Текст книги "Торговцы космосом"

Глава восемнадцатая

Конс или не конс, Ранстед был той еще сволочью.

И все же с его возвращением дело пошло на лад.

Вскоре мир узнал, что «Фаулер Шокен ассошиэйтед» запускает среди своих клиентов грандиозный конкурс – конкурс девизов для полета на Венеру с полутора тысячью призов. Каждый приз – бесплатный билет на первый венерианский рейс. Всего призов было восемьсот тысяч, но остальные никакой роли не играли. Судьей на конкурсе выступала независимая аналитическая фирма, которую, по чистой случайности, возглавлял шурин одного друга Ранстеда.

По словам Мэтта, среди консервационистского подполья он распределил только тысячу четыреста призов. Оставшаяся сотня была выписана на вымышленные имена – на случай каких-нибудь неожиданностей.

Пока Ранстед занимался своим делом в Нью-Йорке, я поехал в Вашингтон, чтобы получить от Конгресса разрешение на отлет, и взял с собой Кэти. В Вашингтон я не раз заезжал пообедать или поужинать, но на этот раз нам предстояло там ночевать, и я с ребяческим нетерпением ожидал этой возможности. Оставив Кэти в отеле и взяв с нее слово, что она не пойдет осматривать город в одиночку, я поймал такси и направился в Госдепартамент.

В приемной ждал одинокий человечек в котелке; услышав мою фамилию, он поспешно встал и уступил мне место. «Митч, старина, – сказал я себе, – посмотрели бы на тебя теперь ребята из «Хлореллы»!» Скоро появился наш представитель в Конгрессе – подбежал ко мне, шумно приветствуя; я успокоил его и объяснил, что мне нужно.

– Ничего не может быть проще, мистер Кортни! – заверил он. – Разрешение на отлет я проведу через комиссию сегодня после обеда, и, если повезет, уже вечером оно пройдет обе палаты.

– Отлично! Помощь нужна?

– Да нет, мистер Кортни, не думаю. Впрочем, если у вас будет время, может быть, выступите в Капитолии завтра с утра? Вас с удовольствием выслушают, и, полагаю, это поможет ускорить продвижение нашего документа.

– С радостью, – ответил я и потянулся за чемоданом. Человечек в котелке поднял его с пола и с легким поклоном подал мне. – Просто назначьте время, Эйбелс, – добавил я, обращаясь к нашему представителю, – и я приеду.

– Огромное вам спасибо, мистер Кортни! – И он распахнул передо мной дверь.

– Мистер Эйбелс, – робко обратился к нему человечек в котелке.

Наш представитель покачал головой.

– Сами видите, как я сейчас занят, – ответил он, впрочем, довольно любезно. – Лучше зайдите завтра.

Человечек благодарно улыбнулся и вышел следом за мной. Мы оба подозвали такси; когда оно подъехало, человечек открыл мне дверь. Сами знаете, как нелегко поймать такси в Вашингтоне.

– Вас подбросить куда-нибудь? – спросил я.

– Буду очень признателен, – ответил он и сел вместе со мной в машину.

Прежде чем начать крутить педали, водитель оглянулся на нас.

– Мне в «Парк-Старр», – попросил я. – Но сначала отвезите этого джентльмена, куда он скажет.

– Разумеется, – кивнул водитель. – Вам в Белый дом, господин президент?

– Да, благодарю вас, – ответил маленький человечек. – Вы не представляете, как я рад познакомиться с вами, мистер Кортни, – обратился он ко мне. – Знаете, я случайно услышал ваш разговор с мистером Эйбелсом. Как интересно: оказывается, ракета на Венеру уже почти готова ко взлету! В последнее время новости из Конгресса до меня почти не доходят. Понимаю, они там очень заняты своими расследованиями и прочим. Но… – Он умолк, затем лукаво улыбнулся и добавил: – А знаете, мистер Кортни, я ведь тоже принял участие в вашем конкурсе! Мой девиз: «Летим к звездам в звездной компании!» Хотя даже если бы я выиграл, вряд ли бы полетел на Венеру.

– Согласен, вряд ли, – вполне искренне произнес я. И добавил уже не столь искренне: – Вы ведь так заняты здесь!

– Да нет, не особенно. Январь – тяжелый месяц: я председательствую в Конгрессе и зачитываю президентское послание. А дальше все идет ни шатко ни валко. Мистер Кортни, вы в самом деле собираетесь завтра выступить в Конгрессе? Наверное, состоится общая сессия обеих палат – а на общие заседания меня обычно пускают.

– Буду рад вас видеть, – сердечно ответил я.

Маленький человечек улыбнулся мне; глаза его блеснули сквозь очки. Такси остановилось; президент тепло пожал мне руку и вышел из машины. Потом, уже собравшись уходить, вдруг просунул голову в дверь.

– Да, вот что еще, – добавил он, опасливо покосившись на таксиста. – Быть может, я превышаю свои полномочия, но, мне кажется, я должен вам это сказать. Видите ли, я немного разбираюсь в астрономии, это мое хобби… так вот, надеюсь, вы не станете затягивать с отлетом и отправите ракету, пока не закончилось противостояние планет.

Я удивленно взглянул на него. Венера сейчас отклонилась на десять градусов и продолжала уходить от Земли, но для нашего полета это не имело никакого значения.

Он приложил палец к губам:

– До свидания, сэр.

Остаток пути я созерцал волосатые уши водителя и пытался понять, к чему клонил человечек в котелке.

Вечером мы с Кэти отправились полюбоваться городом. Я был не слишком впечатлен. Верно, знаменитые вишни в цвету прекрасны, однако мне, новоиспеченному консервационисту, они казались пустым расточительством.

– Хватило бы и десятка, – ворчал я. – А такое множество ветвей, и каждая в отдельной вазе – пустая трата денег налогоплательщиков! Представляешь, сколько стоит одна такая веточка у «Тиффани»?

Кэти только рассмеялась в ответ.

– Ах, Митч, Митч! – воскликнула она. – Подожди, пока Венера станет нашей! Думал когда-нибудь, каково это – когда в твоем распоряжении окажется целая планета? Цветущие луга, поля, леса…

Пухлая пожилая дама, на вид учительница, проходившая мимо, покосилась на нас неодобрительно, фыркнула и пошла дальше.

– Эй, осторожнее в выражениях! – сказал я. – Пойдем-ка лучше в отель, пока ты тут не наболтала лишнего.

Проснулся я от восторженного вопля.

– Митч! – Кэти, завернувшись в полотенце, с круглыми глазами выглядывала из душевой. – Митч, здесь есть ванна! Я пошла в душ – а тут… тут оказался вовсе не душ! Митч, можно мне принять ванну? Пожалуйста!

Бывают в жизни минуты, когда даже честный консервационист рад побыть директором «Фаулер Шокен ассошиэйтед». Зевнув, я послал ей воздушный поцелуй и ответил:

– Разумеется, милая. И знаешь? Закажи ванну из чистой пресной воды!

Кэти сделала вид, что падает в обморок, а затем стремглав бросилась звонить администратору. Пока наполнялась ванна, я оделся. Потом мы не спеша позавтракали и рука об руку направились в Капитолий.

Кэти я усадил в ложе для прессы, а сам пошел в зал. Через толпу протиснулся ко мне глава нашего вашингтонского лобби и протянул мне тончайший бумажный листок – телеграмму.

– Последние новости о ракете, мистер Кортни, – сказал он. – М-м… у вас все в порядке?

– Лучше не бывает, – заверил я.

Отпустив его взмахом руки, я заглянул в телеграмму с космодрома – и вот что там прочел:

Пассажиры и экипаж на месте и готовы к отлету. Начало посадки в 11.45 по восточному стандартному времени, окончание погрузки багажа в 16.45 по восточному стандартному времени. Топливные баки полностью заправлены, горючее и провизия доставлены в 9.15. Службы безопасности работают, однако поступили сведения, что между ЦРУ, ФБР и корпорацией «Тайм-Лайф» идет усиленный обмен шифрованными сообщениями. Диспетчерский пост просит напомнить вам, что отлет возможен только до полудня.

Я растер телеграмму между ладонями, и она рассыпалась в пыль.

Когда я поднимался на трибуну, кто-то тронул меня за локоть. Из церемониальной ложи выглядывал президент.

– Мистер Кортни, – прошептал он, старательно улыбаясь, – надеюсь, вы поняли, что я пытался сказать вам вчера в такси. Очень рад, что ракета полностью готова. И… – Тут он заулыбался еще шире и закивал, словно обменивался со мной какими-то ничего не значащими любезностями, а сам торопливо договорил: – Возможно, вы уже знаете, но… он здесь.

Выяснить, кто «он», я не успел. Навстречу мне, распахнув объятия, поспешил спикер палаты, загремели аплодисменты, и я поспешил натянуть на лицо улыбку, в которой не было ни грана искренности. Дело плохо, думал я. Если о том, что ракета готова взлететь и ждет только моего сигнала, знает даже президент – радоваться нечему.

Фаулер Шокен, улыбчивый мошенник; Фаулер Шокен, старый лицемер! Если бы не он, не стоять бы мне сейчас на этой трибуне. Я словно слышал его голос: «Продавай, Митч, продавай, мой мальчик! Ты сможешь продать что угодно, если будешь помнить, что они сами хотят купить!»

И я толкнул высокому собранию именно то, что всем здесь хотелось услышать. Кратко коснулся истории предпринимательства в Америке; затем предложил на разграбление целый мир и бескрайнюю вселенную за его пределами; яркими штрихами изобразил череду планет, принадлежащих не кому иному, как нам, предприимчивым американским бизнесменам, которым обязана своим величием наша цивилизация. Слушателей все устроило. Моя речь была встречена бурными аплодисментами.

Едва первая волна аплодисментов стала стихать, человек десять конгрессменов поднялись со своих мест, не переставая аплодировать: они просили у председателя слова для ответных речей. Я на них почти не смотрел: в этот миг я с удивлением заметил, что ложа для прессы, где сидела Кэти, пуста.

Спикер пригласил на трибуну седовласого джентльмена по фамилии Колби, сорок лет верой и правдой прослужившего стране.

– Слово предоставляется представителю «Ямми-колы»!

– Благодарю вас, господин спикер, – неторопливо ответил Колби.

Он любезно улыбался, но глаза его были холодными, как у змеи.

«Ямми-кола» – довольно крупная компания из тех, что считаются независимыми; однако мне вспомнилось, как Фаулер однажды упоминал о подозрительной дружбе ее руководства с Таунтоном.

– Если мне будет позволено выступить от имени Верхней Палаты, – начал Колби, – прежде всего я хотел бы поблагодарить нашего достопочтенного гостя за его блестящую, исключительно продуманную речь. Уверен, все мы с наслаждением слушали выступление человека, столь выдающегося по своему положению и успехам.

«Пой, пташечка, пой», – с раздражением подумал я. Ясно было, что это пышное вступление – лишь прелюдия к чему-то далеко не столь приятному.

– С позволения палаты, – продолжал Колби, – я хотел бы задать нашему уважаемому гостю несколько вопросов касательно законопроекта, представленного им на наше утверждение.

В зале послышался легкий шум; даже слушатели на галерке поняли, что заседание пошло не по сценарию. Мне же стало ясно все – дальше можно было и не слушать.

– На случай, если это ускользнуло от вашего просвещенного внимания, замечу, что сегодня в нашем зале сидит еще один высокий гость. Разумеется, я говорю о мистере Таунтоне.

Плавным жестом Колби указал в сторону галереи для посетителей. И действительно, там, меж двух шкафообразных парней, в которых я узнал уже знакомых охранников, багровела оплывшая физиономия Б. Дж. Таунтона!

– Перед нашим заседанием я имел честь кратко переговорить с мистером Таунтоном, и он снабдил меня определенными сведениями. Хотелось бы, чтобы мистер Кортни эти сведения прокомментировал. Во-первых, – змеиный взгляд налился сталью, – хотелось бы узнать у мистера Кортни, знакомо ли ему имя Джорджа Гроуби, разыскиваемого за убийство женщины и нарушение контракта. Во-вторых, хотелось бы узнать, верно ли, что мистер Кортни и Джордж Гроуби – одно и то же лицо. В-третьих, хотелось бы узнать, верны ли сведения, сообщенные мне доверенным лицом мистера Таунтона и в которых сам мистер Таунтон безусловно уверен, о том, что мистер Кортни является видным членом Всемирной организации консервационистов, известной всем добрым американцам как…

Зал взревел. Последних своих слов, должно быть, сам Колби уже не слышал.

Что произошло в следующие пятнадцать минут, я почти не помню. Все меркнет, расплывается, беспорядочно кружится в памяти, словно калейдоскоп. Помню лишь отдельные моменты, живые картины, застывшие и почти не связанные друг с другом.

Помню крики ужаса и гнева со всех сторон. Помню внизу, в ложе, искаженное лицо президента: он что-то кричит звукоинженеру, сидящему с ним в ложе, но я не могу разобрать ни слова. Помню устремленный на меня свирепый взгляд спикера.

Вдруг крики толпы прорезал голос президента, многократно усиленный динамиками:

– Объявляю заседание закрытым!

Помню ошарашенные лица законодателей, потрясенных такой неслыханной дерзостью. Да, в роковую минуту в этом маленьком человечке нашлись и мужество, и сила духа. Он хлопнул в ладоши – хлопок, усиленный динамиками, прогремел словно атомный взрыв, – и возле нас вырос десяток военных в элегантной форме. Личная охрана президента.

– Уведите его, – приказал президент, сопроводив свои слова величественным жестом; и в мгновение ока охрана окружила меня и повела с трибуны прочь.

Пока высокое собрание пыталось понять, что происходит, президент довел нас до двери. Лицо его было белым как мел, но он прошептал:

– Больше я ничего не могу для вас сделать. Но обсуждать и принимать решение они будут до вечера. Да хранит вас Бог, мистер Кортни.

И повернулся к залу – лицом к Конгрессу. Едва ли даже христиане при Калигуле с таким мужеством выходили на арену, полную диких зверей.

Телохранители президента были отборные, честные служаки, выпускники академии «Бринка». Лейтенант не произнес ни слова – но когда просматривал записку, которую в суматохе передал ему президент, на лице его читалось едва сдерживаемое отвращение. Я понимал, что полученный приказ ему не по душе, и так же ясно понимал, что этот приказ он выполнит.

Меня отвезли в Анакостию и посадили на личный президентский самолет. В полете не отходили от меня, покормили, один военный даже сыграл со мной в карты. Однако никто не обменялся со мной ни словом.

Полет на огромном неуклюжем лайнере, традиционно предназначенном для президента, длился долго. Потом кружили над аэропортом, ожидая посадки; глядя вниз, я видел, как проплывает под нами серая лента посадочной полосы. Когда мы наконец зашли на посадку, уже совсем стемнело. И на этом ожидание не закончилось. Я сидел, смотрел в окно и гадал, где сейчас Кэти. Удалось ли ей благополучно выбраться из Капитолия? Увижу ли я ее снова?

Лейтенант куда-то ушел один – и очень, очень долго не возвращался.

Я пытался убить время, перебирая в памяти вопросы – вопросы, которые приходили мне в голову и прежде, но до сих пор я от них отмахивался. Теперь же, когда будущее мое было темно и неопределенно, а в настоящем оставалось лишь сидеть и ждать, я в первый раз серьезно задумался о загадках прошлого.

Например:

Кэти, Мэтт Ранстед и Джек О’Ши сговорились, чтобы отправить меня «полежать на льду» – в буквальном смысле. Пусть так: это многое объясняет. Но не объясняет Эстер. И даже если на время забыть об Эстер, совсем не объясняет всего поведения Ранстеда.

Консы поддерживают межпланетные перелеты. Однако в Калифорнии-Мехико Ранстед саботировал опросы по проекту «Венера». В этом сомнений нет: тот простофиля, его доверенный, сам во всем признался. Быть может, Ранстед ведет двойную игру? Делает вид, что он конс, делающий вид, что он рекламщик, а на самом деле…

Теперь у меня появилась еще одна причина желать встречи с Кэти.

Лейтенант вернулся в самолет около полуночи.

– Все в порядке, – обратился он ко мне. – Снаружи вас ждет такси. Водитель знает, куда ехать.

Я встал и потянулся.

– Спасибо, – смущенно сказал я.

Вместо ответа лейтенант аккуратно сплюнул мне под ноги.

Я шагнул на трап. Дверь за мной захлопнулась, и я поспешил поскорее убраться со взлетной полосы.

Водитель оказался мексиканцем. Я попытался с ним заговорить, но он не понимал по-английски. Попробовал тот ломаный испанский, которым объяснялся в «Хлорелле», – он только недоуменно на меня вытаращился. Я мог бы назвать полусотню веских причин, по которым ехать с ним не стоило – по крайней мере, пока не разберусь получше в том, что происходит, – однако, поразмыслив, решил, что особого выбора у меня нет. Теперь, когда приказ честно выполнен, ничто не мешает лейтенанту аккуратно намекнуть своему начальству, где искать Митчелла Кортни, известного конса.

Я – легкая мишень; вопрос лишь в том, кто сцапает меня первым, полиция или Таунтон. Значит, долго задерживаться здесь не стоит.

И я сел в такси.

Быть может, вы спросите: неужели, обнаружив, что водитель – мексиканец, я не понял сразу, куда попал? Нет, ничегошеньки не понял. Лишь когда впереди, в бледном свете звезд, вырос огромный, тускло блестящий корпус ракеты, я сообразил, что оказался в Аризоне, – и понял, что сделал для меня президент.

Смешанный отряд, состоящий из ребят «Пинкертона» и нашей собственной охраны, сомкнулся вокруг меня и торопливо повел мимо постов часовых, через расчищенную стартовую площадку – к ракете. Начальник охраны сложил два пальца в знак «окей» и сказал:

– Теперь вы в безопасности, мистер Кортни.

– Но я не хочу лететь на Венеру! – воскликнул я.

Он только рассмеялся в ответ.

Спешка и ожидание, ожидание и спешка. Долгий нудный полет, а перед ним и после него – суета, в которой я не успевал ни подумать, ни принять решение. Ни подумать, ни решить не удалось мне и сейчас: кто-то схватил меня сзади за брючный ремень и втащил внутрь. А там меня подволокли к подвесной койке, уложили, пристегнули ремнями и оставили одного.

Взревели двигатели, подвесная койка затряслась. На грудь словно навалилась дюжина великанов. Прощай, Кэти! Прощай, Шокен-Тауэр! Хочу того или нет, я лечу на Венеру…

Оказалось, прощаться с Кэти я поторопился.

Именно она расстегнула ремни моей койки, когда ракета вышла на орбиту.

Я вскочил, под действием невесомости тут же взлетел в воздух и врезался спиной в потолок. Открыл рот, чтобы поздороваться, но сумел лишь простонать:

– Кэти!!

Не самая яркая из моих речей. Впрочем, красноречие могло повременить: секунду спустя наши губы были уже очень, очень заняты.

Когда мы оторвались друг от друга, чтобы вздохнуть, я спросил:

– Что за алкалоид ты подмешала в свое дыхание?

Но Кэти не хотела обмениваться остротами – хотела только целоваться. И ей не пришлось просить меня дважды.

Удержаться на ногах было нелегко. Всякий раз, когда кто-то из нас двигался, нас сносило в сторону или вовсе отрывало от пола. Не будь каюта снабжена поручнями, мы бы парили под потолком, не в силах вернуться на твердую почву.

Наконец нам удалось сесть.

А некоторое время спустя – и заговорить.

Я расправил плечи и огляделся.

– Милое местечко… Что ж, перейдем к другим вопросам? К двум вопросам, если быть точным.

И я изложил ей свои два вопроса: о саботаже Ранстеда в Сан-Диего и о смерти Эстер.

– Ох, Митч! – воскликнула она. – Неужели сам не догадываешься? Не понимаю, за что ты получил свой звездный класс!

– Прилежно учился в вечерней школе, – ответил я. – Слушаю тебя.

– Что ж, надеюсь, ты поймешь. Мы, консервационисты, всегда стремились к межзвездным перелетам. Венера нужна человечеству. Нам необходим новый мир: не испорченный, не загаженный, не разграбленный, не опустошенный. Разумеется, мы очень хотели попасть на Венеру! Но совсем не хотели, чтобы Венера досталась Фаулеру Шокену. Или, если уж на то пошло, Митчеллу Кортни. Тому, прежнему Митчеллу Кортни, который видел в Венере лишь источник прибыли. Вокруг не так много планет, подходящих для жизни людей, Митч, и нельзя ими разбрасываться. Мы не могли допустить, чтобы проект «Венера», затеянный Фаулером Шокеном, увенчался успехом.

– Угу, – протянул я, переваривая информацию. – А Эстер?

Кэти покачала головой.

– С этим разбирайся сам, – ответила она.

– Ты не знаешь ответа?

– Знаю. И ты догадаешься, если немного подумаешь.

Я упрашивал ее раскрыть секрет, но она не поддавалась. Как-то так вышло, что мы снова начали целоваться – и прервались, лишь когда в каюту заглянул с широкой улыбкой на лице офицер с нашивками лейтенанта.

– Эй, ребята, хотите посмотреть на звезды? – поинтересовался он бодрым тоном туристического гида.

Терпеть не могу такой снисходительный тон. Почему, интересно, на самолетах, на ракетах и так далее экипаж всегда считает себя лучше пассажиров? Хотя, пожалуй, невежливо будет сейчас его одергивать.

Неожиданная мысль заставила меня остановиться. Я ведь привык к своему высокому положению. А здесь нет больше звездного класса и низших классов, нет рекламщиков и потребителей. На Венере все равны. Действительно равны. Я быстро освежил в памяти теорию консервационизма: похоже, в прекрасном обществе будущего привилегии мне не светят.

Что ж, прощай, Шокен-Тауэр. Здравствуй, Кэти.

И мы поднялись наверх, в рубку, откуда можно было взглянуть на звезды. Здесь уже собрались другие пассажиры; все они были мне незнакомы.

В лунных ракетах иллюминаторов нет: они ориентируются с помощью радаров, а величественное, но бесполезное зрелище за окном в них принесено в жертву прочности и надежности конструкций. Так что никогда раньше я не видел звезд из космоса.

За окном сияла и переливалась белая ночь. Крупные яркие звезды сверкали на фоне мелких, а те, в свою очередь, терялись в блистающей пыли звездных частиц. Куда ни кинешь взгляд – нигде ни пятнышка тьмы: лишь свет, бесконечный, ласково мерцающий свет. Да огненный ободок по краю иллюминатора указывает, в какой стороне солнце.

Наконец мы оторвались от окна.

– А где Мэтт Ранстед? – спросил я.

Кэти рассмеялась:

– Дома, в Шокен-Тауэр. Держится только на бодрящих таблетках – и пытается расхлебать кашу, которую мы заварили. Кто-то должен был остаться, Митч. К счастью, у Мэтта есть и доступ к твоим акциям, и право ими голосовать. В Вашингтоне у нас почти не было времени поговорить: теперь у него, должно быть, множество вопросов – и ответы ему придется искать самому.

Я непонимающе взглянул на нее:

– Подожди-ка! А что Ранстед делал в Вашингтоне?

– Спешил тебя предупредить, Митч! После того как бедняга Джек О’Ши не выдержал…

– Что?!

– О господи, ты не знаешь!.. Давай расскажу все по порядку. О’Ши не выдержал. Выпил лишнего, может, и не только выпил – и проболтался какой-то случайной подружке. Его схватили, и он выложил все. И о тебе, и обо мне, и о ракете. Обо всем.

– Кто его схватил?

– Твой дорогой друг Б. Дж. Таунтон.

И Кэти зло чиркнула спичкой, прикуривая сигарету. Я разделял ее чувства. Джек О’Ши, думал я. Малыш Джек. Неполный метр росту, фарфоровое личико, острый, язвительный ум и беззаветная отвага. В последние недели он часто меня бесил, но теперь я обо всем забыл – думал лишь о Джеке, маленьком и хрупком, в лапах Таунтона и его нелюдей.

– Таунтон узнал все, Митч, – продолжала Кэти. – По крайней мере, все важное. И если бы Ранстед не установил «жучок» у него в комнате для допросов, нас взяли бы на месте. Однако Ранстед успел метнуться в Вашингтон, предупредить меня и президента. Нет, президент не конс – просто хороший человек. И вот… мы здесь.

Тут нас прервал капитан.

– Через пять минут меняем курс, – объявил он. – Советую всем разойтись по каютам и пристегнуться. Хотя сильно трясти не должно.

Кэти кивнула и повела меня прочь. Когда мы вошли в каюту, я взял у нее сигарету, сделал затяжку – и вернул.

– Митч, что это ты вдруг? – удивилась она.

– Исправляюсь помаленьку, – ответил я. – Да, Кэти… еще один вопрос. Не слишком приятный.

Она вздохнула.

– То же, что у тебя с Эстер, – ответила она.

– Я хотел спросить, что было между тобой и Дже…

– А я ответила. Между мной и Джеком было то же самое, что между тобой и Эстер. Любовь без взаимности. Не знаю уж, насколько Джек меня любил, но влюблен был точно. А я – нет. Потому, черт возьми, что все это время с ума сходила по тебе! – добавила она с неожиданной злостью.

– А-а… ага, – только и сумел ответить я.

И потянулся ее поцеловать. Кэти меня оттолкнула, и я, ойкнув, отлетел и врезался головой в стену.

– Какой же ты идиот! – горячо продолжала она. – Джек бегал за мной, а мне никто, никто никогда не был нужен, кроме тебя! И ты этого даже не замечал! Ты вообще ничьих чувств не замечал – ни моих, ни Эстер. Бедняжка Эстер, она так надеялась!.. Господи, Митч, ну как можно быть таким слепым и глухим?

– Эстер меня любила?

– Ну да, черт побери! Думаешь, почему она покончила с собой? – Кэти топнула ногой – и от этого движения взлетела под потолок.

Я потер лоб.

– Ну надо же, – проговорил я. И больше ничего не смог из себя выдавить.

Раздался пронзительный писк. Сигнал – через минуту перемена курса.

– В койки! – приказала Кэти.

На глазах у нее заблестели слезы, и я крепко ее обнял.

– Как же все неправильно! – проговорила она. – У нас одна каюта на двоих, но коек две, и к ним надо пристегиваться. И всего минута на то, чтобы нам с тобой покончить со всеми вопросами и ответами, успеть поцеловаться и помириться!

– Милая, минута – долгий срок! – ответил я.

И в самом деле, за минуту мы успели все.