Текст книги "Торговцы космосом"

Глава четырнадцатая

– Прошу вас, Фаулер! – взмолился я. – Не сегодня. Давайте завтра.

Фаулер Шокен пристально взглянул на меня.

– Хорошо, Митч, подожду еще, – ответил он. – Хоть я и не из тех, кто привык ездить на заднем сиденье.

Сейчас Фаулер проявил одно из тех свойств, что помогли ему добиться успеха. В мгновение ока он «выключил» любопытство, очистил ум от всяких догадок о том, где я был и что делал, и снова думал только о работе.

– Хороший текст, – сказал он, похлопав по листкам с моими ночными трудами. – Доработай его вместе с О’Ши, хорошо? Пусть добавит красочных деталей: кому это удастся лучше, чем очевидцу? И собирай вещи: рейсом «Вильфредо Парето»[23]23
  Вильфредо Парето (1848–1923) – известный итальянский экономист и социолог, один из основоположников современной экономической науки.


[Закрыть] полетишь на Землю. Хотя я и забыл – тебе же собирать нечего. Возьми на первое время – зайдешь в магазин и купишь все необходимое. Не забудь прихватить ребят из охраны. Помнишь, что я говорил про «великий уравнитель»?

О’Ши я нашел в соседней кабине: он свернулся клубочком, словно кот, посреди кровати, рассчитанной на человека нормального роста. Вид у Джека был измученный, даже больной. Он повернулся на спину и, с трудом разлепив веки, уставился на меня набрякшими глазами.

– Митч? – хрипло пробормотал он. – Опять чертовы кошмары!

– Джек! – проговорил я. – Проснись, Джек!

Он подскочил на кровати и уставился на меня во все глаза.

– Какого хре… Митч, привет! Ах да… теперь помню. Вчера мне кто-то говорил, что ты воскрес.

Джек попытался тряхнуть головой, но тут же сморщился от боли.

– Ох, умираю! Слушай, дай мне чего-нибудь, а? И вот тебе мой предсмертный совет: не вздумай становиться героем! Ты слишком хороший парень…

Лилипут умолк и застыл, держась за голову и покачиваясь туда-сюда в ритме пульса. Я отправился на кухню, раздобыл там кофиэст, несколько таблеток тиамакса и ломоть искусственного хлеба «Хлебб». На полдороге обратно заглянул в бар и добавил к этому завтраку рюмку бурбона.

Взглянув на поднос с едой, Джек икнул.

– На кой черт мне все это? – простонал он, с отвращением взирая на кофиэст, тиамакс и «Хлебб».

Опрокинув в себя бурбон, Джек малость приободрился. Совсем чуть-чуть.

– Давно не виделись, Джек, – сказал я.

– Угу, – проворчал он. – Да, вот чего мне не хватало! Какого хрена в рекламе спиртного не предупреждают о похмелье?

Он тщетно попытался встать – крохотные ножки подогнулись, и бедолага снова плюхнулся на кровать.

– А спина-то как разламывается! Может, в монастырь уйти? Что проку в славе? Она меня просто убивает понемногу, день за днем. О-ох, эта вчерашняя туристка из Новой Шотландии! Может, она из эскимосов и у них весной течка?

– Сейчас конец осени, – заметил я.

– М-да? Ну… может, она давно не смотрела на календарь… Дай-ка мне кофиэст!

Ни «пожалуйста», ни «спасибо». Отдает приказы, не сомневаясь, что весь мир вокруг готов бегать по его поручениям. Как изменился мой друг Джек!

– Не хочешь немного поработать? – спросил я, чувствуя себя неловко.

– Ну, можно, – пожал плечами он. – Почему бы и нет? В конце концов, ща все платит Шокен. Кстати, а где ты пропадал?

– Вел исследование, – коротко ответил я.

– Кэти уже видел? Чудесная у тебя жена, Митч!

Не уверен, что его улыбка на что-то намекала, однако точно могу сказать: мне эта кривая ухмылка не понравилась. Совсем не понравилась.

– Рад, что вы с ней нашли общий язык, – сухо ответил я. – Заходи как-нибудь.

Он сплюнул в кофиэст и спросил не вполне твердым голосом:

– Так что за работа, о которой ты говорил?

Я протянул ему черновик буклета. Джек проглотил таблетку тиамакса, сел, скрестив ноги, и начал читать, на ходу подчеркивая и перечеркивая что-то карандашом. Физиономия его все больше мрачнела.

– Вообще все не так, – проворчал он, дочитав до конца. – Полную хрень написал. Лероя, Холдена и Макгилла я знать не знал, да и черта с два они были такими самоотверженными исследователями! И потом, на Венеру не «тянет». Туда толкает.

– А мы полагаем, что «тянет». И постараемся убедить в этом читателей. От тебя нам нужны красочные детали, чтобы расцветить рассказ. Впечатления очевидца. Возможно, от первого лица. Что ты об этом думаешь?

– Меня от этого тошнит, – зевнув, сообщил Джек. – Митч, закажи мне душ, ладно? Десять минут, пресный, тридцать семь градусов. На цену плевать. Знаешь, хорошо быть знаменитостью! И нужно всего ничего. Ты тоже сможешь, если повезет. – Он свесил с края кровати коротенькие ножки и задумчиво уставился на босые ступни, болтающиеся в шести дюймах от пола. – Что ж, как говорят, живи пока живется.

– Так как насчет моего текста? – спросил я.

– Поищи мои отчеты. А как насчет моего душа?

– Поищи себя лакея! – отрезал я и вышел, кипя от гнева.

Вернувшись к себе в альков, я поработал еще пару часов: впечатления очевидца пришлось сочинять самому. Затем, взяв с собой охрану, отправился по магазинам. На этот раз обошлось без стычек с патрульными. Проходя мимо конторы Уоррена Астрона, я заметил на дверях скромное объявление:

Доктор Астрон с сожалением вынужден сообщить, что неотложные дела призывают его на Землю.

– «Рикардо» уже улетел? – спросил я у одного из охранников.

– Пару часов назад, мистер Кортни. Следующий рейс на Землю – «Парето», он вылетает завтра.

«Значит, пора заговорить», – сказал я себе.

И рассказал Фаулеру Шокену все как было.

А Фаулер Шокен не поверил ни единому моему слову.

Отвечал он мягко, очень стараясь меня не обидеть:

– Митч, никто тебя не винит. Ты пережил тяжелые испытания. Всем нам знакомо это чувство, когда просто не можешь принять реальность такой, как она есть. Ничего, мальчик мой, ты не один. Вместе мы со всем справимся. У каждого бывают в жизни времена, когда ему требуется помощь. Мой психоаналитик…

Не помню, что я ответил, но, боюсь, ответ был не слишком вежливым.

– Ну что ты, что ты! – заворковал Шокен по-прежнему мягко и успокаивающе. – Не надо так переживать! Хочешь, попробую сам кое-что тебе объяснить? Правда, профаны в этом мало что смыслят, однако мне случилось прочесть несколько книг по психологии, да и с моим психоаналитиком мы долго и обстоятельно беседовали, так что, думаю, я могу судить объективно…

– Тогда объясните это! – вскричал я и сунул ему под нос свой локоть с перебитым идентификационным номером.

– Как пожелаешь, – невозмутимо ответил он. – Это вполне соответствует общей картине твоего… скажем так, краткого отпуска от реальности. У тебя был личностный кризис. Ты бежал от самого себя. Принял новую личность, максимально далекую от твоего реального «я», от трудолюбивого и компетентного работника рекламного бизнеса. Выбрал ленивую и беззаботную жизнь черпальщика, негу под тропическим солнцем…

В том, кто из нас оторван от реальности, я больше не сомневался.

– Твои кошмарные обвинения в адрес Таунтона также совершенно понятны любому, кто… м-м… что-то понимает в бессознательных мотивах, движущих нашим поведением. Очень рад, что ты их озвучил – значит, ты возвращаешься к своему прежнему «я». В чем наша основная проблема – основная проблема Митчелла Кортни, сотрудника рекламного агентства? Наша основная проблема – конкуренция! Мы стремимся раздавить конкурирующие фирмы! Уничтожить их! И твои фантазии о Таунтоне ясно говорят, м-м… образованному человеку, что ты уже на полпути назад к рекламщику Митчеллу Кортни! Фантазия о Таунтоне, полная символов, затемненная противоречивыми чувствами, тем не менее абсолютно ясна. А твою воображаемую встречу с этой девушкой, Хеди, можно просто в учебники включать!

– Черт бы вас побрал, – заорал я, – взгляните на мою челюсть! Видите дыру от иглы? До сих пор больно!

Он только улыбнулся:

– Будем радоваться, Митч, что ты не сделал с собой ничего посерьезнее. Видишь ли, силы нашего бессознательного…

– А как же Кэти? – сипло спросил я. – И все сведения о консах, что я вам выложил? Рукопожатия, условные сигналы, пароли, явки?

– Митч, – посерьезнев, ответил Шокен, – как я уже сказал, лучше побеседуй с психоаналитиком. Но раз уж ты настаиваешь, отвечу: все это тоже фантазии. Противоречивые чувства к жене – сексуальное влечение, обида, ревность, – оторванные от твоей прежней личности и перемещенные в личность «Гроуби», превратили твою жену во враждебную фигуру, в агента консов. Заметь, как умело «Гроуби» подстроил все так, чтобы сообщенные тобою сведения о консах нельзя было проверить. Да, это «Гроуби» убедил тебя – настоящего тебя – целые сутки держать воображаемые «сведения» в тайне, якобы для того, чтобы дать консам возможность все изменить. «Гроуби» поступил так из самозащиты. Он знал, что Кортни возвращается, чувствовал, что истинная личность Кортни вот-вот вытеснит его собственную. И все устроил так, чтобы иметь возможность вернуться.

– Я не сумасшедший!

– Мой психоаналитик…

– Вы должны мне поверить!

– Конфликты, вытесненные в подсознание…

– Говорю вам, Таунтон подсылает к нам убийц!

– Митч, знаешь, что меня полностью убедило?

– И что же? – с горечью спросил я.

– Фантазия о том, что тайное логово консов расположено в глубокой норе, и чтобы туда попасть, нужно войти в Цыпочку. Такая откровенная символика… – Тут он слегка покраснел. – Одним словом, здесь все кристально ясно.

И я сдался. Почти.

– Мистер Шокен, – сказал я, – вы, может быть, слышали, что с сумасшедшими нельзя спорить?

– Мальчик мой, ты вовсе не сумасшедший! Тебе просто нужна помощь, как и многим из…

– Просто ответьте на вопрос. Можете выполнить одну мою просьбу?

– Разумеется, – ласково улыбнулся он.

– Приставьте охрану и ко мне, и к себе. Вы не верите, что Таунтону служат безумные убийцы, а я… то есть Гроуби… Черт! Пожалуйста, не спорьте со мной хотя бы в этом. Выполните мой безумный каприз – позаботьтесь об охране. И я обещаю не бегать на четвереньках и не прыгать из окна. Если нужно, даже пойду к вашему психоаналитику.

– Хорошо, хорошо! – покладисто согласился он.

Бедный старина Фаулер! Можно ли его винить? Каждое мое слово грозило разрушить его уютный мир. Для верного почитателя Святых Продаж мой рассказ звучал богохульством. Он не мог в это поверить и не верил, что в это верю я – настоящий я. Как может Митчелл Кортни, талантливый и успешный сотрудник рекламного агентства, сидеть перед ним и на голубом глазу рассказывать, что:

– интересы производителей и потребителей вовсе не совпадают;

– большая часть населения Земли глубоко несчастна;

– рабочим очень нелегко найти работу по силам и по душе;

– наниматели ведут с ними нечестные игры;

– консы – вполне разумные и порядочные люди, к тому же хорошо организованные.

Каждое мое слово было для него ударом. Однако Фаулер Шокен умел сопротивляться! Все что угодно – лишь бы не усомниться в святости Святых Продаж! Так что он решил, что слышит все это вовсе не от Митчелла Кортни, а от безумного, необузданного подсознания «Джорджа Гроуби».

И, как ни странно, в чем-то он был прав. Следующая моя мысль порадовала бы и Шокена, и его психоаналитика, полностью подтвердив подозрения в раздвоении личности:

«Знаешь, Митч, – сказал я себе, – а ведь ты говоришь совсем как конс».

И сам себе ответил:

«Вот так так! Да ведь я и есть конс!»

«Погоди-ка, – возразил я, – ты, конечно, конс формально, но фактически…»

«Да вот, – задумчиво ответил я, – сам не понимаю, как так вышло… похоже, теперь и фактически».

Одна из аксиом нашей профессии: хочешь, чтобы предмет бросался в глаза – помести его на контрастный фон. Таким контрастным фоном стали для меня рассуждения Фаулера Шокена.

С сумасшедшими лучше не спорить, сказал я себе. Будем надеяться, Фаулер обеспечит мне надежную охрану. Что-то не тянет меня снова встречаться со своими амбивалентными фантазиями. Может, символизм, заключенный в фигуре Хеди, и очевиден, однако эта воображаемая садистка слишком уж больно отделала меня своей символической иглой.

Глава пятнадцатая

Когда наша небольшая процессия – Фаулер, я, Джек О’Ши, секретари и затребованная мною охрана – поднялась на этажи топ-менеджмента в Шокен-Тауэр, Мэтта Ранстеда на месте не оказалось.

Его секретарша сообщила, что он спустился вниз. Мы ждали… ждали… ждали… Час спустя я предположил, что Мэтт не вернется. А еще через час пришло известие, что на нижнем уступе Башни, в нескольких сотнях футов от нас, обнаружено тело, изуродованное до неузнаваемости. Настолько изуродованное, что его будет очень, очень сложно опознать.

Секретарша Ранстеда, горько рыдая, открыла для нас ящики его стола и сейф. Там, меж прочих бумаг, мы обнаружили дневник Ранстеда за последние месяцы. Среди заметок о работе, об амурных похождениях, планов будущих рекламных кампаний, адресов хороших ресторанов и тому подобного то и дело попадались странные записи вроде:

Ночью он снова приходил ко мне. Сказал, что в рекламе нужно уделять больше внимания сексуальным темам. Он меня пугает… Говорит, что компании «Старрзелиус» нужны сильные, мужественные люди. О, как мне страшно! Теперь я понимаю, почему его все боялись в те времена, когда он был жив…

Прошлой ночью – снова Дж. В. Х. Впервые увидел его при свете дня. Подпрыгнул и закричал; по счастью, никто не заметил. Когда же он оставит меня в покое?.. Зубы у Дж. В. Х. стали еще длиннее и острее. Мне нужна помощь… Он сказал, что от меня никакого толку, что я позорю профессию…

Почитав еще немного, мы поняли, что «Дж. В. Х.» – не кто иной, как Джордж Вашингтон Хилл, отец нашей профессии: создатель рекламных песенок, эпатажной рекламы и бог знает чего еще.

– Бедняга! – проговорил Шокен, белый как полотно. – Бедный, бедный Мэтт! Я и понятия не имел!.. Ну что ему стоило со мной поделиться!

Последняя запись, оборванная на полуслове, гласила:

Он говорит, я ни на что не гожусь. Я и сам это знаю. Рекламщик из меня никудышный. Все знают это, я вижу по лицам – знают, переглядываются и втихомолку смеются надо мной! Он им рассказал! Будь он проклят! Будь прокляты его длинные зубы! Будь проклят…

– Бедный, бедный Мэтт! – едва не плача, повторил Шокен и повернулся ко мне: – Видишь, как нелегко служить нашему делу?

Еще бы не видеть! Сфабрикованный дневник и кусок мяса, который невозможно опознать. С тем же успехом на уступе Башни могли бы валяться восемьдесят кило Цыпочки. Но говорить все это Шокену я, естественно, не стал – только печально покивал головой. С сумасшедшими не спорят.

Я вернулся к работе во главе отдела Венеры. Каждый день ходил к психоаналитику Фаулера. И всегда брал с собой вооруженного охранника. Не раз старик говорил мне – с искренним участием, почти со слезами в голосе:

– Митч, пора бы тебе отказаться от этого символа. Это единственное, что еще стоит между тобой и реальным миром. Доктор Лоулер говорит…

Доктор Лоулер говорил Фаулеру Шокену то, что я говорил доктору Лоулеру. Я медленно и постепенно «интегрировался в реальный мир». Для этого нанял студента-медика, поручил ему придумать мне пару детских травм и разработать убедительную картину психоза, постигшего меня в бытность потребителем. Студент оказался малым с фантазией. Кое-какие его идеи я забраковал, сочтя их несовместимыми с моим достоинством, но и оставшихся хватало, чтобы, слушая меня, доктор Лоулер порой от удивления ронял карандаш. Сеанс за сеансом мы копались в моих воспоминаниях. Никогда в жизни я так не скучал.

И лишь в одном вопросе стоял насмерть: твердил, что мне и Фаулеру Шокену по-прежнему угрожает опасность и что нам необходима охрана.

В эти дни мы с Фаулером стали почти друзьями. Так бывает: он считал, что обратил меня в свою веру, а мне было неловко его разочаровывать. Уж очень он был добр ко мне. Однако в вопросе охраны я не уступал. Все остальное – черт с ним, но это дело жизни и смерти.

Тем не менее настал день, когда Фаулер Шокен произнес мягко:

– Митч, боюсь, пора принять решительные меры. Тебя я заставлять не буду, а вот сам ходить с охраной больше не намерен.

– Фаулер, они убьют вас! – вырвалось у меня.

Он покачал головой:

– Посмотрим. Я не боюсь.

Спорить было бесполезно. Согласно принципам психотерапии у меня на глазах Фаулер вызвал к себе командира охраны.

– В ваших услугах я больше не нуждаюсь. Пожалуйста, возвращайтесь вместе с вашими людьми на биржу охранного труда за новым назначением. Большое спасибо за добросовестную службу.

Лейтенант с разочарованием отдал честь; от непыльной работенки в царстве топ-менеджмента им предстояло вернуться к патрулированию улиц, охране почты или курьерской службы в ночные часы.

Они ушли. Я понял, что часы Шокена сочтены.

В тот же вечер кто-то зарезал его шофера, сам сел за педали шокеновского «Кадиллака» и задушил Шокена, едва они отъехали от офиса. Убийца был явно ненормальным. Его пытались задержать, но он начал сопротивляться аресту и лишь безумно хохотал, получая удары дубинками. В конце концов копы забили его насмерть. Идентификационный номер был срезан, так что опознать его не удалось.

Можете себе представить, что творилось в офисе на следующий день! Собралось траурное заседание правления: приняли резолюцию о том, что это стыд и позор для нашей профессии, что не забудем, не потерпим, не простим и так далее. Другие агентства выразили соболезнования. В том числе и агентство Таунтона; я поймал на себе несколько недоуменных взглядов, когда скомкал их письменное соболезнование в кулаке и грязно выругался.

А вот члены правления в мою сторону не смотрели. Мысли их были заняты другим: блокирующим пакетом акций.

Фирма «Фаулер Шокен ассошиэйтед» была капитализирована из расчета 7 × 1013 акций. Половина из них плюс одна были доступны лишь сотрудникам, трудящимся по контракту формы АААА – или, говоря по-простому, топ-менеджерам звездного класса. Оставшиеся акции, как и полагалось, ходили на свободном рынке, обеспечивая к компании общественный интерес. Некоторую часть этих акций через подставных лиц скупил сам Шокен, как обычно и делается. На собственное имя он оформил скромные 0,75 × 1013 акций, а остальные раздавал щедрой рукой. Сам я, хоть и занимал сейчас в организации вторую по старшинству позицию, был молодым сотрудником, так что моя доля в фирме, полученная через бонусы и надбавки, составляла лишь 0,857 × 1012. Больше всего акций за нашим столом было, пожалуй, у Харви Брюнера. Старейший и ближайший сотрудник Шокена, он получал по 0,83 × 1013 акций в год в течение многих лет. (Номинально это давало ему преимущество перед самим Шокеном, однако он, разумеется, понимал, что в случае конфликта Фаулер выставит против него другие свои 3,5 × 1018 + 1, принадлежащие подставным акционерам, которые с удивительным единодушием проголосуют так, как Фаулер им скажет. Кроме того, Харви был предан Шокену.) Похоже, он считал себя очевидным наследником – и несколько наивных юнцов из научного отдела, думая так же, начали перед ним пресмыкаться. Глупцы. Харви – честная рабочая лошадка, креативности в нем ни на грош. Под его тяжелой рукой сложная постройка «Фаулер Шокен ассошиэйтед» за год рассыплется в прах.

Вздумай я держать пари, поставил бы на Силлери, руководителя отдела связей со средствами массовой информации, а уж затем на себя. По-видимому, такого же мнения придерживалось большинство из нас, не считая Брюнера и его недалеких прихлебателей. Вокруг Силлери уже вертелась кучка подхалимов, несомненно, вспоминавших сейчас звучные изречения Фаулера вроде: «СМИ, джентльмены, – это основа основ!» или: «У копирайтеров – талант, у пиарщиков – мозги!» Я сидел в дальнем конце стола как прокаженный; охранники у меня за спиной не спускали глаз со всего, что происходило в зале. В какой-то момент Силлери бросил взгляд в нашу сторону, и на лице у него ясно читалось: «Сколько можно? Первым делом покончу с этой ерундой!»

Наконец мы дождались.

– Джентльмены! К вам джентльмены из Американской арбитражной ассоциации, Отдел Завещаний.

По традиции представители арбитража явились в черных костюмах и с похоронными лицами. Не знаю, привычка или врожденное отсутствие чувства юмора помогло им сохранять серьезность, пока Силлери приветствовал их прочувствованной речью, где упоминал о «печальном долге», а под конец сообщал, что надеется встретиться с ними в другой раз при более приятных обстоятельствах.

Они скороговоркой прочли завещание и раздали по экземпляру каждому из нас. Я сразу поискал себя – и нашел:

Дорогому другу и коллеге Митчеллу Кортни оставляю на память о себе дубовое кольцо, инкрустированное слоновой костью (инвентарный номер 56987), и семьдесят пять акций основного попечительского капитала в Институте распространения психоаналитических знаний, некоммерческой организации, расположенной в Нью-Йорке, с тем, чтобы он посвятил часы досуга активному участию в этой организации и достижению ее благородных целей.

«Что ж, Митч, – сказал я себе, – вот ты и пролетел». Отложил экземпляр завещания и откинулся на стуле, прикидывая в уме, что у меня осталось и как теперь этим распорядиться.

– Не повезло вам, мистер Кортни, – решился посочувствовать мне какой-то паренек из научного отдела. – А мистер Силлери-то как доволен!

Я взглянул на первый абзац завещания, где говорилось о Силлери. Ну разумеется: он получил все личные акции Фаулера, а также львиную долю капиталов «Менеджериал инвестмент синдикейт», «Андерайтерс холдинг корпорейшн» и еще пары наших дочерних компаний.

Парень из отдела исследований заглянул в мой экземпляр.

– Если позволите заметить, мистер Кортни, – сказал он, – старик мог бы с вами обойтись и получше. С психоанализом я неплохо знаком, но о таком институте никогда не слыхивал.

Я даже вздрогнул; мне показалось, что над самым ухом раздался язвительный смешок Фаулера.

– Вот ведь старый козел! – беззвучно выдохнул я.

Да, у моего шефа всегда было своеобразное чувство юмора.

Силлери кашлянул, и все разом умолкли. В конференц-зале воцарилась тишина.

– Джентльмены, – заговорил великий человек, – по-моему, здесь слишком людно. Думаю, стоит предложить всем, кроме членов правления, покинуть зал.

Я встал.

– Избавлю вас от лишнего беспокойства. Пошли, ребята. Силлери, быть может, я еще вернусь.

И вместе со своей охраной вышел вон.

Некоммерческая организация Институт распространения психоаналитических знаний на деле оказался конурой из трех комнатушек в центре Йонкерса. В первой комнате горбилась над пишущей машинкой чудаковатая старая дева, чем-то напоминавшая героинь Диккенса. Рядом, на покосившейся стойке, торчали засиженные мухами брошюры.

– Я из «Фаулер Шокен ассошиэйтед», – сказал я.

Она так и подпрыгнула.

– Прошу прощения, сэр! Я вас не заметила. Как поживает мистер Шокен?

Я объяснил, что мистер Шокен больше не «поживает», и она разрыдалась. Да что же это? Да как же это? Такой был добрый, благородный человек, столько жертвовал на Институт! И что же теперь им с братом делать? Бедный мистер Шокен! Бедный ее брат! Бедная она сама!

– Быть может, еще не все потеряно, – сказал я ей. – Кто у вас главный?

Громко сморкаясь, она сообщила, что ее брат, он в кабинете.

– Только умоляю вас, мистер Кортни, сообщите ему это новость осторожно! Он такой хрупкий, такой чувствительный…

Я пообещал, что буду очень осторожен, и вошел. Чувствительный братец храпел, упав головой на стол; в нос шибанул запах спиртного. Я растолкал его, и он уставился на меня наглыми, налитыми кровью глазами.

– Вы кто? Чего надо?

– Я из «Фаулер Шокен ассошиэйтед». Хочу взглянуть на ваши бухгалтерские книги.

Он энергично замотал головой:

– Никак нельзя, сэр! Никому, кроме старика, мы их не показываем.

– Старик умер, – ответил я. – Вот его завещание.

Я показал нужный абзац в завещании и свое удостоверение личности.

– Вот незадача! – проворчал он. – Кончились, значит, золотые денечки! Или, может, вы нас здесь оставите, мистер Кортни? Видели, что там написано? Он хотел, чтобы вы участвовали…

– Вижу, – ответил я. – Бухгалтерские книги, пожалуйста.

Я просидел над ними, не разгибаясь, три часа – и выяснил, что Институт существует исключительно для хранения и использования 56 процентов акций организации, по прихоти Фаулера Шокена названной «Генеральная корпорация редукции фосфора в Ньюарке».

Выйдя в коридор, я подозвал своих охранников:

– Пошли, ребята. Теперь в Ньюарк!

Не стану утомлять вас подробностями. В первых трех итерациях акции шли единым потоком, дальше разделялись. Один поток два шага спустя привел меня к «Франкфуртской брокерской компании по использованию подержанного инструмента»: ей принадлежали 32 процента акций «Фаулер Шокен ассошиэйтед», находящихся «в открытой продаже». Другой след на следующем шаге снова раздвоился и наконец привел меня к «Юнайтед Консешн Корпорейтед» и к «Вокиганскому колледжу зубоврачебного искусства»: эти две конторы владели всем остальным.

Две недели спустя я в сопровождении охраны пришел на утреннее совещание правления.

Председательское место занимал Силлери. Вид у него был усталый и измученный, как будто последнюю пару недель он ночь за ночью тщетно что-то искал.

– Кортни! – рявкнул он. – Я, кажется, ясно сказал, чтобы свой батальон ты оставлял снаружи!

Вместо ответа я кивнул Харви Брюнеру – недалекому, но честному старику Харви, который уже все знал. Преданный Шокену, теперь он был предан мне.

– Господин председатель, – проблеял он, – вношу предложение разрешить членам правления иметь при себе охрану в том количестве, которое они считают необходимым для обеспечения своей физической безопасности.

– Поддерживаю предложение, господин председатель, – сказал я, а затем обернулся к охранникам: – Ну что ж, ребята, заносите!

И охранники, широко ухмыляясь, начали вносить в зал чемодан за чемоданом с моими акциями.

У всех челюсти отвисли и глаза полезли на лоб, когда на столе выросла груда бумаг. Немало времени ушло на то, чтобы их проверить и пересчитать. Окончательные результаты голосования были таковы: 5,73 × 1013 против 1,27 × 1013. Все голоса «против» принадлежали Силлери, и только Силлери. Все правление, не раздумывая, перешло на мою сторону. Воздержавшихся не было.

Верный старый Харви внес предложение передать председательские функции мне. Поддержали единогласно. Затем проголосовали за то, чтобы отправить Силлери на пенсию, а его долю акций приобрести по номиналу и передать в бонусный фонд. Единогласно. И еще одно предложение, просто чтобы напомнить, кто тут главный: вывести из состава правления некоего Томаса Хизерби из художественного отдела, особенно рьяно стелившегося перед Силлери, и лишить его доли акций без компенсации. Единогласно.

Хизерби и рта раскрыть не посмел. «Слава богу, хоть не уволили!» – наверняка думал он.

Дело было сделано. Я стал хозяином «Фаулер Шокен ассошиэйтед» – компании, воплотившей в себе все, о чем я когда-то мечтал, чему поклонялся…

…и что теперь ненавидел.