Текст книги "Цена жизни – смерть"

14

«…В июле 97-го я вернулась в Москву.

В Иркутске мне «по-дружески» объяснили, что после моих не в меру ретивых ходатайств об организации экспериментов на живых наркоманах на здешнем ученом совете мне лучше даже и не пытать счастья.

И вот я открыла дверь нашей квартиры, в которую больше трех лет не ступала нога человека. Когда я уезжала из Москвы, все знакомые в один голос убеждали меня сдать ее, но я не могла заставить себя сделать это. Переступив порог, я поняла, что была совершенно права – ни за что в жизни я не хотела бы увидеть сейчас здесь чужих людей.

Я боялась, что ночью меня опять, как три года назад, будут мучить кошмары, но обошлось, и спала я как убитая.

Разыскивать друзей и знакомых мне не хотелось, возвращение домой все-таки подействовало на меня угнетающе, и главное – не было времени, требовалось как можно скорее уладить все формальности с диссертацией. Как водится, мои заочные усилия в этом направлении оказались по преимуществу напрасными: бумага должна иметь ноги.

Единственными людьми, с которыми я искала встречи, были мои БГП. Начала с БГП-2, в этом имелась меркантильная подоплека – мне нужно было распечатать и размножить невероятное число документов. Да и к тому же, что скрывать, БГП-1 просто не отвечал на мои звонки.

БГП-2 страшно обрадовался моему появлению, настолько, что я почувствовала себя неловко, слишком уж сильно и неподдельно он суетился, хотя обычно его эмоциональность хорошо продумана, и с годами это могло только укрепиться. От немедленно предложенной обширной культурной программы я отказалась, но приняла предложение использовать его оргтехнику без всякого стеснения. Где в данный момент пребывает БГП-1, он не знал (они давно утратили связь друг с другом), но обещал выяснить. Зато я узнала, что дозвониться до БГП-1 я не могла, потому что они переехали – его отец круто пошел в гору и дорос до замминистра.

БГП-2 потратил на поиски несколько дней. Наконец ему удалось связаться с родителями БГП-1 и выяснить по большому секрету, что наш приятель в данный момент находился в Германии в известной наркологической лечебнице, что лечился он уже более десяти раз, из них три последних за рубежом, в самых лучших клиниках.

– Каюк ему, – сказал БГП-2. – Он лет пять из кожи вон лезет, хочет завязать. И все возможности ему предоставлены. Но до сих пор не смог, а чем дальше – тем сложнее. Кончился человек, уже никто ему не поможет.

– Есть такая партия! – ответила я. – Я ему помогу, если продержится некоторое время.

Я рассказала БГП-2, в общих чертах, разумеется, о своем открытии. Он очень заинтересовался и посетовал, что ничем не может мне подсобить. Я сказала, что сможет, если пока что ни слова не будет говорить БГП-1.

– Но почему?! – спросил он. – Ты же сама сказала, поможешь, если продержится. Раньше начнешь – больше шансов, что он не загнется до конца курса.

Я объяснила, что отнюдь не уверена в универсальности препарата, точнее, уверена в его избирательности. Каждому типу наркоманов нужна своя особая модификация, а при определенной переработке из «байкальского эликсира», может быть, даже получится новый сильнодействующий наркотик. На мышах ведь всех деталей не выяснишь, а тренироваться на БГП-1 я не могу. Не могу, и все тут, даже если шанс на неудачу один из миллиона.

– Он будет первым пациентом после успешного завершения испытаний, но не раньше, – сказала я.

15

Вот ведь дура.

До самого последнего момента я была уверена, что просто выполняю формальную процедуру. Положено диссертанту сделать сорокаминутный доклад с кратким изложением сути проделанной работы – я сделала. Положено ответить на вопросы – ответила. Положено с чувством глубокого уважения выслушать зачитанные секретарем совета замечания рецензентов, которые я, разумеется, знаю наизусть, – выслушала. Как положено, с парой наименее значительных согласилась, остальные вежливо отклонила: это выходит за рамки представленной работы, это послужит предметом дальнейших исследований, этим в конкретном случае можно пренебречь и так далее.

Когда по регламенту наступил момент хвалебных отзывов, слово попросила «специально приглашенная суперзвезда» из НИИ наркологии Минздрава. Она чем-то походила на Шерон Стоун, даже, пожалуй, где-то превосходила ее и являлась предметом самого живого интереса мужской части аудитории. Мой бывший научный руководитель перед началом защиты шепнул мне, что с ней нужно держать ухо востро, что она большая шишка: ей прочат кресло директора Национального бюро по наркотикам, а ее муж, заведующий известной наркологической клиникой, – член ученого совета.

И началось.

Шерон Стоун совершенно неожиданно начала крыть мою работу, намекая на мою некомпетентность, на подтасовку результатов, потом и вовсе на откровенное шарлатанство. Фактов она никаких не привела, да и не могла привести по причине их отсутствия, как таковых, в природе, но всеобщее благодушное настроение после ее выступления сменилось на диаметрально противоположное. Муж ШС тоже от души подлил масла в огонь.

Председатель предложил мне выступить в свою защиту.

Я выступила.

Я думала, что не оставила камня на камне от ее инсинуаций и его идиотически-схоластических построений. По реакции ученого совета было прекрасно видно, что все согласились с моими доводами. И тем не менее мне посоветовали «доработать материал». Председатель попытался дать научное обоснование происшедшему. Он нашел несколько «сомнительных моментов», нуждающихся, как следует из текста автореферата, «в более тщательной проверке».

Я могла бы легко опровергнуть все сказанное им, но… не стала. Во-первых, после боя кулаками не машут, во-вторых, его слова были зафиксированы в протоколе, что облегчало мне вторую попытку. У меня имелся неопубликованный материал, подтверждающий мою правоту в данном вопросе. В диссертацию он не вошел – публикация требовала дополнительных затрат времени, а при непредвзятом рассмотрении все было ясно и без него.

Прямо с защиты, захватив из дому черновики, я поехала к БГП-2 в офис и просидела до утра за компьютером, набивая статью.

В девять часов я уже сдала материал в редакцию. Слух о том, как меня вчера прокатили, дошел и сюда. Какой-то столетний дед, если судить по бороде – как минимум член Президиума Академии наук, окликнул меня в коридоре по имени-отчеству и принялся выражать свое возмущение «имевшим место вопиющим антинаучным безобразием». Я односложно отвечала, тщетно напрягая память – ни кто он такой, ни хотя бы присутствовал он на моей защите или нет, я так и не вспомнила. Когда он вознамерился откланяться, я набралась смелости и попросила его походатайствовать о скорейшем продвижении моей статьи. Он слегка удивленно на меня посмотрел, но обещал посодействовать в меру сил.

Я практически забыла об этом эпизоде, но – небывалый случай – статья вышла в следующем номере, еще до того, как я получила одобрительный отзыв рецензента. Я сразу же подала документы в ученый совет.

16

Мой второй подход к снаряду выглядел уже сплошным фарсом (со стороны ученого совета, а не с моей). Перед тем я раз двадцать, не меньше, прослушала запись своего предыдущего выступления, взвесила каждую фразу, продумала, как обойти все хоть в самой ничтожной степени скользкие моменты, к которым могут придраться мои недоброжелатели. Словом, я была уверена, что смогу преодолеть эту полосу препятствий с завязанными глазами.

«Специально приглашенной суперзвезды» на этот раз не было. Вопросы задавали смешные. Скажите, а дважды два действительно будет четыре? Правда? Не может быть… Чем все закончится, я поняла, когда перед голосованием председатель попросил каждого члена ученого совета сказать два слова.

И началось.

Да, конечно, диссертанткой проделана большая работа, которая свидетельствует о ее несомненном умении проделывать большую работу, что она блестяще продемонстрировала, проделав большую работу…

В общем, меня опять прокатили с совершенно идиотской формулировкой. Написали бы: лицом не вышла, и то выглядело бы более научно обоснованным.

Я оказалась в кризисе и должна была решить для себя два стандартных кризисных вопроса: кто виноват и что делать. Иначе говоря, с кем стоит иметь дело, а с кем нет, и желательно разобраться, почему именно, чтобы не натыкаться больше на чье-то сознательное сопротивление, с меня вполне достаточно «объективных неблагоприятных обстоятельств».

На детективные изыскания я потратила пять дней. Мой бывший научный руководитель по словесному портрету опознал столетнего академика с метровой бородой, споспешествовавшего последней моей стремительной публикации.

АСБ (академик с бородой) действительно был академиком, ему действительно было за девяносто. Я связалась с АСБ и попросила принять меня. Разыскивать моих недругов и вскрывать их тайные замыслы я, конечно, через него не собиралась, единственное, что мне нужно было выяснить: какие профильные организации не связаны тесными корпоративными узами с ополчившимся против меня ученым советом и где, таким образом, мне стоит попытать счастья, а куда лучше не соваться. То есть выяснить хотя бы общий расклад сил и направление подводных научных течений.

За три года моего пребывания на Байкале здесь, в Москве, все сильно изменилось, да и раньше, надо признаться, я не была лоцманом в океане околонаучных интриг.

АСБ назвал навскидку несколько НИИ, которые следует рассматривать в положительном смысле, и несколько – в отрицательном. Сказал, что секретарь моего любимого ученого совета копает под председателя, и если я уверена в своих детективных способностях, то могу попытаться аккуратно его прощупать. Я просидела у АСБ полдня. Он говорил очень интересно, давно я никого не слушала с таким удовольствием. Но данные им практические советы, как выяснилось в последующие несколько дней, оказались не вполне точными.

В конце пятого дня малоуспешных поисков «крыши» и истинного противника (не могла же, в конце концов, сплотиться против меня вся научная общественность) мне позвонил директор НИИ нейрофизиологии и нейропатологии, до которого, видимо, докатился слух о моих походах за правдой. Он попросил, не откладывая, заглянуть к нему завтра прямо с утра, выслушать и принять его предложение.

Директор НИИ был академиком АМН. Без бороды. Этот АББ предложил мне работу в своем НИИ, пообещал предоставить в мое распоряжение одного наркомана-добровольца и выдвинул лишь одно условие: я должна работать тихо, повременить с публикациями и отказаться от сведения счетов с моими недругами (можно подумать, я собиралась с кем-то сводить счеты). И если лечение добровольца будет успешным – уж тогда-то он сможет организовать полномасштабные клинические испытания моего «байкальского эликсира» с подобающей помпой.

Конечно, я согласилась. Правда, тоже выставила небольшое условие: я прихожу к нему в НИИ не одна, со мной еще двое моих сотрудников…»

17

Шерон Стоун Долгова, разумеется, называла Старухину – это Турецкий сообразил мгновенно. Скандальный член ученого совета, – очевидно, губошлеп Дименштейн, тоже очень похож: идиотически-схоластические построения, это как раз его профиль, а АББ (академик без бороды) – это, видимо, Сахнов.

И в свете этого возникает совершенно закономерный вопрос: сами Старухина с Дименштейном додумались до того, что Долгова авантюристка и проходимица, или им кто-то ненавязчиво подсказал?

Турецкий позвонил Старухиной и договорился о встрече, с изумлением замечая, что дрожь в коленках, сладкое томление в груди и прочие непременные атрибуты его первых встреч с ней напрочь отсутствуют. Любовь прошла, завяли помидоры, ну и фиг с ней. Пора ехать. Сделать это немедленно, однако, не позволил телефонный звонок.

– Саня, – сказал несколько обескураженный голос Грязнова, – а ведь ты был прав.

– Когда говорил, что «Локомотив» продует «Лацио»? – хмуро парировал Турецкий.

– Когда начал копать в этом особняке из красного кирпича, что на Врубеля.

– Есть чьи-то пальчики? – оживился Турецкий.

– Лучше. Эксперты нашли следы героина и некоторых более слабых наркотиков. Похоже, что там в подвале был целый склад, который в спешном порядке эвакуировали. Просыпанные дорожки – как из порвавшихся пакетов. Но теперь, Пинкертон, ты мне можешь наконец объяснить, как ты вообще про этот домик допер? Мне Денис говорил, что вы нашли какие-то там объявления в газетах в чьих-то квартирах. Но это ведь ни черта не значит.

– Да ничего особенного. Просто тот тип, батюшка Никанор на «опеле», банально проболтался. Он дословно повторил одну присказку, которую, Жека Промыслов применял. Настолько дурацкую, что вряд ли кто-то еще мог это сказать. Вот я и решил, что его где-то там держат. Жаль только, что поздно допер. – Турецкий вздохнул. Пока что все это подтверждало его худшие опасения, но и только.

18

– Что вас на этот раз интересует? – поинтересовалась ШС, или Старухина, сдвигая в сторону многочисленные бумаги и тем самым демонстрируя, что для Турецкого она готова пожертвовать своим драгоценным временем.

– Защита докторской диссертации Долговой Боженой Анатольевной в девяносто седьмом году, – охотно объяснил Турецкий. – Исключительно благодаря вашим героическим усилиям ее тогда прокатили. Припоминаете?

– Вы шутите? – изумилась Старухина. – Или это у вас такой способ ухаживания? Давайте тогда уж поговорим о живописи или поэзии. Как вам, например, Колридж?

– «Кубла хан»? Отвратительно, – признался Турецкий. – А диссертация эта меня интересует не вообще, а конкретно, ваша тогдашняя позиция, расстановка сил в ученом совете и прочие незначительные подробности. Заметьте себе, пожалуйста, что это не банальное любопытство, ибо имеет непосредственное отношение к делу, которое я расследую.

– Но помилуйте, Александр Борисович, прошло столько времени. Я, к вашему сведению, раз десять в год бываю на всяких защитах. Да просто не помню я вашей Долговой, или как вы сказали?

– Правильно, Долговой. Тогда я попробую освежить вашу память. Долгова представляла так называемый «байкальский эликсир», вакцину от наркозависимости…

– Такая ретивая блондинка? – скорчила Старухина недовольно-пренебрежительную мину. – Да, вспомнила. Ничего у нее тогда не получилось. Точно, точно. Она и так и эдак напирала, однако, как и следовало ожидать, не прошло.

– Но почему не прошло? Разве это не революционная разработка?

Старухина закурила и снисходительно посмотрела на Турецкого.

– Извините за грубость, но и городскую свалку можно назвать галереей авангардного искусства. Вся работа этой девицы, насколько я помню, представляла собой нагромождение заимствований и откровенных фальсификаций.

Она говорила так убежденно, что Турецкий даже засомневался: а был ли мальчик? Может, и в самом деле не было никакой панацеи и революции?

– А эти ее вот… заимствования и фальсификации, они что, так прямо с первого взгляда заметны любому здравомыслящему человеку? – решил «важняк» зайти с другой стороны.

– Господи, конечно нет. Вы вообще хоть отдаленно представляете себе количество научных работ по химии и биологии, печатающихся во всем мире? Да их тысячи каждый месяц. Разумеется, невозможно быть полностью в курсе. Но ее иркутское начальство представило нам исчерпывающую информацию о ее деятельности. Американцы из Спрингфилда недавно опубликовали предварительные тесты использования аналогичной вакцины, правда из своего чисто американского сырья, кажется из каких-то кактусов, – честно говоря, не помню. Они там пошли еще дальше, научились полностью очищать организм под длительным глубоким наркозом, фильтруя кровь наркомана, и только потом воздействовали своей вакциной. Они обещают белковую блокировку рецепторов. И Долгова тоже. Они гарантируют полгода отвращения к наркотикам, и Долгова тоже. Ну и так далее. Кстати, хочу вам заметить, что они пока не добились устойчивых результатов, и, когда их вакцина будет запущена в производство, никто не ведает. К сожалению, на днях никакого переворота в наркологии не произойдет, могу вас заверить.

– Стоп, стоп, стоп, – Турецкий протестующе замахал рукой. – Давайте по порядку. Из Иркутска к вам пришла официальная бумага, я правильно понял?

– Да.

– Что это была за бумага, кто конкретно подписал?

– Характеристика с места работы. Подписана она начальником – кем-то из видных иркутских биохимиков.

– Насколько мне известно, она работала не в Иркутске, а в лимнологическом институте в поселке Листвянка, и ее начальник не был биохимиком. И потом, характеристики на собственных сотрудников просто так, по собственной инициативе, вам никто присылать бы не стал. Только в ответ на официальный запрос. Извините, но вы явно чего-то недоговариваете. Уж поднатужьтесь, пожалуйста.

Старухина снова недовольно поморщилась и поднатужилась:

– Ну… наверное, были сведения о ее научной нечистоплотности и чрезмерной напористости.

– И характеристика это подтвердила?

– Вы же знаете, как у нас пишут характеристики. Она была обтекаемой. Но между строк там все прекрасно читалось.

– А кто первый сообщил вам сведения, что Долгова не тот человек, который достоин ученой степени доктора наук?

– Не помню.

Как же, как же, подумал Турецкий. Содержание характеристики помнит, а кто накапал на Долгову – нет. Впрочем, и так все ясно: кто-то шепнул ей на ушко, что Божену надо зарубить, и она засуетилась, стала запросы в Иркутск отправлять, организовала себе приглашение на защиту, выступила с разгромной речью, как ее и просили, Дименштейна попросила поддержать свою линию…

А ведь вы, мадам, уже тогда были в большом фаворе. Так чьи же это просьбы вы с такой охотой выполняли, а теперь, несмотря на свое положение, предпочитаете об этом помалкивать? Уж не ФСБ ли?

Понятно, что вопросы эти были даже не риторическими. Они вообще не произносились вслух. На этом можно было и закончить, но Турецкий решил хотя бы попытаться прояснить все до последней детали.

– Вы говорите, американцы недавно опубликовали свои результаты, но они пока существенных успехов не добились. Даже человеку абсолютно непосвященному ясно: американцы в своих исследованиях продвигаются неизмеримо быстрее Долговой, у которой не хватает подопытных животных, в лаборатории отключают электроэнергию за неуплату и так далее. Выходит, приоритет все-таки за ней? Можно ведь поднять научную литературу и проверить хронологию публикаций. Кто раньше, кто позже…

– Послушайте, Александр Борисович, вы меня в чем-то конкретном обвиняете? Я, по-вашему, похоронила передовые отечественные разработки в области лечения наркомании? Долговой, насколько мне известно, в итоге предоставили все необходимое для продолжения исследований. С тех пор прошло уже более года. И где обещанный ею немедленный результат? Все это профанация, я тогда так считала и остаюсь при своем мнении сегодня. Может быть, с помощью этой чудо-вакцины и можно отдалить момент смерти наркомана. Но полностью избавить его от наркотиков вакцина не сможет, – торжественно поставила она точку.

19

Пора было вплотную заняться Азаровым.

Турецкий по внутреннему телефону позвонил Косте. Тот, как водится, был на рабочем месте, самим уже этим фактом олицетворяя в глазах подчиненных законность и неподкупность.

– Константин Дмитрич, мне нужно личное дело известного тебе Азарова.

– Я тебя опередил, запросил из управления кадров, – мрачно ответил Меркулов. – Сижу вот изучаю.

– Ну и?

– Да нет тут ни хрена. Карьера, правда, сногсшибательная, тебе такая и не снилась. Но и только.

– Чей протеже? – прямо спросил Турецкий.

– Сам не пойму, – признался Меркулов, – представлял его в новой должности лично генеральный. До того пару лет работал в Московской городской прокуратуре. А до того, после юрфака, – помощником референта у главного военного прокурора. И везде преуспел. Что характеристики, что резюме – пальчики оближешь. Хоть сейчас – в нью-йоркские окружные прокуроры.

– Ни черта себе.

– Вот именно. Подожди, я к тебе спущусь, нечего это все по проводам обсуждать.

Три минуты спустя Костя был уже в его кабинете, как всегда элегантный, подтянутый, чисто выбритый, словно и не было бессонной ночи. Уму непостижимо. Или это не он, мелькнула вдруг у Турецкого бредовая мысль. Клонировали?! Первого заместителя генерального прокурора?! Инопланетяне? Он внимательно оглядел старого приятеля.

– Ты что это? – подозрительно спросил Меркулов с интонацией, какую не смог бы воспроизвести ни один клон.

Вроде он, отлегло у Турецкого. Фу-уух.

– Ничего. Каково семейное положение твоего подчиненного?

– Азаров холост, насколько мне известно.

– А мне вот известно, что – совсем наоборот. Женится наш юный «важняк». Меня шафером звал. Для солидности. А я говорю: «Лучше Меркулова попроси».

Константин Дмитриевич поморщился.

– Но он резонно возразил, что ты не пойдешь.

– Ну и что?

– Так тебе об этом ничего неизвестно?

– Саша, не темни, пожалуйста.

– Потом еще раз на свадьбу приглашал. Я сказал, чтобы он мне оставил точную информацию по этому поводу на автоответчике, но там ни черта нет. Короче, у меня оба раза сложилось такое впечатление, что Азаров совершенно не желал меня приглашать, просто мозги мне забивал таким образом. Первый раз мы в засаде сидели, второй – он влез в кабинет, когда ты Долгову раскручивал.

– Хм…

– Кстати, Костя, а где он живет, ты знаешь?

– В двухкомнатной квартире на Кутузовском проспекте. Я как-то захватывал его по пути на работу.

– Странно… А мне сказал, что снимает дом на Николиной Горе. А женится на дочери какого-то чиновника из аппарата Президента.

– Ага, вот ты к чему клонишь, – сообразил Меркулов. – Ну давай поищем, так вполне есть шанс. В первую очередь займемся загсами.

– В первую очередь, – с нажимом добавил Турецкий, – не московскими. Давай поглядим по карте, чего такого административного есть рядом с Николиной Горой, чтобы там бракосочетаться можно было. Если промажем, тогда уж будем бить по Кутузовскому проспекту.

– Станция Перхушково, – через две минуты изучения топографии ответил Меркулов. – И уже заказывал телефоны местных загса и отделения милиции через ведомственную справочную: – Как-как? Ага, спасибо, записал.

Еще один набор номера и пять минут ожидания понадобились, чтобы дождаться ответного звонка из Перхушкова.

Помолчали.

– Не кури на меня, пожалуйста, – попросил Меркулов. – Какие у тебя соображения?

– Морду ему расквасить. Выдашь санкцию?

Телефон зазвонил. Турецкий снял трубку и приглушенным голосом сказал:

– Государственный советник юстиции первого класса Меркулов слушает. Он же заместитель Генерального прокурора Российской Федерации.

Константин Дмитриевич укоризненно покачал головой, но не вмешался.

– Отлично, – сказал Турецкий в трубку. – Ошибки быть не может? Ну там однофамилец, к примеру? Говорите, все совпадает? Инициалы, место жительства и так далее? Кстати, уточните мне его адресок… Ага, верно, это я вас проверял, – «проверяя», Турецкий водил воображаемым карандашом по воображаемому адресу. – Тогда все. Благодарю за службу. Доложите об этом своему непосредственному начальству. Будете представлены к правительственной награде.

Он положил трубку и победно посмотрел на Меркулова.

– Бракосочетание сегодня в три часа дня. С гражданкой Российской Федерации Мариной Аксеновой.

– Как отчество гражданки Российской Федерации?

– Анатольевна.

– Вот черт. Думаешь, это он?

– Безусловно. Форменное попадалово. – Речь шла о том, что Азаров женился на дочери заместителя главы администрации Президента Анатолия Аксенова.

Турецкий, конечно, не мог быть уверен в этом на все сто процентов, может, Азаров нагло врал, может, он женился на однофамилице Аксенова. Но Турецкому очень уж хотелось, чтобы это было именно так, поскольку вся история, начавшаяся с проблем одного государственного деятеля, зайдя в тупик, вполне могла приобрести второе дыхание после хорошенького скандала с участием другого крупного чиновника.

– Поедешь со мной? – спросил он, вынимая из сейфа пистолет и две запасные обоймы. – Погуляем на свадьбе. Шампанского там выпьем, попоем, «горько» покричим. Оттянемся, короче?

– Только меня там и не хватало, – насупился Меркулов. – Позвони Грязнову лучше, пусть проветрится.

– Можешь не сомневаться, – пообещал Турецкий. – Кстати, домик этот Азаров ни хрена не снимает, это его частная собственность. Я начинаю завидовать его зарплате.