаточно лишь сказать, что они живут, а не пытаются урвать немного жизни у непреодолимых обстоятельств.

Что по этому поводу думает Инка, я выяснить не пытался. Она ходила как в воду опущенная, и мне казалось непосильной задачей выуживать ее, выжимать и сушить на солнце. К тому же в процессе выжимания на мою голову могли вылиться новые обвинения неизвестно в чем, так что я предпочитал стоять на берегу и наблюдать за развитием событий. А события неожиданно развились так, что о лучшем я и мечтать не мог: дней за десять до праздника Инка заявила, что у нее нет ни малейшей охоты веселиться и границу между 95-м и 96-м годами она предпочитает пересечь в постели с закрытыми глазами, желательно уже в состоянии сна. Практически одновременно один однокурсник, с которым мы вместе занимались пантомимой, пригласил меня («…с семьей, конечно!») на дачу, где обещалось быть еще человек двенадцать. Я сказал, что приеду в единственном числе, но веселиться обещаю за троих. Теперь предстояло лишь обработать Инку, ведь она как-никак тоже была приглашена. Я завел разговор осторожно:

– Ты по-прежнему собираешься проспать Новый год?

– В общем, да. А что, есть варианты?

– Наверное, нет. Не тащить же ребенка на дачу, где будет дебоширить пьяная компания!

Она вскинула глаза, и я рассказал о приглашении. Пока я излагал информацию, Инкин взгляд успел стать отсутствующим, но создавалось впечатление, что за этим потухшим монитором в ее усталой голове работает компьютер. Наверняка он оценивал, есть ли возможность взять с собой Илью, поэтому я добавил, что народ соберется шумный, а места будет мало, и уж тем более отдельные апартаменты для ребенка не предусмотрены. Инкин взгляд снова стал осмысленным, а компьютер, похоже, перегорел.

– Знаешь что? Поезжай один.

– Думаешь?

– Конечно. Я все равно хотела отдохнуть. У меня что-то нет сил на нормальную гулянку.

Она ободряюще улыбнулась, но я должен был очистить совесть от любых сомнений.

– Смотри, я с удовольствием посижу тут с вами по-семейному…

– Зачем? Если кто-то из нас может нормально отдохнуть, зачем наступать на горло собственной песне?

И действительно, зачем? Едва мы, выскочив из электрички, принялись кидаться снежками, а потом – толкать девчонок в снег и невзначай падать сверху, я понял, что незачем. На душе было свежо и бело, как если бы там все замело новогодним снегом. Инка провожала меня с улыбкой, и на прощание я пожелал ей в новом году набраться сил, чтобы следующий нам отпраздновать всем вместе. Пусть отдыхает! Может быть, за пару дней она отоспится и перестанет быть такой измотанной… Мы зажгли бенгальские огни и, держа их как факелы, по тропинке двинулись через лес к даче.

Я сделал им обоим классные подарки: Илье – ту самую машину, о которой когда-то просила Инка, чтобы кататься, сев на нее верхом. (Правда, Илья предпочел толкать ее перед собой, держась за спинку.) Инке по ее просьбе – видеокассету с какой-то редкой мелодрамой. (Пока я нашел ее, облазил всю Горбушку.) Пусть развлекаются! Мы нарядили ближайшую к даче разлапистую елку в привезенные из дома шары и забросали ее гирляндами. Получилось офигительно красиво! Все это сказочно блестело под луной, и в лицах у стоявших рядом с нами девчонок разом появилось что-то колдовское и притягательное. После пары бокалов шампанского их притягательность на порядок усилилась, и когда мы открыли форточку, провожая старый год, я почувствовал, что кого-то обнимаю.