Текст книги "Цена жизни – смерть"

4

Кривой с порога заявил торжествующе:

– У меня сюрприз, я знаю имя вашего поэта!

– Ладно уж, погодите, – проворчал Турецкий, предвкушая маленькую победу. – Слишком долго вы возились. Мы, знаете, и сами не лаптем щи хлебаем. Сейчас я и сам угадаю. Это Пастернак, верно?

Кривой тут же округлил глаза и отрицательно помотал головой.

– А кто ж тогда? – удивился Турецкий.

– Да с чего вы взяли, что Пастернак? – еще больше удивился Кривой.

– Ну вот. – Турецкий достал из папки еще один лист. – Тут еще есть несколько строф, я вам сразу не показал. Якобы Пастернака, по крайней мере, автор дневника ссылается на него. Проверьте-ка, пожалуйста.

– Проще пареной репы. – Кривой бегло просмотрел. – Безусловно Пастернак. Это что-то из военных стихов.

– Я бы хотел, чтобы вы все-таки тщательно сравнили, так сказать, с первоисточником.

– Ну ладно, – сказал Кривой и достал из портфеля… томик Пастернака. – Вот, сами смотрите. Три строфы Пастернака полностью соответствуют оригиналу, хотя и выдернуты из общего контекста – стихотворения «Смерть сапера», написанного в декабре сорок третьего года.

Турецкий глянул и убедился.

– Но остальные стихи, – продолжил Кривой, – не имеют к нему ни малейшего отношения. Их автор – Ожуг.

– Как? – Это что-то вроде бы напоминало… Или нет?

– О-жуг.

– Ожуг?! – Турецкий хлопнул себя по лбу, так что мозги зазвенели. Ведь так же звали ее пса, ньюфаундленда – именно Ожуг!

– Ян Болеслав Ожуг, – уточнил Кривой, достал свое заключение и придавил его сверху небольшой книжечкой упомянутого автора. – Отличный польский поэт. Полагаю, знание его стихов делает честь вашим государственным преступникам.

– Польский?!

– Ну да, а что такого. – Кривой заметил, что Турецкий разнервничался. – Я кого-то не того для вас нашел?

– Да нет, все отлично. – На самом деле все было на редкость отвратительно.

– Так что поляк вам попался. Собственно, потому и были проблемы, что мы имели дело с переводами. Ожуг – довольно крупная величина в польской поэзии, и, если б вы сразу сказали, что стихи переводные, можно было бы этот орешек гораздо быстрее раскусить.

– А что же вы мне там говорили про сходство с Есениным? – растерянно спросил Турецкий.

– Эти аллюзии были неслучайны. Есенин – давняя литературная привязанность Ожуга. И вообще, он тоже такой же полудеревенский, этнографический, как бы это сказать, экологичный, вот… О! – подпрыгнул Кривой. – Это же отличная мысль. Есенин – певец экологии! Можно смело Гринпис окучивать в таком направлении.

5

«…ДСДД встретил меня с распростертыми объятиями, снова агитировал за большой откровенный разговор, сетовал, что у нас не сложились отношения со времен моего детства и т. д., и т. п. Большой разговор он так и не решился начать, отвел меня к сараю, где хранились наши семейные реликвии, а сам пошел в дом, – видимо, собираться с духом.

Сарай был сухой, чистый и мог носить почетное звание нашего семейного музея. На полке возле входа лежал шлем, который отец когда-то надевал на Ожуга, пытаясь сделать из него водолаза-профи, и который Ожугу не подошел. Я повертела шлем в руках, и на меня нахлынуло… Вспомнила про Деда, потом про родителей и расплакалась, как трехлетняя девочка. Не знаю, сколько я рыдала, хорошо, что ДСДД не было рядом, не хотелось, чтобы кто-нибудь в этот момент меня видел. Пожалуй, он догадывался, что со мной может случиться истерика, и специально оставил меня одну. Я кое-как успокоилась, вытащила снаряжение во двор, проверила, все ли исправно, упаковала, в общем, провозилась часа четыре.

ДСДД показался во дворе один раз в самый разгар трудового процесса, спросил, не нужна ли помощь, но руки у него еще побаливали, он сам мне признался накануне по телефону, поэтому я ответила, что замечательно справлюсь сама.

Наконец, умаявшись как следует (таскать с места на место аквалангистское снаряжение работа вообще-то для здорового мужика), я зашла в дом.

ДСДД налил по чекушке за упокой души Папы, Мамы и Деда. Чекушка у него была полновесная – сто двадцать пять граммов, как полагается, и меня натощак после изрядной физической нагрузки сразу повело. ДСДД налил себе еще чекушку – за здоровье и, не теряя времени, достиг примерно той же кондиции, что и я.

– Надо было нам много лет назад распить с тобой по маленькой – за устранение недопонимания, – сказал он, смахивая слезу.

– Надо было, – согласилась я.

– Расскажи-ка ты сперва, как родители погибли.

ДСДД налил еще по полчекушки. Я больше не хотела, но он меня уговорил. Я коротко рассказала ему про тот кошмарный Новый год, про неповоротливость следствия и про то, как, не выдержав, сбежала из Москвы на Байкал и теперь совершенно об этом не жалею.

– Ты думаешь… ты думаешь, это было как-то связано с гибелью Деда?

Я не знала, что ответить. Я отчетливо помнила все детали, связанные с событиями лета восьмидесятого года, и у меня были некоторые смутные подозрения. Но я никогда не говорила на эту тему ни с Отцом, ни с Мамой, ни тем более с Бабушкой, и они сами никогда не обсуждали ее между собой, во всяком случае при мне. И почти наверняка в мое отсутствие – в нашей семье это было табу.

– Ты знаешь, кто был его старый знакомый, с которым Дед встречался перед смертью, – спросил он, не дождавшись ответа.

Я рассказала ему про открытие, сделанное мной на похоронах отца БГП-2.

– Точно, – подтвердил ДСДД, – это он. Они враждовали с незапамятных времен.

ДСДД рассказал, что СДД – тоже был нашим коллегой, биохимиком. Они с Дедом познакомились после войны, работали над одной проблемой, но Дед в цивильном НИИ, а СДД – под патронатом товарища Берии. СДД настрочил на Деда донос, и того арестовали, но ему невероятно повезло – выпустили буквально через неделю. Как, почему – покрыто мраком, а донос Дед видел своими глазами – следователь демонстрировал, он тоже не мог себе представить, что Деда придется освободить.

Потом ДСДД повел меня в кладовку и показал охотничье ружье Деда. Я помнила, что отец однажды, как раз в восьмидесятом году, брал его с собой в Москву. Но не помню, чтобы оно хранилось у нас дома. Впрочем, оружие всегда лежало в сейфе, и я им не очень-то интересовалась. Но когда тем летом приходили гэбэшники, отец показывал им московское ружье Деда – это я помнила совершенно точно.

– Отец отправлял его тогда в Москву вместе с оборудованием, – сказала я, – а на следующий год оно снова оказалось здесь.

– Надо же, все знаешь! Ты же тогда совсем девчонкой была! – удивился ДСДД. – Отец его мне потом контейнером назад прислал, разобранным, вперемешку со всяким железным хламом, для конспирации. Потом ко мне приходил деятель из «конторы», вместе с участковым, интересовался.

И тут, очевидно от выпитой водки, в голове у меня вдруг сама собой сложилась последовательность «роковых» событий. Стройная и логичная, с четкими причинно-следственными связями.

Выходит, всему виной «байкальский эликсир»?! Из-за него погибли мои родные, из-за него погибли родные БГП-2…

СДД и его шефы хотели получить формулу. Ради этого был написан донос, ради этого арестовали Деда. Но что-то у них не сложилось, и Деда освободили, а может, освободили специально, чтобы чувствовал, что обязан по гроб жизни, чтобы знал, кому обязан.

И СДД пришел получить должок, а Дед послал его подальше и, возможно, даже сказал, что все про них понял. И тогда они убили Деда. Подкрались к нему под водой, перерезали шланг, дождались, пока Дед захлебнется, потом порвали страховочный трос и отбуксировали тело подальше, чтобы мы не сразу нашли.

Но Отец-то тоже все понял!

Понял, что случайно так не бывает – даже если допустить, что шланг (кстати, новый и тщательно проверенный) вдруг (шанс: один на миллион) лопнул сам собой, допустить, что трос, совершенно надежный и рассчитанный на нагрузку полторы тонны, невероятным образом перетерся о камни, которых там не было и в помине… если предположить весь этот бред, то почему же наконец Дед, прекрасный пловец, между прочим, не вынырнул и даже не выпустил загубник, когда почувствовал, что вместо воздуха в рот льется вода?!

А кто за всем этим стоит, Отцу тоже было ясно как день.

И тогда, не дожидаясь, пока к ним с мамой не придут и не предложат сотрудничество, туманно-прозрачно намекая на судьбу Деда, Отец… просто взял ружье и пристрелил СДД как бешеную собаку.

Боже мой, Отец убил его. Это он сделал собственными руками, мой Отец…

Потом сценарий повторился, только с небольшими вариациями. И конечно, никакие не грабители устроили бойню в нашей квартире. И совершенно не случайно они унесли отцовский гавкающий «дипломат» с байкальскими дневниками. А скорее всего, остальное барахло как раз и прихватили, чтобы запутать следы…

Господи… Как там было у Пастернака?

 
Мы время по часам заметили
И кверху поползли по склону.
Вот и обрыв. Мы без свидетелей
У края вражьей обороны…
 
 
Он наших мыслей не подслушивал
И не заглядывал нам в душу.
Он из конюшни вниз обрушивал
Свой бешеный огонь по Зуше.
 

Да, но… Но кто же тогда убил отца БГП-2? Кто?!

Не я.

Это уж точно, хотя, если бы поняла все раньше, то, не исключено, что продолжила бы традицию кровной мести.

 
Не сможет позабыться страх;
Изборождавший лица.
Сторицей должен будет враг
За это поплатиться.
 

Думаю, что все-таки его убрали собственные хозяева. Хотя…

Но самое главное, что все эти жертвы были напрасны. Формулы БЭ тогда еще не было ни у Деда, ни у отца. Формула ведь нашлась только сейчас, и вот теперь я мучительно думаю, что же мне с ней делать, черт побери? Выбросить и забыть? И кстати, что ответить БГП-2?

Почти как у Шекспира, две семьи, кровная месть, любящие друг друга юные создания. Правда, не очень уже юные и не совсем любящие.

Итак, я на перепутье.

Даже не на перепутье, просто на прямой пустынной дороге мне встретился камень, на котором написано, что можно повернуть обратно к спокойной, тихой жизни с младшим из Монтекки, а можно топать дальше, и тогда, может статься, я спасу ГП-1, а может, присоединюсь к родным в небесных лабораториях по производству нектара…»

6

И что, спрашивается, теперь с этим делать?

Турецкий отложил тетрадь и задумчиво почесал кончик носа.

Добытая с большим трудом информация о том, что автор дневника с детских лет увлекался польскими стихами, косвенным образом подтверждает лишь то, что Турецкий бы мог знать уже давно. Но как же поздно пришла информация, непростительно поздно…

Уже давно можно было бы сообразить, что дневник написан Долговой, что ГП-1 (Герой-Поклонник-1), – это Евгений Промыслов, а БГП-2 (Бывший-Герой-Поклонник-2), – очевидно, любитель попугайчиков Коржевский.

Если бы не обычное разгильдяйство, если бы остатки дневника не завалились между ящиками, черт побери!

Ведь никакой не секрет, что Божена Анатольевна Долгова выросла в семье потомственных ученых. Турецкий подвинул к себе краткую справку на Б. А. Долгову. Ее дед – академик Афанасий Борисович Долгов был известным химиком. Биологами были и ее родители – отец, Анатолий Афанасьевич, и мать, полька по национальности (!), Божена Мстиславовна Москалюк-Соколовская.

Все, что записано Боженой-младшей, весьма похоже на правду. По крайней мере, внешне события наверняка переданы верно, но насколько можно верить сделанным Долговой выводам?

Все как бы один к одному: заявления Говорова о подземных секретных нарколабораториях ФСБ, безмерная наглость генерала Кривенкова, который явно имеет очень высоких покровителей, скорее всего именно в руководстве ФСБ, непонятно для кого старающийся Азаров, вдруг в лейтенантском возрасте получивший высокий чин советника юстиции и должность следователя по важным делам Генпрокуратуры, ориентировки, неизвестно откуда прибывающие в колонию, и колоссальная осведомленность во всех вопросах, вахтеры, стреляющие сонными иголочками, и прочее, и прочее, и прочее.

Значит, волосатая рука ГБ.

Значит, можно прекращать всякую мышиную возню, потому что плетью обуха не перешибешь.

Значит, можно просто предложить Промыслову-старшему пойти и договориться на высшем уровне с покровителями похитителей его любимого Жеки. Они там договорятся, а я себе поеду в отпуск и не стану брать дурного в голову.

А если Долгова все же ошибается и ГБ формула уже не нужна? И все, что мы на сегодняшний день имеем, – все-таки козни наркоторговцев? Что же предпринять…

Турецкий набрал номер Коржевского. Нужно снова с ним поговорить – ни о чем, за жизнь, только попробовать понять, он тоже игрок или так, просто рядом стоял.

Секретарша любезно сообщила, что Дмитрий Романович отбыл в Израиль на встречу с деловыми партнерами.

Да, определенно у Турецкого выдался день удивлений и разочарований.

Пришло еще заключение почерковедческой экспертизы. Записка, присланная Промыслову-старшему, выполнена… Боженой Долговой. Равно как и дневник, но об этом Турецкий уже и так догадался.

Значит, она не сказала им самого главного: Жеку похитили из-за нее, и именно у нее требовали выкуп, очевидно в виде формулы ее эликсира. Только вот вопрос, знала ли она, кто персонально его похитил? Скорее всего, не знала, иначе, наверное, сказала бы. Она же не дура, совсем не дура эта ученая дама с необычным именем.

А еще подстреленный омоновец, когда Турецкий предъявил ему для возможного опознания похитителей Божены Долговой фотографии всех потенциальных злодеев, фигурировавших в деле, в том числе «якобы строителя, ремонтировавшего квартиру Добропольского», заключенных ментов из Кондратьевска и продажных уноновцев, выбрал заключенного Тернозова, но, подумав, сказал, что вахтера изображал все-таки не он. Очень похож, и все-таки не он.

А под занавес, в самом конце рабочего дня, когда Турецкий совсем уже было собрался бросить все, к чертовой матери, и ехать в аэропорт встречать семью, из Сочи позвонила Ирина Генриховна и сообщила, что планы у них с Нинкой изменились и они остаются еще на два дня.

7

Турецкий пребывал в состоянии следственного пата – все, буквально все фигуранты дела оказались за пределами его досягаемости.

Но мода на исчезновения, похоже, прижилась и пробила себе дорогу в широкие народные массы – только Турецкий, разделавшись со срочно затребованными генеральным отчетами по последним делам, собрался было под пивко почитать долговскую тетрадочку (теперь только из нее и можно было добывать информацию), как позвонил Денис и сообщил, что исчез еще и Вовик. Но этого, кажется, не похитили, сам ушел, несмотря на супермеры безопасности, примененные к нему после первого побега.

В результате вместо пива и чтива Турецкий, скрипя зубами от злости, поехал на Соколиную Гору.

В клинике уже работала следственно-оперативная группа Главного управления внутренних дел Москвы. Вовик, похоже, окончательно свихнулся – Турецкий сперва не мог поверить в то, что ему пришлось услышать: при побеге он (Вовик, не Турецкий) умудрился… искалечить санитара и убить охранника.

Директор клиники Дименштейн был тем не менее спокоен, как танк.

– Работа с таким контингентом, как у нас, вполне естественно, связана с определенным риском. За это персонал учреждения и получает достойную зарплату. – Это он по поводу гибели охранника, насколько мог предположить Турецкий.

Следователя проводили в палату, в которой лежал Вовик. На больничную палату комната походила меньше всего, скорее – на одноместный номер в четырехзвездочном отеле.

Стены цвета слоновой кости, обитые чем-то мягким и гладким вроде пеноплена, светлый ковер на полу, широкий диван с вделанным в валик пультом: кнопка вызова медперсонала, управление кондиционером и телевизором, а также регуляция освещения. Телевизор тоже встроенный – экран на уровне поверхности стены, окно безо всяких решеток (как объяснил Дименштейн, пуленепробиваемое стекло), низкий пластмассовый столик без единого острого угла, дверь без глазка и окошка для выдачи пищи.

– У вас все так живут? – искренне изумился Турецкий.

– Многие, – скромно, но с достоинством ответил Дименштейн. – Плата за лечение у нас достаточно высокая и пациенты могут справедливо рассчитывать на определенный комфорт. А вы что, надеялись увидеть железные кровати с продавленными матрасами, беленные известкой стены и толстенные решетки на окнах? Как в советских психушках?

– Но Вовик… то есть Молчанов, за лечение не платил, – констатировал Турецкий.

– При наших оборотах мы можем позволить себе благотворительность – каждый месяц один-два человека лечатся у нас совершенно бесплатно и при этом живут в тех же условиях, что и остальные пациенты.

– И что, они пользуются абсолютной свободой?

– В пределах клиники – да.

– Хм…

– Но незаметно для них мы все же контролируем их поведение, – быстро вставил нарколог. – Например, в этой комнате установлены две камеры наблюдения – одна над дверью, другая над окном, так что все пространство просматривается, так называемых мертвых зон вы тут не найдете. Камеры также установлены в столовой, в коридоре, во дворе.

Турецкий присмотрелся к указанным Дименштейном местам над окном и дверью, но ничего, кроме настенных светильников с дырчатыми плафонами, не увидел, – очевидно, камеры были внутри плафонов.

– Санитар принес Владимиру таблетки и, видимо, на минуту утратил бдительность. Владимир ударил его вот этим столиком и оттащил в манипуляционную, она рядом, буквально через две двери…

– У вас все санитары такие рассеянные? – поинтересовался Турецкий, то, что Дименштейн зовет Вовика Владимиром, было для его уха как-то непривычно и даже смешно. Вовик он и есть Вовик, а то, что от него можно ждать чего угодно, Турецкий лично усвоил сразу.

– Владимир вообще был склонен скорее к суициду, нежели к насилию над другими. Кроме того, мы не пропагандируем жестокость и не культивируем всеобщую подозрительность.

– А как же ваши хваленые камеры? Или они тоже на минуту утратили бдительность?

– Камеры это, разумеется, зафиксировали, тут же сработала тревога, но пока охранники прибежали в манипуляционную, Владимир успел набрать полный шприц какой-то жидкости и вонзить его в шею санитара. Он заявил, что стоит ему надавить на поршень, и санитар погибнет. В принципе в манипуляционной хранились некоторые психотропные средства, которые он мог найти, так что охрана не решилась рисковать жизнью своего коллеги. Впоследствии, однако, оказалось, что это был всего лишь физиологический раствор…

– Вы при этом присутствовали?

– Не сразу. Пока я подошел, эта импровизированная процессия уже спустилась в вестибюль, там у нас дежурит охранник.

– Вооруженный?

– Да. Вообще-то я противник этого. Оружие плохо сочетается с нашими пациентами, даже если они уверены, что против них его не применят и даже если у них самих не возникает желания им завладеть, все равно в атмосфере витает некая нервозность. Все же понимают, что если ружье висит на стене, рано или поздно оно выстрелит…

– Да бог с ним, с ружьем, что дальше-то было?

– Дальше я попробовал с Владимиром поговорить. Он выглядел очень возбужденным, нужно было его успокоить. Он потребовал, чтобы охранники удалились, а тот, который сидит на вахте, отдал ему свой пистолет.

– Вы выполнили его требования?

– Да, и пистолет он сразу же спрятал в карман куртки. Потом заявил, что ему, мол, обязательно нужно отсюда выбраться, что должен немедленно отомстить одному человеку. То есть очень срочно отомстить…

– Какому человеку?

– Не знаю.

– Дальше.

– Видимо, наш охранник повел себя непрофессионально. Видимо, ему показалось, что Владимир увлекся разговором, ослабил хватку на шприце, и еще он, наверное, решил, что в рукопашной Владимир ему не конкурент. В общем, он ринулся в драку и получил пулю.

– Хорошеньких психов вы тут содержите. Ему на нарах место.

– Уверяю вас, я лично абсолютно убежден, что Владимир не собирался его убивать, он выстрелил сквозь куртку не целясь, и если бы охранник не присел, очевидно для прыжка, то пуля попала бы ему в худшем случае в живот.

– А так – в череп, – мрачно подытожил Турецкий.

– А так мы имеем пулю в голове охранника и разорванную сонную артерию у санитара. С этим, правда, проблем не будет: ему вовремя оказали помощь, и через несколько недель он снова будет на ногах и в добром здравии.

– Дальше.

– После чего, угрожая пистолетом теперь уже мне, Владимир добрался до ворот, где его ожидало – угадайте что.

– Понятия не имею. Вертолет. Собачья упряжка.

– Представьте себе, такси – вызвал по телефону. Теперь под его прицел попал уже таксист, который и увез моего пациента в неизвестном направлении.

– Скажите-ка, доктор, что, по-вашему, могло так возбудить Молчанова?

– Не могу вам ответить. Но абсолютно уверен, что еще вчера у него и мысли о побеге не возникало. Он удивительно быстро прогрессировал, причем, по его собственному желанию, мы выбрали самую жестокую методику лечения – он сразу и полностью отказался от героина и уже на третий-четвертый день абстиненция начала исчезать. Еще неделя-другая – и мы бы имели стабильную ремиссию.

– А…

– Предваряю ваши вопросы о СПИДе: к тому, что у него СПИД, Владимир отнесся спокойно. Лечение СПИДа не наш профиль, но по окончании курса лечения у нас мы могли бы устроить его в другую клинику.

– Может, он что-то увидел по телевизору или поскандалил с кем-то из других пациентов? Он вообще у вас тут с кем-нибудь общался?

– По телевизору ничего такого он увидеть не мог, у нас кабельное телевидение – четыре канала, и все музыкальные, никаких новостей, фильмов ужасов и прочего. Общался Владимир со всеми пациентами без исключения, на сегодня у нас их шестнадцать, и у них регулярно бывают общие беседы с психологом. Кроме того, они вместе гуляют, едят, занимаются в тренажерном зале.

– Может быть, Молчанов сблизился с кем-то на почве своей, так сказать, нетрадиционной половой ориентации? – не удержался Турецкий.

– Насчет гомосексуализма у него это не блажь, не дань моде, он не бисексуал, и при этом, как ни странно это звучит для вас, Владимир – э-э… однолюб. Психотерапевту он рассказывал о каком-то Жене, которого любит больше жизни. И, несмотря на то что он был у нас не единственным с подобными наклонностями, Владимир не предпринимал каких-либо попыток с кем-то сблизиться.

– Тогда расскажите о такси, пожалуйста, поподробнее… – попросил Турецкий. – Откуда он звонил?

– В холле у нас два телефона-автомата, – очевидно, оттуда. Такси частное, белые «Жигули», «девятка», номер я вот записал. – Дименштейн протянул Турецкому квадратик желтой бумаги.

Турецкий добросовестно записал показания свидетеля Дименштейна. Больше здесь делать было нечего. Просьбу Турецкого о том, чтобы поговорить с остальными клиентами заведения, Дименштейн вежливо, но твердо отклонил – это может нанести непоправимый урон их неустойчивой психике. Зато обещал со всеми побеседовать сам и представить полный отчет в письменном виде с приложением аудиозаписей.

– И что же, после этого случая вы не разрешите своей охране в следующий раз стрелять на поражение? – на прощание спросил Турецкий.

– Конечно нет. Выйди все наоборот, мы имели бы ту же статью за непредумышленное убийство, только в тюрьму сел бы нормальный, здоровый человек.

Вот вам и супермеры безопасности – гуляй где хочешь, делай что хочешь, звони кому хочешь.

Кстати о звонках.

Долговой-то звонили как раз не из автомата, – значит, точно не Вовик. По крайней мере, хоть в чем-то этот психопат не замешан. Но тогда кто? Дименштейн – демагог, можно даже сказать, дурогон, но на злодея как-то не тянет. Нужно бы, конечно, допросить весь персонал без исключения, да только соучастие в побеге любому из них инкриминировать сложно, а в телефонном терроризме никто, естественно, вот так вдруг, по собственной воле, не признается.