Текст книги "Цена жизни – смерть"

21

Бомж с простой русской фамилией Ровенглод, которого привели для разговора с Турецким, как выяснилось, пять лет назад приехал в Москву из Кузбасса искать правду. Работал он в шахте, жил в шахтном поселке, а когда его уволили по сокращению штатов, остался у разбитого корыта – ни пенсии, ни другой работы. Поехал с жалобой прямо в Кремль, а чего мелочиться! Приехал, но ни к какому начальству, конечно, не попал, деньги на вокзале сперли, ночевать негде, обратно ехать не на что, прибился к бомжам, а там и вовсе передумал домой возвращаться, – оказалось, в столице не хуже. Поскольку сейчас везде хреново.

– Я, гражданин следователь, все рассказал, – Ровенглод преданно и испуганно смотрел на Турецкого, очевидно принимая его за большого милицейского начальника, – не убивал я вашего милиционера, Христом Богом клянусь, не убивал. Хотите, могу на Библии присягнуть или на Конституции, я же верующий…

– Все, – остановил его Турецкий. – Расслабьтесь, мы вам верим, вы никого не убивали, и вообще, никто никого не убивал. Бронежилет вам дал человек по имени Олег. А как, кстати, его фамилия?

– Не знаю, – бомж снова чего-то испугался, – я же, это, не спрашивал, а он сам, это, не говорил. Мы знаете как под землей, мы без фамилий, без национальностей.

– Там у вас, наверно, прохладно? – совершенно мирно поинтересовался Турецкий. – А зимой как?

– Да жить можно, гражданин следователь, с одной стороны, конечно, это, пыль, грязь, сырость, крысы, воняет опять же, но если место хорошее выбрать, то и тепло, и сухо, водопровод, электричество, метро опять же под боком. – Бомж, видя, что допроса с пристрастием не будет, что, собственно, уже все позади и, кроме штрафа или небольшой отсидки за бродяжничество, ничего ему не светит, наконец успокоился. – А сейчас да, сейчас, это, прохладно.

Турецкий протянул бомжу пачку «Кэмела».

– А что, Говорову совсем плохо?

– Хуже некуда, – вздохнул Ровенглод и тут же спохватился: – Какому Говорову, кто это – Говоров?

– Да бросьте вы ваньку валять. Олег Говоров, который отдал вам для продажи свой бронежилет. Или вы его сперли. Мне срочно нужно с Говоровым поговорить, поэтому не тяните резину и расскажите, насколько серьезно он ранен и как я могу до него добраться.

Бомж соображал довольно долго.

– Простите, гражданин следователь, а вы из какого ведомства? – наконец робко выдавил он.

– Из Генеральной прокуратуры. Но это не имеет значения, считайте, что я Олегу друг и хочу ему помочь.

– А этот товарищ, – Ровенглод кивнул в сторону помалкивавшего в уголке Грязнова, – из милиции?

– Начальник МУРа, – отрекомендовал «товарища» Турецкий. – А вам что, Говоров позволил только с конкретными ведомствами разговаривать?

– А вы точно ему, это, друг?

– Мне на Библии поклясться или на Конституции?

– Он сказал, если вдруг из ФСБ кто-то про него что-то будет спрашивать, то одно слово, это, вылетит – и весь наш лагерь-городок придут-спалят или выход бетоном зальют, чтобы мы там заживо поумирали, как, это, жрецы фараонов в пирамидах.

– То есть он совсем больной?

– Ага.

Еще бы, трудно представить, что Говоров в нормальном, здоровом состоянии станет распространяться о том, кто его ищет, или позволит продать бронежилет.

– Как мне до него добраться? – спросил Турецкий.

– А никак, – ответил бомж, – вы один его ни за что не найдете. Проводник нужен.

– Ну вот вы нас и проводите.

– Кого это – нас? – насторожился Ровенглот. – Я милицию не поведу, они там заблукают, а мне отвечать.

– Не милицию, только меня и вот товарища, – объяснил Турецкий.

Грязнов посмотрел на него как на идиота и красноречивым жестом выразил свое острое нежелание пускаться в подобную авантюру.

– Ладно, вас проведу, только ночью. Ночью оно, это, безопаснее, там же метро, а напряжение только ночью и отключают.

– На кой черт тебе это нужно?! – возмутился Грязнов, когда Ровенглода увели. – Делать нечего? В диггеров решил поиграть?

– В сталкеров, – огрызнулся Турецкий. – Не хочешь, не ходи. Хотя только так ты можешь искупить прокол со Старухиной.

22

Грязнов все же пошел – не бросать же друга в трудную минуту. Тем более если журналист действительно подтвердит, что бронежилет его, то это положит конец дурацким и бесплодным поискам. А значит, вывод: польза всему ведомству и его МУРу – в частности.

Было около трех часов ночи, шли они уже больше часа, и если первые пятнадцать минут еще были слышны какие-то звуки с поверхности, то потом уже ни черта. Вязкая, липкая тишина висела, лежала, слоилась вокруг. И даже живой, веселый треп Ровенглода не рассеивал мрачного настроения сыщиков.

Грязнова одолевали мысли о секретных подземных объектах типа резервных командных пунктов ПВО и в свете этого – об автоматических самонаводящихся пулеметах, минах, электронных ловушках и прочих приятных сюрпризах, которые могут ждать их на пути. Надежда была лишь на то, что Ровенглод не Сусанин, да еще можно было предположить, что все давно заржавело и утратило боеспособность.

А Турецкий старался не думать о десятках метров земли над головой, на которой еще стоят дома, лежат дороги и ездят машины. Как-то в метро это в голову не приходит, возможно потому, что там светло и потолки такие высокие и мощные.

Собственно, в загадочный мир подземелий они проникли без препятствий: через подвал обыкновенного старого дома в районе Красных ворот. Через железную дверь с нарисованной на ней молнией и давно стершейся надписью «Не влезай, убьет», открыв имевшимся у бомжа ключом обычный навесной амбарный замок. Дальше – в тоннель, где гулял сквозняк и что-то шевелилось вдоль стен, потом в какое-то подобие шахтного штрека с довольно длинной вертикальной железной лестницей.

Проведший всю свою сознательную жизнь в горной промышленности, бомж спокойно топал впереди, освещая дорогу и не переставая трепаться:

– Тут в старых переходах главная проблема – старая крепь, ставили где, это, еще до войны, а где и до революции, наверно, где-то и совсем сгнила и рассыпалась, потому если столбы видите, не опирайтесь, лучше вообще их, это, не трогать. Обрушиться может от самой малости, – скажем, поезд в отдалении протарахтит. Опять же под ноги надо смотреть, у вас вон на улицах дома проваливаются, а тут чего уж говорить – бывают такие дырищи, особенно где вода подтекает. Опять же речки подземные, ключи, родники, – бывает, в такое болото забредешь. А когда снег тает или дожди сильные, тут воды по колено. А сколько народу по глупости пропадало: за ржавую трубу схватишься, а она под током – крыс тут много, изоляцию на кабелях погрызли, вот и бывает. А еще…

– Кончай пугать, – попросил Грязнов, – лучше веселое что-нибудь расскажи. Жизнеутверждающее. Например, что будет, если, пока мы тут гуляем, тот замок кто-нибудь возьмет и обратно закроет?

– Да разве выходов мало! Это я вас самым наилегчайшим путем веду, а выйти-то можно и по-другому. Кстати, почитай, уже пришли.

И действительно, коридор, по которому они двигались, несколько расширился и вдалеке замаячили дрожащие огоньки.

– Это вот и есть наш тупичок, – с некоторой гордостью сообщил Ровенглод, хотя гордиться тут было явно нечем: в квадратном помещении метров двадцать на двадцать на каких-то отвратительных тюфяках и матрасах сидело, лежало, храпело человек десять неопределенного возраста и пола.

Пахло плесенью и мочой. Кто-то из угла натурально заржал, и смысл ржания сводился к тому, что водка уже кончилась и Ровенглод опоздал.

Говоров относительно неплохо устроился: он лежал на надувном матрасе, укутанный в спальник. Хотя температура здесь была градусов двадцать, его бил озноб, а лицо блестело от пота, он не спал – бессмысленно вращал глазами, не совсем соображая, кто перед ним и что происходит. Турецкий с Грязновым осторожно приподняли его и влили в глотку стакан предусмотрительно захваченного коньяка. Потом при свете фонаря осмотрели рану. Рана была нетяжелая – его действительно полоснули ножом по ребрам, неглубоко, и, если бы ее сразу обработать и перевязать, зажило бы через пару дней. Но от грязи порез загноился.

– Александр? – вдруг узнал Турецкого Говоров. Коньяк сделал-таки свое благородное дело: журналист почти пришел в себя, хотя его продолжало лихорадить. – Саша, я набрел на такое!

– Тебе в больницу нужно, – сказал Турецкий. – Мы сейчас поможем тебе встать и потихоньку пойдем на поверхность – глядишь, к утру и дойдем.

Говоров энергично замотал головой:

– Мне на поверхность нельзя, они меня уже вычислили. Я не самоубийца, сам в петлю не полезу.

– Кто вычислил?

– ФСБ.

– Они тебя подрезали?

– Нет, шпана. Здешние беспризорники. Но я уже в норме. Теперь все будет нормально.

– Ты мне отдашь материалы по Кривенкову? – спросил Турецкий.

– Кривенков – это туфта, его скоро и без нас кончат. На улицах появился синтетический героин. Действие у него такое же, как и у обычного, но привыкание наступает еще быстрее. Его производят в секретных лабораториях ФСБ, и эти лаборатории находятся где-то здесь, под землей.

У Турецкого глаза полезли на лоб. Он молча посмотрел на своего приятеля. Грязнов только покрутил пальцем у виска: что, мол, с него взять, с журналюги подрезанного.

Выходить на поверхность журналюга так и не согласился. В самой категорической форме. Оставив ему запас пенициллина, зеленки и одноразовых шприцев, сыщики потопали обратно. Уставший от долгой ходьбы и предвкушающий неприятное возвращение в камеру, Ровенглод шел молча, отчего обратная дорога показалась намного длиннее.

Остаток ночи Грязнов с Турецким провели в обществе бутылки коньяка и, несмотря на то что все закончилось благополучно, торжественно поклялись впредь в подобные авантюры не пускаться.

Как выяснилось наутро, бронежилет Говорову подарили сами же омоновцы года три назад, когда он в поисках горячего материала участвовал в операции по освобождению заложника. На кладбище Турецкого приглашал действительно он, собираясь передать материалы об уноновцах, а не пришел потому, что его в очередной раз кто-то выследил и кто-то об этом предупредил. Материалы его, по сути, ничего нового не содержали, их и без его наводки добыли орлы Грязнова, правда, Говоров кроме Болтунова вычислил еще троих его коллег, но сейчас это не имело значения. Грустно, но факт. Ведь чем больше народу задействовано в афере, тем лучше это вписывается в версию Кривенкова о крупномасштабной операции.

Дома Турецкого на автоответчике ожидало сообщение от Кривого. С суетой и проблемами последних часов Турецкий даже не сразу сообразил, кто это. Но в конце концов вспомнил, утром перезвонил и услышал следующее:

– Не знаю, порадую вас или нет, Александр Борисович, но пока что все остается так, как мы с вами и прикидывали на глазок. Ни в Интернете, ни в других сетях эти стихи не найдены. Что касается остальных стихов, их автор не является автором прозаического текста дневников, образцы которого вы мне представили. Я провел лингвистический анализ и…

– Вы уверены? – перебил Турецкий.

– На девяносто девять процентов, – заявил Кривой. – Не говоря уже о том, что дневник женский, а стихи, как следует из моего небольшого исследования, писал мужчина. Это пока что единственное, о чем можно говорить с определенностью. Можно, конечно, порассуждать о том, что стихи похожи на Есенина, есть некоторые интонации, но не более того. Наиболее известные есенинские единомышленники и последователи, такие, как Клюев и Рубцов, уже отпали. Но вы же понимаете, у Есенина была масса эпигонов, так что… Официальное заключение я уже направил вам в прокуратуру. Кстати, у меня снова проблемы с оружием. «Английский истребитель-бомбардировщик стратегического назначения…»

Вот зараза, в который уже раз подумал Турецкий, что ж тетрадочка такая тоненькая-то оказалась…

23

Турецкий допивал четвертую чашку кофе и рисовал картинки.

Пирамиды и кубики в треугольных и квадратных рамках, а вокруг облака, а может, не облака, а волны. Специалист бы из этого рассеянно-сюровского художества извлек массу интересного о сложной внутренней сущности следователя Генпрокуратуры, о его многогранном внутреннем мире и даже о довлеющих в данный конкретный момент на него обстоятельствах. Например, замкнутые кривые линии, похожие на облака, говорят, что нарисовавший их легко приспосабливается к новой обстановке, новому партнеру. Кривые поверхности – одна в другой – раскрывают личность, чувствительную к нуждам других. Многоугольники, квадраты, треугольники рисуют обладатели логического мышления, хорошо организованные люди, их способность критически оценить ситуацию и идеально ее разрешить. Пирамиды, кубы и шары говорят, что их автор способен учитывать несколько вариантов при принятии решений. Таким людям хорошо удается работа, требующая конкретизации абстрактной идеи.

А хорошо организованная личность, обладающая стройным логическим мышлением и чувствительная к нуждам других, в данный момент, попивая кофе, занималась конкретизацией абстрактной идеи отпуска.

Отпущенная на поиски Жеки неделя давно кончилась, но ни Жеки, ни даже следов Жеки не обнаружено. Отпуск, похоже, накрылся медным тазом. По крайней мере, моря Турецкому этим летом не видать как собственных ушей. И даже относительно вольготная холостяцкая жизнь заканчивается – завтра возвращаются Ирина с Нинкой.

Надо бы устроить дома генеральную уборку, хотя бы вынести, что ли, гору пустых бутылок, и, кроме того, надо бы наконец решиться и сдать кровь на этот чертов СПИД. В смысле на его отсутствие.

В кабинет заглянул Меркулов:

– Похвастаешь чем-нибудь?

Турецкий скептически поглядел на свои художества и, скомкав, забросил в корзину.

– Могу только поплакаться.

– Давай, – Меркулов уселся на стол, – извини, я сегодня без жилетки, жарко очень.

– Хреново все, Костя, – вздохнул Турецкий, отвалившись в кресле, – и пока никаких перспектив.

– А именно? – вежливо поинтересовался Меркулов и налил себе кофе.

– Всех Жекиных знакомых и незнакомых мы проверили, вероятные места его появления прочесали, по собственной воле или по глупости он нигде не затерялся. – Турецкий взялся вдруг с жаром объяснять, в надежде, что вот сейчас Константин Дмитрич выслушает, тут же поймет он состояние его души и скажет: пиши рапорт, отдохнешь пару недель, ничего с нашим Жекой за две недели не станется. И за месяц тоже. Только Костя ничего такого не сказал.

– Подожди-подожди, а письмо, которое Промыслову пришло?

– Записку писал не Жека, адрес на конверте тоже – не он, – резюмировал Турецкий. – Графологи это установили однозначно. Кстати, почерк подделан очень искусно, то есть либо у писавшего был образец, либо он хорошо знал Жеку – и записка, и адрес написаны одной рукой.

– И как ты это расцениваешь?

– А никак. Версии можно плодить до бесконечности. Может, его давно уже угрохали, но папа Промыслов им еще нужен, вот они и поддерживают в нем уверенность, что Жека вот-вот вернется под родительский кров. Может, кто-то из его друзей что-то прознал, но не захотел светиться, а с другой стороны, хотел просто успокоить Жекиных родителей.

– Что, действительно может такое быть? – с сомнением протянул Меркулов.

– Сомневаюсь, – сознался Турецкий. – А может, это вообще кто-то посторонний, к похищению не имеющий отношения, хочет использовать ситуацию в своих личных корыстных целях. Да мало ли что еще может быть.

– Хотелось бы знать, какой же версии ты сам отдаешь предпочтение.

– А никакой. Сейчас пытаюсь собрать образцы почерка у всех, кто фигурировал в деле. Может, почерковеды из ЭКУ отыщут нашего доброжелателя. Только кто сказал, что мы с этим человеком уже сталкивались? Он как бы и не в курсе того, что Промыслов-старший давно уже обратился в милицию, и просит его этого не делать. А теперь вопрос: он действительно не в курсе или просто запутывает следы?

– Погоди-погоди, а как с анализом почерка? Неужели ничего нельзя вычислить? Ну там психологический портрет по завитушкам и хвостикам…

– Работаем. Завтра-послезавтра обещали. Ты мне вот что посоветуй, Константин Дмитрич, рассказать вице-премьеру про то, что письмо на волю писал не его Жека, или не рассказывать?

– Знаешь, давай пока все же промолчим. Неизвестно, как Промыслов себя поведет.

– А может, дать по телику объявление: помогите найти человека. Промыслов Жека, тридцати двух лет от роду, ушел из дома и не вернулся двадцатого июня, ну и так далее. Собачек вон и то находят, видел же и его кто-нибудь где-нибудь, в конце концов!

– Расписываешься в собственном бессилии?

– Нет, просто в отпуск хочу, – сознался Турецкий. – Ну не обязательно же упирать, что это сын вице-премьера, мало ли на свете Промысловых.

– Хватит под дурачка косить. А то не понимаешь, что скрыть такое родство невозможно. Мы же захлебнемся в звонках: кому не захочется сделать личное одолжение вице-премьеру.

– Да все я понимаю, только толку от моего понимания пока ноль…

Помолчали.

– Сан Борисыч, Константин Дмитрич, у нас очередное ЧП, – влетел в кабинет запыхавшийся Азаров. – Исчезла Божена Долгова.

– То есть как это исчезла? – не понял Меркулов. – Сбежала? Или ее похитили? Выражайся яснее, пожалуйста.

– Если бы я сам знал! Я как раз опрашивал кое-кого в НИИ, зашел и в ее лабораторию…

– Ну и? – не выдержал Турецкий. – Давай без драматических пауз!

– В лаборатории наблюдается легкое беспокойство среди сотрудников, непонятная нервозность, никто не работает, все кучкуются по углам, о чем-то переговариваются. Короче, Долгова не явилась на работу, чего с ней не случалось никогда, не позвонила, не предупредила.

– Ну и что с того? – удивился Меркулов.

– О том, что она могла заболеть, улететь на похороны бабушки или на свадьбу друга, никто даже и не подумал. Во-первых, для нее ничего, кроме работы, не существовало, и если бы вдруг ей понадобилось отлучиться, она бы забросала всех поручениями, назначила кого-то вместо себя, ну и так далее, а во-вторых, после всех этих убийств они там просто с ума посходили. Звонили непрерывно ей домой, там никто не берет трубку. Собирались уже отряжать делегацию на разведку. Я поехал вместо делегации. – Азаров снова выдержал эффектную паузу. – Дома ее тоже нет.

– Ну а дальше?

– Дальше – явные свидетельства того, что она в спешке собрала самое необходимое и отчалила в неизвестном направлении.

– Добровольно? – уточнил Меркулов.

– Откуда я знаю, – пожал плечами Азаров. – Возможно, ее похитили, а отсутствие зубной щетки и вешалки на кровати – только умелая инсценировка. Однако если она все же уехала сама, то соврешенно непонятно, что же ее так напугало и где она теперь может быть.

– А чего ты, собственно, паникуешь? – спросил Турецкий. – Мало ли что могло взбрести ей в голову, женщины – народ непредсказуемый. Может, познакомилась с принцем, гением, настоящим полковником, мужчиной своей мечты и махнула с ним к морю. А потом при первой же возможности позвонит начальству и оформит отпуск.

– Вы что это, серьезно? – недоверчиво переспросил Азаров. – Думаете, я фантазирую?

– Вполне, не забивай голову.

Азаров растерянно пошагал к выходу:

– Я все же попробую ее поискать.

– Держи меня в курсе, – попросил Меркулов и недоумевающе уставился на Турецкого, когда Азаров вышел. – Ты это правда серьезно?

– Ты меня за идиота держишь?! Просто наш молодой «важняк», Константин Дмитрич, меня активно раздражает.

– Это хороший признак, – удовлетворенно сказал Меркулов. – Все, кто тебя раздражает, рано или поздно оказываются хорошими работниками.

– Скорее поздно, – пробурчал Турецкий. – Он набрал номер Дениса: – Дениска, по Долговой у тебя что-нибудь есть? Понял. Дуй сюда немедленно.

– Что там?

– В два часа ночи в лабораторию был звонок с угрозами, – торжествующе сообщил Турецкий. – Вот сейчас Денис приедет и все объяснит.

– Ты не слишком-то радуйся. Все-таки пока не человек нашелся, а еще один потерялся. И вообще, ты мне лучше объясни насчет Азарова, – попросил Меркулов.

– Долгова у нас – ключевая фигура, она одновременно завязана и на Промыслова, и на Сахнова, и на убиенных ее сотрудников. И, несмотря на то что пока она не выражала особого желания с нами сотрудничать, я хочу добраться до нее первым. Может, сейчас она наконец заговорит… А твой Азаров – тот еще жук, – «объяснил» Турецкий. – Как развивается, кстати, история с Добропольским?

– Практически исчерпана. Азаров задержанного «быка» выпустил. Пистолет у него оказался полуигрушечный – пневматический.

– Не может быть! – изумился Турецкий. – Я же сам видел пушку!

– Хм. Там же вроде темно было! В общем, за что купил, за то продал, так в деле записано. Короче, пистолет вернули владельцу. Владелец ранее не судимый. Добропольский заявил, что он строитель, делал у него в квартире ремонт, возникли разногласия по вопросу оплаты, но теперь они улажены, и претензий к задержанному он не имеет.

– А Азаров? – быстро спросил Турецкий.

Азаров утверждает, что все это, разумеется, полнейшая лабуда и вроде бы органы МВД взяли обоих в оперативную разработку. После чего последуют выводы.

Еще бы, лабуда, подумал Турецкий. Ведь в телефонном разговоре «бык» недвусмысленно намекал на то, что может устроить Добропольскому такую же автокатастрофу, как Сахнову. Но про не санкционированное судебными органами прослушивание лучше не заикаться.

– Короче, – сказал Турецкий, – с Азаровым лучше перебдеть, чем недобдеть. И вообще, если я вдруг Долгову найду, давай ты сам с ней первым поговоришь?

– Зачем это? – удивился Меркулов. – Это же твое дело. Или беспокоишься, как бы я совсем не захирел на канцелярской должности?

– Нет, просто она, похоже, никому не верит, а тут – все-таки заместитель Генерального прокурора России по следствию. К тому же у тебя ведь такое честное, порядочное лицо. Разве Долгова сможет в тебе заподозрить тайного агента мирового наркобизнеса?