Текст книги "Археологи: от Синташты до Дубны. 1987-2012"

Степные будни Берсуата

Летом 1996 года мы копали поселение Берсуат. Это остатки поселка эпохи бронзы, того же типа, что и Аркаим, Синташта, Устье, Куйсак. Возведенный около четырех тысяч лет назад, поселок был окружен рвом и обводной стеной, к внутренней поверхности которой были пристроены смыкающиеся друг с другом жилые помещения. Только, в отличие от Аркаима и Синташты, Берсуат имеет не круглую, а овальную форму.

Поселение Берсуат, аэрофотоснимок

Поселение находится на берегу реки Берсат (другой вариант написания – Бирсуат), название которой переводится с казахского как «Одному коню вода» – говорят, имеется в виду «Воды в реке хватит лишь одному коню напиться». Река эта действительно не слишком полноводная, однако ничем принципиально не отличается от других протекающих по Зауральской степи притоков Тобола и Урала. Это еще одно подтверждение того, что искать какую-либо логику в названиях географических объектов, как правило, бесполезно.

Поселение Берсуат расположено у самого края России в ее нынешних границах, в нескольких километрах отсюда уже начинается Казахстан. Это территория Брединского района, и ехать сюда от райцентра Бреды надо через поселок Наследницкий – от него до Берсуата остается около семи километров.

Наследницкий (в местном просторечии Наслединка) – один из самых интересных для историка и краеведа поселков в южных районах Челябинской области. Он был основан в 1835 году как первое укрепление на новой военно-пограничной линии Оренбургского войска, здесь длительное время проходила граница между уже освоенными районами Российской Империи и казахской степью.

Наследницкая крепость, храм Святого Благоверного князя Александра Невского

Наследницкое укрепление представляет собой небольшую крепость, образованную невысокой кирпичной оградой с бойницами, по углам которой расположены башни с артиллерийскими амбразурами.

В 1844-1847 гг. в центре укрепления был построен большой и очень красивый храм во имя святого благоверного князя Александра Невского – собственно, само укрепление часто называлось в бытовом общении «Александровским». Кроме того, официальное название Наследницкое было дано в честь наследника престола – будущего Александра Второго.

В дальнейшем укрепление Наследницкое стало станицией Наследницкой, одной из крупнейших казачьих станиц новолинейного района. Трижды в год здесь, на площади перед крепостными воротами, проходили крупные ярмарки, на которые съезжались многие жители казачьего Зауралья. Самая известная ярмарка, Петровская, проводилась 29 июня.

Храм Святого Благоверного князя Александра Невского

В годы гражданской войны станица Наследницкая неоднократно оказывается ареной действия воюющих сторон. После отступления в 1919 году колчаковских и дутовских войск край переходит под контроль красных, однако советская власть не сразу утвердилась на землях Оренбургского казачьего войска. В сентябре 1920 г. чекист Михаил Гербанов с отрядом арестовал в Наследницкой станице восемнадцать «укрывателей хлеба» – казаков, не сдавших всё положенное по продразвёрстке, и повез их в Бреды. Однако Бреды к этому моменту заняли антибольшевистские повстанцы из так называемой Первой народной армии Е.С. Макарова, базировавшиеся в Джабык-Карагайском сосновом бору. Гербанов попытался выступить на организованном повстанцами митинге и был зарублен, а части повстанческой армии на некоторое время заняли Наследницкую станицу, но вскоре были разбиты.

В конце мая следующего, 1921 года Наследницкую взяли силы другого повстанческого движения, так называемой Народно-революционной армии Охранюка-Черского, сформировавшейся на базе дивизиона Красной армии, отказавшегося участвовать в подавлении крестьянских восстаний в Башкирии. Насколько дней спустя и эти повстанцы были разбиты красными войсками, а их остатки ушли в казахские степи.

В советские годы в Наследницком поселке был создан колхоз, позднее – крупный целинный совхоз. В 1996 году, когда мы здесь работали, сельскохозяйственное предприятие переживало не лучшие времена – как, впрочем, и всё сельское хозяйство России. В ходе первого тура президентских выборов Зюганов набрал в Наслединке существенно больше голосов, чем Ельцин; говорили, что по этой причине областные структуры не предоставили хозяйству кредит на ГСМ и в разгар полевых работ техника осталась без горючего. «Намек» был понят, и на втором туре Наслединка голосовала за Ельцина…

Студенческий отряд на Аркаим перед выездом на Берсуат. Дмитрий Тимофеев, Федор Петров, Сергей Кутейников, Михаил Угаев

Впрочем, нас, студентов-археологов, все эти политические события касались в то время очень мало. Мы занимались своим любимым делом, работали лаборантами в университетской лаборатории и в центре «Аркаим», получали весьма скромные деньги, которые, если сложить их со стипендией и помощью от родителей, позволяли как-то жить. Но наша экспедиция работала очень активно, мы практически не вылезали из полей и искренне гордились тем, что скучные «заморочки» из сферы современной политики нас не интересуют.

Наш экспедиционный отряд под общим руководством Татьяны Сергеевны Малютиной, к которому на первом этапе присоединился сам руководитель экспедиции Геннадий Борисович, выехал на Берсуат с Аркаима где-то в середине июня 1996 года. Шли тремя машинами: в грузовик ГАЗ было загружено экспедиционное оборудование, в автобусе ПАЗик ехали студенты и школьники, а Геннадий Борисович отправился на своей «Волге».

Когда мы подъехали к Бредам, почему-то было решено двигаться дальше не через Наслединку, а напрямик – через поселок Новый и затем по полевой дороге – прямо до Берсуата. Так мы экономили километров пятнадцать-двадцать расстояния, однако попытки спрямить асфальтовую дорогу по полям в степи весьма часто оказываются неудачными. Как только мы вышли на последний участок маршрута, начался сильнейший дождь. Полевая дорога проходила между распаханными полями, их очень быстро развезло в сплошные озера грязи, ехать можно было только по колее, которая стала ручьем и тоже раскисала от воды всё больше. Наша колонна тащилась еле-еле, грузовик постоянно был вынужден останавливаться и остужать двигатель, перегревавшийся во время медленного движения в густой грязи; «Волга» садилась, и ее приходилось вытаскивать на руках, автобус тоже периодически застревал. В общем, добравшись до Берсуата, мы ощутили беспримесное счастье.

Поставив лагерь, приступили к работе. Здесь тоже была своя специфика. Дело в том, что на территории поселения длительное время располагалась стоянка сельскохозяйственной техники и карда – загон, в котором содержали совхозный скот. От техники на поверхности земли осталось множество различного современного железа. В планы наших работ входила геофизическая съемка площадки памятника – опробованный университетской экспедицией еще на Аркаиме метод, позволяющий, при изрядном везении, получить некоторое представление о разрушенных сооружениях, находящихся под землей, без полного вскрытия изучаемой территории археологическим раскопом. Но для того чтобы геофизик Борис Николаевич Пунегов выполнил все необходимые измерения, сначала нужно было очистить территорию поселения от разнообразного современного железа, которое существенно искажало данные.

Поселение Берсуат, бронзовый крючок. (Аркаим, 2011, с. 89)

Эту работу выполняли при помощи металлодетектора, который в те годы еще именовали миноискателем: с его помощью очень медленно и очень тщательно «прозванивали» весь участок, на котором планировалось вести съемки – и, кроме множества гаек, болтов и кусков проволоки, нашли также бронзовый крюк прекрасной сохранности, относящийся к культурному слою поселения и имеющий возраст почти четыре тысячи лет. Находке очень радовались и удивлялись: поскольку вообще металлических предметов на поселениях бронзового века встречается крайне немного и залегают они чаще всего в глубине культурного слоя, так что вероятность такой находки представлялась весьма и весьма низкой.

Работа по «разминированию», которой руководил Сергей Батанин, была достаточно интересной. Куда тяжелее и скучнее оказалась очистка территории поселения от здоровенных куч слежавшегося овечьего помета, которые остались здесь после прекращения функционирования совхозной карды. Значительную часть этой работы выполняла техника, которую удалось получить в Наслединке, однако и на долю студентов и школьников с лопатами и носилками тоже досталось немало очень плотных, слежавшихся органических отходов.

Раскоп на поселении был заложен со стороны реки, он пересекал одно жилое помещение, обводную стену и ров. Культурный слой был насыщенный, в нем содержалось много костей домашних животных и фрагментов прекрасной «синташтинской» керамики. В жилом помещении был обнаружен колодец. Вообще одной из загадок поселений синташтинско-аркаимского типа являются такие колодцы, встречающиеся практически во всех жилых домах. Геннадий Борисович объясняет их существование с позиции сакрального и ритуального отношения к воде, однако мне представляется, что все могло быть более прозаичным и основной функцией этих колодцев могло быть обеспечение жителей водой в зимние месяцы. В те времена, судя по данным палеоклиматологов, зимы были малоснежными, а мелкие степные речки до сих пор зимой часто перемерзают до дна – в этих условиях колодец, расположенный в отапливаемом помещении, может выступать очень удобным вариантом зимнего водоснабжения. Кроме того, мы расчистили основание обводной стены и начали углубляться в ров, в который, как оказалась, эта стена и рухнула в древности – причем не постепенно оплыла в ходе длительного разрушения, а как будто бы разом обрушилась от некоего мощного толчка. Какое-то время даже разрабатывались идеи, что это следы древнего землетрясения – впрочем, полагаю, что это было слишком смелое предположение.

В состав нашего студенческого отряда на Берсуате входили мы с Майклом, Женя Галиуллин, Дмитрий Тимофеев, Марина Кузнецова, позднее подъехал Иван Ульянов. Школьники у нас были магнитогорские, причем не из археологического кружка, а присланные городским центром занятости: это была какая-то форма их летнего трудоустройства, и этот самый центр даже платил им за работу некоторые деньги. Ребята были от археологии далекие, и первое время мы с ними изрядно намаялись, но потом всё же установили правильные взаимоотношения и дальше работали без особых проблем. Вместо этого проблемы нам начала создавать внешняя среда.

Студенческий отряд на Берсуате за обедом

Установилась типичная, но весьма тяжелая для жизни степная погода. Большую часть времени стояла сильнейшая жара, которая периодически перемежалась мощными грозами, когда молнии били у самых палаток, вызывая «засветку глаз», как от фотовспышки, а шквальный ветер рвал и валил сами палатки, после чего начинался проливной дождь. Именно там, на Берсуате, я понял, что ударившая очень близко молния вовсе не громыхает громом, а оглушительно трещит, как короткое замыкание высотой с небо, каковым она по сути и является.

Днем в жару в лагере между палатками регулярно появлялись тарантулы – здоровенные, мохнатые, умеренно ядовитые пауки. Девушки их очень пугались, парни тоже восторга не испытывали. В итоге Майкл организовал тотальную борьбу с тарантулами. Дежурная команда кипятила большие баки воды, школьники разыскивали в лагере разные отверстия в земле, похожие на норы тарантулов, и Майкл заливал их кипятком. После этого, как ни странно, пауки у нас больше не появлялись.

Как-то в воскресенье опять стояла невероятная жара, мы с друзьями сидели в тени под пологом палатки. Тут в центр лагеря зарулил какой-то совершенно убитый «Москвич», из которого вылезло несколько абсолютно пьяных местных парней. Пока двое из них пытались с нами общаться на тему «А чо это вы тут делаете?», их товарищ, повернувшись к нашей юрте, в которой располагался склад оборудования и камеральная лаборатория, преспокойно справил малую нужду прямо посреди лагеря. На сделанное замечание о том, что так себя вести нельзя, местные оскорбились, сели в машину и уехали, пообещав вскоре вернуться.

В таких случаях никогда не знаешь, сдержат ли сделанное с пьяных глаз обещание. Мне, например, два или три раза обещали «пятьдесят человек с пулеметами из Магнитогорска», которые должны были приехать и научить нас правильному поведению, но ни разу такого интересного обещания не сдержали. А за двумя нашими пединститутскими сахемами, которые осуществляли археологическую разведку по реке Караталы-аят, как-то долго ехал на телеге пьянющий мужик, который сильно на них обиделся и громко выкрикивал обещания назавтра приехать к ним в лагерь и вбить там в землю всех до одного. Потом какое-то время он помолчал и изрек: «Нет, завтра не могу, дела, послезавтра приеду» – и уехал, естественно, безвозвратно.

Однако бывают ситуации, когда обещание приехать исполняют, и вот тогда все может сложиться весьма по-разному, во всяком случае, надо быть готовым в том числе к острым вариантам развития событий.

Наслединские парни сдержали свое слово и ночью приехали к нам в лагерь в количестве более десяти человек. Правда, момент начала конфликта несколько задержался, поскольку сперва они остановились у стоявшей на отшибе палатки, в которой жил геофизик Борис Николаевич и мастер на все руки, сотрудник экспедиции Сергей Батанин, помогавший ему в работе. Таким образом, у нас оказался некоторый запас времени для правильного размещения сил. Школьников мы, естественно, оставили в лагере, поручив им охранять их собственных девушек, я отправился к палатке Пунегова и Батанина с целью разведать ситуацию, а наша немногочисленная студенческая команда разместилась в небольшом распадке, отделявшем палатку геофизиков от нашего лагеря. Договорились, что как только возникнет такая необходимость, я громко кричу: «Мужики!» – они быстро прибегают, и мы начинаем биться.

Придя к палатке геофизиков, я обнаружил, что местные жители находятся в состоянии некоторого томления духа. Они еще не решили: приехали ли они конкретно драться или просто повыёживаться. В драке я был заинтересован крайне мало. Если в ходе нее кому-нибудь из студентов или, хуже того, школьнику проломят голову, это будет очень печальный итог экспедиции. Вообще в такой ситуации старший состав археологических лагерей в первую очередь старается решить дело миром: если с приехавшей молодежью просто нормально и спокойно разговаривать, то это само по себе существенно повышает вероятность мирного исхода, хотя, конечно, бывают такие идиоты и такие состояния опьянения, которые никаким спокойным разговором не проймешь.

Во всяком случае, нам с Борисом Николаевичем и Сергеем удалось вырулить ситуацию на более-менее мирное общение. Естественно, раз местные не стали с нами драться, то им было необходимо начать с нами пить – возможности какого-то третьего типа действий не прослеживалось. Приехавшие парни достали какую-то совершенно дикую паленую водку – и началось творческое общение двух культур.

Самым запомнившимся в этом процессе для меня стал разговор с неформальным лидером местной молодежи, парнем из казахов:

– Пр’вет, – начал он разговор, – я жжанат.

– Замечательно, – говорю, – я тоже.

– Не, – отвечает, – ты не пон’л, меня зовут Жанат.

Дальше последовал следующий великолепный диалог:

– А что эт’ вы тут делаете? – спрашивает он.

– Здесь жили твои предки, Жанат, – отвечаю я. – Мы изучаем, как они жили.

– Мои предки были колдыри! – уверенно восклицает Жанат. – Они тут бухали! А теперь я тут бухаю, га-га-га-га-га-га-га!!!

Еще он очень красочно рассказывал о своей учебе в техникуме:

– А батя привез в техникум барана – и м’ня взяли. А я месяц бухал – и м’ня выгнали. А батя опять привез барана – и снова взяли. А я опять бухаю, а чо, у бати баранов много!

В общем, к утру мы их перепили и выставили из лагеря, но мои друзья, караулившие все это время в овраге в качестве «засадного полка», очень замерзли и были крайне сердиты на всех: они как раз уже дошли да нужной кондиции, чтобы рвать в одиночку десятки пьяных местных. И все равно хорошо, что эта готовность не пригодилась. На следующий день мы пообщались в Наслединке с разными адекватными людьми, поговорили с участковым – и больше таких безобразий не повторялось.

Еще через несколько дней я уезжал с Берсуата в Челябинск. Супруга ждала ребенка – вскоре родился наш сын Николай, и мне надо было быть в городе, меня ждала хоздоговорная работа, на которой можно было заработать какие-то человеческие деньги, крайне необходимые в такой ситуации. На Берсуат как раз приехал шеф, но общее настроение в отряде было тревожным: поскольку в деревне праздновали так называемый День молодежи, а в условиях этого праздника было возможно любое продолжение уже имевших место событий.

Прежде чем отпустить машину, которая должна была увезти меня на брединский вокзал, шеф решил вооружиться. Из своего большого кожаного портфеля он достал газовый пистолет, снарядил обойму и сделал попытку надеть ременную «упряжь», к которой крепилась располагающаяся под мышкой кобура. К сожалению, недостаток опыта не позволил ему успешно решить эту задачу, шеф совершенно запутался в ремнях. Сергей Батанин помог ему правильно расположить пряжки и закрепить кобуру. После этого шеф, передернув затвор, произвел из пистолета два выстрела в воздух по направлению ветра, с уважением посмотрел на свое оружие, спрятал его в кобуру и сказал: «Ладно. Езжайте».

И мы поехали. Вновь на небе пылал и переливался степной закат, и снова УАЗик уходил в пронизанную этим закатом степь, и снова я ехал на нем, чтобы уехать из этой степи и вновь в нее вернуться.

Наш дом – лаборатория

В археологических лабораториях Советского Союза и последовавшей за ним Российской Федерации существовали – а в определенной мере, все еще существуют – совершенно удивительные взаимоотношения сотрудников с тем местом, в котором они работают, и друг с другом. На протяжении многих лет и десятилетий наши лаборатории были для нас домом, а работающий в лаборатории коллектив – чем-то вроде большой, патриархальной семьи: во всех аспектах этого слова, и в хороших, и в плохих.

Именно лабораториями до сих пор называют археологические подразделения высших учебных заведений во многих городах нашей страны. В советские годы устойчивым наименованием для таких подразделений было Лаборатория археологических исследований такого-то института или университета, сокращенно – ЛАИ. Конечно, в музеях и академических институтах существовали профильные отделы и сектора, в немногих центральных университетах – кафедры археологии, но в целом по стране значительную часть археологических организаций составляли именно лаборатории.

Сейчас многие из этих лабораторий уже давно переименованы, в соответствии с требованиями времени, во всякого рода учебно-научные центры, научно-образовательные комплексы и тому подобные зубодробительные структуры, однако наименование «лаборатория» все еще живет в повседневном общении археологов.

Археологическая лаборатория Челябинского пединститута, реставрационная, лаборант Зоя Вершинина

Большинство археологических лабораторий российских вузов, которые я видел, располагались в каких-нибудь достаточно отдаленных от основного учебного процесса помещениях – в подвалах университетов, в общежитиях, в каких-то соединяющих корпуса переходах, в отдельных небольших старых домиках во дворе института или даже где-нибудь на отшибе. Надо сказать, что археологи традиционно не слишком тяготились таким положением – у них была своя жизнь, свой режим дня и работы, весьма плохо сопрягающийся c режимом основных административных и учебных подразделений, и такое отдельное существование вполне их устраивало.

Обе мои родные археологические лаборатории располагались в общежитиях. Лаборатория археологических исследований Челябинского пединститута (ныне – педагогического университета) двадцать пять лет назад находилась в цокольном этаже – фактически в подвале – большого пединститутского общежития на улице Энтузиастов; там же она находится и сейчас.

Археологическая лаборатория Челябинского университета, фондовое помещение на третьем этаже

А археологическая лаборатория Челябинского университета занимала первый, часть второго и третьего этажей первого корпуса университетского общежития на улице Молодогвардейцев. Несколько лет назад она переехала в гораздо более тесные помещения одного из университетских корпусов и разъехалась с челябинским офисом заповедника «Аркаим» – на моей памяти, эти две структуры разной подчиненности существовали вместе и были фактически единым коллективом, но в дальнейшем, под действием неумолимых административных законов бытия, разделились.

Как правило, каждая археологическая лаборатория состояла из фондовых помещений, в которых хранились уже обработанные археологические находки; рабочих комнат, где велась обработка находок, чертились чертежи, печатались статьи и отчеты; фотолаборатории, в которой проявляли пленки и печатали фотографии; кабинета руководителя; склада с полевым оборудованием и небольшого музея, сделанного на базе находок и открытий данной экспедиции.

К пединститутской лаборатории вёл очень впечатляющий путь. Зайдя в главный вход общежития и пройдя в другую сторону от вахты, надо было спуститься по узкой лестнице в подвал, а затем идти по сырым коридорам, оставляя по сторонам различные технические проходы и двери, пригибаясь, чтобы не разбить голову о проходящие сверху трубы и размещенные в разных местах вентили. Надо было миновать весьма основательный фортификационный зигзаг, используя который даже несколько тяжеловооруженных спартанцев смогли бы на многие дни остановить многотысячную персидскую армию, и только после этого ты оказывался в итоговом, тупиковом участке коридора, где было относительно сухо и несколько более светло, а по сторонам располагались двери склада, фотолаборатории, фондов, музея – и далее по вышеприведенному списку.

Правда, пединститутской лаборатории иногда можно было достигнуть и более простым путем: ее коридор заканчивался небольшой дверью, через которую можно было попасть на лестницу, выводящую прямо на улицу на задворках общежития. Однако эту дверь часто держали закрытой, чтобы в лабораторию не проник никто посторонний. Так что «фортификационный зигзаг» ожидал нас весьма часто.

Чем занимались в лаборатории археологи и их помощники из числа школьников и студентов?

Обрабатывали коллекции находок, полученные во время раскопок и разведок – мыли и шифровали то, что не было еще в поле помыто и зашифровано (т.е. помечено соответствующим буквенно-цифровым кодом); составляли коллекционные описи, клеили разбитые древние сосуды, обрабатывали полуразрушившиеся металлические предметы.

Отъезд в экспедицию от университетской лаборатории

Кроме того, все эти находки надо было зарисовать, а точнее – вычертить по весьма строгим археологическим правилам; сфотографировать, описать, датировать и атрибуировать – определить, что это за предметы и когда они были изготовлены.

Полевые чертежи, сделанные на миллиметровке, надо было перевести на ватман (для этого использовались специальные светокопировальные столы) и отрисовать их тушью. Перед этим чертежи надо было выверить и в точности свести все профили и планы.

Фотопленки, отснятые в ходе экспедиционных работ, надо было проявить, закрепить, промыть, высушить – и потом печатать с них черно-белые фотографии на большом увеличителе, при свете красного фонаря, который не засвечивал фотобумагу.

Когда все эти работы бывали выполнены, наступало время составления отчета.

О каждых археологических работах в Академию наук должен быть представлен крайне подробный отчет со множеством описаний, чертежей и фотографий. Пока такой отчет не рассмотрен и не утвержден в московском Институте археологии – исследователю не может быть выдано разрешение на продолжение археологических раскопок или разведок. Кстати, это разрешение до сих пор называется старинным интересным словом Открытый лист, и право на его выдачу сейчас есть только у федерального Минкульта.

Университетская лаборатория, работа с аэрофотоснимками. Елена Полякова, Константин Максимов

Таким образом, от своевременной сдачи отчета и от его качества зависит возможность продолжения экспедиционных исследований. Обычно весной в лаборатории наступала горячая пора – люди трудились практически не разгибаясь, чтобы успеть закончить, переплести и выслать в Москву научные отчеты. Тексты их печатали на машинках и делали это тоже сами: до сих пор помню, как Николай Борисович году в 1990-м, заканчивая отчет по Устью, уже который час непрерывно грохочет на пишущей машинке, клеенка на его столе сбилась в угол, под глазами черные мешки – он уже давно толком не спал, но упорно пишет отчет, и грохот машинки не ослабевает. Позднее я сам неоднократно оказывался в похожих ситуациях, когда значительные объемы работы по отчету надо было сделать любой ценой – это, конечно, бывает весьма сурово.

Вообще работа над отчетами – огромная, в значительной мере – крайне нудная, однообразная, кропотливая – это та часть жизни археологов, которая остается совершенно неизвестной широкой публике. Когда моя нынешняя супруга, замечательная девушка, имеющая высшее историческое образование и очень неплохую подготовку, но никогда раньше не сталкивавшаяся с практической археологией, впервые увидела, как именно и сколько времени я сижу над обычным археологическим отчетом, она пришла в ужас и сказала, что от такой профессии надо бежать, как от огня. Но мы, конечно, ко всему привыкаем.

Естественно, работа над отчетом не обязательно должна быть такой каторгой. Если в подчинении у археолога находится несколько специалистов – фотограф, чертежник, музейщик-реставратор; если у него есть два-три лаборанта для всякой черновой работы, а в идеале – еще и научные сотрудники, которые будут писать черновики текста и сводить основные чертежи, тогда, конечно, на его долю достается только приятный и интересный труд – вычитать тексты, что-то подправить, дать указания, как именно лучше сделать ту или иную работу. Однако в действительности таких археологов, на которых работал бы целый коллектив помощников, крайне мало, и над отчетом часто трудятся в одиночку, в лучшем случае – вдвоем-втроем, приходится быть как тот «и швец, и жнец, и на дуде игрец» – самому мыть керамику, шифровать ее, делать прорисовки в карандаше и в туши – и так далее, и тому подобное.

Нынешние компьютерные технологии работы с фотографиями и чертежами в некоторой мере облегчили этот процесс – однако одновременно и требования к отчетам стали более строгими, и общий уровень работ, которому надо соответствовать, повысился. В целом, труд археолога в лаборатории до сих пор остается непростым и зачастую крайне нудным. Это одна из причин, по которой в профессиональной археологии остается так мало людей. В лаборатории традиционно приходит много молодежи, однако хорошо, если один из сотни, попробовав реальной работы, решается связать свою дальнейшую жизнь с археологией.

Университетская лаборатория, наш с Александром Михайловичем кабинет, бывшая компьютерная. Общение после работы

Помимо работы над отчетами, археологи в лабораториях еще пишут статьи и монографии – без этого раскопанный материал остается фактически недоступен для исследований других специалистов. Кроме того, надо писать научно-популярные статьи и книги, чтобы не только коллеги-археологи, но и все люди, интересующиеся историей, могли узнать о результатах новых исследований древности. Надо заниматься вопросами сохранности и ремонта полевого инвентаря и оборудования, хранить от сырости, реставрировать и инвентаризовать фондовый материал, и многое другое.

Виктор Лысенко выступает на школьной археологической конференции, 1990 год

Здесь же, в лабораториях, осуществляется подготовка к школьным, студенческим и взрослым археологическим конференциям. Именно конференции становятся пространством самого активного официального и неофициального общения людей из разных регионов, представителей разных археологических школ, совсем еще молодых ребят и известных, авторитетных специалистов. Если бы не конференции, я бы так и не узнал множество прекрасных людей, некоторые из которых стали моими друзьями.

Неформальное общение на студенческих конференциях зачастую принимало несколько разнузданный характер – особенно на традиционных банкетах и следующих за ними продолжениях в местах постоянного проживания участников – как правило, в общежитиях.

Урало-Поволжская археологическая студенческая конференция (УПАСК) в Оренбурге, февраль 1994 года. В общежитии после банкета, поём «Орла шестого легиона»

Излишнее потребление алкоголя бывало составной частью общения, а иногда становилось и элементом повседневной жизни некоторых археологических групп и коллективов – к счастью, далеко не всех. Но всё же алкоголя в моей археологической молодости, да зачастую и потом, было существенно больше, чем нужно. Некоторые мои товарищи и коллеги, молодые, умные, замечательные мужики, очень рано умерли – и не без помощи этого универсального бича российских мужчин. И сейчас я готов безоговорочно подписаться под словами, которые написал в своих воспоминаниях один из моих друзей: «Не могу не признать, что археологическое пьянство – зло, чистое зло». Сам я к осознанию этих вещей пришел, к сожалению, не сразу – но всё-таки пришел, чему до сих пор очень рад. Иначе мог бы уже закончить свою жизнь, как некоторые, гораздо лучшие, чем я, люди, безжалостно погубленные водкой.

На археологической конференции, 1992 год

Поскольку работы в лабораториях всегда было очень много, не удивительно, что археологи и их помощники проводят в лаборатории очень много времени, причем в первую очередь не утром, а днем и вечером. С утра студенты учатся, многие из археологов преподают, и только после обеда или ближе к вечеру появляется время на собственно археологические дела.

В лабораториях часто засиживались допоздна: когда за работой, а когда и за разговорами и празднованием чьего-нибудь дня рождения или иной знаменательной даты. Иногда даже оставались в лабораториях ночевать, когда домой было идти уже поздно.

Бывало, что в лаборатории на некоторое время поселялся кто-нибудь из сотрудников, обычно такое случалось после развода или в силу иных жизненных неурядиц. Здесь же расселяли специалистов, которые приехали для работы с археологическим материалом из других городов – далеко не всегда у коллег были командировочные на гостиницу, да и сама идея пожить немного в лаборатории является для археолога вполне привычной и входит в его жизненный опыт. В последние годы такое происходит все реже: и люди стали немножко более обеспеченными и ценящими комфорт, и командировочные сейчас выплачивают регулярно, и в помещениях лабораторий руководство пытается поддерживать более строгий порядок и обеспечивать исполнение режима рабочего времени.