Текст книги "Цена жизни – смерть"

22

В редакции популярного таблоида, именуемого «Московским комсомольцем», Турецкому координаты Говорова дать отказались.

И вообще отнеслись к звонку крайне подозрительно. Что для таблоидов, заметил про себя Турецкий, совершенно несвойственно.

Какая-то нервная дамочка долго допытывалась, кто он и откуда, потребовала назвать свой номер, она, дескать, убедится, что это действительно Генеральная прокуратура РФ, и перезвонит. От такой наглости «важняк» настолько обалдел, что даже не нашелся сразу, как ответить подостойнее – просто повесил трубку и перезвонил главному редактору.

Главного не было, Турецкий позвонил заму. Тот, слава богу, оказался покладистее и спокойнее, но тоже помог не очень.

– Говоров – прекрасный журналист, но у него, как бы это помягче сказать, пунктик: мания преследования. Он работает исключительно с криминальными сюжетами, и это не тупой пересказ событий, а глубокие журналистские расследования, которые вызывают явное неудовольствие в преступной среде. После двух неудавшихся покушений Говоров фактически перешел на нелегальное положение. В редакции появляется крайне редко, и никогда без острой необходимости. Его даже далеко не все сотрудники знают в лицо.

– То есть его что, вообще невозможно найти? – недоумевал Турецкий. – А за зарплатой он хоть приходит? У нас сегодня, кажется, пятое, или когда у вас зарплату выдают?

– А ведь вы правы, – явно обрадовался зам. главного. – Сегодня после обеденного перерыва будут давать деньги. То есть часто бывает, задерживают, а сегодня как раз редкий случай.

– И Говоров придет?

– Думаю, да, если, конечно, он сейчас в Москве.

Турецкий обещал подъехать, покараулить неуловимого журналиста, а заодно стоит поговорить и с редактором. Возможно, он тоже в курсе подкопов Говорова под продажных ментов.

Телефон зазвонил, когда Турецкий уже переступил порог родного кабинета, морально готовя себя к погружению в раскаленную атмосферу улиц. Звонила дражайшая супруга Ирина Генриховна.

– Саша, ты зарплату получил?

Вот они женщины! Нет бы поинтересоваться: не захирел ли, чем питаешься, как спится в одиночестве? Сразу в точку. Сразу о главном.

– Получил. – У Турецкого тоже вот выдался редкий случай. Видимо, годовщину августовского кризиса родное правительство решило отметить выдачей зарплаты в срок. И на всякий случай начали на месяц раньше. А то вдруг в августе новый дефолт случится.

– Саша, мы тут совсем пропадаем, такая дороговизна. Вышли на главпочтамт до востребования сколько сможешь. Хорошо?

– А может, самому приехать?

– Ты серьезно?

– Что, помешаю?

– Чему?!

– Ну, курортные романы…

– Турецкий! Что ты несешь. Мы целомудренны до безобразия. А тебе действительно дали отпуск? Что же ты торчишь в кабинете?

– Тут кондиционер. А отпуск пока не дали, но скоро вот закончу…

– Саша, я всего две минуты заказывала, так что ты там заканчивай, грязные рубашки сдай в прачечную, не питайся в сомнительных забегаловках и…

– Папочка, я хочу на дельтаплане полетать над морем, пришли нам денежек побольше, – вклинилась Нинка. – Мы тут скучаем…

На этом связь прервалась. Да, видимо, концерты с большим успехом не удались, и другой спонсор, кроме бедного меня, подумал Турецкий, не отыскался. А жаль.

Зам. главного редактора «Московского комсомольца», ничем не примечательный тип лет пятидесяти, к сожалению, ничего об изысканиях Говорова на предмет наркоманов и их отношений с милицией не знал. Или знал, но говорить не желал. Потому тема была исчерпана мгновенно и дальше разговор перетек на общие темы: о погоде, об экономической обстановке в стране и мире в целом, о наглости НАТО, о всеобщем бардаке и так далее. Редактор работой был, похоже, не особенно загружен, потому беседовал с удовольствием, чего нельзя сказать о Турецком.

Кондиционер в кабинете хотя и присутствовал, но не работал, и пятидесятилетний московский комсомолец боролся с жарой с помощью своей же родной газеты, он ею обмахивался и при этом угощал Турецкого горячим чаем, и сам его тоже пил. Секретарша редактора была предупреждена и в случае появления Говорова должна была незамедлительно доложить об этом. Что она и сделала, когда Турецкий уже отчаялся ждать и собирался откланиваться.

Говоров, которого Турецкий перехватил прямо у кассы, долго изучал его удостоверение и, воровато оглядевшись, молча кивком предложил следовать за ним. За ближайшим углом от входа в редакцию была припаркована обшарпанная «вольво», в которую Говоров и предложил сесть Турецкому, а после, еще раз опасливо оглядевшись, влез сам. Несмотря на жару, журналист был в застегнутой доверху кожаной куртке и кожаных штанах. Зачем он понадобился следователю Генпрокуратуры, Говоров даже не поинтересовался, а на вопрос, куда они направляются, ответил туманно:

– Туда, где завтра вы меня уже не найдете.

Какими-то закоулками-переулками «вольво» с жутко стучащим мотором и задним бампером, безбожно скребущим по асфальту, добралась до явно необитаемого семиэтажного дома сталинской постройки и наверняка предназначенного под снос или, возможно, под капитальную реконструкцию. Во всяком случае, строение было огорожено забором, на котором имелись надписи: «Работы ведутся СМУ № 287».

«Вольво» оставили в подворотне, и, отогнув доску в заборе, Говоров пропустил Турецкого во двор. Сам он не переставал озираться и нервно поводить плечом – товарищ был определенно со странностями. Если еще учесть, что он носил толстенные плюсовые очки и наверняка ничегошеньки не видел дальше полутора метров, его оглядки представлялись откровенной паранойей.

По полуразвалившейся лестнице поднялись на третий этаж. Говоров отстранил Турецкого от света, падавшего сквозь разбитое окно, и опустился на колени у единственной не снятой с петель двери. Он осторожно провел пальцем по косяку и отделил волосинку, которая соединяла дверь с дверной коробкой (интересно, чем он крепил волосинку, клеем?), рассмотрел ее на свет, удовлетворенно хмыкнул, очевидно убедившись, что она не повреждена.

Потом встал на цыпочки и еще раз повторил операцию со второй волосинкой на верхней части двери.

После чего с воплем саданул дверь ногой – она совершенно спокойно открылась, поскольку замок отсутствовал, – и ласточкой нырнул внутрь. Выстрелов не последовало, и вообще ничего страшного не случилось.

Говоров поднялся, отряхнулся и наконец пригласил Турецкого войти. Когда он расстегнул куртку, «важняк» увидел, что под ней тяжелый омоновский бронежилет.

Бронежилет Говоров не снял, к окнам не подходил, дверь закрыл и подпер старым тяжелым комодом, потом отодрал пару половиц на кухне и вытащил из образовавшегося тайника ноутбук, спиртовку и банку кофе. В компьютер он тут же что-то записал, но повернул его так, чтобы Турецкий ни в коем случае не увидел содержимое экрана. Чашки и канистра с водой стояли тут же на кухне, и журналист, спрятав ноутбук обратно под пол, взялся варить кофе.

Все происходило в полном молчании и напоминало дурной сон. Турецкий даже ущипнул себя, чтобы убедиться, что все это действительно происходит. Только когда кофе был разлит по чашкам, Говоров заговорил:

– Так что вы хотели мне рассказать?

– Я, собственно, хотел скорее у вас поинтересоваться, – с явным облегчением ответил Турецкий. – Примерно три месяца назад вы разговаривали с человеком по имени Евгений Промыслов. Я хотел бы выяснить содержание этих бесед и посмотреть ваши публикации, с этим связанные, если они, конечно, существуют.

– Я гарантирую своим источникам полную секретность и ни с вами, ни с кем это обсуждать не стану, – безапелляционно заявил Говоров. Он залпом выдул свой кофе и, часто моргая, уставился на Турецкого сквозь толстые линзы.

– Хорошо, отвлечемся от Промыслова и поговорим о наркотиках и о продажных милиционерах, – предложил Турецкий.

– Откуда мне знать, что вы не один из них?

– От верблюда! – запланированно вспылил «важняк». – У меня в кармане пистолет, и, если бы я, «продажный мент», хотел, пристрелил бы вас, невзирая на все ваши дурацкие скаутские заморочки.

Говоров посмотрел на Турецкого долгим оценивающим взглядом, покачиваясь на колченогом табурете, и вдруг бросился на него с неизвестно откуда взявшимся ножом, вопя, как заправский каратист.

Нож он использовать не успел – Турецкий, на таком же табурете, автоматически сгруппировался и угодил нападавшему коленом в пах, но сам при этом получил локтем по зубам и оказался на полу. Говоров свалился в конвульсиях рядом. Турецкий достал пистолет и щелкнул предохранителем, но пыл журналиста иссяк так же внезапно, как и зародился. Отдышавшись, он засунул нож в специальный карманчик на кожаной штанине и протянул руку в знак примирения:

– Олег.

– Саша, – пожал его руку Турецкий, все еще не убирая пистолета.

К сожалению, во время битвы табурет Турецкого сломался окончательно, и еще разбились обе кружки, так что продолжить беседу Говоров предложил в «гостиной», где имелся ободранный, с торчащими пружинами диван.

– Они меня почти вычислили, – сокрушался Говоров. – Ты знаешь, сколько нас, журналистов, погибает в год? Десятки! И это только в Москве. И что, твоя прокуратура много поймала убийц? Холодова убийц поймали или Листьева? Только каждый новый генеральный после месяца работы заявляет, что эти дела уже раскрыты на девяносто девять процентов! А дальше – шиш с маслом. А все потому, что иуды если не все, то через одного и в прокуратуре, и в МВД, и в УНОНе, везде. Каждый продается по профилю: РУБОП – рэкетирам, менты – рецидивистам, УНОН – наркоторговцам. И сами грабят, мочат ненужных опасных свидетелей, приторговывают наркотой и профессионалов прикрывают.

– А факты? – прервал его Турецкий. – Давай конкретно по наркотикам. Факты ты мне дать можешь?

– Они думают, меня замочат, и все, – гнул свое журналист, не обращая внимания на Турецкого. – Хрен вам, козлы! Не все! Я после себя столько оставлю, на десять лет хватит разгребать трем Генпрокуратурам. Ты выйди на любую плешку, или к трем вокзалам, или на Горбушку – дилеры даже не по хазам ныкаются. Стоят открыто, подходи кто хочешь, бери что хочешь, полный ассортимент: травка, кислота, крэк. А рядом мент крутится, за оборотом следит, чтобы его с процентом отчислений не надули. А сколько ежедневно по городу у наркош товара изымается? Или курьеров вяжут, или целые грузовики перехватывают. И куда товар потом идет? В государственные фонды на нужды медицинской промышленности? Хрен! Туда же дилерам под реализацию. И ты мне будешь после этого говорить, что в УНОНе честные парни окопались? Был я в этом УНОНе, есть там у них мудак один – Кривенков, так он сразу на хрен меня послал. Вы, говорит, в своих статьях порочите славное имя и незапятнанную честь, трубите о нелегальной легализации наркоторговли, за что вам позор и никакого от нас сотрудничества. Я тебе вот что скажу, Саша, с такими Кривенковыми мы скоро любую Колумбию переплюнем. Мы с такими Кривенковыми… – Где-то в недрах говоровской кожанки заверещал мобильник. Журналист замолчал на полуслове и извлек трубку осторожно, двумя пальцами, как будто она была заминирована.

Несмотря на вроде бы установившееся между ними доверие, разговаривать Говоров отправился в туалет, он бы еще и воду включил, наверное, если бы она, конечно, была, но воды не было, и Турецкий мог слышать обрывки его приглушенных реплик, хотя содержание разговора так и не понял.

Журналист появился из туалета совершенно бледный и, вытащив ноутбук из тайника, забросил его в полиэтиленовый пакет, туда же отправились спиртовка и кофе:

– Уходим, Саша. Дворами, поодиночке и в разные стороны. Они через десять минут будут здесь.

– Кто – они?

– Хочешь, оставайся – познакомишься. – Говоров, не прощаясь, потрусил к двери.

– А про Промыслова поговорить?

– Я тебя сам найду. Скоро, – пообещал Говоров и умчался вниз.

Турецкий тоже покинул квартиру. Но совсем уходить не торопился. Интересно было посмотреть, кто именно приедет убивать журналиста. Он перебрался в соседний подъезд и с пистолетом на изготовку стал ждать. Десять минут тянулись невероятно медленно. И место «важняк» выбрал явно не самое лучшее, в подъезде воняло то ли дерьмом, то ли сдохшей крысой, жужжали огромные зеленые мухи. Но перебазироваться он не решился, если вдруг снайпер засел на соседней крыше, живым ему не уйти и подкрепление вызвать нельзя – мобильника, как назло, нет, только пейджер.

Десять минут наконец истекли. Турецкий дал убийцам еще пять, на случай если они по обычной российской безалаберности опаздывают, потом еще пять, но никто так и не появился. Сквозь щели в заборе он видел только проехавшую мимо машину ППС, но те не остановились и даже не снизили скорости. Еще через пять минут он со всеми предосторожностями покинул убежище и побрел к ближайшей станции метро, размышляя: придурок Говоров, маньяк или любитель разыгрывать лопухов следователей.

23

Запах того дурацкого подъезда преследовал Турецкого всю дорогу и развеялся только у здания Генпрокуратуры.

Он добрался до своего кабинета и испытал чувство глубокого удовлетворения. Для полного ажура оставалось еще почувствовать уверенность в завтрашнем дне. Или, на худой конец, в сегодняшнем вечере.

Турецкий набрал Промыслова-старшего. В принципе можно было обойтись и без его помощи. Пожалуй, даже Костю подключать не пришлось бы. Но через Промыслова будет намного солидней. После переговоров с секретарем и референтом его наконец соединили.

– Валерий Викторович, в связи с делом Евгения мне необходимо срочно встретиться с директором Национального бюро по наркотикам Старухиной; встреча должна состояться сегодня, желательно не позднее шести часов, – на одном дыхании выпалил Турецкий.

– А это имеет непосредственное отношение…

– Да. Все в мире взаимосвязано, вас это удивляет?

– И что, действительно такая срочность? – иронически поинтересовался Промыслов.

– Действительно. Если выйдет задержка здесь, я опоздаю в другом месте, и так по цепочке. Эффект «домино», слышали о таком? – нарисовал Турецкий страшную картину.

– Хорошо. Подождите, я вам сейчас перезвоню.

Перезвонил секретарь, через пять минут.

– Александр Борисович? Вас ожидает Старухина в течение получаса.

Черт!

Слишком быстро, занервничал Турецкий, как юный пионер перед первым свиданием. Пиво хотел выпить, теперь придется отложить… Хотя какого?.. Нет, лучше все-таки потом. Надо было у Промыслова еще и бронированный «мерс» взять напрокат. А с другой стороны, неизвестно, как сложится, может, лишние свидетели и ни к чему… Он нашарил в ящике стола забившуюся в самый дальний угол от продолжительной невостребованности платяную щетку и стал лихорадочно наводить лоск на свой костюм, пропылившийся во время визита к Говорову.

В отведенные полчаса он уложился из последних сил.

Старухина восседала в дальнем конце кабинета, напоминающего тронный зал на новорусский правительственный манер, как царица Клеопатра. Турецкий даже слегка оробел, как будто неожиданно попал на прием к Генеральному (не прокурору, а самому что ни на есть Генеральному).

– Здравствуйте, Александр Борисович. – Старухина улыбнулась ему издалека.

Раскованнее, Турецкий, приказал он себе, а то засмеет, опять скажет, что у меня лицо удивленного дауна. Он сел близко, насколько позволяла конструкция кабинета: от самого входа тянулся длинный стол для заседаний, мест на пятьдесят, а с противоположной стороны буквой «Т» приставлен личный стол Старухиной со всеми начальственными атрибутами. У Турецкого мелькнула мысль дотянуться носком до ее ног, но остатки врожденной интеллигентности не позволили, да и Старухину от него, как оказалось, отделяла перегородка.

– Насколько я поняла, у вас срочное дело?

– У меня в последнее время накопилась масса разрозненных фактов, касающихся оборота наркотиков, – сказал Турецкий, старательно имитируя чувство собственного достоинства. – Сегодня я имел приватную беседу с известным журналистом Говоровым, и он, как говорится, переполнил чашу моего терпения. Говоров, в частности, крайне нелестно отозвался об УНОНе и его руководителе генерале Кривенкове. Несмотря на его некоторую, скажем так, необычность, в своих материалах он пользуется заслуживающими доверия источниками. Как я понял из вашей недавней речи, вы также вынуждены прибегать к анализу косвенных данных из-за отсутствия достоверной оперативной информации…

Старухина достала сигарету и протянула пачку Турецкому. Он проявил хорошую реакцию: щелкнул зажигалкой, прежде чем она успела достать свою. По выражению ее глаз он понял, что она напряженно думает. Пытается понять, почему Промыслова заинтересовала борьба с наркоманией и почему он выбрал его своим эмиссаром, усмехнулся про себя Турецкий. Не дай бог, она знает о Промыслове-младшем – тогда прощай мой бандитский форс.

– Вас интересуют какие-то конкретные данные?

– Меня интересует ваше мнение как эксперта о Кривенкове и о возглавляемой им структуре.

– Какое именно мнение вас интересует?

– Объективное, Татьяна Викторовна.

Она эффектно переломила сигарету длинными тонкими пальцами и взялась за новую.

Соображает, откуда я взялся на ее голову и что ей со мной делать, прокомментировал про себя Турецкий. Нужно ковать железо.

– Татьяна Викторовна. Я прошу прощения за свою нескромность, но, по-моему, официальная обстановка препятствует нашей беседе.

– Разве у нас с вами фронда, Александр Борисович? Если я правильно разбираюсь, у кого откуда растут ноги в этом городе, вы здесь с официальным визитом.

Фи, мадам! С одной стороны, по-нашему, с другой – грубовато, подумал Турецкий. Может, так оно и лучше… Он окончательно почувствовал себя в своей тарелке и принялся изучать ее декольте.

– Я, между прочим, знакома с вашим Говоровым, – сообщила Старухина доверительно. – Помню, на первых порах, когда мы делали только первые шаги, я с ним встречались несколько раз. После этих встреч наш аналитический центр проработал его сведения и составил довольно интересный отчет. Самому Говорову, конечно, не сказали, чтобы не слишком возгордился и не оторвался от народа. Но с тех пор НБН превратилось в серьезную структуру, а Говоров остался скандальным журналистом, не более. Ну а теперь мы выступаем в разных весовых категориях, я бы даже сказала, в разных видах программы.

– То есть вы стремительно и навсегда ушли в отрыв от народа?

Старухина хрустнула суставами, встала и прошлась туда-сюда, на этот раз она была в юбке, и Турецкий имел удовольствие лицезреть ее ножки. Она подошла к своему месту, оперлась на стол и нависла над ним:

– Александр Борисович! Хватит наводить тень на плетень. Выкладывайте, зачем ко мне пожаловали, и не стесняйтесь, здесь все свои.

Турецкий еще раз внимательно оглядел кабинет, дескать, кто это все? Здесь что, кто-то есть еще?

– А может, мы все-таки перенесем нашу встречу в другое место?

– С удовольствием, да только у меня вечер уже распланирован.

– Ну что ж. Тогда расскажите мне, пожалуйста, о Кривенкове.

– Человек делает свое дело. Вы, как работник прокуратуры, должны прекрасно понимать две вещи. Во-первых, каждый вид преступной деятельности имеет под собой определенную экономическую базу. Наркобизнес – весьма солидную, даже в нашей небогатой стране. И судить о деятельности репрессивного органа, такого, как УНОН или Генпрокуратура, по количеству нерепрессированных – абсолютно неверно. А во-вторых, кругом бардак.

– Татьяна Викторовна! Это все общие слова.

– А что вы, интересно, хотели от меня услышать? Я же не секретный агент. Работает Кривенков не хуже многих, посмотрите лучше на своего очередного шефа. Еще один гигант прокурорского надзора и флагман законности.

Похоже, она меня раскусила, подумал Турецкий. Поняла, что беру ее на понт без единого факта. Пора отступать, пока совсем не засыпался.

– Ну что ж, Татьяна Викторовна, не смею вас больше задерживать. Но надеюсь, что все-таки мы сможем поговорить в другой обстановке более предметно.

– Конечно, Александр Борисович, – дежурно отреагировала она. – Буду рада.

Пока Турецкий шел к двери, ему хотелось стремительно повернуться и посмотреть на выражение ее лица. Хотя она наверняка умеет его менять еще более стремительно. Может, и вправду будет рада… Надо еще раз при случае напрячь Промыслова.

Итак, ничего плохого Старухина о Кривенкове не сказала. А почему? Сама она о наркоманах знает наверняка только из статистических отчетов, то есть ни хрена не знает. А вот знает ли она о том, что Кривенков урод, пока непонятно. Хотя баба все-таки классная.

В голове Турецкого родился гениальный до невозможности план: пройтись вместе с ней по притонам, она, естественно, будет в трансе, под впечатлением выложит все про Кривенкова, а потом для обретения душевного равновесия пожелает слиться с ним (с Турецким, а не с Кривенковым) в экстазе.