Текст книги "Тень Сохатого"

3. Покушение

Руководитель службы безопасности компании «Юпитер» Андрей Андреевич Поляков держался намного лучше Ласточкина, хотя тяжелые обстоятельства последних недель сказались и на нем. Его худое лицо стало еще более худым. Загар сошел, а морщины стали еще более глубокими и резкими. Но голову Поляков держал гордо, смотрел прямо и смело, а щеки его были гладко выбриты.

– Я вас знаю, – сказал он Турецкому, когда тот представился. – Я видел вас по телевизору. Это ведь были вы?

– Вполне может быть, – отозвался Турецкий. – Андрей Андреевич, я расследую дело об убийстве Олега Риневича. И хочу…

– Расследуете? – перебил его Поляков. – До сих пор? – Он чуть приподнял брови. – Странно.

– Что тут странного?

Турецкому показалось, что Поляков усмехнулся, но в следующее мгновение лицо его вновь было строгим и серьезным.

– Такие дела не расследуются, – сказал он. – Виновный схвачен. Осталось только подшить необходимые бумажки к делу и отправить его в суд. У вас что, бумаги не хватает или клей кончился?

– Значит, вы считаете, что расследовать тут нечего?

– Это не я так считаю. Это вы так считаете. По крайней мере, должны считать.

Обмен колкостями не входил в планы Александра Борисовича, поэтому он сказал четко и сухо:

– Давайте перейдем к делу.

– Давайте, – согласился Поляков.

– Вы сознались в том, что убили Михаила Голикова и его жену. Вы также сознались, что устроили взрыв в квартире помощницы мэра Натальи Коржиковой. Вы сообщили следствию, что сделали все это по приказу вашего шефа Генриха Боровского. Но затем вы отказались от своих показаний. Так?

Поляков усмехнулся:

– У вас все правильно записано. Зачем же спрашивать?

– Вы сказали, что подписали показания под действием психотропных веществ, которые вам вкалывали во время допросов.

– Именно так.

Взгляд у Полякова был прямым, открытым и немигающим, как у змеи. Турецкому стало неприятно.

– Я встречался с вашей дочерью Катей, – сказал он.

– Вот как? И что она вам сказала?

– Она сказала, что вы в курсе многих дел Боровского. В частности, вы кое-что знаете о совместных проектах Боровского и Риневича.

– Это она вам так сказала?

Турецкий кивнул:

– Да. И я хочу, чтобы вы рассказали мне все, что знаете об отношениях Боровского и Риневича.

Несколько секунд Поляков молчал, затем спросил:

– А зачем вам это?

Турецкий ответил:

– Я не знаю, убивали вы Голикова или нет. Я надеюсь, что следствие это выяснит. Но я знаю, что Боровский не сумасшедший и не такое исчадие ада, каким его пытаются сейчас представить. Я знаю, что ваш босс занимался благотворительностью, что сделал свою компанию прозрачной. Я уверен, что выстрелить в Риневича его побудили чрезвычайные обстоятельства. И я хочу выяснить, что это были за обстоятельства.

– Начальство вас за это по головке не погладит, – заметил Поляков.

– Скорей всего, да.

Поляков отвел наконец свой змеиный немигающий взгляд от лица Александра Борисовича. Он задумчиво посмотрел на свою руку, лежащую на крышке стола. Рука была сухая, темная и вся перевитая синеватыми венами. Продолжая изучать свою руку, Поляков заговорил глуховатым, негромким голосом:

– Я возглавлял службу безопасности «Юпитера». И по долгу службы мне не полагалось влезать в дела Генриха Игоревича. Но, конечно, будучи при Боровском, мне приходилось многое видеть и слышать. Не уверен, что я понимал все правильно. Ручаться не могу. – Он поднял взгляд на Турецкого и спросил: – Это вас не смущает?

– Не знаю, – пожал плечами Александр Борисович. – Начните рассказывать, а там я сам определюсь.

Турецкий достал из кармана сигареты. Поляков проследил за его движением и спросил:

– Вы собираетесь курить?

– Угу.

– Я не переношу табачного дыма. Если можно, повремените с этим.

– Как скажете, – сказал Турецкий и убрал сигареты обратно в карман. – Ну вот, видите, убрал. Теперь можете начинать. Я весь внимание.

– Это случилось пару месяцев тому назад. У шофера Боровского разболелся зуб, и Генрих Игоревич отпустил его в поликлинику. Мы с ним столкнулись в холле, и он предложил мне сесть за руль. Сказал, что давно хочет со мной поговорить, а это вроде как прекрасный повод. Ну вот и поехали. А по дороге разговорились…

Его дальнейший рассказ выглядел так.

Настроение у Боровского было хорошее. Видно, он был чрезвычайно рад тому обстоятельству, что за рулем машины сидит сам начальник службы безопасности компании. Генрих Игоревич настолько доверял ему, что даже машине сопровождения дал отбой, несмотря на все возражения Полякова.

Они отъехали от офиса, и Боровский спросил с явной симпатией в голосе:

– Ну как поживаешь, Андрей Андреич?

– Нормально, Генрих Игоревич, – ответил Поляков. – Жаловаться не на что.

– Как дочка? Учится?

Поляков кивнул:

– Уже на втором курсе.

– Она ведь на факультете журналистики, да?

– Точно.

– Это хорошо, – одобрил Боровский. – Перспективная работа. Правда, тяжелая.

– Я не хотел, чтобы она туда шла, – сказал Поляков.

– Правда? – удивился Боровский. – Почему?

– Да подлости в этой профессии много. И не люблю я, честно говоря, журналистов. По-моему, есть в этом что-то унизительное – бежать с микрофоном за «звездой». Что-то шакалье.

Боровский заметил с улыбкой:

– Ты слишком строг к журналистам.

– Может быть, – пожал плечами Поляков. – По мне, так уж лучше бы она пошла в актрисы. Свет софитов и юпитеров, красивые наряды, поклонники, слава – такую мечту можно понять. А что хорошего она нашла в журналистике – убей бог, не понимаю.

– Ну-ну, не нагнетай, – весело урезонил его Боровский. – В конце концов, ей не обязательно работать по профилю. Пусть получит образование, а там посмотрим.

Они обменялись еще парой ничего не значащих реплик, после чего Боровский неожиданно спросил:

– Слушай, что ты думаешь о Риневиче?

– Об Олеге Александровиче? – Поляков пожал плечами. – Сложно сказать. Он мужик умный и хитрый. Знавал я таких. Тут все от души зависит.

– То есть?

– Ну если у умного и хитрого человека с душой все в порядке, тогда ничего страшного. А если нет – то много зла он людям наделать может.

– Ну а у Риневича? Добрая у него душа или нет?

Поляков подумал немного и ответил:

– Мне кажется, он и сам толком не определился. Он похож на человека, который пытается быть хорошим, а потом вдруг чувствует, что добрые дела ему не по нутру, потому что добрые дела требуют слишком больших усилий. А когда он хочет избавиться от всего хорошего, что есть в душе, и освободиться от моральных принципов, у него вдруг просыпается совесть. Сложный, в общем, человек. И мучается от этого много.

Боровский внимательно посмотрел на Полякова и сказал:

– Ты, Андрей, прямо как психиатр. Или писатель. Давно ли научился так хорошо в чужих душах разбираться?

– Просто я долго живу на свете, всякого насмотрелся, – объяснил Поляков. – Хотя могу и ошибаться.

– Новых сотрудников продолжаешь проверять?

– Да, Генрих Игоревич. Пока все чисто.

– Ну-ну, – неопределенно проговорил Боровский, затем откинулся на спинку сиденья и погрузился в размышления.

Минут через пять Боровский начал хлопать себя по карманам. Потом досадливо поморщился и, глянув на Полякова, спросил:

– Андрей, у тебя есть сигареты?

Тот покачал головой:

– Нет, Генрих Игоревич. Я ведь не курю.

– Тогда притормози возле магазина, а то мои кончились.

Поляков покачал головой:

– Боюсь, не получится.

– Почему? Здесь нельзя парковаться?

Поляков сдвинул брови и строго произнес:

– Генрих Игоревич, по уставу мне не положено оставлять вас одного.

– Да ладно тебе, – небрежно махнул рукой Боровский. – Что со мной может случиться за пару минут?

– И все-таки не положено, – упрямо повторил Поляков. – Вы не захотели брать машину сопровождения, поэтому за вашу безопасность отвечаю я один.

Лицо Боровского посуровело.

– Генрих Игоревич, – мягко, но настойчиво, словно разговаривал с непослушным ребенком, обратился к нему Поляков. – Может, потерпите, пока не приедем? Тогда я со спокойной совестью схожу в магазин и куплю вам все, что нужно. Обещаю вам.

Однако Боровский лишь поморщился в ответ.

– Слушай, Андрей, не будь хоть ты занудой, – недовольно сказал он. – Курить хочется – мочи нет. Обещаю тебе, что буду сидеть в машине тише воды, ниже травы. Все дверцы блокирую, так что муха не проскользнет.

Поляков по-прежнему сидел с непреклонно-упрямым лицом, и Боровский добавил, чуть повысив голос:

– В конце концов, я тебе приказываю.

Поляков тяжело вздохнул и остановил машину возле обочины. Повернулся к Боровскому и сказал:

– Генрих Игоревич, из машины не выходите. Если увидите что-то подозрительное, падайте на пол. И не бойтесь испачкать пиджак. По сторонам смотрите повнимательней. У вас есть ствол?

– Есть, но я его не ношу.

– Плохо. – Поляков вынул из кобуры короткоствольный револьвер и протянул его Боровскому. – Возьмите мой. Пользоваться умеете?

– Разумеется, – кивнул Боровский. Он взял револьвер и взвесил его на ладони. – Красивая игрушка.

– Это не игрушка. Это оружие, – строго возразил Поляков. – Будьте с ним поосторожней. Я скоро вернусь.

Поляков выбрался из машины, внимательно осмотрелся и лишь после этого двинулся к магазину стремительной походкой, продолжая бросать по сторонам быстрые взгляды.

В магазине Поляков не стал стоять в очереди. Протиснувшись к прилавку и осадив недовольных «очередников» кого смачным словом, а кого просто холодным, злым взглядом, он бросил на стойку мятую сотню и сказал:

– Пачку «Парламента».

– Вам какой – облегченный или обыч…

– Обычный, – быстро уточнил Поляков.

Затем быстро схватил протянутую пачку и, бросив на ходу: «Сдачи не надо», заспешил к выходу. Он был уже у двери, когда услышал треск разбившегося стекла.

Поляков бросился на улицу. Взору его открылась следующая картина. Возле «мерседеса», в котором сидел Боровский, стояла бежевая «девятка». Боковое стекло «мерседеса» было разбито. Возле разбитого стекла стоял мужчина в темных очках и надвинутой на лоб черной бейсболке. В руке у него был пистолет, направленный дулом в салон.

Мгновенно оценив ситуацию, Поляков крикнул: «Стой!» и побежал к машине. На ходу он сунул руку в кобуру, но пальцы его схватили пустоту. Тогда, не задумываясь, Поляков выхватил из-за пояса сотовый телефон и, перехватив его, словно это был пистолет, направил его в сторону незнакомца.

Увидев бегущего Полякова, незнакомец вскинул руку и выстрелил в него. Пистолет был с глушителем, поэтому Поляков услышал лишь легкий хлопок. Затем он повернулся и бросился к бежевой «девятке». Мотор «девятки» взревел.

К тому моменту, когда Поляков добежал до «мерседеса», вражеская машина уже набрала ход и, отчаянно завизжав тормозами, скрылась за углом.

Боровский сидел в машине с открытым ртом. Лицо его покрыла смертельная бледность, на высоком белом лбу блестели капли пота. Он смотрел на Полякова пустыми, черными глазами и молчал.

– Вы целы? – быстро спросил его Поляков. – Ну, говори же: цел или нет?

– Ка… кажется, цел, – промямлил Боровский.

Поляков снял блокировку и открыл дверцу машины. Затем тщательно осмотрел Боровского – с головы до ног. Крови нигде не было.

– Слава богу, – тихо сказал он. – Почему вы не стреляли? Где пистолет?

– Я… я не знаю… – виноватым и каким-то придавленным голосом ответил Боровский. – Кажется, я… уронил его.

Поляков смачно и грязно выругался. Затем нагнулся и, пошарив рукой, нашел револьвер.

– Шеф, нужно уезжать, – сказал он Боровскому. – Шума было немного, но кто-то мог вызвать милицию.

– Да-да… Шум нам ни к чему, – подтвердил Боровский. Он уже справился с шоком, и теперь бледность на его щеках сменилась румянцем стыда.

Поляков сел за руль. Через несколько секунд они уже отъезжали от магазина, у крыльца которого успели собраться пять-шесть зевак.

– Вы разглядели его лицо? – спросил Поляков.

Боровский покачал головой:

– Нет. Я как-то… невнимательно… Я задумался, а тут – эти. Я даже не успел ничего сообразить.

– Понятно. Я тоже не разглядел.

– Он был в очках, – сказал Боровский. – И в кепке.

– И это видел. Кстати, ваши сигареты. – Поляков протянул боссу пачку «Парламента». – Закурите. Вам станет легче.

– Спасибо.

Боровский закурил. Затянулся пару раз, затем повернулся к Полякову и виновато произнес:

– Ты был прав. Извини, что я тебя не послушал.

– Бывает, – отозвался Поляков, внимательно глядя на дорогу.

– Что было потом? – спросил Турецкий. – Вы выяснили, кто стрелял в Боровского?

Поляков мрачно покачал головой:

– Мы проверяли по всем каналам, но все было бесполезно. У Генриха Игоревича тоже не было никаких версий. Он говорил, что у бизнесменов много врагов, никогда не знаешь, кто из них решится ударить тебя в спину. К тому же эти ребята действовали профессионально и не оставили улик.

– Почему вы не обратились в милицию?

– А зачем? – усмехнулся Поляков. – Вы думаете, милиция круче нас? Чушь. Мы работаем за совесть и за страх, а менты – чтобы галочку в журнале поставить. Но я вам не все рассказал. Я… Черт, без тренировок совсем разваливаюсь! – внезапно пожаловался Поляков и повертел головой, чтобы размять затекшую шею.

Затем он продолжил:

– Спустя недели две мы с Боровским ездили в головной офис «Дальнефти» на переговоры. Генрих Игоревич тогда повсюду таскал меня с собой, никому другому не доверял. Это бывает после шока. Так вот, в холле офиса в креслах сидели несколько парней из службы безопасности «Дальнефти». И один из них… я случайно перехватил его взгляд… очень неприятно на меня посмотрел.

Поляков наморщил лоб, словно пытался подобрать нужные слова, а они от него ускользали.

– Я не знаю, как вам объяснить, – продолжил он, – это на уровне интуиции. Ну, в общем, он посмотрел на меня так, словно мое лицо было лицом человека, которого он должен убрать. Только плюс к этому – усмешка. Этакая – с чувством превосходства. Как будто я был лохом, а он – кидалой.

– И вы решили, что это тот самый незнакомец в темных очках?

Поляков кивнул:

– Да. И не только из-за усмешки. Когда киллер убегал, я заметил у него в ухе маленькую серьгу. Я бы, может, и не вспомнил, но в ухе у этого парня была такая же. Маленькая, как шляпка гвоздика.

– Недопустимая оплошность, – заметил Турецкий.

– Вы правы. Но просчеты бывают даже у профессионалов. Вот и с этим парнем так же. Люди привыкают к побрякушкам у себя на теле и перестают обращать на них внимание. Ошибку допустил тот, кто забыл ему про это напомнить. Тот, кто разрешил таскать ему в ухе эту дрянь.

– Вы сказали о своих подозрениях Боровскому?

– Разумеется. В тот же день.

– И что Боровский?

– Да ничего. Он меня внимательно выслушал, потом кивнул и сказал: «Никому не говори, я все проверю сам».

– Проверил?

Поляков пожал плечами:

– Не знаю. Но думаю, что тот выстрел в Сообществе предпринимателей был связан с покушением. Плохо, что Генрих Игоревич решил мстить сам. Да и сделал это глупо.

– Вы бы, конечно, сделали умней?

– Разумеется. – Поляков посмотрел на Турецкого, дернул уголком рта и добавил: – Я не имею в виду убийство. Есть много других способов, но я не хочу их с вами обсуждать.

– Само собой, – с усмешкой произнес Турецкий. – Вы хотите еще что-нибудь рассказать?

– Про ту историю?

– Да.

Поляков опустил голову и некоторое время сидел молча – думал. Затем тряхнул головой и ответил:

– Нет. Больше ничего не могу вспомнить. Позже я пытался расспросить Боровского про ту историю. Но он ничего не ответил. Только улыбнулся, приложил палец к губам, вот так… И сказал: «Тс-с-с!..»

– Кто-нибудь может подтвердить ваши слова? – спросил Турецкий.

Поляков покачал головой:

– Да нет, никто. Генрих Игоревич просил меня никому не рассказывать. Ребята, конечно, приставали – что да как. Стекло-то у «мерса» разбито. Но я им приказал помалкивать.

Слушая Полякова, Турецкий в задумчивости достал из кармана пачку сигарет, но, вспомнив, что его подопечный не выносит дыма, снова убрал пачку. Поляков улыбнулся и сказал:

– Да ладно уж, гражданин следователь, курите. Я потерплю. Тем более что я не все вам рассказал.

Турецкий закурил и блаженно выпустил в сторону струю дыма. Поляков все равно поморщился, помахал рукой перед лицом и продолжил свой рассказ:

– Был еще один странный случай. Как-то раз… примерно через три недели после покушения… я зашел к Боровскому в кабинет. По какому-то делу. Генрих Игоревич расхаживал по кабинету из угла в угол. Знаете, как тигр в клетке. Волосы у него были встрепанные, а лицо – взволнованное. Я его окликнул – он вздрогнул и остановился. Уставился на меня так, как будто не узнает. А потом улыбнулся и говорит: «Извини, Андрей, я не заметил, как ты вошел». Я его спрашиваю: «Генрих Игоревич, у вас все в порядке?» Он сразу волосы рукой пригладил, пиджак поправил и отвечает: «Да, все в порядке. Просто я только что узнал, кто мне паскудит». Я его спрашиваю: «Кто? Кто вам паскудит?»

– И что он ответил? – нетерпеливо спросил Турецкий.

Поляков усмехнулся, потом нагнулся к Турецкому и хрипло прошептал ему на ухо два бранных слова. Александр Борисович посмотрел на него удивленно.

– Да, именно так он и сказал, – подтвердил Поляков. – Я не знаю, что он имел в виду. Он вообще редко позволял себе оскорблять людей. А тут такое…

Облако табачного дыма поплыло в сторону Полякова. Он неприязненно отклонился.

– Это все? – спросил Турецкий, туша – от греха подальше – сигарету в пепельнице.

Поляков ответил:

– Да. Теперь точно все. Буду рад, если это вам поможет. И еще больше буду рад, если это хоть как-то поможет мне.

Информация, которую Турецкий получил от своих собеседников, была разрозненной и неопределенной. Теперь нужно было попытаться свести все их утверждения и подозрения воедино.

По словам Дины, Олег Риневич был обеспокоен появлением таинственной «тени из прошлого». Он считал, что «тень» собирается ему отомстить за какую-то старую обиду. Припомнил Турецкий и другие слова Дины Друбич:

«Своих коллег по бизнесу он мало жалел. Он считал, что раз уж они сами ввязались в драку, то должны быть готовы к тому, что когда-нибудь их побьют. Мне кажется, тут что-то личное… Но я не знаю что».

Что-то личное из далекого прошлого. Настолько далекого, что Риневич успел о нем позабыть. И, скорей всего, это воспоминание было общим для Риневича и Боровского. Ведь именно после появления «тени из прошлого» у обоих бизнесменов начались неприятности в жизни. Возможно, эта «тень» мстила не только Риневичу, но и Боровскому. Стало быть, оно, это прошлое, и могло оказаться тем камнем раздора, об который сломала зубы многолетняя дружба двух бизнесменов. Кто-то столкнул их лбами.

Вот и «агент в бейсболке» намекал на то, что нужно искать «третьего игрока».

Боровский сообщил Полякову, что знает, кто ему «паскудит». Правда, кто конкретно, он отвечать не стал, отделался парой смачных слов. А Ласточкин намекал, что Риневич мечтал увести у Боровского жену. Как там ее зовут?.. Ляля. Вряд ли стоит брать в расчет намеки Ласточкина. Не такие они были люди, чтобы перегрызать друг другу глотки из-за женщины. Риневич не похож на Ромео, а Боровский – далеко не Отелло.

В любом случае, на повестке дня стояли две задачи: поговорить с Лялей и встретиться с кем-то, кто может рассказать о далеком прошлом Олега Риневича.

4. Фото из прошлого

Александр Олегович Риневич выглядел глубоким старцем – морщинистый, седой, с большими проплешинами и с лицом, похожим на печеный картофель. По его виду (так же, впрочем, как и по обстановке квартиры) невозможно было предположить, что перед вами не просто пожилой человек, а отец одного из самых богатых людей России.

Александр Олегович открыл Турецкому дверь, сидя в инвалидной коляске. («Ноги-то ходят, да шибко болят. Стараюсь лишний раз их не тревожить», – объяснил он позже Турецкому.)

Он долго разглядывал удостоверение Турецкого в полумраке прихожей, словно не хотел верить собственным глазам, но потом все же поверил и, вернув удостоверение, сказал:

– Заходите уж, раз пришли. У меня как раз чай поспел. Сейчас будем пить.

Он стал разворачивать коляску в тесной прихожей, и тут Турецкий увидел в тощей, костлявой руке старика маленький пистолет. Турецкий нахмурился, но ничего не сказал, пока они не прошли на кухню. Лишь там он кивнул подбородком на оружие и спросил:

– Зачем вам это?

– Что? – не понял старик.

– Я спрашиваю, зачем вам ствол? Боитесь, что я наброшусь на вас и стану душить?

– А, вы про это? – Александр Олегович поднял пистолет и показал его Турецкому. – Это чтоб от грабителей защищаться. Года полтора назад на меня нападали. Местные мальчишки. Думали, раз мой сын миллионер, так я и сам должен быть буржуем. Но просчитались. У меня взять нечего, вот разве что пару серебряных вилок, но какой хулиган на них позарится?

Чай пили за круглым кухонным столом. Несмотря на скромное убранство кухни, скатерть на столе была белоснежная, часы, висевшие на стене, исправно тикали, а на подоконнике стояли глиняные горшочки с ухоженными традесканциями и геранями.

– Чисто здесь у вас, – похвалил Турецкий, потягивая чай с бергамотом, который старик ему собственноручно приготовил.

– А я педант, – объяснил Риневич. – Не выношу грязи, и все тут. Ничего не могу с собой поделать.

– Завидная черта, – заметил Турецкий.

Однако Александр Олегович возразил:

– Это как сказать. Моя жена, царство ей небесное, так не считала. Называла меня занудой.

Поняв, что Риневич настроен благожелательно, Турецкий принялся осторожно расспрашивать старика о его погибшем сыне.

– Олег редко меня навещал, – с сокрушенным вздохом признался Александр Олегович. – После смерти матери мы с ним почти не общались.

– Не ладили? – мягко спросил Турецкий.

– Не то чтобы не ладили. Просто стали друг другу чужими. Да и были, наверное. – Старик задумался. – Не знаю, почему так получилось, – продолжил он после паузы. – Когда дела Олега пошли в гору, мне вдруг стало казаться, что он относится ко мне снисходительно. И даже с легким оттенком презрения. Как медсестры в благотворительных больницах к больным бомжам. Вроде и обхаживают их, и слова дурного бродягам не скажут, а посмотришь им в глаза – и жить не хочется. Меня это конечно же злило. Кому же хочется казаться неудачником в глазах собственного сына?

– А почему он стал к вам так относиться?

– Ну я ведь всю жизнь проработал школьным учителем. Денег всегда было в обрез. А как перестройка началась, так они меня с женой пилить начали – иди, мол, в бизнес, зарабатывай деньги. Жена, так та даже жестче выражалась. Дескать, что это за мужик, который семью обеспечить не может? Она у меня всю жизнь модницей была. И тряпки новые любила, и технику всякую. Олежка в нее пошел.

Старик Риневич отхлебнул чаю, почмокал губами и продолжил:

– В общем, со временем мы с сынулей совсем перестали друг другу нравиться. Но пока была жива мать, не показывали виду. А после ее смерти прикидываться больше было не нужно. И мы просто перестали общаться.

Турецкий, внимательно выслушавший монолог старика, спросил:

– Александр Олегович, в молодости ваш сын был заносчивым парнем?

– О! – усмехнулся Риневич. – Еще каким! За словом в карман никогда не лез.

– А у него были враги?

– Враги? Гм… – Старик задумчиво пощипал себя за щетинистый подбородок. – Ну и вопросец. Да нет… Так, чтоб настоящие враги, этого, пожалуй, не было. Враги у него потом появились, когда он большим человеком стал.

– Ну, может, был человек, которого он сильно обидел? – не сдавался Турецкий. – Обидел, а потом из-за этого мучился. Я слышал, что Олег Александрович был совестливым человеком.

Старик Риневич вздохнул и кивнул:

– Это правда. Была у Олежки такая черта. Особенно когда выпьет. Он потому и пить не любил, что шибко жалостливым становился. Иногда за рюмкой-другой водки мы с ним… – Тут Александр Олегович внезапно осекся и смущенно покосился на Турецкого. – Вы только не подумайте, что я был собутыльником собственного сына, – поспешно разъяснил он. – Ну, выпивали иногда, по праздникам, как и в любой семье. – Он пожал плечами. – Я считаю, в этом ничего такого нет.

– А я и не спорю, – заверил его Турецкий.

Не встретив возражений, старик приободрился и продолжил:

– Так вот, иногда, принявши на грудь, он начинал припоминать свои грехи. Особенно часто об армии говорил. Все философствовал. «Положим, – говорит, – волка убить можно, потому что он и сам хищник. За него на том свете не спросится. А как насчет беззащитных да убогих?»

Турецкий сощурился:

– Так и сказал – «беззащитных и убогих»?

– Ну, так или примерно так, какая разница? Главное, что он все выяснить для себя пытался – за что с него на том свете спросится, а за что нет.

– Он вспоминал кого-то конкретно? Кого из «беззащитных и убогих» он обидел?

Александр Олегович подумал и покачал головой:

– Да нет, имен не называл. Говорил только, что, когда служил в армии, шибко сильно кого-то обидел. Что-то там у них было. Не то драка, не то еще что.

– А с чем была связана эта драка? – спросил Турецкий. – Какие-нибудь детали он вспоминал?

Старик вновь задумался, но в конце концов лишь развел руками:

– Нет, сынок. Деталей я не помню. Помню только, что как выпьет, так и начнет об этом своем армейском случае размышлять. Я так понял, что сильно ему эта история в душу запала. Олежка мой по молодости лет драчливый был. И вспыльчивый не в меру. Но зато быстро остывал и обиду в душе не хранил.

– Сколько вы с ним не виделись? – спросил Турецкий.

Старик сложил гармошкой морщинистый лоб.

– Да, почитай, уж лет восемь, кабы даже не больше. Я и на похороны к нему не пошел. Зачем? Если он при жизни меня видеть не хотел, так мертвому я и подавно не нужен. Мертвый ведь вскочить да послать куда подальше не может. Так зачем я стану его обижать? Правильно я говорю? Или нет?

Турецкий ничего на это не ответил, лишь неопределенно пожал плечами. Видя, что Турецкий не разделяет его точку зрения, старик горько усмехнулся.

– Вы вот, наверно, сейчас сидите и думаете: совсем нет сердца у старика. Но, уверяю вас, молодой человек, это не так. Верите, нет: порой среди ночи проснусь, и в сердце так засаднит, что жить не хочется. Только ведь былого не исправишь. Так чего тогда кулаками после драки махать? Да и кому от этого польза будет, от махания-то?

Риневич внимательно посмотрел на Турецкого и, поскольку тот все так же молчал, добавил:

– Я не люблю показывать свои чувства, даже когда мне это выгодно. Я, вы знаете, человек столь же спокойный, сколь и самостоятельный. Настолько самостоятельный, что не нуждаюсь в добром расположении властей. Гнев и лесть – фактически аналогичны. Не они ведут человека за собой, а его гадкая натура. Судите сами: и гнев, и лесть делают человека рабом. В первом случае – рабом своих эмоций, во втором – обстоятельств. Поэтому я всегда стараюсь быть независимым и невозмутимым.

– Завидная черта, – заметил Турецкий. – А вообще, вам виднее.

– Вот то-то и оно, что виднее, – кивнул старик. – Так что не вам меня осуждать. Если кто-то и может меня осудить, так только я сам. Ну и еще Олег, царствие ему небесное… – Старик вздохнул и добавил: – В которое, между нами говоря, я не очень-то и верю.

Старик замолчал и задумчиво разгладил коричневой ладонью складку на скатерти.

– Александр Олегович, – вывел его из задумчивости Турецкий, – у вас наверняка остались старые фотографии вашего сына?

– Ну какие-то остались, какие-то – нет. Признаться, я давно уже не просматривал старые альбомы. Я ведь не слишком сентиментальный человек. Предпочитаю жить настоящим, а не прошлым. – Риневич сощурился. – Я вижу усмешку на вашем лице. Наверное, думаете: да какое у тебя, старика, может быть настоящее? А вот такое, какое есть. Все равно оно мне в тысячу раз милее, чем прошлое.

– В таком случае, вы очень необычный человек, – сказал Турецкий.

Старик усмехнулся:

– А я и не спорю. Мой тип людей встречается в природе очень редко. Мы смотрим только вперед. С вашей точки зрения, это дефект, а с моей – единственный способ оставаться бодрым и не подохнуть от тоски и жалости к себе.

– Интересная точка зрения, – сказал Турецкий. – Впрочем, все люди разные…

– И каждый предпочитает жить так, как ему нравится, – заметил Риневич.

Турецкий кивнул:

– Вот с этим согласен. Скажите, Александр Олегович, а армейские фотографии вашего сына сохранились? Или, может, он их забрал?

– Отчего же забрал? Нет, не забрал. Он вообще старыми фотографиями не слишком интересовался. Как раз этим свойством Олег пошел в мою породу.

– Значит, они у вас?

– Гм… Да вроде парочка была. Хотите взглянуть?

– Если вам не сложно.

Старик покачал головой:

– Ничуть не сложно. Подождите здесь, я съезжу за альбомом.

Прошло не меньше пяти минут, пока Риневич вернулся и развернул перед Турецким увесистый старый фотоальбом. Он перелистнул морщинистым пальцем несколько страниц и остановился.

– Ну вот, смотрите. Это все, что есть.

Перед Турецким лежал фотоснимок, запечатлевший большую группу молодых бойцов – человек двадцать, – расположившихся в три ряда. Александр Борисович легко отыскал среди них Олега Риневича и Генриха Боровского. Оба они мало изменились за прошедшие двадцать с лишним лет.

– Это единственный армейский снимок?

– Нет, есть еще один. – Старик вновь перелистнул страницу. – Вот. Здесь они оба – Олег и Генрих. И еще один их друг.

На черно-белом снимке друзья стояли в обнимку. Риневич широко улыбался, а Боровский, напротив, был серьезен и сосредоточен. Риневич стоял по левую руку от Боровского, а по правую – совсем еще молодой паренек с грустными глазами и смазливым лицом. И лицо это показалось Турецкому знакомым.

– Александр Олегович, а кто этот третий друг?

Старик наморщил лоб:

– Да я уж и не помню… Олег называл его фамилию, но это было давно… Погодите-ка… – Он вздохнул и покачал головой: – Нет, не вспомню. Ничего уже не помню.

– Две фотографии за два года службы. Не густо, – заметил Александр Борисович.

Старик Риневич развел руками:

– Увы. Больше нет и никогда не было.

– Александр Олегович, вы разрешите мне забрать эти фотографии? С возвратом, конечно.

– Да ради бога. Забирайте хоть насовсем. Я ведь в этот фотоальбом годами не заглядываю.

– Спасибо. – Турецкий взял снимки и убрал их в сумку. – Обязательно верну, – пообещал он старику. – Кстати, может, вы знаете фамилии тех, кто изображен на групповом снимке? Ну, может, Олег произносил?

Старик покачал головой:

– Нет, он никого из них не называл. Я вообще больше ничего не помню. Все, что мог, я вам уже рассказал, так что… – Он вновь развел руками. – Вы лучше чай допивайте, пока совсем не остыл.

Турецкий посидел у Риневича еще минут пятнадцать, но старик так ничего больше и не вспомнил. Поняв, что высидеть ничего больше не удастся, Турецкий засобирался. Перед уходом, уже в прихожей, он вспомнил про пистолет и поинтересовался: