Текст книги "Цена жизни – смерть"

10

«Следователь. Вы Кожаев Руслан Русланович, 1974 года рождения, гражданин Таджикистана, прописанный по адресу: поселок Горный Тельмановского района, улица Красная, дом 5?

Кожаев. Конечно.

Следователь. Вы знакомы с постановлением московской городской администрации о правилах регистрации иностранных граждан?

Кожаев. Какие правила, дорогой? Я к другу приехал. Меня друг пригласил. Он у меня дома гостил, мне сказал: приезжай тоже, гостем будешь.

Следователь. То есть по приезде в Москву вы не зарегистрировались?

Кожаев. Зарегистрируюсь, дорогой, выйду от вас и зарегистрируюсь, мамой клянусь.

Следователь. Фамилия друга и адрес?

Кожаев. Иванов фамилия, а адрес не знаю, забыл. Он у нас в миротворческих силах служил, от бандитов охранял. Хороший человек. Я его обязательно найду.

Следователь. Предупреждаю, за отказ или злостное уклонение от дачи показаний вы несете ответственность по статье 308 УК Российской Федерации, а также по статье 307 несете ответственность за дачу заведомо ложных показаний. Вот здесь в протоколе записано: задержанный предупрежден об ответственности за отказ от дачи показаний и дачу ложных показаний, видите? Теперь поставьте свою подпись и сегодняшнюю дату.

Кожаев. Какие показания, дорогой?!

Следователь. Что вы делали сегодня с двенадцати до тринадцати тридцати на платформе станции метро «Курская-кольцевая»?

Кожаев. Поезда ждал.

Следователь. В течение полутора часов?

Кожаев. Конечно, у вас метро красивое, с детства хотел посмотреть. Стоял смотрел, насмотрелся, хотел ехать уже, а тут этот, ну неизвестный, подошел и стал мне что-то в руку совать. А потом милиция прибежала.

Следователь. То есть вы человека, подошедшего к вам с полиэтиленовым пакетом, видели впервые?

Кожаев. Конечно. В первый раз видел.

Следователь. Объясните, пожалуйста, происхождение изъятого у вас героина?

Кожаев. Какой героин, дорогой? Я не знаю, кто такой героин. Это все тот, которого вы тоже арестовали. Он мне подбросил. Мамой клянусь. Я друга в Москве ищу. Я в метро пришел на красоту посмотреть.

Следователь. Перед вами фотографии, где отчетливо видно, как вы передаете, по вашим словам, совершенно незнакомому вам человеку газетный сверток. Вы признаете, что на фотографиях изображены именно вы?

Кожаев. Не знаю, дорогой. Похож на меня, но не я. Точно не я.

Следователь. А вот фотографии, сделанные вчера, на которых тот же незнакомый вам человек снова передает вам такой же пакет, а вы ему – сверток. Как вы это объясните?

Кожаев. Никак, дорогой, это опять не я. А… знаю. Знаю! Это монтаж! Меня подставить хотят, я друга в Москве ищу.

Следователь. А незнакомый человек тот же?

Кожаев. Не знаю, я же говорил, дорогой, первый раз его сегодня видел.

Следователь. Довожу до вашего сведения, что этот незнакомый вам человек является сотрудником Управления по борьбе с незаконным оборотом наркотиков. Так что вам будет предъявлено обвинение не только по распространению наркотиков, но и по подкупу должностного лица при исполнении служебных обязанностей. В свете вышесказанного вы не желаете изменить свои показания?

Кожаев. Не желаю».

– Ну и чему ты радуешься? – поинтересовался Турецкий, дочитав протокол. – Расколоть-то их не получилось. Ну, с Кожаевым понятно, сядет, никуда не денется, а этот уноновец Болтунов? Что с ним-то делать?

– Щемить! – решительно заявил Грязнов.

– Как?

– Сильно и больно. Любимов точно повязан, поэтому в настоящее время с ним никто говорить не собирается и даже ставить кого-либо из УНОНа в известность об аресте их доблестного сотрудника пока рано. Пусть посидит наш Болтунов в СИЗО, там хорошо, прохладно, пусть подумает, может, и надумает чего, особенно если свои его выручать не поторопятся. А вообще, этим пусть теперь соответствующие товарищи занимаются, я им злодея преподнес на блюдечке с голубой каемочкой, а они пусть потрошат.

– Остальные наркоторговцы тоже в отказе? – справился Турецкий, заранее предвидя положительный ответ.

– Угу, – кивнул Грязнов, от общения с Турецким энтузиазма у него явно поубавилось, он больше не светился и все чаще многозначительно поглядывал на сейф. – Думаешь, опять не выгорит ничего?

– Ставлю коньяк, если выгорит.

11

Пророчества «важняка» начали сбываться уже утром следующего дня.

Вообще-то на работу он собирался прибыть только к обеду, а до того – навестить Вовика Молчанова в клинике и показать ему фотографии Болтунова. Вероятность того, что Вовика в свое время обрабатывал именно он, была достаточно высока. Не могут же все поголовно в УНОНе быть продажными, скорее всего, контингент сволочей там все-таки ограничен, иначе они просто бы давно уже засыпались. И если Вовик согласится свидетельствовать против доблестного старлея Болтунова, то будет в его обвинении еще одна статья: принуждение свидетеля к даче ложных показаний посредством запугивания оного. Не бог весть какой аргумент, конечно – капля в море остальных обвинений, но, может, именно эта капля и переполнит чашу его терпения и он наконец расколется и запоет, как народный хор имени Григория Веревки.

Но на полдороге к клинике на Соколиной Горе пейджер повелительно возвестил о желании К. Д. Меркулова видеть А. Б. Турецкого у себя, и немедленно. Пришлось ехать к начальству, на Дмитровку.

Костя был не то чтобы зол, но страшно расстроен.

– Ну что вы там с Грязновым опять наворотили? – устало спросил он, привычно массируя левую половину груди (видать, сердце у него в последнее время сбоило все чаще и чаще).

– О чем это ты? – Турецкий все еще надеялся, что это запоздалая реакция генерального на их с Денисом грандиозно-провальную попытку подсунуть вице-премьеру Промыслову лже-Жеку.

– Вчера из УНОНа телега на тебя пришла генеральному.

– А на Грязнова? – живо спросил Турецкий.

– А на Грязнова – его министру, и не только на Грязнова, но и на рубоповцев. Короче, Кривенков завалил жалобами все инстанции, про которые вспомнил, даже, говорят, лично премьеру собрался жаловаться.

– И все из-за какого-то одного арестованного уродца, который продался с потрохами наркоторговцам и от которого товарищу Кривенкову полагалось бы открещиваться как от чумного? – изумился Турецкий.

В том, что хода этому делу не дадут, он, собственно, и не сомневался. Однако в этой ситуации вполне можно было ожидать, что Болтунов вдруг окажется уволенным из рядов милиции, скажем, позавчерашним числом. Или что его объявят невменяемым, или добьются для него замены меры пресечения на подписку, а потом он вдруг попадет под асфальтовый каток, благо дороги сейчас в Москве строят активно, как никогда, но такой наглости «важняк» не ожидал. Надо же, они со Славкой еще и виноваты!

– Цитирую по памяти: «Некомпетентные, скоропалительные и неоправданные действия сотрудников МУРа, которые руководствовались непродуманными и противоречивыми приказами начальника МУРа генерал-майора Грязнова В. И. и старшего следователя по особо важным делам Генеральной прокуратуры РФ Турецкого А. Б., не просто поставили под угрозу проведение крупномасштабной операции по выявлению дилерской сети наркоторговли в Москве и прилегающих районах, они фактически привели к срыву операции, на подготовку которой потребовалось огромное количество времени и большие затраты людских ресурсов». Но больше всего, Александр Борисович, возмутил генерального даже не сам факт того, что операция у них не разложилась, а твое непосредственное участие в описанном безобразии. И я тоже не пойму: ты же вроде ищешь Промыслова, так при чем тут уноновцы?

– Ну, положим, я к этому имею весьма отдаленное отношение, – возразил Турецкий, – ни в каких задержаниях, допросах и прочем криминале лично не участвовал и идейным вдохновителем не был, обо всем вчера от Славки узнал, так что Кривенков нагло врет. Но это я тебе говорю, перед генеральным оправдываться не намерен, потому что Кривенков – просто вонючий козел, ему самому место на нарах, рядом с этим его Болтуновым и прочими уродами.

– Стоп! – прервал Меркулов. – Кончай демагогию разводить, доказательства его козлизма у тебя есть?

– Нет.

– Факты, по которым можно возбуждать против него уголовное дело, есть?

– Нет.

– Так какого черта ты тут Дон-Кихота разыгрываешь? Генеральный требует объяснений в письменном виде. Напишешь, отнесешь лично. Не участвовал, так и напиши.

– А может, я тебе отдам?

– Не может, – отрезал Костя и уже мягче добавил: – Он сегодня в десять отчаливает в Думу, попробуй успеть до этого времени.

– Разрешите исполнять? – поинтересовался Турецкий, по-своему истолковав последний Костин совет: если протянуть с рапортом, то вызова на ковер сегодня не будет, а возможно, не будет и вовсе.

– Исполняй, – позволил Меркулов. – И в следующий раз, я тебя умоляю, ставь меня в известность хотя бы о наиболее важных своих и грязновских начинаниях.

Турецкий сел писать рапорт и, памятуя, что лучшее средство защиты – нападение, начал с конкретных обвинений. В первую очередь написал про то, как уноновцы установили за ним (следователем Генпрокуратуры!), несанкционированное наружное наблюдение, что явно выходит за рамки их компетенции. Писал даже с удовольствием, к концу второй страницы (мелким почерком) добрался наконец до многих тысяч долларов, которые Кривенков вряд ли успел так быстро оприходовать, особенно если сам же половину и потратил. Потом перешел к героину.

«Даже в рамки самой крупномасштабной операции по выявлению дилерской сети наркоторговли с трудом вписывается регулярное снабжение героином наркоторговцев сотрудником УНОНа МВД…»

Эпистолярный пыл несколько угас. Турецкий перечитал написанное, подумал, что не совсем понятно, кто, кого и чем снабжал, но так даже лучше, генеральный сам додумает, как ему покажется более идеологически верным. Когда «важняк» уже окончательно застрял в канцелярских экзерсисах, появился мрачный Грязнов.

– Тебя тоже вздрючили? – поинтересовался Турецкий.

Грязнов молча выставил на стол бутылку коньяка, – значит, вздрючили. Турецкий посмотрел на часы и заторопился, было без двадцати десять. Генеральный, наверное, уже собирается. Хотелось бы столкнуться в дверях, когда ему некогда будет читать нотации и в то же время «важняк» как бы продемонстрирует подобающее рвение.

– Сейчас вернусь. – Турецкий дописал последнюю обличительную фразу и поскакал в приемную Генпрокурора, по дороге репетируя оскорбленную добродетель.

План почти удался: они действительно столкнулись в дверях, только отделаться от нравоучений «важняку» не удалось. Генеральный завел уже порядком заезженную пластинку о корректности, аккуратности и выдержанности как о необходимых качествах прокурорского работника, которые в Турецком, очевидно, атрофировались, о сущности межведомственной координации, о том, что все мы делаем общее дело и сила наша именно в коллективизме и сплоченности, а выскочки и авантюристы своим стремлением выбиться в герои, ценой попрания усилий других, будут безжалостно выдавливаться из сплоченных рядов мужественных борцов с преступностью.

Они уже дошли до машины, и генеральный даже уже влез внутрь, но все никак не мог остановить свою пламенную речь, которая в результате закончилась строжайшим распоряжением впредь все свои действия, могущие иметь хоть какие-то последствия, согласовывать лично с ним…

12

Грязнов успел нарезать лимон и сварить кофе. Турецкий закрыл кабинет на ключ изнутри, опустил жалюзи и достал из сейфа стаканы. Разлили граммов по пятьдесят.

– Чтоб они все сдохли! – предложил тост Грязнов.

– Жизнь – дерьмо, – поддержал Турецкий.

Выпили.

– Ты мне одно, Слава, скажи, как этот Кривенков успел так быстро сориентироваться?

– А у него, у мудака, все схвачено, за все заплачено. Они мне столько макулатуры прислали, если ее всю на туалетную бумагу переработать, лет пять можно пользовать. Пришлось эту сволочь, Болтунова то есть, выпустить.

– ?!

– Да-да. Потому как оказалось, что он прямо ум, честь и совесть нашей эпохи, и жизнью своей рисковал, и тысячи преступников готовился обезвредить, и миллионы долларов родине вернуть, и миллиарды жизней потенциальных и реальных наркоманов спасти. Ну а мы, понятно, козлы, все эти начинания на корню зарубили. – Грязнов налил еще по одной. – Управление собственной безопасности увяло сразу, а РУБОП – еще покочевряжился: оставьте нам, мол, этого героя хоть в свидетели. Не оставили. Преступники, говорят, теперь знают его истинное лицо и не остановятся в своей мести до момента его полного физического уничтожения. И потому наш мученик в экстренном порядке отправился в Таджикистан со спецзаданием. Маковые плантации охранять.

В дверь постучали: два громких удара, один тихий и снова два громких.

– Дениска, – определил Грязнов.

Турецкий нехотя пошел открывать.

– А чего это вы с утра пораньше? – удивился Денис, кивая на бутылку.

– Так надо, – отрезал Грязнов.

– Очередного кандидата в Промысловы нашел? – поинтересовался Турецкий.

– Не нашел, вот отчеты принес. – Денис выложил на стол толстую папку. – Тут расшифровки прослушивания телефонов клиники Сахнова, лаборатории Долговой, квартиры Вовика и прочая, прочая, прочая.

– Что-то стоящее?

– Нет, сплошная бытовуха.

– Тогда садись с нами, – предложил Грязнов.

Денис, вопреки обыкновению, легко согласился и даже не стал сетовать на жару и ее несовместимость с крепкими напитками, его, очевидно, тоже достало промысловское дело окончательно.

Выпили без тостов, каждый за свое.

В дверь снова постучали.

– Кого-то еще ждешь? – спросил Грязнов.

– У нас все дома, – ответил Турецкий, разливая. – Пусть катятся, у меня сегодня экстренный траурный выходной.

Но стук повторился.

– Сан Борисыч, – раздался из-за двери вкрадчивый тенорок Азарова, – откройте, это Азаров.

– Ну его на фиг, – посоветовал Грязнов, – поскребется, поскребется – и свалит.

– Да ладно, – Турецкий нехотя поднялся. – Решит еще, что у меня сердечный приступ, начнет дверь ломать. – Он приоткрыл дверь и, не впуская Азарова, предложил: – Давай, Алексей, в другой раз. Зайди попозже, а еще лучше завтра.

Но Азаров все-таки просочился.

– Я буквально на минуту. – Он оглядел присутствующих и заговорщически подмигнул. – Вы продолжайте, Сан Борисович, я тут с секретаршей Сахнова поговорил и, собственно, забежал посоветоваться насчет Долговой.

Грязнов достал из сейфа еще один стакан и, выдув из него пыль, налил коньяка.

– Будешь?

– Не откажусь. – Азаров подтащил к столу еще один стул и уселся, судя по всему, прочно и надолго.

Черт, надо было Славке сказать, чтобы особенно не разглагольствовал, подумал Турецкий. Азаров – лошадка темная, и кому он потом все услышанное побежит пересказывать, неизвестно. Хотя, может, и зря я на него телегу качу… Но Грязнов, судя по всему, и так уже высказал все, что накипело, и заводиться снова пока что не собирался.

Подняли стаканы, Турецкий подбирал тост попристойнее, без перехода на личности, но Азаров его опередил:

– Однажды человек, который кормил обезьян бананами, сказал: «Дорогие обезьяны! Бананов стало мало. Теперь я буду вам давать утром только три килограмма, а вечером четыре». Обезьяны пришли в ярость. «Ну, хорошо, хорошо! – согласился человек. – Я вам буду давать утром четыре, а вечером три». Обезьяны обрадовались. Так выпьем же за разумные компромиссы. – Он лихо махнул свою порцию и на выдохе потянулся за лимончиком.

– Это ты к чему? – подозрительно поинтересовался Грязнов и поставил стакан на стол.

– Это я по поводу сегодняшних выпадов в ваш адрес.

– И ты уже, значит, в курсе, – вздохнул Турецкий.

– Так все в курсе, генеральный же…

– Ты подожди, – прервал его Грязнов, – ты объясни, кто тут, по-твоему, обезьяны, а кто мы?

– Ну вы же сами и объяснили: человек – это мы, а обезьяны соответственно – они. – Он ткнул указательным пальцем в потолок, очевидно имея в виду генерального, кабинет которого располагался двумя этажами выше. – И в жизни всегда есть место не только подвигу, но и компромиссу. А без компромиссов порядок может превратиться в беспорядок, а то и вовсе в дезорганизацию.

– Много ты знаешь о дезорганизации, – хмыкнул Грязнов, но, в какой-то мере удовлетворенный толкованием тоста, все-таки выпил.

– Да, собственно, не слишком, – ответил Азаров, хотя ответа от него никто не требовал, и разлил по стаканам остатки коньяка, без согласования с оставшимися принимая на себя роль тамады. – Я тут книжку одну читал, «Принципы жизни» называется, или «книга для героев».

– Чего-чего?! – переспросил Грязнов.

– «Книга для героев», – с готовностью повторил Азаров.

– А-а-а, – протянул Грязнов, Денис тихо прыснул в кулак, а Турецкий снисходительно посмотрел на коллегу: и это «важняк», детский сад, ей-богу.

А Азаров увлеченно продолжал:

– Так вот в этой книжке очень популярно все объясняется. Если каждая вещь находится на своем месте, каждый человек там, где должен быть, и делает то, что должен делать, – это порядок. Если порядок нарушается, то, как правило, можно сказать, кто нарушитель и что именно он нарушил, – это беспорядок. А если порядок нарушен, но нельзя сказать, кто именно виноват и что он нарушил, – это дезорганизация.

– А если знаешь, кто виноват, а дотянуться до него – руки коротки, это как в твоей книжке называется? – справился Грязнов.

– Сейчас дойдем и до этого, – пообещал Азаров. – Дезорганизация гораздо страшнее беспорядка. При ней страшно соблюдать порядок. И нестрашно его нарушать. Когда трус отступает один, он производит беспорядок. Когда храбрый наступает один, он производит дезорганизацию. Храбрый не должен наступать один, а трус не должен отступать один. Один воин, например, подбежал к вражеским позициям, отрубил две головы и с ними вернулся. Но полководец распорядился и ему тоже отрубить голову. Поскольку приказа о наступлении не было. Нельзя поддерживать дисциплину, если храбрый будет наступать без приказа. Или сидят, к примеру, в окопе солдаты, ждут начала сражения. Храбрый поднялся и, не дожидаясь приказа, отправился в наступление. За ним другой, третий и все подразделение. Остался в окопе только трус. Он один дисциплинирован и ждет приказа. Но приказа нет, поскольку все уже и так ушли. Как поступить с трусом? Наградить за дисциплинированность или наказать за трусость? Путь от дезорганизации к порядку лежит через беспорядок. Сперва надо превратить дезорганизацию в беспорядок. Затем наказать виновного в этом новом беспорядке. Вернуть картину мира, когда страшно нарушать порядок и не страшно не нарушать. Еще один пример: войско панически мечется во внезапном окружении. Никто не слушает командиров. Влетает полководец на лихом коне и кричит: «Вот он – провокатор! Стой, сволочь!» И рубит пополам первого попавшегося. Все успокаиваются. Восстанавливается дисциплина и боеспособность. И в данной ситуации не важно, что найден не истинный виновник, а правдоподобный на данный момент. Важно, что все у нас получится, за что и предлагаю выпить. – Азаров снова лихо опрокинул стакан и тут же заторопился: – Извините, я должен бежать, важная встреча.

– А ты, собственно, зачем приходил? – опомнился Турецкий.

– Забыл совсем, – Азаров хлопнул себя по лбу. – Я поговорил с секретаршей Сахнова, как вы мне и советовали. Я так понял, что она ему была не просто секретаршей, в том смысле что у них были гораздо более близкие отношения. Естественно, тот, кто пришел на смену Сахнову, привел свои собственные кадры, а от нее избавился. Она на него тут же обиделась и утверждает, что он карьерист, способный спокойно шагать по костям коллег к намеченной великой цели. Дескать, это именно он, а никак не Сахнов имеет дела с наркоторговцами и это он заказал Сахнова, чтобы занять его кресло и чтобы он ему не мешал. Доказательств у нее никаких, разумеется, нет, и вообще, я очень сомневаюсь в том, что она психически здорова. По крайней мере, наша с ней беседа сплошь состояла из истерик и валерьяновых возлияний. А посоветоваться я хотел вот о чем: как вы полагаете, эта фифа Долгова, она действительно ничего, кроме своей науки, не видит и не знает или сознательно нас запутывает?

Турецкий обсуждать этот вопрос откровенно не хотел, он вообще пожалел, что сдал Азарову секретаршу, но хоть в дальнейшем лучше обойтись своими силами. Потому он изобразил крайнюю степень усталости, помноженную на легкое опьянение, и предложил:

– Давай все-таки завтра об этом, ладно?

Азаров легко согласился и убежал.

– А зачем этот Цицерон на самом деле приходил? – задумчиво спросил Грязнов.

– Не понравился?

– Не знаю. Слишком шустрый и слишком молодой.

– Перестань, нормальный парень. Да ты сам небось такой же был.

– Потому и не понравился. А коньяку сколько выжрал, ты видел?! И спасибо не сказал.

– Может, ему генеральный поручил ненавязчиво провести со мной воспитательную работу. – Турецкий сквозь опустевшую бутылку посмотрел на товарищей и был вынужден констатировать, что пришла, видимо, очередь неизменных двух третей «Юбилейного».

Телефонный звонок остановил его на полдороге к сейфу.

– Турецкий! – недовольно рявкнул он в трубку и тут же осекся, сообразив, что на том конце провода не кто иной, как… Старухина.

– Александр Борисович, вы, помнится, выражали желание продолжить нашу беседу о наркомании в другое время и в другом месте?

– Вы… – он сорвался на фальцет, поперхнулся от волнения, откашлялся. – Выражал.

– Есть повод. Подъезжайте к моему офису через час, хорошо?

– Буду. – Турецкий осторожно положил трубку. – Все, мужики, вы тут, если есть желание, продолжайте, а у меня что-то вроде… рандеву.

– Старухина? – изумился Грязнов.

– Она.