Текст книги "Я еще жив. Автобиография"
Автор книги: Фил Коллинз
Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 23 (всего у книги 26 страниц)
Я получил огромное удовольствие от европейского тура. Я отлично чувствовал себя в качестве фронтмена, голос еще был достаточно сильным, я снова слился воедино с музыкой Genesis. Я наслаждался выступлениями со своей группой. Мы превосходно ладили, как будто бы никогда и не расходились. Именно такими друзья и должны быть.
Орианна приехала с мальчиками на два концерта – в Париже и Ганновере. Ник и Мэтт были слишком маленькими, чтобы запомнить тур The First Final Farewell, они поскорее хотели увидеть, чем же занимается их папа. После концерта мы с Орианной дружелюбно пообщались, выпили вместе и радовались тому, что дети были в восторге. Хоть мы и понимали, что все изменилось, было приятно осознавать, что мы все еще близки.
А теперь переносимся в Рим, где в скором времени должен наступить кульминационный момент. Было нечто особое в том, что нам предстояло выступать на такой древней земле. «Циркус Максимус» – место, где тысячелетия назад люди, развлекавшие зрителей, жили в постоянном страхе однажды увидеть, как палец императора опускается вниз. Не желая испытывать судьбу, я повторил все фразы на итальянском, которые знал. Но, как только я оказался на сцене перед полумиллионом зрителей, я понял, что фанаты в зале – из Бразилии, Англии, Германии – откуда угодно, но не из Италии. Но в итоге их пальцы были подняты вверх, и седые гладиаторы остались живы, чтобы уже на следующий день продолжить свои сражения.
После семинедельного перерыва Turn It On Again: The Tour возобновился в Канаде. И затем, пережив шесть недель переполненных залов по всей Северной Америке, мы закончили наш тур в Лос-Анджелесе, выступив 12 и 13 октября 2007 года в «Голливудской чаше». В ЛА никогда не идет дождь, но для нас он сделал исключение.
Первое выступление в Лос-Анджелесе показался мне посредственным – я никогда не сомневался в том, что амфитеатр, построенный в виде раковины и предназначенный для симфонических концертов, был не лучшим местом для Genesis, – но на следующий день все было гораздо лучше. Мы все осознавали значимость нашего концерта. На нем были все: все наши дети, семьи, коллеги, помощники. Я был очень тронут.
Когда мы на бис исполняли The Carpet Crawlers, на глазах всей публики я сказал Тони Бэнксу и Майку Резерфорду, что люблю их. Эти люди знали меня лучше всех, и они понимали, что я на самом деле имел в виду: вот и все, это конец. Я навсегда попрощался с Genesis.
По правде говоря, вместо очередного большого тура по Северной Америке я предпочел бы выступить в Австралии, Южной Америке, в странах Дальневосточного региона. Но отведенное мне время подошло к концу. Наконец я пришел к окончательному выводу, что моя личная жизнь для меня важнее всего этого. Полутора месяцев вдали от моих сыновей было достаточно, чтобы я запер эту дверь и навсегда выкинул ключ.
На моем решении никак не отразились даже те неприятные новости, что стали мне известны уже после того, как я отыграл половину концертов в Европе: мюзикл «Тарзан» собирались закрыть всего через пятнадцать месяцев после его премьеры. Продажи билетов были неплохими, но этого оказалось недостаточно, чтобы такое дорогостоящее шоу выдержало безумную конкуренцию на рынке Бродвея. Само собой, эта новость меня расстроила; было особенно обидно, что я не мог как следует попрощаться со своим детищем. Я гастролировал где-то на другом континенте, в то время как в Нью-Йорке актеры мюзикла утешали друг друга за кулисами.
По стечению обстоятельств «Тарзана» закрыли 7 июля 2007 года – в день, когда Genesis выступал на стадионе «Твикенхэм». Я испытывал очень противоречивые чувства.
До самого конца меня пытались убедить не нажимать на стоп-кран. С точки зрения менеджеров, Genesis еще не реализовал свой потенциал. Мое возмущение показано в документальном фильме о нашем туре «Однажды в Риме». Джон Гиддингс и Тони Смит просто пытались выполнять свою работу. И если бы агенты и менеджеры могли как-то повлиять на меня, то я бы до сих пор выступал с Genesis. Но я знал, что случилось бы, если бы я проявил нерешительность. Это переросло бы в один, два, три, четыре, пять месяцев, затем – в альбом. Именно поэтому в документальном фильме вы видите, как я твердо стоял на своем: «Не пудри мне мозги, Джон».
Меня зовут Филипп Коллинз, и мне не запудрили мозги. Как минимум другие люди. К сожалению, у моего организма были другие планы.
* * *
Во время тура в какой-то момент у меня появилась проблема с левой рукой. Дошло до того, что я едва мог держать палочки во время песни Los Endos – последней песни той части концерта, в течение которой я играл на барабанах. Я пробовал поменять палочки на более тяжелые и поставить тарелки побольше. Во время американского тура я сходил к нескольким специалистам. Я даже был у одного целителя. В Монреале наш давний агент Дональд К. Дональд посоветовал мне навестить массажиста-физиотерапевта, который помогал ему после операции на спине. Я испробовал все, чтобы справиться со слабостью в пальцах и вернуть своим рукам силу.
Но ничто не сработало: я не мог играть так, как прежде.
После тура я придерживался семейной традиции Коллинзов – я ничего не делал, чтобы вылечиться. Вскоре все должно было пройти само.
Но не прошло. Становилось только хуже.
Когда я вернулся в Швейцарию, я отправился в местную клинику, чтобы пройти МРТ. Радиолог моментально увидел, что позвонки вверху моего позвоночника были в ужасном состоянии. Более пятидесяти лет игры на барабанах испортили мои кости. Диагноз вызывал тревогу, но прогноз был кошмарным: если я не сделаю операцию незамедлительно, то меня ждет паралич и инвалидная коляска.
Я лег под нож в клинике Женолье. Хирурги сделали скальпелем надрез под моим левым ухом, нащупали стершиеся позвонки и соединили их с помощью искусственного кальция.
Я восстанавливался в течение года. Но спустя год пальцы моей левой руки все еще были очень слабыми. Я не мог держать ножик – что уж говорить о барабанной палочке. Будучи левшой, я быстро понял, насколько сильно я зависел от своей рабочей руки. Я снова отправился к своему местному специалисту из клиники – доктору Сильвиан Луазо. Она была милой женщиной, которая непрерывно поддерживала меня как физически, так и психологически, если даже не спасла мне жизнь. Она отправила меня к другому специалисту, в Лозанне. Как и ожидалось, он поставил мне новый диагноз. Проблема была не в шее, а в левом локте, внутри которого сместился нерв. Итак, в начале 2008 года я перенес две операции, во время которых хирург пытался вставить нерв на место. На этот раз надрез сделали сначала на моей левой руке, а затем – на левой ладони.
И опять мне пришлось восстанавливаться. Это был самый длинный период без барабанов начиная с того времени, когда мне было двенадцать.
2008 и 2009 годы были одновременно лучшим и худшим периодами в моей жизни. Я купил новый дом, в Феши. Это была деревенька в пятнадцати минутах от моего прошлого дома в Беньене. В моем новом жилище было комфортно и спокойно – все, что мне нужно, так как я был предоставлен сам себе. Так как Дана должна была работать каждый вечер, большую часть времени она проводила в Нью-Йорке. Она приезжала ко мне при первой же возможности, но, к сожалению, это случалось очень редко.
Я очень часто виделся с Ником и Мэттом, а наши отношения с Орианной были невероятно теплыми. Даже несмотря на то, что я больше не был мужем, моя жизнь в качестве полноценного отца только начиналась.
Но меня расстраивало то, что восстановление после операций на шее, руке и ладони занимало гораздо больше времени, чем я и все специалисты предполагали. Если бы меня еще мучали сомнения о том, завершать ли мне выступления на сцене или нет, то мое тело не оставило бы мне выбора. Оно выбрасывало белый флаг.
Я отправился на покой.
Но вдруг на горизонте появился еще один флаг, на этот раз – красный. Тони Смит спрашивал, как мои дела. Он был не только моим менеджером, но и другом. Он хотел убедиться, что я не собираюсь окончательно бросить музыку. Как только я сказал ему, что я обосновался в Швейцарии, мне кажется, я заставил его бить тревогу. Хотя он и знал, что я был счастлив с Орианной, он боялся, что самая нейтральная страна Европы уничтожит мою творческую активность. Он не был совсем не прав; к тому же на тот момент я жил один, что усугубляло ситуацию. Но я не собирался никуда переезжать. Мальчики были там, поэтому и я был там.
«Чем занимаешься?» – спросил Тони по телефону.
«Я бездельничаю. Валяюсь на диване и смотрю крикет».
Я чувствовал, что заслужил это, не в последнюю очередь потому, что моему телу требовался отдых. Я намеренно лежал на диване.
Но Тони достал свой джокер: «Почему бы тебе не записать альбом с кавер-версиями?»
Мой очень умный менеджер знал, что я всегда хотел это сделать. Музыка моей молодости, которая определила мою профессию пятьдесят лет назад, до сих пор текла по моим венам и вдохновляла меня. Поэтому я раздумывал над тем, чтобы отдать дань уважения и сделать свою интерпретацию великой музыки шестидесятых, которая привлекла мое внимание к жанрам соул и ритм-н-блюз и которую я полюбил после того, как The Action ворвался в повседневную жизнь Англии с энергичной, ориентированной на модов[65]65
Моды – молодежная субкультура Великобритании, появившаяся в конце 1950-х гг.
[Закрыть] музыкой. Если это станет моей лебединой песней в качестве записывающегося артиста – я был почти уверен, что станет, – то что же могло быть лучше возвращения к истокам? В конце музыкальной карьеры я обращался к своим музыкальным корням. Я назову этот альбом Going Back, чтобы подчеркнуть саму идею, а также воздать должное великой песне Кэрол Кинг и Джерри Гоффина Goin’ Back, которая в моем списке любимых песен занимает одну из самых высоких строчек.
Да, это была ностальгия. Шанс сделать то, что я пытался делать со школьной группой, но сделать это как надо. Это была ностальгия, которая заставляла меня чувствовать себя живым.
Я моментально с головой погрузился в проект. Я внимательно слушал сотни песен Motown и составил лонг-лист композиций, которые хотел бы записать: Uptight (Everything’s Alright) Стиви Уандера, Jimmy Mack и Heatwave группы Martha and the Vandellas, Papa Was a Rolling Stone группы The Temptations. Я решил отдать дань уважения краеугольному камню американской музыки и воспроизвести их звук настолько, насколько это было возможно. И сделать это в своей домашней студии.
Я сразу же осознал, что на вершину этой горы будет невероятно тяжело взобраться. Даже если бы физические кондиции позволяли мне играть на барабанах с нужной скоростью – а они не позволяли, – мне все равно нужны были несколько качественных музыкантов, которые помогли бы мне воздать должное блестящим оригиналам песен. Удивительно, невероятно, но со мной согласились поработать Боб Бэббитт, Эдди Уиллис и Рэй Монетт – участники The Funk Brothers, записавшие так много пластинок, которые я собирал, когда был подростком.
Работа с ними была настоящим удовольствием. Я сотрудничал с великолепным звукоинженером Айваном Бингом, и мы отлично провели время, копируя выбранные песни. Это напомнило мне о более простом, чистом времени. Это было тем подлинным звуком, который я искал. Я искал ту определенную барабанную сбивку в Dancing in the Street, тот особый грув в Standing in the Shadows of Love. На Motown Records были три великих барабанщика, и я хотел скопировать их всех. Бенни Бенджамин, Уриель Джонс и Ричард «Пистол» Аллен были джазовыми барабанщиками, и если ты барабанщик, то ты сможешь услышать, что у каждого из них есть что-то свое. Я действительно хотел отдать дань уважения каждому из них. Я понял, что только слегка коснулся поверхности в You Can’t Hurry Love. Я хотел, чтобы люди знали, что именно так Фил Коллинз делает Motown. Потому что он знает и любит его.
Конечно же, ирония заключалась в том, что, когда нужно было сыграть эти песни на барабанах, я даже не мог просто держать палочку в своей левой руке. Таким слабым я был. Поэтому я примотал палочку к руке изолентой. Само собой, это был не идеальный вариант. К счастью, все барабанные партии, кроме нескольких фирменных сбивок у каждого из музыкантов, были довольно простыми – неотъемлемая часть их нестареющего очарования.
На протяжении всего 2009 года мы методично работали и записали двадцать девять песен. В начале 2010 года альбом был уже более-менее закончен, а в марте я опять оказался в Genesis. Как только я решил, что навсегда ушел из группы, они снова затащили меня обратно.
Genesis вводили в Зал славы рок-н-ролла в Нью-Йорке. Мы с Майком, Тони и Стивом поехали на церемонию в Америку; Питера с нами не было – он репетировал перед гастролями в Великобритании. Мы не особо пытались уговорить его, ведь никто не переживал по поводу его отсутствия. Мы уже давно привыкли к его расписанию.
Но он оказал мне небольшую услугу. Так как Питер был постоянно чем-то занят, не могло быть и речи о том, чтобы воссоединившийся Genesis выступал без него на церемонии. Так как мое восстановление после операций продвигалось все так же вяло, я не хотел играть на барабанах перед публикой с палочкой, примотанной к руке.
Через три месяца я снова полетел в Нью-Йорк за другой наградой: ежегодной премией имени Джонни Мерсера на гала-концерте Зала славы авторов песен. Я жутко волновался, ведь это была огромная честь для меня, особенно учитывая, что писать песни я начал относительно поздно. Кроме того, я был очень удивлен: я не шутил, когда на красной дорожке сказал BBC, что, когда мне позвонили и уведомили меня о том, что я приглашен, я подумал, что они хотят, чтобы я представил кого-то во время получения награды, а не получил ее. Я до сих пор не уверен, что достоин этого; в мире не так много клубов и организаций, в которые я хотел бы вступить, но я был очень рад стать членом гильдии авторов песен.
Я получил эти две награды как раз вовремя, так как буквально через пару дней после вступления в Зал славы авторов песен я отправился в Филадельфию, чтобы дать несколько концертов в поддержку грядущего альбома Going Back. Это был небольшой рывок, всего семь выступлений, но это все равно оказалось слишком утомительно. Я должен был сделать эти концерты на высшем уровне, но мои мысли были совершенно в другом месте. Положение ухудшалось тем, что, когда я выходил на сцену, я необъяснимым образом забывал слова песен, на которых я вырос.
Но я не позволил этому омрачить мою радость по поводу выхода Going Back. Этот альбом был очень личным, честным портретом 59-летнего артиста в молодости. Обложка говорила сама за себя: фотография, где мне двенадцать или тринадцать, на мне рубашка и галстук, и я сижу в нашей гостиной на Хансворт-роуд, 453, за своей ударной установкой.
Через два месяца после концертов, в сентябре 2010 года, вышел альбом Going Back. Мой восьмой сольный альбом занял первую строчку в Великобритании, став первым альбомом из нового материала со времен Both Sides (который вышел семнадцать лет назад), оказавшимся на вершине чарта. Коллинз вернулся! Но он не то чтобы так сильно хотел «возвращаться».
Going Back, чествующий великих музыкантов альбом, был моей конечной остановкой. Мой контракт с Atlantic Records истек. Все равно я уже не чувствовал большой близости с этим лейблом. После смерти Ахмета все сильно изменилось. Хорошие отношения между Atlantic Records и Genesis или мной в качестве сольного артиста были сведены на нет постоянно сменявшимися управляющими лейбла. Это было современное положение вещей в данном бизнесе. Это был мир, к которому я больше не имел отношения.
К сожалению, другой мир, частью которого, как мне казалось, я мог стать, не проявил ко мне особой милости. После «Тарзана» мне больше не поступало предложений от театров.
В общем, к концу 2010 года я начал думать, что мои лучшие дни уже остались позади. Моя сценическая карьера закончилась провальными выступлениями с альбомом Going Back. Но я был в состоянии это пережить. Почти что.
Я решил дать сцене последний шанс. Моя левая и правая руки все еще не работали слаженно, но я все равно, пусть и с осторожностью, вернулся на ринг. Меня попросили сыграть вместе с Эриком на гала-концерте Благотворительного фонда принца Чарльза в Лондоне, который запланировали на 17 ноября 2010 года. Я сомневался в том, был ли я готов. Но мы с Эриком сотрудничали уже много лет, не говоря уже о Благотворительном фонде принца Чарльза. Я не мог отказать им.
Но, как только я сел за ударную установку, я понял, что это было ошибкой. Мы сыграли только одну песню – Crossroads, – но этого было более чем достаточно. Я не чувствовал ритм. Я подумал: «Я больше никогда не буду играть на барабанах».
Такие дела. Я ушел из своей группы. Играть на барабанах я больше не мог. Мое светлое бродвейское будущее уже не выглядело таким светлым. Мой брак был разрушен – мне в третий раз не повезло. Моя девушка застряла в Нью-Йорке. Моя жизнь опустела.
Чем я мог ее заполнить?
Алкоголем.
Смирительная рубашка обязательна,
или Как я чуть не умер от алкоголизма
В моей жизни появилась дыра, пропасть: там, где раньше была работа, появилось время. Много времени. Прекратить работу, чтобы посвятить себя своим сыновьям, оказалось в итоге абсолютно бесполезной и губительной идеей. Это не просто сбило меня с ног. Это почти что убило меня.
Но не будем забегать вперед.
В начале 2006 года я сидел один в нью-йоркском отеле «Пенинсула» и работал над «Тарзаном». Я был абсолютно один в течение почти шести месяцев. Орианна уехала вместе с мальчиками обратно в Швейцарию. Я ездил домой, но делал это недостаточно часто.
Если я не разговаривал с мальчиками каждый день, я начинал нервничать. Я беспокоился: «Господи, что же они думают сейчас обо мне?» Но, конечно же, из них и слова нельзя было вытащить, когда мы все-таки разговаривали.
«Как дела в школе?»
«Нормально».
Старшие дети тоже хотели, чтобы я разговаривал с ними. «Папа, я знаю, что я почти уже взрослый человек, – однажды сказала мне Лили, – но мне все равно нужно, чтобы ты говорил, что любишь меня».
Почему я не поехал домой? Хороший вопрос. Думаю, я был настолько, черт побери, занят, что ничего не замечал вокруг себя. Поэтому мы не без причин бесконечно ругались с Орианной по телефону.
Во время следующей моей поездки в Швейцарию я вышел из зала суда в Ньоне уже не женатым. Я сразу же подумал тогда: «Боже. Николас сейчас на учебе, а Мэттью – в яслях, и они даже не подозревают, что сейчас их жизнь изменится». Я не мог избавиться от этих мыслей. Нику было четыре; он знал, что мама с папой немного ругались. Но на этом все.
Я чувствовал себя ужасно. Но что я мог сделать? Я был сбитым с толку, отчаявшимся разведенным мужчиной, у которого в третий раз отобрали детей. Я с головой погрузился в диснеевский проект и не вылезал из бара «Централь» на 46-й улице, недалеко от театра «Ричард Роджерс». Это был бар, в котором проводило время множество работников театров – место нужно было себе бронировать заранее. Но у нашего продюсера и директора диснеевского театра Тома Шумахера всегда был свой столик. Итак, каждое утро я шел от своего отеля к театру «Ричард Роджерс», а каждый вечер – в бар Central.
Я также постоянно заглядывал в свой мини-бар, выпивая еще пару-тройку стаканчиков перед сном. Часто я встречался с работником отеля, наполнявшим мини-бар напитками. Он сказал мне: «Да вы настоящий любитель водки!» Не совсем так. На тот момент мне нравился любой алкоголь, нравилось все, что могло приглушить боль. Сначала в дело шли только маленькие бутылки, потом я начал выпивать все больше и больше, а затем мини-бар оказывался пуст. Хотя я не трогал скотч. Я не пил абсолютно все. Я испытывал жажду, но не настолько. Пока не настолько.
Но когда ты пьешь прямо из горлышка бутылки, стоя у холодильника, это становится опасным. Зачем пачкать стакан? Я ничего не смешивал. По крайней мере, тогда я не покупал алкоголь в магазине. Я начал это делать позже, когда жил в своей квартире в Нью-Йорке.
Те выходные, когда мне не нужно было идти на работу, я называл – в честь великолепного фильма Билли Уайлдера 1945 года – потерянным уик-эндом. Я пил, спал и ждал, когда мини-бар снова наполнят. Даже в рабочие дни я иногда выпивал перед репетициями. Яйцо-пашот и водка, прямо из горлышка бутылки, в 10 утра.
Уточню: я никогда не пил во время работы. Я профессионал, поэтому я не выпивал ни капли во время работы. И это значило, что я пил с еще большим усердием после работы и в выходные.
Пугающим было то, что я стал привыкать к алкоголю, то есть я больше не пьянел от водки. Сколько же мне нужно было выпить, чтобы хоть что-то почувствовать? Никто не знал, даже Дэнни Гиллен, который все еще был рядом со мной, заботился обо мне и пытался вытащить из запоя.
Дэнни делал все, что мог: «Ты уверен, что тебе нужна еще бутылка?» Но он мог что-то предпринять, только когда видел, что я пил. Проблемой было то, что я делал это один. Робин Уильямс говорил то же самое о том периоде, когда сидел на кокаине. Он не считал, что должен разделять наркотики с кем-то – он шел домой и употреблял в одиночку. Я делал то же самое с алкоголем.
Некоторые люди чувствуют себя плохо, когда пьют, становятся агрессивными, раздражительными. Но не я. Я просто становился счастливым. Но это ничего не меняло: глубоко в душе я плакал. Люди были правы: я действительно заливал свою печаль. Я не чувствовал себя лучше благодаря выпивке. Но с ее помощью я мог заснуть. А когда я спал, я не думал. Именно поэтому я так и проводил свои потерянные выходные. Я пил, и это выключало меня на сорок восемь часов – до тех пор пока не нужно было возвращаться к спасительной работе. Я заполнял пустоту в своей голове и дыру в своей жизни алкоголем.
После шести месяцев в «Пенинсула» – за это время я мог бы купить себе жилье на те деньги, что потратил на выпивку, – когда работа над «Тарзаном» была окончена и он появился на театральной сцене, я вернулся в Швейцарию.
У меня не было дома, поэтому я жил в отеле в Женеве либо останавливался в разных отелях Ньона. День за днем я старался не выпадать из жизни мальчиков, но чаще всего все сводилось к тому, что я просто возил их в школу и забирал оттуда. И каждую ночь я лежал на кровати, один на один со своей печалью, и глядел через застекленную крышу на серое швейцарское небо. Я был невероятно одинок, не считая моих прекрасных друзей – Джонни Уокера и Грей Гуза. «Кажется, что у тебя есть все, – думал я, – но на самом деле у тебя абсолютно ничего нет».
Я был одержим только одной старой, до боли знакомой мыслью: о чем думают мои дети, когда ночью гаснет свет?
В итоге в ноябре 2007 года я купил небольшой дом в Феши, в пятнадцати минутах езды от мальчиков. Но впервые за сорок пять лет мои дни были длинными и совершенно пустыми. Я отмахивался от обеспокоенных звонков Тони Смита, который хотел знать, что я еще делал, кроме как лежал на диване, смотрел спорт по телевизору и опустошал бутылки вина. Я не так представлял себе свою жизнь после завершения карьеры, но произошло то, что произошло.
Однако я не пил постоянно. Жизнь потихоньку нормализовывалась, я забирал детей из школы, и они оставались у меня на длинные выходные или на каникулы. Поэтому у меня все еще сохранялось одно обязательство – я должен был водить машину. Но если я не выполнял его, то Ника и Мэтта забирала неутомимая Линдси Эванс. Она в течение долгого времени была няней наших детей, хотя она вряд ли ожидала, что ей придется возиться с тремя мальчиками.
Так прошли мои следующие несколько лет – жуткий алко-отпуск иногда прерывался из-за какой-нибудь работы или поездок в Нью-Йорк к Дане. Ожидая получить предложения из Бродвея, я приобрел квартиру на Сентрал-Парк-Уэст, и мы проводили там много времени или выходили из дома, чтобы посмотреть новые шоу или поужинать. Я никогда не скрывал того, что мы с Орианной не должны были разводиться. Казалось, что Дана понимала это.
Затем в мае 2012 года Орианна сообщила мне, что переезжает в Америку. Это было как гром среди ясного неба. У нее был новый муж, и они хотели начать все с чистого листа. Они думали о переезде в Лос-Анджелес. А я подумал: «Так, одну секунду».
Я сказал: «Вы не поедете в Лос-Анджелес. Я не буду снова летать по десять часов, чтобы увидеть своих детей». Орианна знала, как никто другой, что мне уже приходилось дважды мириться с тем, что моих детей увозили от меня настолько далеко (Джоули и Саймона забрали в Ванкувер, а Лили – в Лос-Анджелес).
Я сказал: «Я буду бороться за них».
Но Орианна просмотрела документы о разводе и сказала: «Юристы говорят, что ты не имеешь права».
Итак, они решили переехать и, «к счастью», выбрали Майами. Этот город находился в нижней части Северной Америки, но хотя бы на востоке – поближе к Европе. Могло быть и хуже.
Лето 2012, и дети пока еще были в Швейцарии. Я страдал от ужасной боли в желудке, и меня отвезли в клинику Женолье. Диагноз доктора Луазо был четким и незамедлительным: из-за постоянного употребления алкоголя у меня развился острый панкреатит и мне нужно было как можно скорее ехать в университетскую клинику Лозанны. Мне нужно было бросить пить и вылечиться от алкоголизма, а в той больнице условия для людей в моем состоянии были лучше.
Мое «состояние» явно вызывало обеспокоенность у специалистов: они хотели сразу же отправить меня в отделение интенсивной терапии в Лозанне, поэтому меня перевезли на вертолете больницы. Я пробыл там, как мне казалось, вечность. Время тянется очень медленно, когда под рукой нет бутылки.
Формально это не была реабилитация (а когда у тебя серьезные проблемы с алкоголем, ты становишься экспертом в таких нюансах – «я же выпил только один стаканчик…»). Но по настоянию Линдси, Даны и Тони я оказался в реабилитационном центре, что не вызывало у меня особого энтузиазма. Мне не нужна была реабилитация. Я мог просто остановиться. И я действительно останавливался – несколько раз. Я очень хорошо научился останавливаться. Но еще лучше я научился начинать все заново.
В отделении интенсивной терапии университетской больницы меня подключили ко множеству мигающих, пикающих аппаратов. Но даже лучших технологий в городе могло быть недостаточно: моя поджелудочная железа вот-вот должна была отказать, и я, казалось, приближался к смерти.
Интенсивная терапия была ужасной. У меня было много кошмаров из-за слишком сильных препаратов. Я не мог пошевелиться из-за кабелей и проводов, торчащих из моего носа, шеи и пениса – во мне был катетер. К счастью, обошлось без калоприемника, но мне, скажем так, весь процесс давался с трудом. Поход в туалет причинял сильную боль, и мне приходилось справляться со своим унизительным положением – я лежал в отделении, а не в своей собственной комнате, – когда я с болью и ужасом тащил за собой огромную порцию спагетти из самых разнообразных проводов, торчащих почти из каждого моего прохода.
Но это еще не самое худшее. Самым худшим было то, что я был связан по рукам и ногам в больнице, пока Ник и Мэтт уезжали из Швейцарии в Майами. Я даже не мог попрощаться с ними. В день отъезда они выходили из дома в четыре часа вечера, чтобы успеть на самолет. Но Орианна четко сказала мне: «Ты не увидишься с детьми, пока ты в таком состоянии».
Мои сыновья уезжали из страны – эмигрировали, – а их отец даже не попрощался с ними.
Мое сердце разрывалось на части от боли и чувства вины, но я по крайней мере не ощущал реальной боли: на меня действовал морфий. Сестра, пожалуйста, можно мне еще?
«Вам больно?»
«Да, немного».
«Хорошо».
Однажды ночью, накачавшись опиатами, весь в проводах, я решил выдернуть все кабели. Прозвучала тревога, и сестры моментально прибежали ко мне. Мне сделали суровый выговор. Неудивительно – именно эти провода поддерживали мою жизнь. Они в буквальном смысле слова подключали меня к резервному генератору жизни.
Раньше я был притуплен алкоголем, теперь – наркотиками, и я увяз в этом настолько сильно, что – я даже не знал об этом – врачи мягко, но поспешно брали под руку Линдси и спрашивали: «В порядке ли завещание мсье Коллинза?»
Прошло две недели. Я спросил у главного врача, профессора Бергера: «Не мог бы я, пожалуйста, вернуться в Женолье сегодня?» Она ответила отказом. Может, завтра. Я отчаялся когда-либо выбраться оттуда. Я лежал в одной палате с жертвами дорожной аварии (они были на мотоцикле), попавшими в больницу в субботу ночью. Нас отделяла только занавеска, и я слышал стоны оттуда. Я понимал, что парень в нескольких сантиметрах от меня был сплошным кровавым месивом. Мои кошмары стали еще ужаснее.
К счастью, все это время Дана постоянно была со мной в больнице. Ей удалось благодаря понимающему боссу взять отпуск по семейным обстоятельствам. Она была рядом, когда я просыпался и когда я засыпал. Это немного помогало мне.
В конце концов меня отпустили, и у меня началось нечто вроде нормальной жизни. Я сидел на множестве препаратов – от повышенного кровяного давления, панкреатита, проблем с сердцем. И вопреки всем советам врачей, неврачей и здравому смыслу я снова начал пить – понемногу. Сначала понемногу. А что мне еще было делать? Моя семья бросила меня, и я в одиночестве (большую часть времени) слонялся по Феши. Дана приезжала иногда на несколько дней, ко мне также заходила Линдси, хотя после отъезда мальчиков в этом не было необходимости. Я знал, зачем она это делала. Она хотела знать, жив я или нет.
Так как теперь мои сыновья были в Майами, мне нужно было летать туда. Именно тогда и случился очень страшный полет. Достигнув самой низшей точки в своей жизни, я должен был взлететь высоко в небо.
* * *
Мы с Линдси и Дэнни договорились полететь в США: сначала – в Нью-Йорк, а потом на частном самолете добраться до Майами. Линдси приехала в Феши, чтобы отвезти меня в аэропорт в Женеве.
«У вас все хорошо?» – спросила она.
«Конечно!» У меня все было отлично, потому что, проснувшись, я допил оставшуюся с вечера бутылку. Для меня было в порядке вещей первым делом с утра пойти к холодильнику, достать водку, выпить несколько глотков – у-уф! – и начать день.
Мы вылетали примерно в полдень, поэтому прибыли в комнату отдыха швейцарского аэропорта в 10 утра. Линдси и Дэнни начали пристально следить за мной. Но я знал, где все находилось – под «всем» я подразумеваю выпивку, – и знал, что мне нужно было делать и насколько быстро. Пока они покупали кофе, я отошел ненадолго. Быстро выпил. А потом еще. Стоя около холодильника, я не отрывался от горлышка водки. Они не видели меня.
Именно тогда ситуация начала выходить из-под контроля, если уже не вышла к тому времени. Новый генеральный директор аэропорта пришел поприветствовать меня. По всей видимости, мои ноги меня уже не слушались. Я не встал с кресла, чтобы сказать «рад с вами познакомиться» и немного поговорить, что я, как правило, всегда делал в подобных случаях. Я вел себя неожиданно бестактно, и все были очень смущены.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.