Текст книги "Цена жизни – смерть"

13

Турецкий помчался домой.

Еще раз побрился. Выбрал самый красивый галстук, потом передумал, надел самый солидный и поехал к зданию НБН. В двух кварталах от него остановился, время еще было, и сунул десятку пацанам, чтобы вымыли машину. За те несколько дней, что он на ней ездил, «Волга» покрылась слоем пыли толщиной в палец.

Тенистого места на стоянке не нашлось. Он проехал мимо в надежде припарковаться где-нибудь поблизости, возможно на другой стороне, лишь бы видеть вход, но и там не нашел ничего подходящего. Проклиная все на свете, Турецкий оставил-таки машину на самом солнцепеке, а сам спрятался на лавке в тени. Пока он маневрировал около здания НБН, время встречи, указанное Старухиной, прошло. Прошло еще пятнадцать минут. Турецкий посмотрел на свою черную «Волгу» и кожей почувствовал, как она накалилась. Его начали одолевать сомнения. Может, они разминулись? Но как? А вдруг… Заткнись и не каркай, приказал Турецкий своему внутреннему голосу, который оживал при мыслях о Старухиной и начинал вещать непозволительно громко, к тому же нес полнейшую чепуху.

Чтобы окончательно добить неуступчивый внутренний голос и восстановить душевное равновесие, он позвонил ей из автомата. Никто ему не ответил. Значит, через минуту появится, решил Турецкий. И прождал еще двадцать. Потом опять позвонил, и опять ему никто не ответил. Ну это уже полный маразм! Турецкий выругался про себя и раздраженно плюхнулся на скамейку, к которой уже начало подбираться солнце.

Голова его слегка гудела, то ли от коньяка и последующего пребывания на жаре, то ли от уличного шума. И тут прямо у него за спиной настойчиво просигналили. Турецкий снова выругался про себя и недовольно оглянулся. Это была она на семьсот сороковом «вольво».

Старухина опустила стекло и перебралась с водительского места на сиденье пассажира, поближе к тротуару:

– Прошу прощения, Александр Борисович! Никак не могла завести. Пришлось консилиум собирать. Вы на коне?

Турецкий секунду поколебался. С одной стороны, ехать вдвоем – тактически правильнее. Даму можно напоить, а самому сесть за руль. Но прикинуться безлошадным… Нет, не серьезно, детский сад какой-то. Он кивнул в сторону своей черной «Волги», над которой воздух дрожал, как над раскаленной сковородкой.

– Тогда следуйте за мной, – сказала Старухина.

– Хорошо. А куда, если не секрет?

– На Соколиную Гору.

Турецкий поехал за ней. Он настолько исполнился предвкушением многообещающего вечера, что не замечал обжигающего, достойного Сахары воздуха и не вытирал скатывающиеся со лба капельки пота, даже галстук не ослабил.

Что ж она, интересно, так долго созревала, думал Турецкий. Или работой перегружена? Или наводила насчет меня справки? У кого, спрашивается, у Славки, что ли?

Когда они подъехали к чугунным воротам наркологической клиники, Турецкий сообразил, что, кажется, Старухина собирается претворить в жизнь разработанный им план: насмотреться на живых наркоманов, расстроиться как следует, а потом уговорить Турецкого ее утешить.

Но на наркоманов смотреть они не пошли, хотя те мирно гуляли и нюхали пыльные цветочки тут же во дворе под пристальным наблюдением двух амбалов в белых халатах. Старухина, которую тут явно знали в лицо, проводила Турецкого в директорский кабинет.

– Знакомьтесь, Виктор Эммануилович Дименштейн, прекрасный знаток наркоманов, особенно древних, обладатель самых нетрадиционных взглядов и большой любитель поговорить.

– Ты еще забыла, что я доктор наук, академик, секс-гигант и твой бывший муж. – Дименштейн звонко чмокнул Старухину в щечку и протянул руку Турецкому: – С кем имею честь?

– Турецкий, Генпрокуратура, – несколько обескураженно представился Турецкий, – интересуюсь наркоманами. – Чуть не добавил «и вашей бывшей женой».

– Виктор Эммануилович сейчас угостит нас кофе и расскажет о своей теории свободного выбора, правда, дорогой, поделишься?

– Конечно, дорогая. – Он распорядился насчет кофе и усадил дорогих гостей на веселенький диванчик перед низким столиком. – Каждый человек волен делать свободный выбор: принимать ему наркотики или нет. И это как свобода совести, свобода слова или свобода вероисповедания, это нельзя запретить и за это нельзя наказывать. Вот в чем я глубоко и непоколебимо убежден!

Дименштейн Турецкому не понравился сразу и на всю оставшуюся жизнь. Был он губошлеп с узкими глазками и лицом, слегка изъеденным ямками то ли от оспы, то ли от юношеских угрей. Но говорил хорошо, заболтать мог кого угодно, видимо, за это и полюбила его в свое время Старухина – женщины же любят ушами.

– Тогда зачем вы их лечите? – спросил Турецкий. – Пусть бы себе освобождались от нравственных цепей.

– Мы лечим только тех, кто сам этого хочет, кто пришел к наркомании не сознательно, а вследствие жизненной неустроенности, каких-то комплексов, человеческих заблуждений или стрессов, кто разочаровался, но не может остановиться сам. Вот таких мы лечим. Вот, скажем, был у нас пациент – насмотрелся порнографии, попробовал повторить увиденное и вдруг решил, что не соответствует сексуальному стандарту. Последовали попытки увеличить свою мужскую силу с помощью одного, другого наркотика, мало что получилось, перешел на героин, наконец, почувствовал себя секс-гигантом, менял женщин как перчатки, потом они стали ему не нужны. А дело-то было всего лишь в простатите, ну еще, конечно, хламидиоз, микоплазмоз, трихомонозный уретрит, как же без этого. К урологу нужно было вовремя сходить, а не садиться на иглу. Всех-то делов.

У Старухиной забился в конвульсиях пейджер, и она с милейшей улыбкой сообщила:

– Я вас покидаю, надеюсь, беседа доставит вам огромное взаимное удовольствие. – И упорхнула, представьте себе!

Турецкий даже ущипнул себя под столом, не мнится ли ему. Вот это сексуальное свидание, пофлиртовал так пофлиртовал, ничего не скажешь, Грязнов будет в полном восторге.

– Вы читали «Кубла хан» Колриджа? – спросил Дименштейн.

Турецкий неопределенно хмыкнул:

– Эта поистине гениальная поэма отмечена чертами воображения, на которое воздействовал опиум, – это необычайные космические превращения, отлив и прилив образов, это шедевр, навеянный сновидениями «купола удовольствий». Колридж – один из примеров наркоманов сознательных. Даже Сократ под воздействием наркотика видел сны, побуждающие его сочинять и культивировать музыку. Возможно, человек во время наркотического сна находится в состоянии сознания, особо расположенном к музыкальной композиции. Но если мозг не стимулировать наркотиком, приходится прибегать к голоданию и прочим ухищрениям. Голодание и изоляция – элементы, продуцирующие яркую образность и сновидения-песни. Исследователи индейских песен-сновидений считают, что недостаток пищи доводит мозг до сверхнормальной активности, подобно той, которую вызывает действие наркотиков.

– Но зачем в таком случае писать, если заранее обрекаешь себя на мучения? – обиженно буркнул Турецкий, с максимальной поспешностью допивая кофе и не имея ни малейшего желания оставаться здесь без Старухиной. – Не можешь творить без стимуляторов, – значит, ты не творец, значит, нужно переквалифицироваться в управдомы.

– А вы не способны расценить это как самопожертвование? Почему-то когда летчик-испытатель жертвует жизнью, когда врач работает в чумном бараке или ученый заражает себя новым вирусом, людям это понятно. А здесь ведь то же самое – человек желает познакомить своих братьев по разуму с новыми, доселе не изведанными ощущениями, поделиться с ними откровениями, которые посетили его. – Дименштейн был просто поэт.

– Как Джим Моррисон?

– Были и такие. Другой английский писатель, Томас де Куинси, в «Признаниях английского любителя опиума» описал те изменения в своих снах, которые он осознал, став приверженцем опиума. Его сновидения становились все более тягостными. Вот он не смог контролировать процесс и себя в нем. Его в сновидениях постоянно окружал моральный, духовный и физический террор, а центром переживаемого ужаса было гнетущее чувство дурной бесконечности. Но если вы осознаете пугающие образы как ваши собственные «мыслеформы», вы сразу освободитесь от страха перед ними.

14

Турецкий вышел от Дименштейна около пяти часов.

Минут пять, наверное, он стоял, приводя мысли в порядок. Потом поехал на Петровку, 38. Славка ведь еще на работе, подумал он. Не иначе сегодняшнее «свидание» со Старухиной – его рук дело. С Дименштейном он поддерживает какие-то отношения – это факт. Недаром Вовика к нему в клинику определил. Со Старухиной хоть и шапочно, но знаком – факт номер два. Меня уже поддевал по ее поводу – три. Один раз – случайность, два раза – совпадение, три – система.

Грязнов сидел у себя в кабинете и вроде как бы даже удивился его визиту.

– Что, уже справился? Торопливый ты какой-то, честное слово. Я бы на твоем месте на второй круг зашел.

Турецкий пропустил скабрезные грязновские намеки мимо ушей и выдержал паузу.

– Так, так. Значит, старого друга подставил? Ладно, запомним. Придет война – попросишь хлеба, – мстительно пообещал Турецкий.

– Погоди, это ты, что ли, старый друг, которого подставили?

– Ну вроде того.

– А кто тебя подставил?

– Мой старый друг. Догадайся кто.

– Неужели Костя?

Турецкий не выдержал:

– Засранец ты, Вячеслав Иванович, вот ты кто.

– Борисыч, ты не прав! – Грязнов посмотрел на часы и сгреб бумаги со стола в сейф. – Поехали; в виде моральной компенации, хотя и не понимаю, чем ты так расстроен, приглашаю тебя в гости к одному хорошему человеку, там поговорим.

– Что хоть за человек? – спросил Турецкий, когда они вышли на улицу.

– Я же говорю: хороший.

– А у него есть или возьмем по дороге?

– Обычно есть.

Грязнов поехал впереди на своей «Ниве», Турецкий следом. Он вспомнил, как три часа назад точно так же паровозиком шел за старухинской «вольво», и опять разозлился на Грязнова. Старый друг, называется! И еще пытается отвертеться. Ничего, примет двести граммов – расколется как миленький. Нужно с него взять репарацию и контрибуцию. Лучше натурой. Старухинской.

Тем временем они свернули на Фрунзенскую набережную и остановились возле его дома. Славка сегодня окончательно охренел, подумал Турецкий. «Приглашаю в гости к хорошему человеку».

– У хорошего человека ничего нет, – сказал Турецкий злорадно, когда Грязнов вылез из машины. – Придется вам, уважаемый Вячеслав Иванович, слетать за живой водой.

– Не ври, – ответил Грязнов. – Я же по глазам вижу, что у тебя есть. И не допили мы в прошлый раз, я точно помню. Или ты тихо сам с собою прикладываешься? Нехорошо.

– Ладно, не трынди. Наскребем чего-нибудь по сусекам, по антресолям.

По сусекам скрести не пришлось, полбутылки коньяка стояли в холодильнике на видном месте и сразу были обнаружены Грязновым. Как только они вошли, Грязнов первым делом шастнул на кухню, справедливо опасаясь, как бы разозленный Турецкий не выкинул какой-нибудь фокус и не заставил его и вправду бежать за бутылкой.

– Чем закусывать будем? – поинтересовался Грязнов.

– Обойдешься. Не маленький.

– Забыл совсем.

Грязнов достал из кармана лимон и попытался его нарезать. Нож был тупой и нестерильный. Грязнов цыкнул и пошел к раковине демонстративно его отмывать. Турецкий подал ему рюмку прямо на рабочее место, подождал, пока Грязнов с чувством поглотил свою порцию, и поставил посуду на стол. И после этого сказал:

– А теперь колись, нехороший человек. Что за дела у тебя с Дименштейном?

– Так, пересекались несколько раз, а что?

– Когда он еще был женат?

– Да какое мне дело до его жены!

– В глаза смотреть! – неожиданно рявкнул Турецкий. – Ну, признавайся, знаешь, кто его бывшая?!

– Только по почкам не бейте, гражданин следователь, все подпишу, всех заложу. Дайте папироску, – дурашливым голосом ответил Грязнов.

– Значит, все-таки подставил старого друга?!

Грязнов затянулся и поднял руки вверх:

– Больше не буду. Честное октябрятское. – Он разлил по новой. – И потом, что значит подставил? Я на самом деле способствовал развитию ваших близких отношений. С Дименштейном, я имею в виду.

Допить в спокойной обстановке не дал Денис. Он позвонил и сообщил свежую новость: только что он засек звонок с угрозами в адрес нового директора сахновского НИИ профессора Добропольского.

– Кто звонил? – спросил Турецкий.

– Неизвестный.

– Эрнст, что ли? Скульптор?!

– Ну и шуточки у вас. Не знаю я, кто звонил. Намекает на свою причастность к убийству Сахнова и Добропольского предупреждает, чтоб боялся.

– А он что, боится?

– Я через десять минут приеду, привезу запись – сами послушаете. И нужно срочно решать, что с этим делать. Я поставил двух человек ждать Добропольского на стоянке, но обычно он раньше половины девятого – девяти с работы не уходит. Как раз успеем.

– Что тут решать? – воинственно сказал Грязнов. – Нужно этих героев – любителей пугать по телефону наших обывателей – честных академиков, брать за жабры и трясти. Вроде бы случайно на них вышли. Будет чем реабилитироваться за то, что с уноновцем облажались.

– Это не мы облажались, – возразил Турецкий. – Это они его отмазали, а попутно еще и нас облажали. И наверняка снова что-нибудь в том же духе выкинут, если мы напролом сунемся.

– Второй раз побоятся. К тому же это вряд ли кто-то из сотрудников УНОНа, скорее всего, обычные «быки». Рога поотшибать – расколются.

– А я думаю: ни фига эти ребята не боятся, – грустно заметил Турецкий. – И тебя серьезно предупреждаю: во второй раз на нас наедут наши долбаные начальнички покруче, чем в первый.

– И что ты теперь прикажешь, господин «важняк»? Умыть руки, что ли?!

– Нет. Загрести братков чужими руками.

– А если спросят, как мы на них вышли?

Турецкий разлил и предложил вместо тоста:

– Давай Дениса подождем, да? Мы еще сути разговора не знаем, а уже взялись строить планы, как будем реагировать на наезды начальства.

– Я тебя умоляю! Могу предсказать с точностью до запятой, – ответил Грязнов недовольно.

Денис приехал даже быстрее, чем обещал. Стали слушать запись.

«Неизвестный. Профессор, вы вроде ученый человек, но совершенно не рубите фишку. Хотите, чтобы у вас случились осложнения?

Добропольский. Потрудитесь объяснить, в чем дело. И что вам, собственно, от меня нужно?

Неизвестный. Чтоб вы были живы-здоровы. На радость отечественной науке. Чтоб с вами не случилась авария. Как с вашим предшественником.

Добропольский. Большое спасибо.

Неизвестный. На здоровье. Что будем делать с непонятками, пан профессор?

Добропольский. Что вас не устраивает, конкретно?!

Неизвестный. Профессор тупой! (Смеется.) Сегодня после работы я тебе объясню.

Добропольский. Я работаю допоздна.

Неизвестный. А я вообще целыми днями пашу как папа Карло (опять смеется)».

– Ну? – сказал Турецкий, обращаясь в первую очередь к Грязнову-старшему.

– Ну-ка, Денис, давай еще раз послушаем, – ответил Славка.

Турецкий состроил язвительную мину и разлил остатки на троих.

– Кто говорил, что он все заранее знает до последней запятой?

– А кто тут ратовал, что нужно в суть разговора вникнуть? – парировал Грязнов.

– Повторяю свой вопрос: «Ну?» – сказал Турецкий, после того как по требованию Грязнова прослушали запись еще дважды.

– Этот мафиози ни фига срока не мотал. Разговаривает, как приблатненный старшеклассник.

– Согласен, – кивнул Турецкий.

– Он общается с нашим уважаемым профессором уже не в первый раз, – вставил Денис. – Но в самый первый раз на Добропольского наверняка выходил не он. Судя по разговору, это обыкновенный «бык» из отставных спортсменов. А насаживать профессора на крючок должен был более серьезный товарищ. Выходит, Добропольский уже некоторое время на них работает, и связь с ним держат через посредника.

– Скажи тогда, кто такие «они» и на кой ляд они держат связь с Добропольским, раз такой умный, – потребовал Грязнов.

– На кой – понятно. Кто-то действительно занимается распространением наркотиков в клинике. А может, и изготовлением в НИИ, на их оборудовании. Используя их спецов, только сырье гонят.

– Мысль, конечно, интересная, – хмыкнул Грязнов, – а где факты? Факты где?

– Возьмем их при встрече – будут и факты.

Турецкий постучал ножом по столу, требуя слова, как председатель собрания.

– Никого мы брать не будем. Хватит с нас сегодняшнего клистира.

– Хорошо, – сказал Денис, – можем устроить массированное прослушивание Добропольского и того деятеля, с которым они сегодня встретятся. Кстати, Александр Борисович, пора выставить нашему работодателю предварительный счет – за использование нелегальных средств связи.

– Золотые слова! – подхватил Турецкий. – Именно что нелегальных, и про работодателя, слава богу, вспомнил. Во-первых, мы данные прослушки можем себе в задницу засунуть – показывать их никому нельзя. Во-вторых, наша непосредственная цель – не искоренение наркомании как социального зла, а розыск пропавшего без вести господина сына вице-премьера Жеки Промыслова. А счет папочке выставишь, когда хоть что-нибудь нароешь.

Тут Грязнов захватил председательский нож-молоток и узурпировал таким образом власть.

– Значит, так. Возьмет их как бы случайно – обыкновенный наряд ППС за нарушение общественного порядка, это я организую. На Петровку их не повезут, доставят в районное отделение и там поработают как следует. Если наш «бык» из чистеньких – может расколоться, как два пальца об асфальт. И профессору тоже неудобно будет объяснять, как он оказался в одной компании с боевиком наркомафии и устроил пьяный дебош. А свидетели подтвердят, что они вели себя, как давние знакомые…

Но тут Турецкий достал из ящика разделочную доску, молоток для отбивных и грохнул так, что у всех в ушах зазвенело. Показав таким образом, кто здесь главный, он подвел итог дискуссии:

– Арестовывать мы никого не будем. Даже если тебе, Славка, удастся спрятать свои уши в этой истории, на твоих районных героев наедет какой-нибудь дядя с генеральскими погонами из министерства, и они сей секунд выпустят задержанных с извинениями, а протоколы порвут и затолкают опять-таки себе в задницу, демонстрируя глубину… э-э… своего раскаяния. Это в лучшем случае. В худшем нас завтра опять отымеют.

– Да ладно, плавали, знаем, – перебил Грязнов.

– Поэтому, – продолжил Турецкий, – мы, как я сразу и предлагал, натравим на них третью силу – Азарова. Сделаем ход конем. Сейчас я позвоню ему и скажу, что из достоверных источников получил информацию: профессор Добропольский сегодня встречается со связником наркомафии; он их задерживает или берет под наблюдение, но уже в официальном порядке и не упоминая о нашем участии в деле. А Костю попрошу взять азаровское следствие под личный контроль, и всех, кого Азаров с нашей подачи взял за одно место, будем дотошно расспрашивать насчет Промыслова.

– Извини, Борисыч, – сказал Грязнов недовольно, – но должен тебе прямо заявить: ты перерожденец. Думаешь, молодежь – Азаров твой – будет для тебя жар загребать? Да с чего ты взял, что он побежит к Меркулову обо всем рассказывать? Сам же давеча голову ломал, на какого дядю он работает.

– Вот и хорошо: дядя его прикроет.

15

На самом деле Турецкий не вполне положился на Азарова. Он назначил ему встречу возле НИИ, ныне возглавляемого Добропольским, сообщив, что есть информация по делу профессора Сахнова.

Приехал Азаров, поставил машину на стоянку и пересел к Турецкому.

Турецкий выложил ему заранее разработанную историю: про надежный источник, который он не может назвать, и про встречу, о которой его надежный источник предупредил. Двух Денисовых сотрудников он тоже не отпустил.

– Мы так и будем вдвоем их вести? – спросил Азаров, оглядываясь по сторонам.

– Как-нибудь справимся.

– А если не справимся?

– В крайнем случае вызовем подмогу. Но, по-моему, они будут просто мирно беседовать.

– Тогда тем более что с ними делать прикажете?! Арестовывать? А за что?

Турецкий и сам не знал, что делать в этом случае, поэтому предпочел от темы уклониться. Вид у Азарова был довольный до невозможности. Смотреть на это Турецкому было отчего-то неприятно, и он спросил недовольно:

– А ты чего лоснишься-то?

– Что, так заметно? – улыбнулся тот. – Дело молодое, Александр Борисович, любовь-морковь. Слыхали про такой овощ?

– Доводилось, – буркнул Турецкий. – В нашем юрском периоде такое тоже случалось, хоть тебе это небось и удивительно слышать. Жениться, что ли, собрался?

– Ага.

– Ответственный шаг.

– Более чем, – пожаловался Азаров. – Я даже не ожидал. Шафером пойдете, Александр Борисович?

– Хм… Ответственный шаг, – уклончиво ответил Турецкий, глядя в сторону.

– Повторяетесь. Ответственней, что ли, чем у меня? – обиделся Азаров. – И вообще, у меня такое чувство, Александр Борисович, словно вы не то чтобы мне не доверяете, но вроде как в чем-то подозреваете?

Такого вопроса в лоб Турецкий не ожидал. Вот она, нынешняя молодежь: сразу быка за рога. Ну что ж, похвально.

– А зачем я тебе – в шаферы? Что, разве приятелей-сверстников не найдется?

– Приятелей навалом, но вы – для солидности.

– Для солидности надо Меркулова, – отрезал Турецкий. – Зам. генерального – вот это солидно.

– Это верно, да только не пойдет Константин Дмитрич, да и неудобно, – посетовал Азаров.

– Не пойдет, – согласился Турецкий. – А скажи лучше, почему это ты не ожидал, что «же-ни-тьба де-ло серь-е-ез-ное»? – Турецкий довольно сносно изобразил актера времен его детства Эраста Гарина.

Азаров засмеялся, тоже демонстрируя знакомство с классикой.

– Да просто у моей барышни такие родители оказались – я чуть не охренел. Папаша – в аппарате Президента не последний человек. А при малейшей перестановке может взлететь вообще на самый верх, вы же знаете, как это там быстро происходит. Ну и мать где-то рядом подвизалась. И представьте, что все это я узнал, только когда мы расписываться собрались и заявление в загс подали. У моей барышни по поводу предков оказались какие-то странные «демократические» установки. Хотя чего их скрывать-то. Чай, не тридцать седьмой год.

– Придурь это называется, – высказался Турецкий. – И выпендреж. Хотя думаю, что сановных родственников и тогда не особенно прятали.

– Ну, – согласился Азаров. – Словом, будущих родичей я пока что в глаза не видел. И вот на днях они только приедут знакомиться. Было б здорово, Александр Борисович, если бы вы меня морально поддержали, так сказать. Поприсутствовали, что ли. А?

– Алексей, у тебя холодильник хороший?

– Да вроде ничего, – удивился Азаров. – «Бош»…

– Пиво быстро охлаждает?

– Не жалуюсь, – совсем растерялся Азаров.

– Приеду, – пообещал Турецкий. – Кстати, ты где, вообще, живешь?

– На Николиной Горе.

– Неплохо устроился, – присвистнул Турецкий.

– Да, – неопределенно ответил Азаров, – подфартило. Домик у меня там небольшой… Снимаю, в общем.