Текст книги "Восьмой грех"

Глава 31

Как всегда, в каждый первый четверг месяца, в девять часов тридцать минут государственный секретарь Филиппо Гонзага выезжал из Ватикана, сидя на заднем сиденье своего служебного темно-синего «Мерседеса-500S». И как всегда, путь его лимузина лежал через ворота Кортиде деи Сан Домазо. Целью его поездки был дворец Квиринал – резиденция президента Италии.

Обычно за рулем сидел Альберто, водитель кардинала, но сегодня тем же маршрутом Гонзагу вез его секретарь Соффичи. Они проехали по мосту Понте Витторио Эмануэле, потом свернули на одноименную набережную и помчались в восточном направлении.

Встреча с президентом была обычным мероприятием, на котором обговаривалось и согласовывалось государственное планирование. Как правило, диалог между государственным секретарем и президентом проходил, по сути, без неожиданной и новой для них информации. Такова была дань традиции.

Через час беседы государственный секретарь вышел к входному порталу дворца, где Соффичи припарковал тяжелый «мерседес». Гонзага предложил секретарю поехать в объезд по Ринита деи Монти – церкви над Испанской лестницей (никто и не догадывался, что ее построили французы). Предложение сделать крюк не было неожиданным. Такой маршрут иногда случался и не привлекал внимания, потому что государственный секретарь во время ознакомительных туров сидел за тонированными стеклами автомобиля.

Когда машина притормозила в нескольких метрах от церкви Сан Джакомо, на узкой Виа Канова, дорогу перегородили два мотоциклиста. В зеркало заднего вида Соффичи заметил еще двоих. Но прежде чем он успел среагировать и заблокировать двери, мужчины в черных кожаных куртках спрыгнули с задних сидений мотоциклов. Один резко распахнул водительскую дверь, другой – заднюю, пассажирскую. Как загипнотизированный, Соффичи смотрел на иглу в руке одного из «кожаных». Затем он почувствовал сильный удар в шею и в то же мгновение потерял сознание.

Кардинал попытался защититься, когда понял, что его ждет та же участь. Но второй «кожаный» оказался быстрее и ударил Гонзагу иглой в то место, где шея переходит в затылок. Кардиналу показалось, что его тело за секунду превратилось в кусок льда. Это неведомое ранее ощущение затмило собой боль, и он потерял способность четко мыслить. Все вокруг стало холодным и пустым, как Вселенная.

Ни один из прохожих не заметил нападения. «Кожаный», который обездвижил водителя, бросил его на пассажирское место, а сам сел за руль. Второй отодвинул кардинала и уселся рядом. Потом темно-синий «мерседес» резко рванул с места и поехал на север. Оба других мотоциклиста исчезли в противоположном направлении.

Сознание возвращалось к Гонзаге ледяными волнами. Он то приходил в себя, то снова отключался. Кардинал замерз, его руки болели, словно он тысячу раз отслужил Dominus vobiscum. Одновременно он чувствовал, что его сильно трясет. Прошло некоторое время, прежде чем он понял почему. Больше, чем тремор, его взволновало место, в котором он находился. Филиппо Гонзага висел со связанными руками на крюке для мяса, с трудом доставая ногами до цементного пола. Слева и справа от него болтались на таких же крюках разделанные свиные туши. Пахло запекшейся кровью. Холод в помещении стоял такой, что изо рта шел пар. Неоновые лампы беспощадным холодным светом озаряли мясо, тоннами свисавшее с низкого потолка.

Гонзага беспомощно дернулся на крюке. Маневр был болезненный: пластиковые жгуты, которыми он был связан, еще глубже врезались в тело.

Дрожа от холода, кардинал попытался оценить ситуацию, но не мог сосредоточиться. Включился рефрижератор, и по огромному помещению прокатилась новая волна холода. Гонзагу затрясло еще сильнее. Кардинал не знал, как долго он находился в холодильнике. У него начала болеть голова. Рук он уже не чувствовал. Холод медленно полз вверх по его ногам, будто скользкие щупальца каракатицы.

У Гонзаги в голове было только две мысли. Первая: «Кто стоит за этим нападением?» И вторая: «Они тебя не убьют – слишком много возни, чтобы доставить жертву сюда».

В громкоговорителе, где-то под потолком холодильной камеры, раздался щелчок и послышался незнакомый мужской голос:

– Надеюсь, вы уже обдумали ваше положение, Гонзага? Температура там у вас минус четыре. В последующие полтора часа температура упадет до минус восемнадцати. Боюсь, что ваш черный костюм – неподходящее убранство для таких погодных условий.

– Послушайте, – ответил кардинал, голос которого звучал так, будто он говорил в пустое ведро, – я не знаю, кто вы и какие у вас намерения, но уверен, что вы не хотите меня убивать.

– Я бы не стал этого утверждать, – раздался голос из громкоговорителя. Теперь Гонзаге показалось, что интонации говорившего были ему знакомы. Но где он слышал этот голос?

– После тридцати минут при минус восемнадцати, – продолжал голос, – работа сердца замедлится настолько, что вы потеряете сознание. Еще через двадцать минут наступит остановка сердца. Через две-три недели ваше тело перевезут вместе со свиными тушами на мясокомбинат в Чивитавеккью для дальнейшей переработки. Советую вам подумать, стоит ли изображать из себя героя.

– Что вам нужно? – спросил Гонзага дрожащим голосом. – Говорите уже!

– Пла-ща-ни-ца из Ту-ри-на! – мужской голос делал ударение на каждом слоге.

– Это невозможно.

– Как это невозможно?

– Плащаницы Господа в Ватикане уже нет.

– Послушайте, Гонзага! – в голосе появились более резкие нотки. – Речь сейчас идет не о копии! Я говорю об оригинале.

– Оригинал находится в Германии.

– А вот и нет, Гонзага! А вот и нет!

Холод не позволял думать четко, но кардинал пришел к мысли, что за похищением могло стоять только братство Fideles Fidei Flagrantes. Он попытался вспомнить голос Аницета, но попытка не удалась. Наконец он сказал:

– Как вы можете быть настолько уверены?

– Гонзага, вам не следует задавать вопросы – вам нужно отвечать. Мне кажется, что, облачившись в пурпурную мантию, вы совершенно ушли от реальности. У вас еще осталось восемьдесят минут, не больше и не меньше. Восемьдесят минут, которые решат исход всей вашей жизни. Честно говоря, мне с трудом верится, что вы попадете в Martyrologium Romanum[25]25
  Перечень почитаемых католической церковью святых и блаженных.


[Закрыть].

Гонзага вздрогнул. Был ли это голос Аницета? Во всяком случае, его собеседник упомянул теологический термин. Мартирологиум, в котором приводились имена всех почитаемых Церковью святых и их дни, был впервые издан в конце шестнадцатого века.

– Свежезамороженный мученик – это что-то новое! – усмехнувшись, добавил незнакомец.

– Прекратите! – Гонзага сказал это настолько громко, насколько позволяли обстоятельства. – Если вы хотите убить меня, сделайте это… Или, может, вы хотите денег? Назовите свои требования. И я их выполню.

– Вы считаете, что весь мир можно купить? У вас очень скверный характер, господин кардинал.

– А у вас нет? – Хотя ситуация к этому не располагала, Гонзага проявлял удивительную собранность. Вдруг он спросил: – Вы работаете на Аницета, бывшего кардинала Тецину?

Вопрос был явно неожиданным и вызвал удивление. Прошло несколько секунд, прежде чем громкоговоритель ответил:

– Я бы сказал, что Аницет работает на меня!

Гонзага не мог взять этого в толк. Постепенно он стал замечать, что незнакомец явно занервничал.

– Сколько у меня еще минут? – провоцируя своего мучителя, поинтересовался Гонзага.

– Семьдесят пять, если вы не ответите на мой вопрос. Если ответите, вас тут же развяжут и отведут в тепло. Температура в камере минус девять. Температура на улице – двадцать восемь. С плюсом, разумеется!

Точные температурные данные повергли Гонзагу в шок. Дрожь переросла в постоянную тряску. У кардинала появились сомнения, что он сможет провисеть еще семьдесят пять минут.

– Итак, – требовательным тоном произнес мучитель, – где же находится Туринская плащаница? Оригинал!

– В замке Лаенфельс – ответил Гонзага. – Я ее сам туда отвез. Поверьте мне, ибо это правда! – Казалось, он больше не сможет произнести ни слова. На его губах образовались кристаллики льда. Ему хотелось вытереть их о плечо, но он не мог повернуть шею из-за связанных и высоко поднятых рук.

– Я же сказал, оригинал! – прорычал голос из громкоговорителя. – Оригинал!

– Ради Святой Девы и всех святых! Это и есть оригинал, – повторил Гонзага, – я лично передал его братству Fideles Fidei Flagrantes. И, как вам известно, сделал это добровольно.

– Не будем вдаваться в подробности. Мое сочувствие имеет предел.

– Я отвез оригинал в Германию, и это факт.

– Ну хорошо, если вы не хотите… Я спрошу вас еще раз через пятнадцать минут. Возможно, к тому времени память к вам вернется и вы скажете, где находится настоящая Туринская плащаница.

Гонзага услышал отчетливый щелчок. Потом наступила тишина. Только мотор холодильной установки зловеще завывал. В голове кардинала проносились бессвязные мысли и картинки: ярко-зеленая трава и ветер на лугах вокруг Кастель Гандольфо, где он летом навещал понтификат; поездка в замок Лаенфельс с плащаницей; лучи вечернего солнца в высоких окнах Апостольского дворца, похожие на желтые ленты, разбросанные по полу, как на картинах рафаэлитов. Перед глазами кардинала появилось изображение Мадонны – с черными волосами, карими глазами и открытым корсажем, подчеркивающим красоту ее роскошной груди.

Внезапно ему стало страшно. Гонзага боялся потерять сознание до того, как снова объявится незнакомец. В панике он надрывно закричал и почувствовал, что холод почти полностью сковал голосовые связки:

– Эй, ты, трус! Есть там кто-нибудь, кто меня слышит?

Кардинал отрывисто дышал, наблюдая, как пар изо рта исчезает среди свиных туш. Ответа не было. Никакого щелчка в громкоговорителе. Не шевеля губами, Гонзага начал читать по-латыни молитву Credo. До сегодняшнего дня тысячи раз или даже чаще он повторял свои признания в вере машинально, как автомат. Но теперь, находясь в этой чудовищной камере, когда все его конечности сводило от холода, он всерьез задумывался над каждым словом: Credo in unum deum, patrem omnipotentem, factorem coeli et terrae, visibilium omnium et invisibilium. Et in unum dominum Jesum Christum, filium dei unigenitum. Et ex patre natum ante omnia saecula…[26]26
  Молитва «Никейский символ веры»: «Верую во единого Бога Отца Всемогущего, Творца неба и земли, всего видимого и невидимого.
  И во единого Господа Иисуса Христа, Сына Божия единородного, от Отца, рожденного прежде всех веков».


[Закрыть]

– Вы слышите меня? – Незнакомец из громкоговорителя прервал благочестивые мысли Гонзаги. – Еще пару минут – и у нас будет идеальная температура: минус восемнадцать градусов.

Гонзага хотел ответить, но у него не получилось. Кардинал испугался, что, если он откроет рот, нижняя челюсть может сломаться, и прекратил попытки. Он стал похож на мраморную статую Микеланджело. Один удар молотком – и он рассыплется на тысячи осколков. Отдельные куски, руки, ноги, пальцы – все разлетится вдребезги и упадет на пол.

– Гонзага, вы меня слышите? – снова прозвучал голос.

Кардинал молчал.

– Проклятие, он потерял сознание! – словно сквозь пелену донеслось до Гонзаги. – Поднимите температуру. Мертвый кардинал нам не нужен. От трупа его преосвященства одни лишь проблемы.

Это было последнее, что услышал Филиппо Гонзага. Потом он погрузился в темноту.

Глава 32

Ночью начался дождь. Это был первый дождь за последние два с половиной месяца сухого жаркого лета.

Хотя Барбьери предупреждал Мальберга, чтобы тот не посещал места, связанные с делом об убийстве Марлены, Лукас с утра направился на Кампо Верано, где ее похоронили. На вопрос, что он там забыл и почему пренебрег всеми предостережениями, Лукас не ответил бы и сам. Он просто испытывал непреодолимую тягу.

Он до сих пор болезненно переживал разочарование в брате Катерины, Паоло. Но еще сильнее он переживал по поводу предательства самой Катерины. После их ссоры на Кампо деи Фиорд о ней ничего не было слышно. Для Мальберга это было лучшее доказательство ее лицемерия. Может, ревность к Марлене вынудила Катерину предать его? Мальберг пожал плечами. Теперь он дошел до такого состояния, когда жить становилось все сложнее. К тому же у него с собой была бутылка «Аверны», которую он купил в магазинчике по дороге сюда. Сладкое пойло заменило ему утренний кофе.

Крупные капли дождя падали на лицо, когда Лукас шел на кладбище. Мокрая одежда прилипла к телу, как вторая кожа. Он стал похож на одного из бездомных, которые шатались по вокзалу Термини.

Мальберг был уверен, что запомнил место, где находилась могила Марлены. Но в тот день, взволнованный и отчаявшийся, он не отметил деталей, и теперь ему понадобилось некоторое время, чтобы сориентироваться на длинном кладбище среди мавзолеев, фигурок безвкусных ангелов и помпезных памятников со слезливыми эпитафиями.

Хотя было еще раннее утро, на кладбище царил дух деловитости, как на римском рынке. Каждый был занят своей скорбью и старался по-своему справиться с ней. Перед неприметной, но украшенной могилой сидела под зонтиком старая женщина и громко читала газету – вероятно, так же она делала много лет по утрам у себя дома. У другого надгробия громоздились плюшевые медведи, цветы из шелка и красные пряники в виде сердечек – все это походило на призы в ярмарочном тире. Издалека доносилась елейная надгробная речь, после смерти превращавшая любого человека, независимо от его достоинств, в пример для подражания: «Он всегда был для нас образцом…»

После долгих блужданий Мальберг наконец вышел в квадрат 312 Е. Но вместо могилы Марлены он увидел надгробие из черного мрамора, на котором были выгравированы слова, которые вызвали у Лукаса недоумение:

Иезавель[27]27
  Иезавель – жена израильского царя Ахава, дочь сидонского царя Ефваала, который достиг престола, убив брата. Дочь унаследовала от него деспотическое высокомерие, непреклонную настойчивость и кровожадную жестокость. Имя Иезавель впоследствии стало синонимом нечестивости.


[Закрыть],

Не страшись того,

что тебе придется пострадать

Иезавель? Мальберг огляделся по сторонам. Он был абсолютно уверен, что это могила Марлены. Что бы могла означать эта странная эпитафия?

После всего, что произошло с ним за последнее время, Лукас уже не удивлялся этой дьявольской путанице. В такие моменты он ощущал могущество своего противника.

Пока он думал над смыслом надписи и именем, сзади послышался рокочущий звук мотора. Мальберг обернулся и увидел узкий экскаватор, который двигался прямо на него. «Времена, когда могилы копали лопатами, – подумал Мальберг, – давно прошли. О гробокопателях теперь не может быть и речи. Скорее гробоэкскаваторщики».

Он отвернулся от экскаватора, глотнул из бутылки и закрыл глаза, чтобы попытаться поговорить с Марленой, которая, он знал, лежала на глубине двух с половиной метров под землей.

Попытка не удалась. Экскаваторщик остановился через ряд могил от него и заглушил мотор. Гидравлика машины отреагировала на это громким шипением. Водитель открыл боковую дверь.

Лукас с удивлением наблюдал, как из кабины вылез маленький коренастый человек, о котором нельзя было сказать наверняка, мужчина это или женщина. У него – или у нее – было подвижное лицо, а черные волосы так коротко подстрижены, что через них просвечивала кожа головы. Его – или ее – маленький рост компенсировался глазами. Мальберг еще никогда не видел таких больших глаз.

Когда маленький человек направился к нему, Лукас, наблюдая за его походкой, понял, что перед ним все-таки мужчина. Конечно, всем известно, что гробокопатели по природе своей люди необычные, но тот, что подошел к Лукасу и приветливо кивнул, был, без сомнения, самым необычным из всех.

Он делал странные движения руками и при этом не говорил ни слова, во всяком случае их не было слышно. Он шевелил губами, будто произносил какие-то звуки. Постепенно Мальберг понял, что экскаваторщик был глухонемым. Указательным пальцем он поочередно тыкал то на Лукаса, то на могилу Марлены. Мальберг расценил это как вопрос: есть ли между ним и покойной какая-то связь?

Лукас согласно кивнул.

Тогда мужчина с подвижным лицом положил правую руку на сердце и посмотрел на Мальберга большими глазами.

Мальберг снова кивнул. Да, он ее любил. Лукас удивился, как этот человек может изъясняться без слов. Подумав, Мальберг вынул из кармана бутылку, отвинтил крышку и протянул незнакомцу.

Тот сделал отрицательное движение рукой – отказался. Только после того как Мальберг приложился к бутылке, мужчина согласился отпить. При этом он поперхнулся и сильно закашлялся, но затем жестом показал, что «Аверна» ему понравилась, и улыбнулся.

– Ты вырыл эту могилу? – поинтересовался Мальберг, отчетливо произнося слова. Он догадался, что коротышка читает по губам.

«Да», – ответил тот, махнув рукой в сторону экскаватора. Но потом случилось нечто неожиданное. Коротышка указал на могилу Марлены и приложил указательный палец к губам, словно хотел сказать: «Мне нельзя об этом говорить».

– Что это значит? Тебе запретили об этом говорить?

Мальберг удивленно следил за движениями экскаваторщика, а тот делал вид, что перекладывает деньги из одной руки в другую.

– Тебе дали денег за то, чтобы ты молчал?

– «Да».

– Кто?

На этот вопрос Мальберг получил четкий отказ. Видимо, коротышка чего-то боялся.

Но когда Лукас вытащил из кармана банкноту в пятьдесят евро, коротышка кивнул в знак согласия и сложил руки в молитве. Потом экскаваторщик замахал руками и указал на небо.

– Тебя подкупил благочестивый человек и сказал, чтобы ты молчал?

– «Да».

Мужчина руками изобразил головной убор. Он показывал все с такой точностью, что у Лукаса не осталось сомнений.

– Епископ или кардинал из Ватикана?

– «Да».

Выразительные глаза экскаваторщика радостно светились. Он был доволен, что ему так доходчиво удавалось общаться без слов.

– Ты знаешь этого человека?

– «Да».

– Это случайно не государственный секретарь Филиппо Гонзага?

– «Именно он». – Гробокопатель дотронулся указательным пальцем до левой ладони.

– А надпись на надгробии? Иезавель. Ты знаешь, что это значит?

Коротышка энергично покачал головой, но у Мальберга возникло подозрение, что его собеседник знает больше, чем выдает. Может, ему стоило еще раз полезть в карман, чтобы заставить его «говорить»? Человек, разъезжающий с пакетом, в котором сто тысяч долларов, вряд ли заплатил за молчание всего пятьдесят евро.

Думая о сумме, которую следует дать экскаваторщику, Лукас еще раз хлебнул из бутылки. Он не заметил, что за ним уже некоторое время наблюдают. Когда он снова хотел засунуть бутылку в карман, к нему кто-то подошел сзади и попытался отнять ее. Мальберг обернулся.

Катерина. Она с упреком посмотрела на него, но не сказала ни слова.

– Что это значит? – запоздало спросил Мальберг. – Откуда ты узнала, что я здесь?

Гробокопатель сделал беспомощный жест, залез в экскаватор и уехал.

– Я не знала, – ответила Катерина, – но у меня было предчувствие, что ты когда-нибудь здесь появишься.

– Вот как, предчувствие! – Мальберг горько улыбнулся и еще раз отхлебнул из бутылки. – К сожалению, я ничего не подозревал и доверился тебе. Сколько тебе предложили за информацию, которую ты собрала обо мне? Поздравляю, ты хорошо сыграла свою роль, заслуживаешь «Оскара»! Никогда бы не подумал, что имею дело с актрисой. Секс с тобой – высший класс! А то, как ты изобразила любовь и страсть, просто великолепно! Где ты этому научилась? Наверное, у продажных девушек с Трастевере?

Катерина размахнулась и заехала правой рукой Лукасу по лицу.

– Ты пьян, – сказала она, – и несправедлив ко мне. Не осуждай меня. Я клянусь, что ничего не знала о махинациях Паоло. Конечно, Паоло не тот человек, которому можно смело доверять, но он мой брат. И до этого он мне говорил только правду, если я интересовалась его мелким мошенничеством, которым он зарабатывает себе на жизнь. Я пустила его жить в свою квартиру, чтобы мне было легче его контролировать. Паоло слабохарактерный: если он видит деньги, его уже не удержать. За деньги он сделает все, даже то, обо что обычный человек не захочет марать руки. Поверь, я тоже очень разочаровалась в Паоло.

Мальберг потер щеку и, не удержавшись, съязвил:

– У меня на глаза просто слезы наворачиваются. Ты, надеюсь, не думаешь, что я по-прежнему доверяю тебе?

Катерина пронзительно посмотрела на него, будто хотела сказать: «Что мне сделать, чтобы вернуть твое доверие?», но вслух произнесла:

– В любом случае ты должен знать, что я выгнала Паоло. Я выставила его вещи за дверь, благо их было не так много, и поменяла замок. Я больше не хочу иметь с ним дело. Он даже не пытался со мной спорить. Уходя, он плакал, как ребенок, и говорил, что хочет все исправить.

– Ты можешь рассказывать что угодно, – настаивал на своем Мальберг.

– Поверь, Лукас, прошу тебя! Прямо сейчас, когда все складывается так, что вместе мы сможем продвинуться в расследовании дела Марлены Аммер.

На мгновение Мальберг прислушался.

– Мне звонил молодой прокурор, – продолжала Катерина, – некий Ахилл Мезомед. Он хочет заново возбудить дело.

– Не смеши меня! – фыркнул Мальберг. – И это сейчас, когда дело закрыто по указанию сверху? Он пришел именно к тебе? Может, это очередная из твоих историй?

– Прокурор спрашивал о тебе, – продолжала Катерина, не обращая внимания на издевку в голосе Лукаса. – Я сказала, что ничего не знаю о том, где ты скрываешься.

– Ну, тут мне опять повезло, – цинично прокомментировал Мальберг.

– Каким же отвратительным ты можешь быть! – воскликнула Катерина и рассерженно посмотрела на него. – Тем не менее я хочу сообщить тебе еще одну новость.

Лукас сделал вид, будто слова Катерины вовсе не интересуют его. Он безучастно уставился на черное надгробие с именем Иезавель. «Иезавель? Не упоминалось ли это имя в Ветхом Завете? Дочь царя Ефваала, которая вышла замуж за израильского царя Ахава…» – думал он. В отличие от своей помощницы фрейлейн Кляйнляйн, Мальберг не настолько хорошо знал Библию. Но он был уверен: Иезавель – женщина, которая, как говорится в Откровении Иоанна, склоняла слуг к распутству.

Пока Лукас думал над значением фразы «Не страшись того, что тебе придется пострадать», он словно издалека слышал голос Катерины.

– Маркиза мертва.

Мальберг в ужасе посмотрел на девушку.

– Повтори, что ты сказала!

– Маркиза мертва. Ее застрелили из машины почти сразу после освобождения из-под стражи. Как ты знаешь, я говорила с ней за день до этого в тюрьме, надеясь узнать что-нибудь об их отношениях с Марленой Аммер.

– И у тебя ничего не вышло.

Катерина отрицательно покачала головой.

– Если говорить честно, ничего или почти ничего.

– Что значит «почти ничего»? – вскинулся Лукас.

– Ничего такого, что помогло бы тебе или мне продвинуться дальше. Она говорила только общие фразы о мужчинах. Например, Лоренца заявила, что все мужчины…

– Сволочи!

– Именно так она и выразилась.

– Любимая фраза разочарованных женщин. Хотя, может быть, и вполне заслуженная. И это все, что тебе удалось выяснить?

– Мне показалось, что она уже попрощалась с жизнью.

– Как это?

– Я не знаю. Лоренца сказала, что еще жива только благодаря тому, что находится в тюрьме, поскольку там по меньшей мере она в безопасности. Вероятно, маркиза предчувствовала, что ее ждет. Я не смогла понять тогда значения этих слов. Ни один нормальный человек не смог бы сделать из этой фразы вывод, что за ней охотятся мафиози.

Мальберг растерянно вытер рукавом мокрое от дождя лицо.

– О том, что маркиза убита, – продолжала Катерина, – мне сказал прокурор Мезомед. Иначе я бы об этом не узнала. Случай с Фальконьери очень похож на смерть Марлены Аммер. Хотя речь идет об убийстве, ни одна газета не сообщила о нем.

Мальберг задумчиво кивнул.

– А когда я попрощалась, Лоренца Фальконьери сказала, что мы никогда не узнаем о взаимосвязях, – произнесла Катерина.

– Ты уже говорила это на Кампо деи Фиори.

– Да, но на прощание маркиза задала вопрос, над которым я до сих пор ломаю голову. Она спросила, знаю ли я Откровение Иоанна. Я же не монашка и со школьной скамьи не читала Ветхий Завет, поэтому ответила, что нет. А потом маркиза посоветовала мне прочитать двадцатую главу, стих седьмой. При этом она странно ухмыльнулась. Это было ужасно.

– Так подробно я Апокалипсис тоже не знаю! – Мальберг вымученно улыбнулся.

– Тебе и не нужно. Я уже все прочитала.

– И каковы результаты?

– Этот стих гласит: «Когда же окончится тысяча лет, сатана будет освобожден из темницы своей». У тебя есть какие-нибудь предположения, как это все может быть связано со смертью маркизы и Марлены Аммер?

Ответить Мальберг уже не успел, потому что еще до того, как она договорила, бросился бежать, будто за ним гнался сам нечистый, и исчез в лабиринте памятников.