Текст книги "Тень Сохатого"

3. Подсказка

«За что же все-таки Боровский убил Риневича? И почему сделал это так публично, поставив тем самым крест не только на своей карьере, но и на своей жизни? Значит, на кон было поставлено что-то, что стоило гораздо дороже карьеры и жизни. По крайней мере, для Генриха Боровского. Но что? Что это могло быть?»

Турецкий остановил машину у светофора.

Какая-то смутная мысль вертелась у него в голове, не находя внятного выражения. Даже не мысль, а лишь намек на мысль, ощущение того, что ответ на мучивший его вопрос находится где-то совсем рядом. Но ухватить это ощущение, поймать его, зафиксировать и превратить в четкую и ясную мысль ему никак не удавалось.

Зажегся зеленый свет. Турецкий тронул машину, и тут в кармане у него зазвонил телефон.

– Алло! – раздался в трубке юношеский баритончик Мишани Камелькова. – Александр Борисович, здравствуйте! Слава богу, я до вас дозвонился! Вы еще не в курсе?

– В курсе чего? – осведомился Турецкий.

Камельков кашлянул и ответил, понизив голос:

– Боровский повесился.

Турецкий почувствовал, как вспотела ладонь, сжимающая трубку.

– Как – повесился? – переспросил он.

– На тряпке какой-то. К койке ее примотал и… Да вы не волнуйтесь, он не насмерть. Слава Богу, вовремя вытащили. Мы вас разыскивали, но у вас телефон был заблокирован.

– Черт! Где он?

– Боровский-то? В лазарете, где ж ему еще быть? Ни с кем не разговаривает, молчит и все время таращится в потолок. Александр Борисович, у вас номер мобильника его жены есть? А то по домашнему прозвониться не можем, никто трубу не берет.

– Не знаю, поищу.

– Ну тогда сами ее и известите, о’кей? Вы сейчас в лазарет?

– Да.

– Ясно. Только врачи к нему пока не пускают. У него там что-то с голосовыми связками. И шок еще не прошел. Хотя вас, может быть, и пустят. Меркулову позвоните, он вас тоже искал.

– Хорошо.

– Да, кстати, – вновь затараторил Камельков, – я обогатил ваш список еще восемью фамилиями.

– Какой список? – не понял Турецкий.

– Ну, список армейских друзей Боровского. Тех, которые на фотографиях. Приедете – покажу. Ладно, до связи!

– Постой… А имя третьего… того, который стоит на снимке с Боровским и Риневичем… худой паренек с большими глазами… ты его узнал?

– Третьего? Да, узнал. Это Розен. Леонид Розен. С ним вообще какая-то чертовщина творится. Два года назад он пропал.

– Как пропал?

– А так. Уволился с работы, продал квартиру и отбыл в неизвестном направлении. С тех пор никто из его знакомых и родственников ничего о нем не слышал. Я, конечно, продолжу поиски, но пока…

– Ладно, Мишань, я понял. Сейчас мне некогда, приеду – договорим.

Александр Борисович отключил связь и сунул телефон в карман. Ему понадобилось не меньше минуты, чтобы прекратить разброд в голове, вызванный внезапным вмешательством Камелькова с его жутким известием, и собрать мысли воедино.

Значит, Боровский пробовал повеситься. Этого и следовало ожидать. Он один знает тайну, и тайна эта такого свойства, что хранить ее невыносимо. И рассказать о ней никому нельзя. И снова у Турецкого возникло ощущение, что он приблизился к разгадке.

Турецкий вновь и вновь прокручивал в голове слова Лося:

«Вы правильно сделали, что стали копаться в прошлом. Но, выражаясь грамматически, вы не в том месте поставили ударение. Да, драка была. Но, уверяю вас, Турецкий, Риневич помер не из-за той старой драки. У вас слишком замылился взгляд, вы не видите очевидного…»

Что имел в виду Лось, говоря об «очевидном»? И почему стоило копаться в прошлом, если Лось был ни при чем. Кого нужно искать? Что за тень настигла Риневича и Боровского из прошлого? Кто отбросил эту тень? И как сумела эта загадочная тень поссорить двух лучших друзей, превратив их в непримиримых врагов?

На повороте невесть откуда взявшийся «мини-ровер» лихо подрезал машину Турецкого. Александр Борисович собрался было отпустить пару ласковых слов в адрес безголового лихача, но тут он заметил, что за рулем сидит девушка, и сдержался. Привычка щадить нежные женские уши от смачной русской похабели взяла верх.

Внезапно Турецкий вспомнил, что нужно дозвониться до жены Боровского, Ляли, и рассказать ей об отчаянном поступке ее мужа. Домашний телефон ее молчит. Где же достать номер ее сотового? Стоп. Да ведь номер-то у нее был совсем легкий. Что-то связанное с годом рождения Боровского…

Турецкий напряг память. «Оператор у меня тот же, что и у вас. И сам номер легко запомнить. Первые три цифры – год рождения Генриха. Четыре другие – дата начала Второй мировой войны», – вспомнил он слова Ляли.

Ну вот, номер известен. Теперь главное, чтоб она соизволила взять трубку.

Тут мысли Турецкого перескочили на слова Мишани Камелькова. Имя третьего парня с фотографии – Леонид Розен – наводило на какое-то воспоминание, но вот на какое? Что-то связанное с Риневичем. С его словами о призраке, о тени из прошлого…

Александр Борисович припомнил детали своего разговора с Диной Друбич. Риневич сказал ей что-то такое об этом призраке. Он как-то обозвал его… Розовый бутон, так, что ли? Или «розовый бутончик»?.. Точно! «Розовый бутончик» – вот как Риневич обозвал эту тень из прошлого.

Розовый бутончик. Леонид Розен.

Александр Борисович вспомнил лицо Леонида Розена, которое он видел на фотографии. Помнится, оно тогда показалось ему странно знакомым. Так-так… Стало быть, следы Розена теряются два года назад. А что такого важного произошло в жизни Риневича или Боровского два года назад?

И в тот момент, когда обогнавшая Турецкого «мини», дергаясь, как паралитичка, и прижимаясь сверх меры к обочине, наддала газу и стала отрываться, Александра Борисовича вдруг осенило. Мысль была такой дикой и такой невообразимой, что он вжал тормозную педаль и, поморщившись от отчаянного визга покрышек, остановил машину.

– Вот черт! – воскликнул Александр Борисович и в приливе эмоций шлепнул себя по лбу ладонью. – Какой же я идиот! Вот она – очевидная вещь!

Теперь он точно знал, с кем ему нужно встретиться.

4. Разгадка

Как показалось Турецкому, со времени их последней встречи Ляля Боровская стала еще красивей. Те же каштановые волосы, те же огромные золотистые глаза, из которых, похоже, исходило сияние, те же чувственные губы, созданные для поцелуев, а не для слов.

Она молча посторонилась, впуская его в просторную прихожую.

– Почему вы не берете трубку? – спросил Турецкий.

Ляля растерянно улыбнулась:

– После того как забрали Генриха, я отключила телефон. Мне так легче… когда ни с кем не нужно разговаривать.

Александр Борисович сурово прищурился:

– Вас больше не интересует судьба вашего мужа?

– Он запретил мне навещать его. Сказал, что не хочет, чтоб я видела его… таким. – Ресницы Боровской дрогнули, и она добавила: – Зверем, посаженным в клетку. – Ляля сделала над собой усилие и вновь улыбнулась: – Что же мы стоим в прихожей? Проходите в комнату. Вы ведь пришли со мной поговорить, а не просто повидать меня, правда?

– Правда.

Они прошли в гостиную.

Усевшись в кресло, Турецкий поразмышлял с полминуты, с чего ему лучше начать (все это время Боровская молча смотрела на него, ожидая, пока он заговорит), и наконец сказал:

– Расскажите мне, что произошло между вашим мужем и Риневичем за день до того, как Риневич был убит.

– А почему вы думаете, что между ними что-то…

– Розовый бутончик, – сказал Турецкий.

Ляля вздрогнула и посмотрела на Александра Борисовича расширившимися глазами:

– Простите, что вы сказали?

– Я сказал «розовый бутончик», – вновь перебил ее Турецкий. – Мне кажется, вам давно пора все мне рассказать. Вашего мужа может спасти только правда. Чего бы она вам обоим ни стоила.

Ляля нервно прикусила губу. В глазах ее появились тревога и сомнение. Видно было, что принять решение ей очень непросто.

– Генрих защищает вашу честь, – сказал Турецкий. – И его можно понять. Но не думаю, что ваша честь слишком сильно пострадает, если вы мне все расскажете. Ваша проблема надуманная. Даже если то, о чем вы мне расскажете, вызовет кривотолки и сплетни… – Александр Борисович пожал плечами. – Что ж, любая шумиха рано или поздно утихает. Подумайте об этом, Ляля. На одной чаше весов – людская молва, на другой – жизнь вашего мужа. Вы должны принять решение, и принять его прямо сейчас. Что для вас важнее?

Ляля тяжело, прерывисто вздохнула.

– Хорошо, – хрипло сказала она. – Я расскажу вам… Если это поможет Генриху, я расскажу вам все. В тот вечер Риневич заехал к нам в гости… сюда, в нашу городскую квартиру. Но Генриха не было дома, он припозднился на работе. Тогда Риневич решил подождать Генриха. Мы были в квартире вдвоем. И… – Ляля приложила пальцы к вискам, словно у нее внезапно заболела голова. – И он был пьян…

…Риневич отхлебнул виски, затем встряхнул стакан и послушал, как кусочки льда постукивают о стеклянные стенки. Потом поднял стакан к глазам и посмотрел сквозь него на Лялю, прищурив левый глаз. Усмехнулся и спросил:

– Ну и как вы тут?

– Ты о чем? – не поняла Ляля.

– Еще не надоели друг другу?

Ляля улыбнулась:

– А почему мы должны друг другу надоесть?

– Ну мало ли, – пожал плечами Риневич. Он вновь отхлебнул виски и поставил стакан на стол. – Все-таки у вас очень необычный брак. – Риневич ухмыльнулся. – Можно сказать – один на миллион! Если не на миллиард.

Ляля пожала плечами и сухо ответила:

– У нас обычный брак. Такой же, как у всех.

– Да ну? – Риневич нагло прищурился. – Обычный брак? У вас? У моих лучших друзей? Да не может быть!

Ляля отвела взгляд и сказала негромким голосом:

– Олег, почему ты так себя ведешь?

– Как?

– Вот так… нагло. – Ляля вновь подняла взгляд на Риневича. – И еще – ты говоришь таким тоном, будто знаешь о нас с Генрихом что-то плохое.

Физиономия Риневича изобразила добродушие.

– Ну что ты, золотце. Разве я могу подумать о вас с Генрихом что-то плохое? Ведь вы же мои лучшие друзья. – Он залпом допил виски, брякнул стакан на стол и весело сказал: – Знаешь что, а включи-ка музыку! Помнишь, как мы с тобой тогда танцевали? В нашу первую встречу. Я еще сказал, что буду ждать, пока Геня надоест тебе, а потом использую свой шанс. Давай, как тогда, а? Ведь мы с тех пор ни разу не танцевали.

– Олег, я не думаю, что это хорошая идея. Я слишком устала за день и…

– Да брось ты, бутончик! – небрежно и весело перебил ее Риневич. – Ты ведь мой розовый бутончик. Я всегда называл тебя так в своем воображении.

Он встал с кресла, обошел столик и остановился перед Лялей. Затем сделал неуклюжий реверанс и дурашливо произнес:

– Силь ву пле, мадам! Ра-азрешите пригласить вас на кадриль-мандриль! Па де тру-а, и все такое!

Ляля нахмурилась, но Риневич крепко обхватил ее предплечье своими крепкими пальцами и почти рывком поднял на ноги.

– Что ты себе позволяешь! – вскрикнула Ляля. – Немедленно отпусти мою…

И тут Риневич поцеловал ее в губы – грубо, смачно, больно. Ляля вырвалась и влепила Риневичу пощечину. Голова Риневича мотнулась в сторону, но он не выпустил Лялю из объятий, наоборот, прижал ее к себе еще крепче.

– Вот это удар! – насмешливо сказал он. – Я думал, ты – мой розовый бутончик, а ты просто боксер какой-то. Майк Тайсон в юбке. Пардон, в платье. Кстати, давно хотел поинтересоваться, а что у тебя под платьем?

– Олег, ты пьян. Сейчас придет Генрих. Отпусти меня и уходи, пока не поздно.

Риневич сделал грустное лицо и, паясничая, вздохнул:

– В том-то и дело, бутончик. Боюсь, что уже слишком поздно.

Неожиданно его рука быстро скользнула по бедру Ляли и тут же оказалась у нее между ног. Ляля вскрикнула и изо всех сил оттолкнула от себя Риневича. Однако не тут-то было. Риневич лишь пьяно хохотнул в ответ, затем развернул Лялю и швырнул ее лицом на диван. Его сильные пальцы впились в ее волосы.

– Не нравятся мои поцелуи, сука? – рявкнул он, вдавливая рукой голову Ляли в диван. – А как насчет остального?

– Олег, пожалуйста… – стонала Ляля. – Пожалуйста, не надо…

Риневич грубо задрал ей платье.

– Ну-ка, посмотрим, что тут у тебя, бутончик… О! Да у тебя тут все, как у нормальной бабы! Значит, тебе можно засадить?

Ляля напряглась и попыталась вырваться, но алкоголь и какая-то странная, клокочущая, глухая ярость удвоили силы Риневича. Он засмеялся:

– Гляди-ка – чудеса медицины! Интересно, почувствую я себя педиком, когда буду тебя трахать, или нет? Ну-ка, попробуем.

Риневич принялся расстегивать ширинку. Однако попробовать он не успел.

Чья-то сильная рука схватила насильника за шиворот, оторвала его от Ляли и отшвырнула к стене. Риневич ударился спиной о радиатор батареи и застонал от боли. Однако быстро поднял голову и, увидев надвигающегося на него Генриха Боровского, молниеносным движением выхватил из кармана пиджака револьвер и направил его на своего бывшего друга.

– А ну стоять! – визгливо крикнул он.

Однако Боровский не остановился, тогда Риневич быстро перевел пистолет на Лялю.

– Стоять, я сказал! – снова рявкнул он.

Боровский остановился как вкопанный. Ляля тяжело поднялась с колен, оправила порванное платье, села на диван и закрыла ладонями лицо.

– Вот так-то лучше, – похвалил Риневич. – А то ишь какой грозный! Прямо как каменный гость!

Он натянуто засмеялся. Лицо Боровского оставалось бледным и неподвижным. Риневич перестал смеяться и воскликнул, указывая пистолетом на оцепеневшую Лялю и повысив голос почти до хриплого визга:

– Геня, старина, ты пойми – он же мужик! Тебе не противно, когда ты вспоминаешь, как мы когда-то были в душе? Ты же видел его член!

Боровский молчал. Из его широкой груди вырывался хрип, кулаки были крепко сжаты, он не спускал потемневших глаз с Риневича.

– Ладно, – миролюбиво сказал Риневич. – Ты сейчас слишком взволнован. Надеюсь, ты все поймешь и успокоишься. Ты ведь всегда умел трезво оценить ситуацию. Пойми, старина, я не могу допустить, чтобы мой друг жил с мужиком. Ладно бы еще с мужиком, а то с этой… тварью из преисподней.

Боровский ринулся на Риневича, но тот вновь поднял револьвер, направив его на Лялю:

– Стоять!

Боровский резко остановился, словно натолкнулся на невидимую стену.

– Ишь, какой горячий, – ухмыльнулся Риневич. – Только дернись – обоих положу! – Он сощурил свои водянистые блекло-голубые глаза и сказал угрожающим голосом: – Завтра, Геня… Завтра об этом узнают все газеты. Я сделаю это для твоего же блага, старик. Иначе эта тварь, этот гребаный гермафродит не оставит тебя в покое.

Густые брови Боровского сошлись над переносицей, превратившись в сплошную черную полосу.

– Ты не посмеешь, – тихо сказал он.

– Я? – Риневич рассмеялся. – Еще как посмею! Ты меня знаешь, Геня, я всегда выполняю свои обещания. Но ты можешь все исправить. Нет, правда, сделай все сам! Вышвырни эту мразь из своего дома! Тогда все останется в тайне, и ты будешь жить, как прежде, как нормальный мужик.

Боровский молчал. Его сжатые кулаки побелели.

– Ладно, – миролюбиво сказал Риневич. – Даю тебе на размышление сутки. Решай. – Он поднялся на ноги, по-прежнему держа Лялю в прицеле револьвера. – А сейчас я удаляюсь. И не вздумай делать резких движений. Ты знаешь, я умею пользоваться этой игрушкой.

Риневич медленно, по стеночке, дошел до конца комнаты и нырнул в полутемную прихожую. Через мгновение Генрих и Ляля услышали, как хлопнула входная дверь.

– Вот так все и случилось, – сказала Ляля. – Я хотела уйти, но Генрих запретил мне. – Взгляд Ляли был опущен в стол, щеки ее порозовели, но глаза оставались сухими. – Я думала, что если я уйду, у него все наладится, – сказала она своим хрипловатым, низким голосом. – Но он не позволил мне уйти. Он сказал, что любит меня так же крепко, как все эти годы. Я сказала: «А как же Риневич? Ведь он выполнит свое обещание». А Генрих ответил: «Не выполнит. Не такой он идиот. В любом случае – доверься мне, я решу эту проблему». – Ляля вздохнула и добавила: – Вот и решил.

Лицо Турецкого было сосредоточенным, но за этой сосредоточенностью прятались смущение и растерянность.

– Н-да, – сказал он задумчиво, поглядывая на мужчину… (женщину?) из-под нахмуренных бровей. – Значит, вы сделали операцию два года назад?

Ляля кивнула:

– Да. Это Генрих помог мне решиться. Он нашел меня два года назад. Сказал, что в Москве давно уже делают такие операции и что он все оплатит. Сначала я не хотела… мне было страшно, понимаете? Но Генрих все время был рядом со мной. В конце концов он убедил меня. А потом… – Ляля подняла взгляд на Турецкого и сказала глубоким, четким голосом: – Потом мы поженились. Мы с Генрихом любили друг друга. И поверьте мне, это не просто слова.

Турецкому захотелось курить. Он рассеянно захлопал себя по карманам.

– Скажите, Александр Борисович, – снова заговорила Ляля, – мой рассказ как-то поможет Генриху?

– Думаю, да, – кивнул Турецкий. – Теперь можно доказать, что он действовал в состоянии аффекта. А это уже совсем другая статья.

Ляля шевельнула губами и тихо спросила:

– И вы… сделаете это?

– Это моя работа, – ответил Турецкий.

Тогда Ляля улыбнулась и произнесла всего лишь одно слово, и это было слово «спасибо».

Эпилог

Ирина Генриховна открыла дверь и увидела на пороге улыбающегося Меркулова. Седая шевелюра Константина Дмитриевича была аккуратно причесана, под расстегнутым пальто виднелись костюм, белоснежная рубашка и бежевый галстук. В одной руке Меркулов держал букет тюльпанов, в другой – бумажный пакет с явно угадываемыми очертаниями бутылки.

– А, здравствуй, Костя! – Ирина впустила Меркулова в прихожую, закрыла за ним дверь и поцеловала в щеку. – Ты, я смотрю, тоже с шампанским?

– Вообще-то, с коньяком, – ответил Меркулов. – А что, в этом доме наливают шампанское?

– Только женщинам, – лукаво улыбнулась Ирина. – В знак того, что женская интуиция – реальная сила, а мужская логика – сказка для несмышленышей.

– Гм… Интересный подход к проблеме полов. Это, кстати, тебе!

Он протянул Ирине букет тюльпанов, за что был вознагражден еще одним поцелуем.

– Так что там у вас за история с шампанским? – спросил он, сняв пальто и повесив его на крючок.

– Турецкий мне проиграл, – объяснила Ирина. – Он был уверен, что в схватке Боровского и Риневича виноват бизнес. А я с самого начала утверждала, что тут что-то личное. И, как видишь, оказалась права.

– Ясно. А где сам проигравший?

– Наводит лоск в ванной. По нашему контракту он теперь целую неделю будет мыть и драить всю квартиру. А вдобавок – ходить по магазинам и готовить ужины.

– Жестоко ты с ним.

– Ничего, это пойдет ему на пользу. – Ирина стукнула в дверь ванной: – Турецкий, ты слышишь? К тебе гость. Шурик!

– Уже выхожу, – отозвался из-за двери приглушенный голос Александра Борисовича…

Мужчины сидели в гостиной – в креслах перед окном – и пили коньяк, зажевывая его тонкими кружками лимона и поглядывая на заходящее солнце, окрашивающее белоснежные высотки в тревожный розовый цвет.

Ирина, вопреки своим угрозам, освободила Александра Борисовича от приготовления ужина («Иди лучше лови своих бандитов, а на кухне от тебя одни растраты и катастрофы») и теперь резко стучала ножом о разделочную доску и гремела кастрюлями и сковородками. Из кухни уже стал доноситься слабый аромат жареного мяса, и мужчины жадно ловили этот запах носами.

– Зря ты отказался от дела Боровского, – с упреком сказал Меркулов. – Довел бы его до конца, а там… – Меркулов махнул рукой, словно указывал этим жестом на приятную перспективу, которая могла открыться перед Турецким.

Однако Александр Борисович покачал головой:

– У меня веские основания, ты же знаешь. Это называется «личная заинтересованность в исходе дела». Статья шестьдесят первая. Видишь ли, Костя, Боровский мне симпатичен, как бизнесмен и человек. Он первым в стране решился сделать свой бизнес прозрачным. А когда его жене стала угрожать опасность, он взял в руки оружие и защитил ее.

– Были и другие методы, – возразил Меркулов.

– Были, – кивнул Александр Борисович. – Но мужчина не всегда задумывается о методах, когда речь идет о спасении его семьи. К тому же Боровский действовал в состоянии аффекта. – Турецкий приложился к рюмке, подождал, пока горячительное прокатится по пищеводу, и покачал головой. – Нет, Костя, я не считаю его виноватым. И кроме того, я верю, что Лучкина достойно завершит это дело. И уж в любом случае, не хуже… да что там не хуже, намного лучше меня.

– Да, Алла – хороший следователь, – согласился Меркулов.

– К тому же работы осталось не так уж и много. Тамбовский живодер Вован дал четкие и недвусмысленные показания. И, несмотря на весь прессинг – а я уверен, что прессинг был, – не отказался от них. Он ясно показал, что заказчиком взрыва был Голиков. Никаких улик против Полякова нет. Да и дружки Вована подтвердили его слова. Так что все это дело, с таким трудом и с таким старанием сфальсифицированное Гафуровым, попросту разваливается. Но вот то, что он скрыл вновь открывшиеся обстоятельства…

– Н-да… – задумчиво сказал Меркулов. – Как говорил Ленин, «стена-то у вас есть, да стена гнилая. Ткни пальцем – и развалится». Гафурова, кстати, уже отстранили от следствия. В перспективе ему грозит большой «бадабум» за подтасовку фактов. И все это твоими стараниями.

– Да, ты говорил, – кивнул Турецкий. – Кстати, что это за дурацкое словечко «бадабум»? Уже второй раз слышу его от тебя.

Константин Дмитриевич улыбнулся:

– Из лексикона тамбовского Вована. А он его подцепил из фильма «Пятый элемент». Смотрел?

– Про больших мордастых тварей из космоса?

– Угу, – кивнул Меркулов, затем отпил из рюмки и добавил: – Наши-то местные твари пострашнее будут.

– Это точно, – усмехнувшись, согласился Турецкий.

Константин Дмитриевич допил свой коньяк, затем взял бутылку и освежил рюмки. Турецкий окинул насмешливым взглядом его рубашку и галстук и спросил:

– Ты-то чего так разрядился?

– А я с сегодняшнего дня в отпуске, – объяснил Меркулов. – Не одному же тебе наслаждаться. Да и не могу я работать в этом свинарнике, пока там заправляет Колесов. С души воротит.

– С каких это пор? – прищурился Александр Борисович.

– А с тех самых пор, как передал куда следует все твои записи. Кстати, ты знаешь, что Гафуров и Казанский уже под следствием?

Турецкий кивнул:

– Да. Только вот что будет дальше – не известно. Гафуров и Казанский не действовали самостоятельно. Они фабриковали, видимо, дела под непосредственным контролем Колесова. И думаю, что Колесов поимел с этого хороший барыш.

Меркулов вздохнул.

– Ты же знаешь, Саня, все теперь зависит не от нас с тобой, – грустно сказал он. – Дело это разбирается на самом верху. Президент в курсе всего, и исхода теперь может быть только два. Либо Колесова снимают с должности, либо нам с тобой дают пинком под зад – за то, что растревожили это вонючее болото и вывернули его наизнанку.

– И что остается делать нам?

Константин Дмитриевич посмотрел на Турецкого, улыбнулся и ответил:

– Пить коньяк и радоваться жизни, я полагаю.

Некоторое время они пили молча. Затем послышались легкие шаги Ирины, и жена Турецкого заглянула в комнату.

– Слышали известие? – спросила она звонким, веселым голосом.

– Какое? – хором спросили мужчины.

– По телевизору только что передали: сегодня специальным распоряжением президента генпрокурор Колесов был отстранен от должности. Подробности пока не сообщают.

Меркулов и Турецкий переглянулись. Потом Александр Борисович недоверчиво спросил:

– Ты это серьезно?

– А разве похоже на то, что я шучу? – вскинула брови Ирина. – Ладно, вы тут это событие обмойте как следует, а я пойду достану мясо из духовки. Оно как раз покрылось корочкой. Как вы оба любите.

Ирина снова ушла на кухню.

Мужчины еще немного помолчали. Наконец Меркулов задумчиво произнес:

– Что ж, это может быть хорошим началом.

– Или плохим концом, – скептично заметил Турецкий.

Меркулов пожал плечами:

– Подождем, поглядим… Время у нас есть.

И они вновь взялись за свои рюмки, и до самого прихода Ирины сидели в своих креслах, молча попивая коньяк и поглядывая в окно на то, как закатные лучи окрашивают белые дома в ярко-розовый цвет, цвет надежды или тревоги – смотря по тому, как повернется ситуация.