Текст книги "Тень Сохатого"

3. Страх

Боровский выполнил свое обещание. Он вернулся с работы рано и был абсолютно трезв. Жена встретила его у порога в красивом вечернем платье с открытыми плечами. Волосы ее были уложены в изящную прическу. На ногах вместо домашних тапочек были туфельки на высоких каблучках. Выглядела она великолепно.

– Ого! – улыбнулся явно смущенный таким приемом Генрих. – Да ты просто Мерилин Монро.

Жена ослепительно улыбнулась, затем нежно поцеловала его в губы и покачала головой:

– Нет, милый, я намного лучше. Я выше и стройнее ее. Разувайся скорей и проходи в гостиную. Я приготовила тебе маленький сюрприз.

– Гм… – неопределенно произнес Боровский. – Интересно… Надеюсь, сюрприз будет приятным?

Жена кивнула:

– Уверена, что тебе понравится.

Боровский разулся, затем жена взяла его за руку и провела в гостиную. Он замер на пороге и удивленно произнес:

– Черт, вот это да! Это по какому же поводу?

– Просто, – ответила жена. – Просто потому, что я люблю тебя. Для меня это самый главный повод на свете.

В центре гостиной стоял столик, уставленный яствами. Боровский еще раз, с еще большим вниманием, хотя уже не так удивленно, оглядел столик и с усмешкой сказал:

– Да тут и выпивка имеется?

– Полусладкое шампанское, – отозвалась жена. – Ты сказал, что любишь его. Оно только что из холодильника. А там есть еще одна бутылка. Ну, пойдем же скорей!

Они прошли к столу. Помимо шампанского на столике расположились изысканные салаты, бутерброды с красной и черной икрой, а также апельсины, бананы и несколько плиток шоколада.

– Садись! – сказала жена.

Боровский покорно уселся на диван. Она обвила его шею гибкими руками, притянула к себе и быстро поцеловала. Затем отпрянула и, глядя на него своими лучистыми глазами, сказала:

– Я хочу понравиться тебе. Говорят, что пусть к сердцу мужчины лежит через желудок. Эти салаты я сделала сама.

– Уверен, что они очень вкусные, – весело отозвался Боровский. – Ты ведь у меня талантливая.

– Ты еще не знаешь обо всех моих талантах, – проговорила жена глубоким, хрипловатым голосом. – Но об этом потом. А сейчас…

Она убрала руки с шеи Генриха, взяла со стола бутылку и протянула ему:

– Начнем пирушку. Открывай!..

До второй бутылки дело не дошло. Шампанское вскружило Боровскому голову, но еще больше у него кружилась голова от тонкого аромата духов жены, от вида ее стройных плеч, от ее улыбки и от ее губ, скользящих по его щеке и то и дело прижимающихся в поцелуе к его губам. Он почувствовал дьявольское возбуждение.

– Вот теперь я вижу, что нравлюсь тебе, – прошептала жена, проводя нежными пальцами по его брюкам. – Ты представить не можешь, как много это значит для меня.

Она расстегнула зиппер на его ширинке, и ее пальцы стали еще ближе и нежнее. Боровский почувствовал, как у него бешено заколотилось сердце. Та девушка на деревенской дискотеке была единственной женщиной, которой Генрих по-настоящему овладел. Потом он еще дважды пробовал – с бывшей одноклассницей, которая, как выяснилось на свидании, все школьные годы сходила по нему с ума, и с проституткой, которую порекомендовал ему Олег Риневич, и оба раза потерпел фиаско. Возбуждался он быстро, но уже через несколько секунд возбуждение проходило. Он ничего не мог с собой поделать.

Было во всем этом и еще кое-что. То, в чем Генрих боялся признаться даже самому себе. Время от времени на Боровского накатывала страшная тоска, которую он не мог, да и не пытался объяснить. Иногда во сне он, казалось, находил источник этой тоски. Ему виделось тонкое лицо с удивленно распахнутыми глазами и рассеянной полуулыбкой.

Проснувшись, Генрих испытывал жгучий стыд и старался как можно скорее позабыть и про это лицо, и про свой сон. До встречи с будущей женой ему это плохо удавалось.

Увидев на конкурсе настоящую красавицу, он и впрямь поверил, что влюбился. Да в нее и невозможно было не влюбиться. Она была настоящим и стопроцентным воплощением всего лучшего, что только может быть в женщине. Красивая, стройная, изящная, с лицом, источающим загадку и обещающим неземные блаженства. Именно такой Боровский ее увидел в первый раз. И такой она запала ему в душу. И тогда же Генрих твердо решил для себя, что обязательно женится на этой женщине. Чего бы это ему ни стоило.

Но в ночь накануне свадьбы Боровскому вновь приснилось лицо, которое приходило к нему в сновидениях все последние годы. Но на этот раз оно было еще грустнее и еще недостижимее, чем всегда. Проснулся Боровский в холодном поту. На него вновь накатила тоска. А помимо этого в измученное сердце Боровского закралась паника. Что, если он снова окажется не на высоте? Что, если все его нежные чувства к этой девушке – просто суррогат, заменитель чего-то более главного, что предназначено ему судьбой? Что, если истинная любовь прячется от него в этих тоскливых снах, одновременно маня его к себе и отталкивая?

И тогда Боровский сказал себе: «Мне нужен перерыв, чтобы обдумать все, что со мной происходит». Он решил отменить свадьбу, но увидел пылающее от волнения и сладостного предчувствия лицо невесты, ее лучистые глаза, ее смущенно-радостную улыбку и не решился.

На свадьбе Боровский вел себя просто по-свински и вполне это сознавал. Он намеренно напивался, чтобы оказаться к ночи совершенно «недееспособным». Это была хоть какая-то передышка. В глубине души Боровский вполне сознавал, что совершает глупость, что проблему таким образом не решишь, но ничего не мог с собой поделать.

Оказавшись в постели, он попытался сразу же уснуть, но, видимо, был недостаточно пьян. Уснуть не удавалось. Он слышал, как жена подошла к кровати, чувствовал ее взгляд на своей спине, потом она села на край кровати, и сердце у него замерло.

– Геня… – услышал он ее тихий голос. – Геня, ты слышишь меня?

Боровский сделал вид, что не слышит, лишь хрипло вздохнул и невнятно бормотнул себе что-то под нос, притворившись пьяным и сонным. Жена положила ему руку на плечо и заговорила вновь:

– Геня, ты уже спишь? Или…

И вдруг, непонятно почему, рука жены, лежащая у него на плече, вызвала у Боровского приступ отвращения, словно это было нечто чуждое ему, противное его естеству. Он непроизвольно дернул плечом, сбрасывая ее руку.

Потом была тишина. Боровскому стало нестерпимо стыдно. Ему показалось, что он расслышал в тишине тихий всхлип жены. Он не выдержал и повернулся к ней.

– Ты знаешь, зая, я что-то неважно себя чувствую, – выдавил он из себя, уже не притворяясь пьяным. – Давай отложим это дело на завтра, хорошо?

И на этом все кончилось.

На следующий день Генрих вновь, в который уже раз, пытался понять, что же с ним происходит? Никакого отвращения к жене он не испытывал, почему он сбросил ее руку, он не мог для себя объяснить. В его воображении и в его памяти она по-прежнему была удивительно свежа и привлекательна. Тогда почему он не смог заняться с ней любовью? Неужели всему виной лишь страх оказаться в постели несостоятельным? Но ведь не импотент же он! У него вообще отличное здоровье. Расскажи Генрих о минувшей ночи своему другу Риневичу, того бы разобрал смех. Так в чем же тут проблема?

В конце концов, Боровский решил, что все это просто дурь, от которой необходимо поскорее избавиться. Главное, забыть обо всех страхах и начать действовать. Ну не получится сразу, так получится потом. Сколько можно бояться? Пора становиться нормальным человеком – взрослым, сильным, здоровым мужчиной. Таким, как Алька Риневич. «Вот у кого с женщинами нет никаких проблем», – с завистью подумал Боровский.

Однако ближе к вечеру на него опять накатила тоска с примесью тревоги и страха. Он позвонил жене и, стараясь, чтобы его голос звучал бодро и непринужденно, сообщил ей, что задержится на работе, и посоветовал ложиться спать без него. Все это было глупо, и Боровский отдавал себе в этом полный отчет, но… ему нужно было еще немного времени, чтобы прийти в себя.

– Вот теперь я вижу, что нравлюсь тебе, – прошептала жена, почувствовав его возбуждение. – Ты представить не можешь, как много это значит для меня.

Внезапно Генрих почувствовал себя уверенным и сильным. Он чувствовал… нет, он твердо знал, что сегодня все будет так, как надо. Отныне никаких промашек и проколов. Отныне он будет таким же, как другие мужчины. Таким же, как Алька Риневич.

Боровский притянул жену к себе, впился поцелуем в ее губы, затем поднял ее на руки (она охнула от неожиданности и рассмеялась) и понес в спальню.

4. Только не сглазить!

Взяв в руку графин, Риневич посмотрел на Боровского, широко улыбнулся и весело спросил:

– Ну что, старик, вроде мы справились, а?

– На все сто! – подтвердил Боровский.

– Тогда давай по первой не закусывая.

Риневич разлил водку по рюмкам. Поставил графин, взял свою рюмку, поднес ее к носу, понюхал и сладко зажмурился.

– Ле-по-та… – протянул он. – Все говорят, что водка дурно пахнет. А по мне, так это самый изысканный аромат на свете. Ну давай! За удачу, которая вроде бы нам сопутствует! Тьфу-тьфу, чтоб не сглазить.

Они чокнулись и выпили.

Риневич насадил на вилку маринованный гриб, сжевал его с блаженным выражением на лице и сказал:

– Ну что, Геня, теперь мы с тобой точно в лидерах.

– Не сглазь, – строго ответил ему Боровский.

– Не трясись, я уже сплюнул. Так что тебе сказал старик?

Генрих не спешил с ответом. Он окунул горячий мант в сметану, откусил, стараясь не пролить ароматный сок, прожевал, вытер рот салфеткой и лишь затем сообщил:

– Старик сказал, что у него для меня есть важное задание.

Риневич откинулся на спинку стула и лукаво усмехнулся:

– Ну, значит, все в ажуре. Уверен, вопрос решится в твою пользу. Старик тебя любит. Не знаю, правда, за что.

– За то, что я ответственный парень, а не такой разгильдяй, как ты, – заметил ему Боровский.

– Это я-то разгильдяй? – Риневич вставил сигарету в рот и, прикуривая, возмутился: – Да я в сто раз ответственней тебя!

– Особенно в том, что касается женщин, – уточнил Боровский.

Риневич положил зажигалку на стол, помахал рукой, отгоняя дым от лица, и с сожалением произнес:

– Ну вот, и ты туда же. Сразу видно – женатый человек. Нет, Геня, женитьба плохо на тебе сказывается. Всего каких-то полтора года, а она уже сделала из тебя потерянного для общества человека.

– Чушь. У меня прекрасный брак!

– Не знаю, не знаю… – Риневич прищурил глаз. – Хорошее дело браком не назовут. Да и рановато ты поставил на себе крест. Самое время погулять. Хотя… – Риневич пожал плечами. – Старик и мне намекал. Дескать, на женатого человека всегда можно положиться. Не то что на холостых «перекати-поле». Слушай, может, мне тоже влезть в хомут, а? Для карьеры это полезно. Да и для здоровья, говорят, тоже.

– В «хомут» влазить не стоит. Но наладить свою жизнь тебе бы не мешало. Поверь мне, сынок, семейная жизнь – это не только проблемы, это еще и душевное равновесие.

Риневич хмыкнул:

– То-то ты такой уравновешенный. Папаша! Смотри, не сглазь!

Друзья засмеялись. Риневич вновь наполни рюмки.

– Ну! – поднял он свою рюмку. – Давай за успех! Грядут великие начинания, старик. И нам с тобой в них определены не последние роли. Так будем же им соответствовать.

– Будем, – кивнул Боровский.

Они выпили.

Глава восьмая
Докопаться до сути

1. Интервью Кати Поляковой

Пресс-конференция, которую дала Екатерина Полякова, дочь арестованного начальника службы безопасности фирмы «Юпитер» Андрея Полякова, открылась в пресс-центре газеты «Известия-плюс». Журналистов было немного, человек восемь, да и те явно не ожидали от пресс-конференции ничего интересного. Ибо что нового и важного может сказать эта девочка, больше похожая на ребенка, чем на взрослую молодую женщину.

Несмотря на это полупренебрежительное отношение к собственной персоне, девятнадцатилетняя Катя Полякова, сама студентка журфака МГУ, выглядела уверенно под направленными на нее фото– и видеокамерами. Худенькая, светловолосая и синеглазая девушка с бледными губами, одетая во все черное, держалась перед будущими коллегами достойно.

Дождавшись, пока в небольшом зале затихнет ропот, она заговорила ясным и чистым, почти совсем еще детским голосом:

– Господа журналисты, я благодарна вам за то, что вы пришли сюда, отложив массу более важных дел, которые у вас, несомненно, имеются. Я понимаю, что вам и приятнее и милее освещать в своих материалах катастрофы вселенского или, как минимум, общероссийского масштаба. А я пришла сюда поговорить с вами о жизни одного… всего одного человека – моего отца.

Журналисты притихли, удивленные таким началом. Катя же, довольная произведенным эффектом, продолжила:

– При вашем посредничестве я хочу обратиться к общественности… К гражданскому обществу, как сказали бы на Западе. Хотя я понимаю, что в нашей стране гражданское общество находится в самом зачаточном состоянии. И все же я хочу быть услышанной людьми. Прежде всего, я хочу заявить, что мой отец ни в чем не виноват. Все обвинения, выдвинутые против него прокуратурой, я считаю беспочвенными и надуманными. – Она обвела журналистов суровым взглядом и сказала: – А теперь вы можете задать мне вопросы. Мне так будет проще.

– Газета «Вестник столицы», – представилась журналистка с первого ряда. – Скажите, Катя, вы навещали вашего отца в СИЗО?

Темные бровки девушки дрогнули, как если бы она вспомнила о чем-то ужасном.

– Да, навещала. И я пришла в ужас от того, что увидела. Передо мной сидел смертельно уставший и больной человек. Он был бледен. И еще в его взгляде, словах, поведении чувствовалось что-то… что-то ненормальное.

– Что вы имеете в виду?

Катя нахмурила лоб, подбирая слова:

– Какая-то заторможенность. Речь его была почти бессвязной. Он все время сбивался и путался. Говорил он в основном жестами. Центр речи у него явно был нарушен, как бывает, если человеческий мозг подвергли химической обработке. У меня создалось впечатление, что это было сделано специально.

– Он сумел вам что-нибудь сообщить? – спросил девушку пожилой журналист в красном свитере с надписью «liberty».

Катя кивнула:

– Да. Жестами и обрывками фраз он показал и рассказал, что ему сделали укол. А потом допрашивали несколько часов. Причем адвокат на этих допросах не присутствовал.

– О чем его спрашивали?

Катя вздохнула:

– К сожалению, этого он не помнил. Андрей Андреевич вообще был очень плох, и в какой-то момент он даже потерял сознание. Я считаю… нет, я уверена, что моему отцу Андрею Андреевичу Полякову вкололи какое-то психотропное вещество. И все это было сделано с единственной целью – он должен был оговорить себя и признаться в преступлении, которого не совершал.

– Вы имеете в виду убийство семьи Михаила Голикова и взрыв у квартиры Натальи Коржиковой? – уточнила журналистка из первого ряда.

Катя кивнула:

– Именно. Наши доблестные следственные органы, как всегда, вместо того чтобы найти истинного преступника, ищут козла отпущения, на которого можно свалить всю вину…

2. Честь мундира

После пресс-конференции Турецкий поджидал Катю Полякову возле ее машины – подержанной черной «мазды». Девушка шла к машине медленной, рассеянной походкой. Ее бледное личико было сосредоточено, словно она обдумывала какую-то сложную проблему и никак не могла ее решить.

– Забавно вы это – про доблестные органы, – обратился к Кате Турецкий, когда она поравнялась с ним.

Катя вздрогнула и подняла на него взгляд. Затем подозрительно сощурилась:

– Простите, а вы кто?

– Я Турецкий Александр Борисович, старший следователь Генпрокуратуры.

По губам Кати пробежала легкая усмешка.

– А-а, понятно. Обиделись за честь мундира? Может, желаете ее отстоять в честном поединке? Я готова. Но выбирать оружие предоставлю вам.

Александр Борисович улыбнулся:

– Что ж, отлично. Тогда предлагаю сразиться в кафе. Победителем станет тот, кто выпьет больше кофе и съест больше круассанов. Идет?

Катя смерила его удивленно-заинтересованным взглядом.

– А вы хитрый, – с неопределенной улыбкой произнесла она. – Ведь в этом случае даже победа над вами обойдется мне слишком дорого.

– Вы имеете в виду деньги? – уточнил Александр Борисович.

Катя усмехнулась и покачала головой:

– Если бы. Я имею в виду лишние килограммы, от которых мне придется потом избавляться в спортзале. Ладно, от вас ведь все равно не избавиться. Идемте в ваше кафе. Только платить за себя я буду сама.

– Это уж как пожелаете, – согласился Турецкий.

В небольшом кафе, куда Александр Борисович привел Катю Полякову, было безлюдно в этот час. Они заняли столик у окна и заказали кофе: Александр Борисович – черный, Катя – со сливками и сахаром.

Дожидаясь кофе, они почти не говорили. Девушка была молчалива и на шуточные замечания и реплики Турецкого отвечала по преимуществу рассеянными улыбками.

– Н-да, – сказал Александр Борисович. – Вижу, к светской беседе вы не расположены. Тогда перейдем прямо к делу?

– А у вас ко мне дело? – с неожиданной иронией сказала Катя. – Надо же. А я думала, что вы меня просто клеите.

– Между прочим, я на работе, – шутливо заметил Александр Борисович.

Катя пожала плечами:

– Ну и что? Большинству мужчин это нисколько не мешает. Или вы особенный?

– Да нет, обыкновенный. Только женатый и чересчур занятой. Кстати, нам несут кофе.

К столику подошла официантка. Извинившись за задержку, поставила на стол кофе, вазочку с круассанами, пожелала приятного аппетита и, еще раз извинившись, удалилась.

– Какая вежливая, – с усмешкой сказала Катя. – Делала бы свою работу как надо, и извиняться бы потом не пришлось.

Она бросила в свой кофе кубик сахара, выплеснула туда же сливки, помешала ложечкой и осторожно попробовала. Наморщила носик:

– Фу, горячий. А у вас?

– У меня нормальный, – ответил Турецкий.

– Похоже, у сотрудников прокуратуры даже здесь имеется блат. Ну ладно, Александр Борисович, как говорят у вас в учреждении, колитесь. Что вы хотите, чтобы я вам рассказала?

– Ваш отец был знаком с Михаилом Голиковым, не так ли?

Катя кивнула:

– Был.

– А вы?

– И я была. Они с Голиковым дружили и иногда встречались, чтобы выпить кружку-другую пива. Крепких напитков отец себе не позволяет.

– Почему?

– Здоровый образ жизни, – объяснила девушка.

– Ясно. А теперь ответьте мне, как на духу, между ними не было ссор? Ну там, может, в прошлом они что-то не поделили?

Катя пристально посмотрела на Турецкого и медленно проговорила:

– Странные вы люди, следователи. Вот сидите вы сейчас передо мной и думаете, что вы не только умнее, но и проницательнее меня. Думаете, улыбнулись мне пару раз этак по-отечески, и я тут же растаяла и прониклась к вам симпатией? Думаете, наверно, что тут же начну выдавать вам сведения, порочащие моего отца? Вам как – все сразу выдать или порциями отмерить?

Александр Борисович отхлебнул кофе, немного помолчал, потом мягко ответил:

– Напрасно вы так. Ведь ни вы, ни я не знаем, виноват он на самом деле или нет. Вы считаете, что не виноват. Я?.. – Турецкий пожал плечами. – У меня тоже есть основания не верить в его виновность. Именно поэтому я беседую с вами.

Катя усмехнулась:

– Ага, думаете, я такая дурочка, что поверю вам?

Турецкий заговорил спокойно и рассудительно:

– Понимаете, Катя, мне кажется, что вы знаете об этом деле больше, чем говорите. Я тут навел о вас кое-какие справки. Вы ведь сотрудничаете с журналом «Свое дело». И несколько месяцев назад у вас были публикации о российских олигархах.

– Ну были публикации. Ну и что? Я учусь на факультете журналистики и пишу кое-какие материалы. В качестве практики. А насчет олигархов… Сейчас о них не пишет только ленивый. Да и тексты у всех почти одинаковые. – Катя пренебрежительно дернула плечом. – Не знаю, зачем только их печатают.

– Да, но в ваших статьях были некоторые детали, показывающие, что вы знакомы с этой темой не понаслышке. Я уверен, что за консультацией вы обращались не к чужому дяде, а к собственному отцу.

Катя ничего на это не ответила, и Турецкий продолжил:

– Например, в одном из текстов вы упоминали о Наталье Коржиковой и о взрыве, прогремевшем в ее квартире. Вы писали, что Коржикова раньше работала в «Юпитере», а потом – в мэрии. И ей есть о чем рассказать мэру и его людям. Вы так же предположили, что кое-кому из руководства «Юпитера» это может не понравиться. Вы даже предположили, что взрыв в ее квартире учинили недоброжелатели из «Юпитера», которые хотели заткнуть ей рот.

– Ну и что?

– А то, что Генпрокуратура придерживается того же мнения. Вполне может быть, что той вашей статьей вы подтолкнули недоброжелателей вашего отца на решительные действия. Вы подали им идею.

– Чушь! Вы хотите сказать, что я сама подставила своего отца?

– В жизни всякое бывает. Возможно, он поделился с вами какими-то соображениями, а вы использовали их в своей статье.

Губы Кати побелели от сдерживаемого гнева.

– Послушайте, – выговорила она, крепко сжимая в ладонях чашку с кофе и глядя Турецкому в глаза, – мой отец не убивал Голикова и его жену. Они дружили с юности. Голиков был на венчании моего отца и моей матери. В конце концов, он – мой крестный отец.

Турецкий кивнул:

– Да, я об этом слышал. Но это ничего не значит. Ваша версия насчет излишней болтливости Коржиковой работает вовсю. Она стала основной в расследовании.

Брови девушки дрогнули, в глазах появилось жалобное выражение.

– Я так и знала, – хрипло произнесла она. – Я знала, что они возьмут отца.

– Что значит – знали?

– Отец лишь пешка в этой игре. На самом деле копают под Боровского, да? Вот увидите, через день-другой мой отец признается, что заказал Коржикову, а затем избавился от Голикова, который был в этом деле посредником. И что все эти гадости он сделал по приказу Боровского. Ведь для этого вы его накачиваете наркотиками, да? Ведь для этого?

Турецкий нахмурился.

– Перестаньте, – сухо сказал он. – Мы можем помочь вашему отцу. Но для этого вы должны рассказать мне все, что знаете о фирме «Юпитер» и о сделке, которая намечалась между Боровским и Риневичем. Все, что ваш отец говорил об этом.

– Но я не…

– Бросьте. В вашей статье вы упоминали о новых проектах «Юпитера» и «Дальнефти». Вы писали, что после объединения, которое задумали Боровский и Риневич, «Юпитер» и «Дальнефть» собираются протянуть нефтепровод в Китай. Но что есть какие-то силы, которые в этом кровно не заинтересованы.

– Да, писала. Но я ничего об этом не знаю. Я не специализируюсь на политике. Я пишу на экономические темы. И у меня… плохо получается. Я ни черта – слышите, ни черта в этом не понимаю!

– Значит, вы писали об этом со слов вашего отца? – спокойно спросил Турецкий.

Щеки девушки вспыхнули:

– О господи! Ну да, да! Он видел, как я мучаюсь, и решил помочь мне. Но он и сам толком не понимал, о чем говорит. Он просто умеет слушать. И он слышал, как Боровский говорил об этом с кем-то. Он упоминал трубопровод в Китай и еще говорил о каком-то японском проекте. Больше я ничего не знаю.

Катя была взволнована и тяжело дышала. Она сделала над собой усилие и немного успокоилась.

– Поймите, Александр Борисович, мой отец ни в чем не виноват. Его хотят подставить. Но он не убивал Голикова и его жену. Они были с Голиковым как братья. И Коржикову вашу он не взрывал. Папа хотел только одного – спокойно работать и получать нормальную зарплату. Он никогда бы не пошел на риск, потому что он слишком сильно любил меня. Он считал меня беспомощным ребенком, который без его поддержки погибнет. И он бы не позволил себе сесть в тюрьму.

Казалось, что девушка выдохлась после этого взволнованного монолога. Она как-то сразу сникла и погрустнела. Блеск в ее глазах потух, и они стали просто усталыми.

– Я люблю своего отца, – негромко сказала она. – И сделаю все, чтобы спасти его от тюрьмы.

Турецкий в ответ согласно кивнул:

– Похвальное решение. Буду рад, если вам это удастся. – Он на мгновение задумался, потом, прищурившись, посмотрел на девушку и сказал: – Катенька, я вижу, что вы устали. Но я не могу не задать вам еще один вопрос. Вы как, не возражаете?

Девушка лишь вяло махнула рукой в ответ:

– Валяйте.

– Итак, пойдем по порядку, – вновь заговорил Турецкий. – Боровский и Риневич решили сотрудничать. Они согласились объединить свои компании и протянуть трубопровод в Китай. Но затем Боровский ни с того ни с сего убивает Риневича. Причем делает это публично, чем показывает, что его абсолютно не волнуют последствия. Значит, на каком-то этапе отношения двух бизнесменов испортились. Скажите, Катя, ваш отец никогда не упоминал об этих отношениях? Что могло нарушить крепкий многолетний союз Риневича и Боровского? Что могло помешать им осуществить задуманную сделку?

Катя задумалась. На ее детском лбу проступили морщинки.

– Погодите… – Девушка тихонько щелкнула пальцами, словно помогала своей памяти воскресить образы прошлого. – Да, что-то припоминаю… – Она посмотрела на Турецкого сосредоточенным, неподвижным взглядом. – Однажды папа сказал мне, что у Боровского и Риневича ничего не выйдет. Вроде бы это сам Боровский так сказал. Помню, я еще спросила папу, почему он так думает, и папа ответил, что с некоторых пор Боровский не доверяет Риневичу. Он так и сказал: «С некоторых пор». И еще… Боровский приказал папе быть начеку и проверять всех новых сотрудников центрального офиса. Наверное, считал, что кто-то из них может оказаться шпионом.

Морщинки на лбу девушки разгладились. Она виновато улыбнулась и вздохнула:

– Вот, это все, что я могу вспомнить.

– Что ж, это уже немало.

Александр Борисович достал из кармана бумажник.

– Я вам помогла? – тихо спросила девушка, рассеянно наблюдая за действиями Турецкого.

– Скажем так, вы подтвердили некоторые мои предположения, – ответил Александр Борисович. – Ладно, Катенька, мне пора идти.

Он достал из бумажника мятую сотню и положил ее на стол. Девушка посмотрела на купюру и нахмурилась:

– Я не люблю, когда за меня платят.

– Считайте, что это чаевые официантке. А за свой кофе заплатите сами.

Турецкий всучил Кате визитку, пожелал ей успеха, попрощался и вышел из кафе.