Текст книги "Археологи: от Синташты до Дубны. 1987-2012"

Аркаим в дыму пожаров

Пожар в аркаимской степи

Лето 1995 года было очень жарким и засушливым. В течение июля и августа над Аркаимской долиной и окрестными районами Зауральской степи не пролилось на капли дождя. Сухая, ломкая трава вспыхивала от малейшей искры. Каждый день на степном горизонте вставили дымы пожаров. Иногда это были дальние степные пожары, горело в десятках километров от Аркаима. Однако неоднократно загорался заповедник или окрестные поля, от которых огонь мог легко перекинуться на заповедную территорию. На борьбу с огнем выходили практически все студенты и сотрудники Аркаима, а также американские студенты, которые работали у нас в тот год на раскопках.

В 1995-м на Аркаиме состоялись последние раскопки поселения. С тех пор на протяжении уже семнадцати лет никаких раскопок Аркаима не осуществлялось. Несмотря на то, что рядом с древним поселением существует большая научная база археологов и специалистов по естественным наукам, на которую ежегодно приезжают десятки специалистов и сотни студентов разных специальностей; несмотря на то, что экспедиция, работающая от этой базы, отправляет в степь ежегодно несколько полевых отрядов, работающих по всей территории Зауральской степи (в лучшие годы – более десяти отрядов); несмотря на то, что в араимском музее оборудованы хорошие фондовые и лабораторные помещения, в которых ежегодно работают с сотнями и тысячами археологических находок с разных районов Челябинской области – раскопки Аркаима после 1995 года больше не производились.

Поселение Аркаим, последние раскопки. Остатки двух помещений и фрагмент внешней стены (Аркаим, 2011, с. 26)

Причина, которую называет по этому поводу Геннадий Борисович, осуществлявший общее руководство раскопками поселения в 1987-1995 годах, звучит, на мой взгляд, неубедительно. Согласно его версии, оставшаяся нераскопанной часть Аркаима сохраняется для будущих поколений, которые будут располагать существенно более совершенными методами и смогут получить из таких раскопок гораздо больше информации, чем мы. На самом деле на оставшейся нераскопанной более чем половине поселения Аркаим вполне возможно выделить участки для современных многолетних исследований и при этом сохранить существенную часть памятника для будущего. Кроме того, по сравнению с раскопками поселения, которые производились двадцать – двадцать пять лет назад, это будущее уже настало: современные методы, технологии и оборудование позволяют производить раскопки на принципиально ином уровне, чем это было в те годы. И я убежден, что в ближайшее время необходимо возобновить археологические исследования Аркаима – это позволит решить множество накопившихся вопросов и проблем в интерпретации археологических материалов этого памятника, получить принципиально новые данные и, кроме того, «перебить» поток широко распространяющейся антинаучной информации об Аркаиме новыми, достоверными и интересными новостными материалами об его раскопках. В настоящее время мы с друзьями и коллегами работаем над проектом продолжения изучения поселения Аркаим, который намерены предложить для обсуждения всем заинтересованным в этом вопросе организациям.

Однако все это пока что – не более чем перспективные планы и благие пожелания. Раскопки 1995 года до сих пор остаются последними раскопками Аркаима – и я очень рад, что мне повезло принять в них участие и тем самым на практике увидеть особенности культурного слоя этого известного и очень интересного археологического памятника.

Собственно, сначала мне довелось участвовать даже не в раскопках, а в «закопках», т.е. в рекультивации аркаимских раскопов. В конце августа 1994 года, после завершения работ на Куйсаке и до начала эпопеи с раскопками Воровской ямы, мы с моим товарищем, а вскоре – близким другом Михаилом Угаевым, Майклом, жили на Аркаиме и помогали в работе по засыпке некоторых старых раскопов Александру Михайловичу Кисленко. Часть работы делала техника: гусеничный бульдозер вскрывал слежавшийся отвал из старых раскопов, трактор с мехлопатой – куном – грузил разрыхленную землю в большую «тележку», а другой трактор цеплял ее, перевозил в нужное место и вываливал землю в раскоп. Однако не везде этот трактор мог проехать, и значительную часть работы приходилось выполнять вручную. Мы грузили землю на носилки и оттаскивали ее в незасыпанные участки. Работа сама по себе неинтересная – это не раскопки, когда после каждого движения лопатой могут последовать самые неожиданные находки. Но Михалыч умудрялся работать так активно, с таким воодушевлением, что заражал этим настроением и нас с Майклом. Он демонстрировал удивительную выносливость и работоспособность. Мы перемещались с носилками практически бегом и относили за час порядка пятидесяти носилок. При этом мы с Майклом регулярно сменяли друг друга, потому что не могли долго выдерживать этот темп, а Михалыч носил и носил безостановочно, несмотря на то, что был в два раза старше нас. Мои друзья, работавшие под его руководством на раскопках Аркаима в конце 1980-х, рассказывают точно такие же истории.

На раскопках Аркаима в 1995 году

Летом 1995-го к раскопкам небольшого участка поселения Аркаим, недоисследованного в предыдущие годы, приступил совместный российско-американский студенческий отряд. Здесь были наши студенты-практиканты из Челябинского университета, только что закончившие первый курс – в их числе впервые в археологическую экспедицию выехали Елена и Вадим Куприяновы, ставшие в дальнейшем профессиональными археологами, сейчас Елена руководит археологическим подразделением Челябинского университета, а Вадим – одной из хоздоговорных археологических организаций Челябинска. Американские студенты были из баптистского колледжа в городе Принстоне. Общее руководство работами осуществляла Татьяна Сергеевна Малютина, периодически – вместе с самим Геннадием Борисовичем, нашим шефом. Мы с Ларисой Ермишкиной (позднее – Петровой), как уже опытные помощники Татьяны Сергеевны, работали на чертежах и время от времени обеспечивали оперативное руководство нашими и американскими студентами на раскопе. Также с нами работал мой друг и однокурсник, а до этого – одноклассник, Евгений Галиуллин, также располагавший к этому времени весьма неплохим археологическим опытом; и участница нашего школьного археологического кружка, а тогда уже студентка, учившаяся на курс старше меня, Марина Кузнецова (впоследствии Галиуллина).

Получаю указания от Геннадия Борисовича. Аркаим, 1995

Мы зачищали и снимали бровки, оставшиеся от более ранних раскопов в районе внутренней стены и внутреннего рва Аркаима, а также на примыкающем к ним участке жилых помещений внешнего круга; и выбирали фрагмент внутреннего рва. Поначалу я очень тревожился, как буду общаться на раскопе с американскими студентами и иногда направлять их работу при моем весьма убогом знании английского языка. Однако оказалось, что если говорить громко и уверенно и достаточно свободно комбинировать известные тебе английские слова, то американцы вполне неплохо понимают, чего именно ты от них хочешь. Вот понять их ответы – т.е. уяснить, что именно они хотят от тебя – это, конечно, без нормального знания языка гораздо сложнее, но для меня в данном случае обратная связь была менее важной.

Большинство американцев были весьма молодыми ребятами. Как это часто случается в международных молодежных лагерях, между нашими студентами (чаще – студентками) и американцами незамедлительно вспыхнуло и разгорелось несколько весьма ярких романов, впрочем, ни один из них впоследствии не закончился свадьбой. В большинстве своем американцы были приветливыми и довольно работящими, но ни один из них не произвел на меня по-настоящему глубокого впечатления, кроме Кертиса.

Кертис – это был настоящий американский мужик, шофер-дальнобойщик, в два раза старше всей остальной молодежи, воевавший когда-то во Вьетнаме, работой которого было гонять огромные грузовики с западного побережья США на восточное. Ощутив уже во взрослом возрасте тягу к знаниям, он поступил на учебу в колледж, но оставался все тем же спокойным и уверенным в себе дальнобойщиком. Он был невысок, полноват, носил пышные усы и очень интересно говорил слово «yes». Все американцы произносили его совсем не так, как нас учили в школе – соглашаясь, они говорили что-то вроде «йа, йа» – скорее похоже на немецкий, чем на английский язык – и только Кретис четко и уверенно произносил «йес».

Естественно наши студенты и некоторые старшие сотрудники активно играли в традиционную русскую игру «напои американца русской водкой, чтобы он на себе почувствовал вкус русской жизни», и это у них регулярно получалось – но лучше всего это удалось Джамбулу, директору соседнего совхоза Амурский, который, принимая у себя смешанную русско-американскую делегацию, умудрился напоить ее под бешбармак до совершенно запредельного состояния. Во всяком случае, сразу после той встречи один мой очень хороший товарищ, этнограф, практически никогда не пьющий и совершенно не знающий английского языка, долго и успешно общался с американцами, а впоследствии не мог убедительно ответить на вопрос: на каком же языке он это делал? В общем, соответствующая сцена из «Особенностей национальной охоты» – не выдумка авторов фильма, такого рода вещи на самом деле происходят в жизни.

В камеральном вагончике, работа с чертежами. Аркаим, 1995

Однажды мы со студентами заехали в Амурский, и пока Геннадий Борисович решал текущие вопросы в совхозной конторе, ждали около экспедиционного автобуса. Студенты курили на улице у открытой двери, я же сидел внутри и листал какую-то книжку. В какой-то момент я обратил внимание на разговор студентов. Несколько человек бурно спорили о возможном предназначении какой-то большой машины, стоявшей неподалеку. Одни утверждали, что это снегоуборочная техника, другие высказывались за асфальтоукладчик. Заинтересовавшись, я выглянул из двери и обнаружил, что спорщики стоят вокруг комбайна «Енисей». Ребята были сугубо городские, а комбайны в начале 90-х, видимо, редко показывали по телевизору, в отличие от советского времени – вот они и не опознали такую обыденную технику.

Итак, в то лето мы работали на аркаимском раскопе, а вокруг нас горела степь. По какой-то причине пожары, как правило, вспыхивали в период обеденного перерыва. Практиканты, сразу же после раскопа шедшие в столовую, обычно успевали к этому времени пообедать, а вот старший состав, задерживавшийся на раскопе для завершения работы с чертежами, несколько раз был вынужден срываться на пожар без всякого обеда.

Тушение огня производилось следующим образом. Все участники этого процесса разбирали себе заранее нарезанные куски брезента и, подбежав к полосе горящей травы, с силой хлопали этим брезентом по огню. Если хлопок получался правильным, пламя удавалось сбить, и трава гасла. Таким образом надо было двигаться вдоль полосы огня и тушить траву, «прихлопывая» на ней пламя. При этом трава оставалась тлеть и через некоторое время запросто могла загореться снова – поэтому обязательно нужно было продолжать контролировать уже потушенные участки.

Этот способ тушения степного пожара не всегда был эффективен. Практически бесполезно было хлопать брезентом по густой и высокой траве – она все равно горела так, что сбить пламя не получалось. Также данный способ мог применяться только при слабом или умеренном ветре, если же ветер задувал с изрядной силой – пламя начинало стелиться по земле, разом охватывая большие новые пространства сухой травы, и к нему невозможно было даже приблизиться. В этом случае вся надежда оставалась только на трактора, которые пропахивали полосы земли перед фронтом пожара, да на бочки с водой, которые подтаскивали к огню аркаимские машины или техника из окрестных поселков. Однажды огонь в небольшом березовом лесочке – колке – нам даже пришлось заливать из остановленной на полевой дороге огромной ассенизационной бочки, содержащей в себе канализационные отходы: очень неприятно, но больше тушить было нечем.

Вообще работа на степных пожарах – занятие довольно тяжелое. Очень жарко, но нужно быть плотно одетым, желательно – в джинсы и какую-нибудь негорючую куртку или брезентовую штормовку, потому что от огня постоянно летят искры. Сбивать пламя – это серьезная физическая работа, очень хочется пить, лицо и руки обжигают искры и опаляет жар, дышать приходится воздухом пополам с дымом, от взлетающих при ударах сажи и пепла ты вскоре становишься весь черный, кроме того, они весьма активно забиваются в глаза. В общем, удовольствие, казалось бы, ниже среднего. Однако мы всегда срывались на пожар с энтузиазмом и испытывали от его тушения массу положительных эмоций: схватка с огнем была для нас, молодых, самым увлекательным занятием.

Как-то раз, уже под конец сезона, внезапно потянуло дымом из-за ближайшего к Аркаиму холма – сопки Обзорной, которую эзотерические экстрасенсы прозвали горой Любви. Ударили гонгом в набат, собралось несколько человек, но транспорта не было, а насколько далеко от лагеря горит – было непонятно. В итоге мы втроем побежали на сопку – посмотреть, где там огонь, и обнаружили, что сплошная стена пламени, подгоняемая сильнейшим ветром, движется прямо на лагерь и находящийся над ним березовый лесок. Один из нас побежал на Аркаим – предупредить, а мы вдвоем успели вскочить на подножки ГАЗона с цистерной, который мчался по полевой дороге на пожар от деревни Александровки.

Мы с Сергеем стояли по двум сторонам кабины, держась за зеркала, а ГАЗон, прыгая на кочках, сближался с наступающим пламенем. Перед самым фронтом огня машина остановилась, мы вытащили шланг и попытались начать заливать огонь – но ветер дунул с новой силой, и пламя просто бросилось нам в лицо, мы побежали от огня, но он очень быстро следовал по пятам. Тогда мы опять вскочили на подножки ГАЗона – и теперь уже машина с водой удирала от катящегося по степи вала пылающей травы.

И гореть бы в этот день Аркаиму, но ситуацию спас трактор с плугом, подошедший от поселка Амурский. Двигаясь на какой-то невероятной скорости (я никогда не видел, чтобы на такой скорости пахали целину), он успел пересечь путь огню, пропахав перед ним полосу земли. Однако ветер дунул еще сильнее – и огонь перескочил через линию опашки. Трактор развернулся и пропахал новую заградительную линию. К этому времени к месту пожара уже подбежало полтора или два десятка наших и американских студентов. Мы встали стеной за новой полосой опашки – и смогли отбить все попытки пламени перепрыгнуть через нее. Вся трава перед опашкой сгорела, и вскоре пожар прекратился.

Полевой сезон 1995 года вообще был непростой. Однажды я сильно поругался на раскопе с тогдашним главой Брединского района Хаймурзиным, известным, в частности, тем, что при нем в Бредах построили мечеть. Конечно, на момент конфликта я понятия не имел, с кем разговариваю, иначе постарался бы быть сдержаннее, чтобы не подставлять шефа – в конце концов, на территории этого самого Брединского района мы жили и работали.

В обеденный перерыв мы втроем остались на раскопе с чертежами – отрисовывали последовательность слоев грунта в бровках между участками. Тут прямо на городище заехал большой красный джип, из которого выбрались два крупных человека в костюмах. Я попросил их убрать машину с археологического памятника – это было требование нашего Геннадия Борисовича: не допускать езды машин по поселению, чтобы они не разрушали культурный слой. Возможно, моя просьба была сформулирована не вполне корректно или приехавшим не понравился сам факт, что ими пытается командовать какой-то молодой парень, и со старшим из них у нас случилась перепалка.

В итоге я пообещал связаться с находящимся в лагере милиционером и пригрозил, что тот их задержит за нарушение порядка, а мужчина, с которым я спорил, очень экспрессивно объяснил, что я сильно заблуждаюсь относительно того, кого будет задерживать милиционер и кто после этого окажется в РУВД – после чего сел в джип, и они уехали. Когда мы вернулись на Аркаим, ко мне подошел один из хозяйственных руководителей и спросил: «Ну как, Федор, провел экскурсию Хаймурзину? Мы ему сказали ехать прямо на поселение, потому что там люди есть и они ему все покажут и расскажут». Я объяснил хозяйственнику, что у нас вышло с Хаймурзиным, и предложил впредь предупреждать о таких визитах хотя бы чуть-чуть заранее. Хозяйственник очень огорчился, но никаких отрицательных последствий эта история не имела.

К сожалению, во время нашего пребывания на Аркаиме в челябинской археологии произошла по-настоящему трагическая история. На въезде в город, у огромного белого бетонного знака «Челябинск» на Троицком тракте, между Исаково и Новосинеглазово, разбился автобус моей родной археологической экспедиции Челябинского пединститута. На автобусе возвращался в город полевой отряд, работавший на могильнике Каменный Амбар в Карталинском районе. Машина была под завязку загружена полевым оборудованием, кроме того, в ней сидело полтора или два десятка участников экспедиции: несколько руководителей-сахемов, студенты и школьники.

Сергей Васильевич Мазов

Автобус ехал по своей полосе, когда ему в лоб с высокого моста от Исаково вышла машина «Жигули», вылетевшая на встречную полосу (вскоре после этого события там поставили ограждение, и теперь такой случай больше невозможен). За рулем сидела женщина, не имевшая водительских прав: муж пустил ее порулить, и она не справилась с управлением. В «Жигулях» погибли все – муж, жена и ребенок; в автобусе погибли двое – шофер Василий, который максимально вжался машиной в правую обочину и принял весь основной удар на себя, и сидевший в салоне археолог и экспедиционный кинооператор Сергей Мазов – добрейший, прекрасный человек, с огромным обаянием, один из самых любимых наших сахемов. Несколько школьников и студентов попали с ранениями в больницу.

Мы находились на Аркаиме и ничего об этом не знали. Тут из Челябинска приехала какая-то очередная группа людей, и один из них сообщил, что разбился пединститутский экспедиционный автобус и погибли два человека – водитель и кто-то из археологов. Мы с Мариной Кузнецовой – оба воспитанники пединститутской экспедиции – пытаемся выяснить, кто именно погиб. Нам отвечают, что точно не помнят – какой-то то ли Марков, то ли Мазов. Оказывается, это изрядное мучение – услышать такую информацию и не знать, кто же из этих двух замечательных людей жив, а кого больше нет… Неясно было, и в каком состоянии находятся остальные наши друзья и старшие товарищи.

Первым делом мы отправили в Челябинск несколько радиограмм – уточнить ситуацию. Аркаимская рация стояла в то время в «зимнике» – самом первом вагончике стационарного лагеря, потом он в течение двух с половиной лет служил мне жильем. Эта рация представляла собой здоровенный шкаф, работавший как попало. Сеансы связи между «РУФ тридцать шесть» – позывной Аркаима и «РУФ двадцать» – челябинской радиостанцией проходили в треске помех, радиограммы регулярно искажались.

На первый свой запрос мы с Мариной получили радиограмму: «Я все начну. Марина» и понятие не имели – что это значит, кто это написал и что с этим делать. Впоследствии оказалось, что мудрый Марик, хорошо осведомленный о свойствах аркаимской радиосвязи, не решился доверять ей информацию, и дал радиограмму «Я все напишу. Мариан», которая до неузнаваемости исказилась в процессе передачи. Второй ответ пришел от моих родителей: «Погибли Мазов и шофер Василий, Женя Давыдов убился». Отсутствие нашего хорошего друга Евгения Давыдова в перечислении погибших как будто оставляло надежду на то, что он еще жив – однако слово «убился» эту надежду отменяло. Впоследствии оказалось, что в изначальном тексте радиограммы значилось «Женя Давыдов ушибся» и наш друг был жив, хотя и не вполне здоров.

Раскопки под Троицком, 1995 год. Отряд археологической экспедиции Челябинского пединститута: В.П. Костюков, Д.В. Нелин, М.Э. Вербовецкий, М.В. Епимахова, Н.В. Егорова, Н.М. Меньшенин, М.В. Кузнецова, М. Золотухин. Фото А.В. Епимахова

В таких ситуациях часто возникает сильнейший порыв – надо что-то делать. Там люди погибли, другие ранены – нельзя сидеть на месте, надо что-то предпринимать, и я сорвался с Аркаима, договорился с каким-то деревенским парнем, который на мотоцикле с коляской довез меня за восемьдесят километров до станции Бреды, там каким-то образом уговорил проводников – билета не было, денег тоже почти не было, устроился в общий вагон и доехал до Челябинска. А там наших погибших уже похоронили…

У самого бетонного знака «Челябинск», со стороны Новосинеглазово, поставили белый памятник с закрепленным на нем черным рулём – Василию и Сергею. Насколько я знаю, он стоит до сих пор. А пединститутская экспедиция в том же году выехала на хоздоговорные работы под Троицк и все заработанные деньги передала семьям погибших мужиков – у каждого из них осталась жена, у Сергея – маленький ребенок, а у Василия, кажется, даже трое детей.

Я до сих пор иногда вспоминаю, как мы с Мариком были в гостях у Сергея Мазова и его жены Ирины, они жили тогда в общежитии политехнического института (нынешнего ЮУрГУ), было холодно, Мазов поил нас горячим грогом, и мы разговаривали, разговаривали… Почему-то из всех наших встреч, экспедиций и общений ярче всего запомнилась именно эта.

Позднее руководитель нашего кружка Леонид Вячеславович Туфленков написал песню, которую неоднократно пели в пединститутской лаборатории. Там есть такая строфа:

 
Вы свечку зажгите и свечку поставьте,
И души живые на миг вы представьте,
Представьте, что выпала снова дорога,
И рядом Василий, и рядом Серега…
 

Упокой их, Господи, во Царствии Твоем!