Текст книги "Цена жизни – смерть"

18

На этом месте дневник самым прозаическим и драматическим – для Турецкого – образом заканчивался. Он тщательно оглядел тетрадь со всех сторон, но не смог с уверенностью определить: заканчивался или обрывался.

Во всяком случае, у Вовика Молчанова больше ничего не было, это уж точно. Хотя переплет когда-то общей, но со временем изрядно похудевшей тетради расклеился и листки вполне могли повылетать.

Да что теперь гадать на кофейной гуще, когда есть только то, что есть. То ли наивные, то ли мудрые рассуждения то ли девочки-подростка, то ли барышни, да еще пару стишков в придачу.

А все-таки странная была фразочка, подумал Турецкий, вспоминая свои впечатления, так сказать выдранные из контекста. Собственно, и весь дневник, мягко говоря, необычный, но одно предложение из недавно прочтенного куска отчего-то снова застряло у него в подкорке. Но на сей раз не стихи, а краткое примечание после них: «Опускай в стихах ненужные строчки не опускай – легче не будет». Зачем опускать строчки, если, если… стоп! Свои стихи они и есть свои стихи, они, как бы это сказать, они универсальны для самого автора, они, наверное, подходят, годятся ему в любой ситуации. Турецкий сам никогда к бумаге с подобными целями не прикасался, но отчего-то был уверен, что это именно так. В своих стихах опускать строчки ни к чему.

А значит – что?

А значит, стихи все-таки чужие, и хорошо бы узнать, чьи же именно, хотя бы так, для очистки совести. Вряд ли, конечно, это может быть чем-то существенным, но все же. Этим стоит заняться. После некоторого раздумья Турецкий отксерокопировал все стихи, попадавшиеся в дневнике, потом потянулся к телефону и после кратких переговоров отправился на Волхонку, в Институт русского языка Российской Академии наук.

На Волхонке, в доме 18/2, умирали от жары точно так же, как и в любых других учеждениях.

Турецкого приняла заведующая сектором доктор наук Вера Александровна Маренина, ученая дама лет пятидесяти. После дежурного разговора о погоде, который свелся к обсуждению наиболее эффективных типов кондиционеров и вентиляторов, Маренина не стала наводить тень на плетень:

– Я тут вряд ли что смогу сказать, но у нас есть специалист, который вам поможет. Побеседуйте с Кривым.

– Простите? – удивился Турецкий.

– Кривой, Виталий Серафимович, мой аспирант, чрезвычайно перспективный ученый. Он сейчас в библиотеке, через два кабинета от меня. Делает перевод Андрея Вознесенского на санскрит.

– А зачем он нужен на санскрите-то?! – спросил пораженный Турецкий.

– Это тема его диссертации, – пожала плечами Маренина и процитировала: – «Возможности санскрита в переводах современной поэзии».

Кривого Турецкий действительно нашел в библиотеке. Вихрастый и очкастый молодой человек лет двадцати восьми восседал за столом, слева обложенным русскоязычными изданиями Вознесенского, справа – разнообразными словарями и справочниками. Лицо у Кривого было нервное и озадаченное, глаза – темные и задумчивые. Турецкий подумал, что именно так, пожалуй, и должен выглядеть перспективный ученый муж, пребывающий в состоянии научного поиска.

Приблизившись вплотную, Турецкий увидел, что озадаченность Кривого относится всецело к гигантскому кроссворду из тех, которыми торгуют на железнодорожных станциях, – таким монстром можно было убить совершенно неограниченное количество часов.

Турецкий уже без малейшего пиетета представился и сослался на Маренину. Кривой поднял голову и сказал жалобным голосом:

– Я сейчас с ума сойду. Может, хоть вы поможете, это же скорее по вашей части. «Револьвер системы „магнум“, пять букв. Учитывая, что Бриттен и Баратынский у меня подошли, то первая буква – „р“.

Вот, значит, какие филологические задачки тут решают. Но какой это револьвер, Турецкий понятия не имел. Неловко, однако, было вот так сразу сдаваться.

– Телефон здесь есть? – спросил он.

У «ботаника» вытянулась физиономия.

– Это что, такая марка?! Но в кроссворде может быть только одно слово…

Турецкий, стараясь не раздражаться, повторил вопрос.

– А! – Кривой хлопнул себя по лбу и стал разгребать справочники на столе. Телефон оказался погребен под ними.

Турецкий позвонил Грязнову:

– Слава? Узнай у кого-нибудь, как может называться револьвер системы «магнум», пять букв, первая – «р».

– А чего узнавать, – не раздумывая, заявил Грязнов. – «Ругер» это, и все дела. Калибр двенадцать и семь милимметров. Емкость барабана…

– Хватит-хватит, спасибо. – Турецкий положил трубку и сообщил результат «ботанику».

Слово подошло, все остальное тоже совпало, и «ботаник» немедленно ожил. И даже предложил чаю. Горячего.

– Нет уже, – сказал Турецкий, – лучше помогите мне вот с этим. – И он разложил перед Кривым отксеренные листки с виршами.

Аспирант углубился в ямбы и рифмы минут на пятнадцать. Хотя чтения там было от силы на три.

Наконец оторвался и с некоторым удивлением посмотрел на Турецкого поверх очков:

– Это ваши стихи?

– Нет.

– Слава богу, а то уж я подумал, что в Генпрокуратуре серьезные поэты завелись. А это, знаете ли, нарушило бы мое представление о мироустройстве. Итак, вы хотите знать мою точку зрения?

– Да.

– Сильные стихи. – Кривой пожевал нижнюю губу. – И это еще слабо сказано.

Турецкий почувствовал некоторое удовлетворение от того, что мнение специалиста совпало с его собственным. Впрочем, это было пользительно лишь для самолюбия, расследование же пока не продвигало ни на йоту.

– Что еще можно о них сказать?

– Я же не знаю, чего именно вы ждете, – пожал плечами Кривой. – Это как в любом кроссворде: сделайте определение своего вопроса корректным и конкретным, и тогда вы вправе рассчитывать на ответ.

А ведь точно, подумал Турецкий, эти гуманитарии иногда бьют прямо в яблочко, а то мы все тыкаем пальцем в небо, желая узнать о происшедшем все вообще, вместо того чтобы хоть что-то – в частности.

– Ну ладно. Эти стихи вам знакомы?

– Нет.

– Их написал один и тот же человек?

– Такое заявление было бы безответственным. – Кривой запустил в свои вихры растопыренную пятерню и поскреб затылок. – Нужно сделать лингвистический анализ и уж на основании его… Но, честно говоря, текста маловато, чтобы можно было дать абсолютно категорическое утверждение.

– А как вы сами думаете, Виталий Серафимович? Как читатель? – напирал Турецкий.

– Ну… – Кривой что-то машинально почеркал в своем кроссворде. – Есть небольшое ощущение органичности. Пожалуй, я склонен поверить, что писала одна рука.

– Ага, – Турецкий удовлетворенно потер руки. – А если сравнить стихи с прозаическим текстом, которого, кстати, довольно много, можно ли достоверно определить, что их писали разные лица, в случае, конечно, если так оно и есть?

– Вполне.

– И вы можете это сделать?

– Если обещаете и впредь консультировать по поводу оружия, – пошутил Кривой.

– И еще. А если набраться-таки наглости и предположить априори, что автор всех остальных стихов – один и тот же человек и, допустим, профессиональный литератор, может, даже тоже известный поэт, то нельзя ли каким-нибудь способом его вычислить? Может, существуют специальные компьютерные программы, позволяющие идентифицировать авторство текстов?

Аспирант неопределенно хмыкнул:

– Вы же не в Гарварде. И не в Оксфорде. К сожалению, пока что в Интернете, да и в других системах, общий процент набранных поэтических произведений крайне мал. Можно, конечно, проверить, но особенно не обольщайтесь. Если это не Пушкин (а это не Пушкин), не Лермонтов там, не Тютчев, не Бунин, не Набоков (а это тоже не они), не еще пару десятков самых крупных имен, то, скорей всего, в компьютерных сетях мы авторства не найдем.

– Что же делать?

– Проще показать тексты действительно эрудированным людям, – пожал плечами Кривой. – Это самый короткий путь, хотя ничего и не гарантирующий. Но есть и другие пути, попробовать установить можно, только это довольно трудоемкие операции и…

– Я пришлю официальный запрос из Генпрокуратуры, – сообразил Турецкий, – и мы можем оформить вам такой своеобразный подряд на работу – литературоведческую экспертизу. Назовем это выделением гранта имени Турецкого.

– А что, есть такой? – заинтересовался аспирант.

19

На исходе рабочего дня Турецкому позвонил референт Промыслова и пригласил на восемь вечера в Дом Правительства, попутно передав извинения шефа за столь поздний час встречи.

Турецкий хотел было прихватить с собой Дениса, чтобы отчет о проделанной работе выглядел полнее и солиднее, но Денис как в воду канул, да и Промыслов, как оказалось, приглашал совсем не для отчета. Усадив Турецкого в необъятных размеров кресло, вице-премьер подал ему листок, вырванный из обычной тетради в клеточку, на котором фиолетовой гелевой ручкой было написано: «Не волнуйтесь обо мне, я жив. И не обращайтесь, пожалуйста, в милицию».

– Вот, – улыбнулся Промыслов, – я же говорил, что Евгений жив. – Знаете, у него была такая присказка, когда он хотел нас с женой успокоить, то говорил, что в нашей стране чаще других преступления, связанные с наркотиками, совершают граждане Нигерии и Афганистана. Своеобразный юмор, не правда ли?

Турецкий, пропуская этот бессмысленный треп мимо ушей, тем временем вертел листок в руках, посмотрел на свет, даже понюхал – пахла записка только бумагой, никаких следов того, что на предыдущем листе что-то писали с нажимом, не было, и вообще, ничего примечательного. Выяснять, где росла та сосна, из которой сварили эту бумагу, и где тот магазин, в котором ее продали, – чистейшей воды идиотизм, потому что узнать, кто эту тетрадь купил, все равно не удастся. Это, к сожалению, не «роллс-ройс» и даже не «джип-чероки», тетради в России покупает каждый третий, если не каждый второй.

– Это точно почерк вашего сына?

– Да, – кивнул Промыслов, – я думаю, да. Рука у него, пожалуй, немного дрожала, но тем не менее это определенно его почерк.

– Я все-таки хотел бы удостовериться на сто процентов. Если вам эта записка дорога – скопируйте ее для себя, а мне, пожалуйста, найдите еще один-два образца почерка сына. Пусть эксперты проверят идентичность.

Вице-премьер нахмурился и, отобрав записку, еще раз пристально ее рассмотрел:

– Думаете, кто-то водит меня за нос?

– Ничего я не думаю, – честно ответил Турецкий. – Как к вам это попало?

– Домой пришло письмо без обратного адреса, жена вскрыла и нашла этот листок, сразу же позвонила мне, ну а я, не откладывая, вам.

– А конверт?

Промыслов положил на стол перед Турецким конверт.

Обыкновенный штемпель, городской, индекс 117513, – значит, отправлен где-то на юго-западе. Отпечатки если и удастся снять – поди определи, чьи они, его столько людей лапало, начиная с работников почты и кончая Промысловым, его женой и еще бог знает кем. Адрес написан печатными буквами. Это, конечно, не имеет значения, если есть с чем сравнивать, пиши хоть арабской вязью, все равно персональные признаки сохраняются. Но писал вряд ли Жека, зачем ему было извращаться, записку-то он нормально писал.

Пока Турецкий разглядывал конверт, Промыслов сходил в приемную и отксерил листок.

– Я думаю, это все-таки похищение, – сказал он. – Если бы Евгений был свободен, он бы появился или в крайнем случае позвонил. А ему вот только и удалось, что передать с кем-то записку.

– Но требований выкупа по-прежнему не было?

– Нет.

– Ну может быть, требовали не деньги, – уточнил Турецкий, – или, скажем, какие-то услуги, намекая на зависимость судьбы сына от их выполнения или невыполнения?

– Нет. – Промыслов, кажется, заколебался.

Турецкий напрягся.

– То есть я не могу с уверенностью утверждать, но, пожалуй, нет. Вы же понимаете, у меня должность такая, от меня постоянно кто-то что-то требует, просит, домогается, и в принципе близкие коллеги знают о болезни Евгения, – возможно, в последние дни о нем и заходил разговор. Но его исчезновение я, разумеется, не афишировал и, пожалуй, такого разговора, в котором прозвучали бы и просьба, и упоминание о сыне, не припомню.

– Давайте припоминать вместе, – предложил Турецкий, – у меня есть две практически равновероятные версии: к исчезновению вашего сына могут быть причастны наркоторговцы или правоохранительные органы. Его кредиторов я отвергаю, поскольку они уж точно потребовали бы денег и, получив их, отпустили бы Евгения с миром.

– Почему правоохранительные органы? Какие правоохранительные органы? – вдруг забеспокоился Промыслов.

– У вашего Евгения были проблемы с милицией, разве вы этого не знали?

– Нет! Его что, задерживали за хулиганство или за хранение наркотиков?

Собственно, Турецкий и сам до сих пор точно не знал, задерживали или нет и кто задерживал. По версии Вовика, Жеку взяли обычные патрульные, а потом уже в отделение пришли бойцы из УНОНа и конкретно с ним разговаривали. Но пока так и не удалось выяснить, в каком отделении имели место эти события. Ребята Грязнова перелопатили все рапорты о задержаниях наркоманов, хулиганов, пьяниц, бомжей, но о задержании Промыслова нигде не упоминалось. Хотя, если уноновцы заметали следы, то рапорт, конечно, могли и изъять. То есть должны были изъять.

– Валерий Викторович, Евгений носил сережку в ухе?

– Носил, а какое это имеет отношение к милиции? – не понял Промыслов.

– Поподробнее, пожалуйста, расскажите: когда начал носить, ходил ли с серьгой в последнее время?

Промыслов, явно не привыкший к тому, что его вопросы остаются без ответов, начал недовольно объяснять:

– Женя проколол ухо сразу после окончания института. Жена очень расстроилась по этому поводу, но он носил маленький, едва заметный гвоздик, потом перестал. Года два назад кто-то подарил ему золотую сережку-колечко, матери он сказал, что девушка подарила и что ей так нравится. А пару месяцев назад пришел домой с разорванной мочкой и без серьги. Сказал, что, защищая честь дамы, вступил в неравный бой с хулиганами, за что и поплатился. И все-таки при чем здесь милиция?

– Есть сведения, что именно в милиции ему и порвали ухо, – сухо доложил Турецкий.

– В камере? – снова разволновался вице-премьер, видимо представляя все ужасы переполненных тюрем. – Но почему он мне об этом не рассказал и что значит эта ваша формулировка: «к исчезновению Евгения причастны правоохранительные органы»?

– Не в камере, а во время допроса с пристрастием, когда Евгения пытались склонить к даче ложных показаний против невиновного человека. Потом, когда выяснили, что он сын, а не однофамилец вице-премьера, его отпустили. Но затем могли еще раз испугаться, или решили перестраховаться, или вообще идти ва-банк и, принудив вас к чему-либо незаконному, таким образом обезвредить и превратить из противника в союзника. – Турецкий уже не рад был, что вообще затронул эту тему. Не дай бог, Промыслов сейчас же начнет ставить на уши всех силовых министров, а заодно генерального, тогда уж точно можно будет ехать в отпуск прямо завтра, а заодно и работу в Сочи поискать, поскольку с этой определенно вышибут. – Я наверняка не первый, кто утверждает, что в милиции не все кристально честны и неподкупны. Но дело в том, что никаких доказательств всего вышесказанного у меня пока нет. И даже не намечается, – на всякий случай соврал он.

– А что есть и что намечается?

– Есть только рассказ одного знакомого Евгения, с которым тот поделился впечатлениями о пребывании в изоляторе временного содержания. Все это еще в стадии проверки, так что я хотел бы, во-первых, попросить вас не бросаться сейчас же сломя голову к министру внутренних дел с требованием немедленно разыскать и наказать виновных – это может только навредить Евгению, и не только ему, а во-вторых, подумать, чего бы от вас могли потребовать.

– Рядовые коррумпированные милиционеры?

– Ну почему рядовые? – осторожно возразил Турецкий.

– То есть? – давил вице-премьер.

– Берите повыше, ну скажем, на уровне… замминистра МВД.

– Что, так серьезно? – удивился Промыслов.

– Угу.

– Не знаю, – поразмыслив, сказал вице-премьер, – но я подумаю.

– Хорошо, перейдем к другой не менее вероятной возможности: Евгения похитили наркоторговцы, что им от вас может понадобиться?

– Я конечно, не такой специалист, как те, кто в УНОНе работает, но, по моему разумению, главное сейчас для наркоторговцев – это хотя бы частичная легализация их деятельности. Самый короткий путь к этому – принятие закона о легализации легких наркотиков. Закон этот уже давно муссируется, но может муссироваться еще годы и годы. И на первый взгляд я лично никак не могу повлиять на процесс его принятия. Но это только на первый взгляд. Можно все-таки представить некую комбинацию с моим участием. Например, такая цепочка услуг: я, скажем, способствую частичному погашению долгов за электроэнергию (а это довольно большие деньги), предположим, учреждениям Минздрава, Минздрав выходит в Думу с предложением ускорить рассмотрение и принятие закона, где-то кто-то надавливает еще пару рычагов – и наркодельцы вдруг становятся обычными рядовыми предпринимателями.

20

Когда с утра пораньше Турецкий приехал в МУР, чтобы со Славкиной помощью для молниеносной экспертизы запрячь почерковедов из ЭКУ для исследования Жекиного послания, Грязнов уныло накачивался кофе, со всех сторон обложенный бумагами.

– А у меня тут содом с гоморрой, – похвастался он, косо поглядывая на призывно мигающие лампочки многоканального телефона, зуммер он сознательно вырубил. – Теперь, если отвернуться, можно сделать вид, что никто и не звонит, неплохо придумано?

– Опять мафиозные разборки со стрельбой? – справился Турецкий, наливая и себе кофе.

– Не-а, все банально до безобразия: у рынка повязали двух бомжей, которые пытались продать из-под полы омоновский бронежилет. Не новый, засаленный, а на нем странные пятна, похожие на засохшую кровь, и в спине застряла сплющенная пуля.

– А ты тут при чем?

– Ты слушай дальше. У них спрашивают: где взяли? Они говорят: нашли. Где нашли? На мусорнике. Ну пойдемте, покажете. Одного в сторону отвели, а с другим пошли смотреть мусорник, ну он показал ящики во дворе, говорит: рылись, чего пожрать искали, а тут лежит. Ладно, этого придержали, повели второго, а он совсем в другие ящики тычет: тут, значит, лежал. Ни там, ни там никаких следов, а дело серьезное. Бронежилеты, конечно, и в магазинах продаются, но не со сплющенными же пулями, в конце концов?! Ну а если все-таки действительно омоновца кто-то в темном дворике угрохал? На бомжей, конечно, не подумали, они довольно дряхлые оба, хотя из пистолета стрелять много силы не надо. Потащили их в отделение, один все скули: мол, отпустите, Христа ради, сестреночка-брат-дорогой, мы не местные, а второй как рванул в подворотню – и деру. Поймали, конечно, но подозрения усилились. Привели в участок допрашивать по всей форме, а тут министерская проверка. Как службу несете, орлы?! А орлы и ляпнули: вот задержали для выяснения, а вот изъяли при попытке продать.

– И толстые дяди из МВД подняли кипеш на всю Москву, – легко догадался Турецкий.

– Соображаешь, – похвалил товарища Грязнов. – С проверкой всего личного состава, включая отпускников, курсантов и прочих и прочих. Объявили всеобщую ревизию матчасти, ну, понятно, у всех все не сходится, с оружием еще так сяк, а с обмундированием, бронежилетами – полный аллес. А главное – с кадрами непонятно, всех проверять долго, если действительно имело место преступление, так надо же по горячим следам раскрывать. Короче, давай устраивать всемосковскую военизированную операцию, заодно, может, выловим окопавшихся рецидивистов, давай шерстить притоны, «малины» и хазы.

– Ну а бомжи что? – спросил Турецкий. – Все про мусорники твердят?

– Нет, конечно, они же не полные идиоты. Их сразу по разным углам развели, потому они договориться не успели и плели несуразное. И что какой-то третий бомж поменялся с ними на бутылку водки, и что из реки выловили, один даже выдал историю про то, как ходил на границу с Чечней и тамошние аборигены преподнесли ему это в знак дружбы и солидарности бомжей всех стран и континентов. Последняя сказка, на которую они сподобились, была про одинокого интеллигентного бомжа с мобильным телефоном, который лежит с ножевой раной где-то в мрачных подземельях под метро и послал их продать бронежилет с целью купить ему пенициллина, а остальные деньги разрешил пропить. И еще обещал, как только поправится, выдать им по пятьдесят баксов. Что-то подобное с ними, наверное, действительно было, поскольку к этой истории рано или поздно пришли оба, только и это, скорее всего, лажа.

– Стой, стой, – заволновался Турецкий, – а они этого интеллигента описали как-нибудь?

– Молодой, худой очкарик, очки толстенные, одно стекло разбито, в кожаной куртке, вроде Олегом зовут.

– Слава, я хочу с этими бомжами побеседовать, – заорал Турецкий. – Немедленно!

– Зачем?

– За сараем! Этот интеллигентный бомж, судя по описанию, Говоров! Журналист, помнишь, который меня на кладбище приглашал.

– Ну?

– У него на самом деле был бронежилет, он вообще сдвинутый на безопасности, и если его подрезали, он бы, как нормальный человек, в больницу не пошел, а залез бы в какую-нибудь совершенно невероятную дыру, раны зализывать. Если он даже ноутбук под половицей хранил.

– Елы-палы, – только и сказал Грязнов.

– Короче, бомжи эти, скорее всего, не врут, и у вас, во-первых, нет неучтенного ментовского трупа, а во-вторых, мне нужно с Говоровым встретиться.