Текст книги "Время тлеть и время цвести. Том второй"

Глава семнадцатая

С утра в день концерта Мейсон лично посетил «Мирандолину» в сопровождении шефа службы безопасности Капри. Управляющий Маркосяна, худощавый, немного сутулящийся мужчина лет сорока с блестящими черными глазами, был сама любезность. Он провел посетителей в зал, где уже были расставлены столы для гостей, показал глубокую нишу – внешнее очертание ее представляло собой арку, формой напоминающую остроконечное сооружение со стрельчатым сводом. Управляющий с улыбкой пояснил:

– Стол для господина Капри мы решили поместить в нише. Как видите, орнамент арки выполнен в готическом стиле, она напоминает собор – пространство собора, устремленное к небу. Для остальных гостей столы будут сервированы в зале – цветы в вазах, фрукты, черная икра, сэндвичи, соки, легкое вино. После окончания концерта гости могут потанцевать и заказать себе что-нибудь из предложенного им ассортимента – наша кухня сегодня вечером будет в их полном распоряжении. Наш технический специалист сегодня проверил всю аппаратуру и не обнаружил никаких неполадок. Господа хотят дать еще какие-то другие указания?

Он говорил по-русски с мягким южным акцентом. Переводчик перевел Мейсону сказанное, но тот никаких дополнительных указаний не дал. Еще раз обойдя зал, удовлетворенные визитеры покинули ресторан.

Проводив их до самых дверей, управляющий устало провел рукой по лбу и поднялся в свой кабинет. Закрыв дверь и заперев ее на ключ, он минуты две нерешительно стоял посреди комнаты, потом двинулся к сейфу. Опасливо оглянулся, набрал комбинацию цифр и открыл дверцу. Внезапно его прошиб пот, дрожащие руки торопливо шарили в поисках шприца и коробочки с заветным зельем.

Когда игла, наконец, вошла под кожу, из стиснутых губ вырвался стон облегчения, дыхание стало ровнее. Дверь за его спиной бесшумно открылась.

– Рамиз!

Управляющий вздрогнул, инстинктивно сунул использованный шприц в рукав пиджака и выпрямился – на пороге стоял Ашот Маркосян. Взгляд его был устремлен на открытый сейф и выглядывающую из-под бумаг коробочку.

– Я не думал, что ты приедешь раньше пяти, Ашот, – управляющий попытался улыбнуться и принять уверенный вид. – Только что были люди от Капри и остались довольны.

– Я видел их машину, когда подъезжал, – Маркосян перевел взгляд с сейфа на рукав собеседника, в котором был спрятан шприц. – Ты опять начал, Рамиз? Когда ты сорвался?

– Я… я не…

Управляющий внезапно понурился и, недоговорив, опустил голову.

– Ты помнишь, о чем мы с тобой говорили, Рамиз? В моем ресторане этого не должно быть, – Маркосян говорил очень тихо, но в голосе его звучал металл.

Ссутулившийся Рамиз судорожно вздохнул, поднял было свои черные блестящие глаза, но тотчас же с видом нашкодившего школьника отвел взгляд.

– Ты прав, Ашот, я обещал. Я знаю, сколько денег ты потратил на мое лечение, я мамой клялся тебе, что больше не прикоснусь к этой гадости. Вчера я сорвался, только вчера, возьми, – он торопливо вытащил и протянул Маркосяну коробочку. – Возьми и выбрось. Клянусь моими детьми – твоими племянниками, – я больше этого не коснусь.

– Посмотрим, – тем же негромким голосом сказал Ашот. – Дело не в деньгах, ты – мой друг и отец детей моей сестры, я всегда готов тебе помочь. Только не надо меня обманывать.

– Если я опять не выдержу, то я… я уеду, ты меня больше не увидишь, клянусь. У тебя семья, я не хочу тебя подставлять, я понимаю, что ты рискуешь из-за меня.

Маркосян взглянул на него, сдвинув густые брови, и печально качнул головой.

– Хорошо, – сухо ответил он, – посмотрим. Сегодня у нас очень много дел, мне не до тебя. Потом разберемся.

Их взгляды встретились, в глазах Рамиза внезапно мелькнула злость. На себя, и на Ашота – за то, что так сложилась судьба, и он, Рамиз Агаев, оказался в полной зависимости от своего друга детства. Часть разума, еще сохранившая способность трезво рассуждать, подсказывала, что Маркосян прав, но в душу внезапно закрался страх – что имел в виду Ашот, сказав «разберемся»? Ведь Ашот, сколько они были знакомы с Рамизом, никогда не бросал слов на ветер! А знакомы они были без малого сорок лет.

….Ашот Маркосян родился в Баку, и три поколения его семьи проживали на Коммунистической улице – в доме напротив филармонии. Маркосяны занимали трехкомнатную квартиру на втором этаже, слева от лестничного пролета.

На том же этаже, но справа от лестницы находилась многоквартирная коммуналка – в одну из комнат ее в начале шестидесятых въехала семья Агаевых, когда отца Рамиза перевели на работу в Баку. До этого они жили в сельском районе Азербайджана, где глава семьи Рустам Агаев был партийным работником среднего масштаба – из тех, кто тащит на себе всю организационную работу, но практически не получает от государства никаких благ.

То, что Агаеву с женой и тремя детьми – дочерью и двумя сыновьями – предоставили для проживания комнату в пятнадцать квадратных метров, можно было посчитать удачей – комната находилась в центре, в одном из самых престижных районов. В то время, когда метро в Баку еще не построили, а транспорт в отдаленные районы ходил плохо, бакинцы полагали, что лучше ютиться в маленьких комнатушках, но в центре, чем переезжать в хоромы куда-нибудь на окраину города.

Рамиз и его брат Тахир ходили с Ашотом в один и тот же детский сад, а вечерами носились по всему этажу, отчего дом ходил ходуном, и играли в прятки. Они прятались в огромном коридоре за массивными шкафами, или под старым подгнившим столом, на котором вверх дном стояло оцинкованное ведро. Когда дети чрезмерно расходились, одна из соседок, толстая тетя Ася, стучала половником по этому ведру и возмущенно кричала Ашоту:

– Чего приходишь, у тебя своя квартира есть! Живете в изолированной, а к нам приходишь, людям отдохнуть не даешь!

Дети убегали к Маркосянам, но там им носиться и шуметь не разрешали, а отец Ашота, Вартан Аршакович, после ужина усаживал мальчиков на диван и читал им книги. Уже через полгода после приезда в Баку Рамиз и Тахир, до этого говорившие только по-азербайджански, свободно понимали русский язык и легко на нем объяснялись. Их мать Гюльнара тоже стала лучше говорить по-русски. Муж устроил ее учиться в медицинский институт, и дети почти не видели родителей – отец был постоянно в разъездах по районам, мать занималась, а вечерами подрабатывала санитаркой в больнице. За детьми смотрела приехавшая из района бабка отца – бодрая старуха восьмидесяти пяти лет, которую все называли Нэнэ. Она совершенно не знала русского, боялась большого города и практически не выходила из дому. Все свое время Нэнэ проводила со старшей сестрой Рамиза и Тахира – Фаридой.

Фарида не ходила ни в детский сад, ни в школу – в пятимесячном возрасте она заболела гриппом, который осложнился тяжелым энцефалитом. Болезнь что-то серьезно повредила в мозгу девочки, затормозив ее развитие. Неизвестно, что было бы, займись ею опытные специалисты, но запертая в четырех стенах со старой пугливой бабкой она к десяти годам могла лишь с трудом произнести несколько отдельных слов и почти ничего не понимала.

В школу Рамиз с Ашотом пошли вместе. Они учились в одном классе, сидели за одной партой, и каждый день после занятий бегали в сад напротив дома – старожилы-бакинцы называли «губернаторским». Уроки Рамиз обычно делал у Ашота за огромным дубовым столом, накрытым пестрой клеенкой. Чтобы не отвлекать друг друга, они клали поперек стола веревку, деля его на две равные части. Одна половина принадлежала Ашоту, другая – Рамизу. Летом друзей тоже старались не разлучать, и мать Ашота, Тереза Тиграновна, уговаривалась с Агаевыми, что Рамиза отпустят к ним на дачу в Пиршаги.

Однажды, заплыв далеко в море, Рамиз с Ашотом попали в подводное течение и едва сумели выбраться. Тереза Тиграновна, узнав об этом, плакала, чередуя поцелуи с подзатыльниками и хватаясь за сердце. Ашот очень скоро забыл о пережитом ужасе, а Рамизу еще долго снилось, как оба они, тяжело дыша, бьют по воде руками и ногами, а неумолимый водный поток тянет и тянет их под воду.

Когда в Баку запустили первые линии метро, в семье Агаевых начали поговаривать о переезде в новую квартиру на проспекте Нариманова – у отца Рамиза появилась возможность пробить жилье через ЦК Компартии Азербайджана. Родители и Тереза Тиграновна утешали расстроенного Рамиза: «Ничего, ты будешь приезжать к Ашоту в гости».

Однако все пошло прахом, и виной тому была беда, происшедшая с Зейнаб Касумовой. Зейнаб Касумова! Ее портреты печатали во всех республиканских газетах, она была делегатом пятнадцатого съезда ВЛКСМ. Красивая девушка с длинными косами ниже пояса, одна из немногих азербайджанских женщин-механизаторов, комсомолка и передовик, собравшая самый большой урожай хлопка в районе – в районе, который курировал Рустам Агаев.

Но случилась так, что в один прекрасный день длинные косы ударницы труда затянуло валом работающей машины. И не стало Зейнаб Касумовой, комсомолки и рекордсмена по уборке белого золота республики. Ее не стало, но за нелепую гибель девушки-передовицы кто-то должен был ответить, и этим «кто-то» оказался Рустам Агаев. Через полчаса после собрания, на котором его единогласно исключили из партии, он вернулся домой и упал на пороге комнаты – сердце этого еще совсем молодого мужчины остановилось навсегда.

Ордер на новую квартиру семье бывшего коммуниста Агаева, естественно, не дали – так и осталась Гюльнара Агаева, вдова с тремя детьми с старой бабкой а маленькой комнате. Она работала в две смены, и вскоре после смерти отца брат Рамиза Тахир, лишенный родительского присмотра, связался с дурной компанией.

Рамиз, проводивший почти все время в семье друга, постепенно отдалялся от брата, но сильно переживал, когда того арестовали – Тахир с группой других подростков участвовал в изнасиловании и убийстве двух девушек. От высшей меры его спас возраст – семнадцать лет. Тем не менее, он получил длительный срок, и мать теперь почти никогда не говорила ни с кем о старшем сыне – даже с Рамизом. Если кто-то из знакомых, кому было неизвестно у случившемся, начинал расспрашивать ее о Тахире, она лишь отводили глаза и коротко бросала: «Он пошел по плохой дорожке», а после этого сразу начинала говорить о Рамизе – какой тот молодец и как хорошо учится.

После ареста Тахира заболела гриппом сестра Рамиза, Фарида. Сказалось перенесенное в детстве заболевание – она лежала с высокой температурой, а руки ее, поднимаясь и опускаясь, ходили ходуном. Ночью начались сильные судороги, и Фарида умерла. После похорон девочки старуха Нэнэ, пережившая и внука, и правнучку, уехала в родное село.

Окончив школу, Ашот успешно уехал в Москву и успешно сдал вступительные экзамены в МИФИ, а Рамиз поступил в Азербайджанский институт нефти и химии. Он по-прежнему часто забегал к Маркосянам, еще не осознавая, какое чувство зарождалось у него к младшей сестре Ашота, Виолетте.

Любовь нахлынула на них внезапно – в теплый майский день, когда Рамиз, Виолетта и и приехавший на праздники Ашот гуляли по приморскому бульвару. Рамизу и Ашоту было по двадцать лет, они были веселыми, остроумными и красивыми студентами, на них заглядывались хорошенькие девушки. Виолетте только что исполнилось семнадцать, она училась в выпускном классе. Небо было синим, над пенящимися волнами с клекотом носились чайки, ветер принес со стороны острова Наргин запах мазута и спутал длинные волосы Виолетты. Глаза ее сияли особым светом, когда она смотрела на друга своего брата.

Рамиз даже предположить не мог, что главной противницей их брака с Виолеттой будет Тереза Тиграновна. Она сказала его матери:

– Нет, Гюльнара-ханум, я Рамиза люблю, как сына, но Виолетту за него не отдам. Молодые, конечно, голова у них кругом идет, но ты ведь понимаешь: у азербайджанцев свои обычаи, у армян – свои.

Гюльнара Агаева устало покачала головой.

– Тереза джан, кто сейчас на это смотрит? Женятся, кто на ком хочет. Рамиз говорит, без твоей девочки ему жизни нет, он ее на руках носить будет.

Ашот долго спорил с матерью, но та была непреклонна.

– Ты, балик, с мамой не спорь, я дольше твоего жила. К тому же, наш папа на ответственной работе, а у Рамиза отец был из партии исключен, и брат сидит, нам это надо? Виолетте еще только семнадцать, пусть после школы едет в Москву, поступает в медицинский, а там время покажет.

Однако время ничего показать не успело – в июне, когда Виолетта сдавала выпускные экзамены в школе, Тереза Тиграновна и Вартан Аршакович как-то вечером уехали в гости и не вернулись. Лихач-таксист, который вез их, на полной скорости врезался в идущий навстречу грузовик, погубив себя и пассажиров. Через год после несчастья Виолетта, так никуда и не поступившая, вышла замуж за Рамиза, а еще через полгода Ашот женился на москвичке, оставив сестре и Рамизу квартиру на Коммунистической улице.

Обе семьи жили вполне счастливо – вплоть до восемьдесят восьмого года. Какое-то время Рамиз и Виолетта еще надеялись, что жизнь вернется в прежнее русло, толпы митингующих перестанут жечь костры в центре города, и армяне смогут спокойно ходить по улицам Баку. Однако летом восемьдесят девятого положение опять обострилось. Вернувшийся из тюрьмы Тахир был теперь одним из лидеров Народного фронта Азербайджана. Однажды с группой таких же «борцов» он ввалился в квартиру брата, потребовав, чтобы Виолетта уехала, оставив их с Рамизом детей – мальчика и девочку.

– Армянам в Баку делать нечего, убирайся отсюда! Моему брату не нужна жена армянка! Хватит, вы, армяне, столько лет грабили мой народ – ни одной золотой вещи ты отсюда не увезешь!

Когда Рамиз вернулся с работы, его жена плакала. Он сам был так растерян и подавлен тем, что творилось вокруг, что даже не возражал, когда она потребовала развода. Развели их за считанные дни, Виолетта с детьми уехала к брату и уже в сентябре подала заявление на выезд в Америку. Они оказались в числе тех счастливцев, которых приняла заокеанская страна.

В девяносто третьем Тахир женился, заявив, что хочет жить в бывшей квартире Маркосянов, и Рамиз не мог открыто противостоять старшему брату. Тайком от Тахира он продал квартиру и в один прекрасный день исчез из Баку. На вырученные деньги ему удалось открыть небольшой бар в Дербенте, он сошелся с вдовой-лезгинкой, а через год она родила ему сына Фикрета.

Рамиз не чувствовал ко второй жене той любви, какую испытывал к Виолетте, но им было спокойно вдвоем, и он дорожил этим покоем. Однако брат Тахир скоро его отыскал. Он был связан с наркодилерами, транспортирующими наркотики в Россию, и ему нужна была помощь брата. В один прекрасный день жена и ребенок Рамиза были похищены, как заложники, и ради них он вынужден был выполнять все требования преступников. Пока в один прекрасный день не узнал, что они давно уже мертвы, и тогда… тогда Рамиз Агаев сам подсел на иглу.

Героин приносил облегчение, возвращал счастливые мгновения и образы, навек, казалось, ушедшие из его жизни. В одно из пробуждений он взглянул на себя в зеркало и, ужаснувшись тому, что с ним стало, позвонил в Москву Ашоту. Они говорили около получаса, и в конце разговора Маркосян сказал одно короткое слово: «Приезжай». Бар Рамиза был продан, чтобы расплатиться с долгами, он приехал к другу почти без денег, но то, что у него осталось в совокупности с добавленной Ашотом суммой, ушло на лечение.

Два года после этого Агаев держался, но летом девяносто девятого произошел срыв – возможно, из-за того, что из Америки пришла весть: Виолетта вышла замуж за преуспевающего стоматолога. Рамиз не упрекал бывшую жену – их дети выросли, и Виолетта, молодая женщина, которой не исполнилось и сорока, имела право устроить свою личную жизнь. И все равно, боль от этого известия была столь сильна, что во сне он метался, просыпаясь в холодном поту и пугая стонами женщин, которых приводил к себе почти каждую ночь.

Маркосян, заподозрив, что друг его взялся за старое, оттягивал объяснение. Он понимал, что это конец – врач, лечивший Рамиза, предупредил: в случае рецидива шансы на вторичное излечение равны нулю. Это значило, что они должны расстаться и расстаться навсегда – Ашот Вартанович не мог ставить под удар свой бизнес и держать управляющим безнадежного наркомана. Душа его болела – с Рамизом были связаны воспоминания о родителях и детстве, Рамиз был отцом его племянников. Застав друга на месте преступления, он сказал «посмотрим», но знал, что смотреть и ждать нечего – все кончено. Рамиз тоже это понимал….

Когда начался концерт, Маркосян и Агаев спустились в ресторан и сели за маленький столик в затемненном углу – отсюда хорошо было видно и слышно все происходившее в зале. О том, что недавно случилось в кабинете Агаева, ни один из них не упоминал. Рамиз скользнул взглядом по вошедшим в зал Дональду Капри и Насте и спросил:

– Насколько серьезно этот богатый мальчик увлекся шоу-бизнесом, как ты думаешь, Ашот? Что мы сможем с этого иметь, а? Странная прическа, однако, у этой девочки, что с ним.

Маркосян пожал плечами.

– Судя по лицу, молодой Капри не выказывает особого интереса к артистам. Девочка – дочь депутата Воскобейникова, и по поводу их отношений СМИ ничего не сообщали. Но у меня есть информация, что эти двое недавно поженились – ее мать хвасталась этим своей подруге в фитнесс клубе.

– На счастливую новобрачную не тянет – взгляд не тот. Очень странное у нее выражение, тебе не кажется?

С того места, где сидели Маркосян и Агаев, хорошо было видно неподвижное лицо Насти, хотя, казалось, молодую пару полностью скрывала от чужих взглядов перегородка-витраж из цветного стекла и бесцветных вставок, создающих эффект иррационального пространственного фона. Ниша, в глубине которой стоял их столик, почему-то напомнила Насте Собор Парижской Богоматери. Дональд, слегка наклонившись, ласково коснулся ее неподвижной руки.

– Тебе здесь уютно, Настья? Мне кажется, что мы одни – как тогда, когда мы слушали музыку в Швейцарии в моем кафе, помнишь?

– Д-да, – она торопливо отдернула руку и поежилась – ее слегка знобило и подташнивало, а поясницу ломило от боли.

Настя решила, что ей все еще нехорошо из-за вчерашних пирожков, которыми во время зачета угостил их Артем. Накануне она не стала ужинать и нынче утром тоже почти ничего не брала в рот, но теперь, оказавшись за уставленным всякой снедью столом, вдруг почувствовала голод и потянулась к сэндвичу. Дональд смотрел на нее с нежностью, и взгляд его светился любовью.

– Если тебе станет скучно, и ты захочешь поговорить с кем-то из своих друзей, мы можем пригласить их за наш стол, – сказал он.

Ему самому меньше всего хотелось бы видеть кого-то из посторонних за своим столом, но ради Насти он готов был пойти на любую жертву. Она уже собиралась отрицательно качнуть головой, отказавшись от подобной любезности, как вдруг увидела за одним из столов Антона Муромцева и Катю.

– Я… я хочу пригласить вон того мужчину и его девушку – за тем столом возле двери. Это Антон Муромцев и Катя. Я хочу поговорить с ними.

Лицо Дональда вспыхнуло, во взгляде отразилось испытываемое им колебание – ему вдруг вспомнилось, что болтала Лилиана Шумилова о детской влюбленности Насти.

– Муромцев? Его я бы не хотел видеть за нашим столом!

В глазах Насти мелькнул гнев, она вспыхнула и выпрямилась.

– Тогда не нужно было мне предлагать! Не нужно вообще было со мной разговаривать!

Дональд побледнел.

– Нет, если ты хочешь, я их приглашу, Настья, не сердись.

Он поспешно сделал знак рукой, и через минуту молодой человек в черном фраке подошел к столику Антона и наклонился к самому его уху.

– Господин Капри приглашает вас и вашу даму к своему столу, если вы не возражаете.

Катя широко раскрыла глаза, А Муромцев невозмутимо произнес:

– Да, конечно, – и поднялся, подав сестре руку.

Дональд, скользнув взглядом по слегка округлившейся фигурке Кати, вежливо приподнялся им навстречу и подождал, пока она сядет. Лицо его было непроницаемо холодным, но, тем не менее, он любезно обменялся с Антоном рукопожатием, и тот на мгновение задержал его руку в своей. Настя встрепенулась, у нее вдруг перехватило горло, и голос сорвался на шепот:

– Здравствуйте.

– Боже, Настенька, какая ты бледная, почему ты… – усаживаясь, начала Катя, но не договорила, решив, что спросить, почему волосы Насти так коротко подстрижены, будет бестактно.

Антон смотрел на Настю и молчал, чувствуя, как в груди нарастает тревога, потом перевел взгляд на Дональда. Тот процедил сквозь зубы:

– Рад знакомству, до меня доходили о вас весьма лестные отзывы.

– Я тоже рад, – по губам Муромцева скользнула вежливая улыбка, – боюсь, только мой английский не слишком хорош для беседы – я совершенствовался в немецком.

Дональд окинул его высокомерным взглядом и усмехнулся.

– На немецком я смогу объясниться с вами не хуже, чем на английском. Весь вопрос в том, поймут ли нас наши дамы, – он взглянул на смущенную Катю.

В это время свет начал меркнуть, и Лера с Лизой в цыганских костюмах вышли на середину сцены. Мальчики с гитарами стояли позади них, и все четверо представляли собой весьма живописную группу. Очаровательная смуглая Лиза с небольшим бубном в руках притягивала к себе взгляды присутствующих, но высокий голос Леры с внезапной силой повел мелодию и заворожил зал. Рамиз Агаев вздрогнул, широко раскрытыми блестящими глазами глядя на поющую девочку, и, когда она допела первый романс, бурно зааплодировал.

– Кто это? – свистящим шепотом спросил он у Маркосяна. – Голос отличный, хотя с ребятами никто по-настоящему не работал. Что это за типчик вертится вокруг них?

Ашот внимательно посмотрел на странно возбужденного друга.

– Я узнавал, – спокойно ответил он, – это некто Глеб Сорокин. Учился в ГИТИСе, но с третьего курса отчислен за пьянство. Пару лет назад пытался устроиться работать ко мне, но я с подобными субчиками даже не разговариваю. Недавно дал объявление в Интернете – выдает себя за профессионала, предлагает услуги по обучению актерскому мастерству. Думаю, без работы он не останется – в Москве сейчас куча мамаш, которые мечтают видеть свое чадо актером. Думаю, он этих детишек нашел таким же манером.

– Понятно, – Агаев кивнул, и взгляд его неожиданно стал тоскливым, в голове опять мучительным роем теснились воспоминания.

«Когда родился мой сын Эльдар, – думал он, – я заказал банкет в ресторане, я помню. Выбирал в магазине кольцо с бриллиантом, чтобы подарить Виолетте в благодарность за сына. Когда она второй раз была беременна, я хотел, чтобы опять был мальчик, даже огорчился, что дочь, но как же я потом полюбил ее, мою маленькую Фирузу! Какой прелестной она была, как маленькая куколка – такая хрупкая, миниатюрная. В три года уже умела петь, ничуть не фальшивя, и все удивлялись. Говорили, что такой маленький ребенок еще не может управлять голосом и правильно петь, а она пела! В четыре года Виолетта повела ее в хоровой кружок во дворце пионеров, и сначала даже не хотели брать – маленькая. Потом я сам пошел, подарил руководительнице шоколадные конфеты, она согласилась принять дочку. Тогда хорошие конфеты в Баку трудно было достать, Ашот в Москве купил – передал через знакомого. Хорошая была женщина эта руководительница, всегда хвалила Фирузу. Только очень толстая – как бочка. Армянка – в восемьдесят восьмом уехала куда-то в Волгоград. Почему все так плохо получилось? Ведь жили мы все вместе в Баку, нормально жили, хорошо было. Я по воскресеньям водил Фирузу на занятия хора, а она по дороге пела во весь голос, и люди оборачивались, смеялись. Солнце было такое яркое – здесь, в Москве, никогда не бывает такого солнца, как у нас в Баку. Фирузе сейчас столько же лет, сколько этой девочке, а я не видел ее… я не видел ее уже десять лет. Наверное, она тоже поет».

Внезапно Рамиз Агаев почувствовал, что глаза его обжигают слезы, и отвернулся. Поднявшись, он боком двинулся вдоль стены и через минуту присел рядом с Глебом на откидное сидение у стены. Тот с озабоченным видом оглянулся, и во взгляде его почему-то мелькнул испуг. Голос Леры звенел слезами:

«Невеста была в белом платье, венок был приколот из роз…»

Настя вдруг ощутила, что в горле у нее встал ком, захотелось плакать. Дональд напряженно взглянул на нее и включил транслятор. На экране монитора перед ним появился перевод текста романса. Молодой Капри раздраженно сказал:

– В России несчастная судьба считается особым шиком, о котором нужно постоянно петь.

Антон мягко взглянул на него и, осторожно подбирая английские слова, ответил:

– В России любят мелодию романса. Люди слушают и наслаждаются, почти не вдумываясь в слова.

– Не понимаю, как можно наслаждаться подобной мелодией, когда существует музыка Моцарта или Вивальди.

– Вы еще очень молоды, Дональд, – Антон перешел на немецкий язык, чтобы точнее выразить свою мысль, – в моем возрасте иначе смотрят на вещи. Вкусы различны, и нет разницы, что дает радость. Чувство удовольствия, радости очень полезно, я говорю вам, как врач. Конечно, если ваша радость не сопряжена с насилием и, главное, не приносит горя никому другому. Никому другому!

Он выразительно повторил эти слова, пристально глядя на юношу. Тот внезапно побледнел и опустил глаза. Настя недостаточно хорошо знала немецкий, чтобы уловить суть сказанного, а Катя вообще ничего не поняла. Дональд пробормотал:

– С детства ненавижу врачей!

– Почему? – серьезно и сочувственно спросил Муромцев, заглянув ему в глаза. – Вам приходилось очень часто иметь с ними дело?

Неожиданно молодой американец вышел из себя, и бледность его сменилась ярким румянцем.

– Ненавижу! – в голосе его прозвучала ярость, во взгляде мелькнуло высокомерное презрение. – Неужели изучить анатомию человека все равно, что понять его душу? Врачи ужасающе бестактны, они навязывают свою помощь даже тогда, когда их об этом не просят.

– Да неужели? – Антон с улыбкой перевел взгляд на Настю, и та подняла голову, напряженно вслушиваясь в их разговор. – Настя, – торопливо произнес он по-русски. – Сейчас мы уйдем, и ты тоже встанешь и уйдешь отсюда со мной и Катей, никто не сможет тебя остановить. Идем, Настя!

В глазах девушки мелькнула печаль, она отрицательно качнула головой.

– Нет, Антоша, тут кругом их люди, меня не выпустят. Они купили всех – даже папу с мамой.

Дональд, не понявший их разговора, напряженно поддался вперед и сделал знак Мейсону. Тот поспешно поднялся и начал пробираться к их столу. Антон говорил очень быстро:

– Нет, Настя, нет, пойдем, вставай. Меня они не купили и Катю тоже, мы уведем тебя отсюда, пойдем, Настя! Что с тобой?

– Не знаю. Я никуда не хочу идти, мне все безразлично. У меня болит спина, и мутит. Я хочу умереть, Антоша. Так плохо!

Мейсон подошел к столу и наклонился к Антону.

– Господин Муромцев, вас и вашу даму ждут за вашим столом, будьте так любезны.

Антон поднялся, протянув руку Кате, но неожиданно с невозмутимым видом наклонился к Насте и, поцеловав ее в лоб, шепнул:

– Ничего не пей там, где живешь.

– Что? – в ее голубых глазах мелькнуло изумление.

– Ничего не пей, слышишь?

– Господин Муромцев! – нетерпеливо повторил Мейсон, бросив взгляд на помертвевшее лицо Дональда. – Я провожу вас к вашему столу!

– Не нужно, мы уже уходим отсюда, – взяв Катю за локоть, Антон повел ее из зала.

Лиза, стоявшая на сцене, видела, как они вышли. Едва смолкли последние звуки музыки, и зрители начали радушно хлопать, она наклонилась к стоявшему рядом со сценой Диме.

– Димуля, выйди в фойе, узнай, что случилось.

Он кивнул головой и осторожно начал пробираться к выходу. До окончания концерта оставалось совсем немного. Глеб Сорокин, поднявшись на сцену, объявил:

– Господа, последний романс, который вы услышите, создан совсем недавно. Надеюсь, вы оцените его создателей и исполнителей.

Он спустился со сцены, и зрители вновь захлопали, а Сорокин внезапно почувствовал, как его локоть стиснули чьи-то цепкие пальцы.

Он повернулся, встретив взгляд блестящих черных глаз Рамиза Агаева.

– Господин Сорокин, уделите мне пару минут.

Они поднялись на второй этаж, и Агаев, тщательно заперев дверь, указал на стул. Глеб осторожно опустился на краешек сидения и мельком огляделся. На лице его был написан напряженный интерес. Рамиз, блестя черными глазами, подался вперед.

– Слушай, Сорокин, я тебя не обижу, – он вытащил из нагрудного кармана стодолларовую бумажку, положил ее перед Глебом и подвинул к нему пальцем. – Девочка, которая поет. Это задаток.

– Какая? – скосив глаза на зеленую купюру, спросил Глеб. – Они обе поют.

– Ты не дурак, Сорокин, поет одна, другая только прыгает вокруг и пищит. Сможешь?

– Ну… – Глеб проглотил слюну и пожал плечами, – можно попробовать, не знаю. Конечно, могут быть проблемы, здесь ее парень – тот, который поменьше, с гитарой. Короче, я ее к вам приведу, а дальше вы уж сами.

– Ладно, расскажи мне о ней – как зовут, кто родители?

– Лерка, Валерия. Отца нет, мать работает в больнице. С деньгами туго, а сейчас у мамаши вроде хахаль завелся, так ей и вовсе не до девчонки. Там, я думаю, если заплатить, то все пройдет шито-крыто. Вам ее на ночь или как?

– Ты ее приведи ко мне сюда, – нетерпеливо сказал Рамиз, пружинисто поднимаясь на ноги и сцепив пальцы. – Не пугай сразу, придумай что-нибудь, а дальше я сам. Приведи, я тебя не обижу. Иди, Сорокин, иди, я жду.

Глеб выскользнул из кабинета, осторожно прикрыв за собой дверь, и спустился в зал. Сомнительный характер услуги, которую он собирался оказать управляющему Маркосяна, его не смущал, а опущенная в карман рука ощущала приятную гладь стодолларовой купюры. Однако нужно было действовать осторожно, и не нарваться на скандал. Тем более что ребят спонсировал «денежный мешок», который сидел тут же в зале.

Исполнив последний романс, артисты спустились в зал и сели за приготовленный для них столик. Под звуки тихой музыки присутствующие смеялись и разговаривали, в серебристых отблесках мерцающего света кружились пары танцующих. Глеб Сорокин, прислонившись к стене, наблюдал за Лерой, которая что-то оживленно говорила Лизе. Та вдруг засмеялась, кивнула и, махнув рукой, направилась к нише, где сидели Настя и Дональд.

В нескольких шагах от их стола молодой человек в черном костюме вежливо, но решительно встал у нее на пути. Лицо его сияло улыбкой, он изысканным движением протянул Лизе руку.

– Если не возражаете, я хотел бы пригласить вас на танец.

Она смерила его взглядом, очаровательно вздернув головку, и слегка отстранилась.

– Благодарю, но я хотела бы пройти туда, где сидит моя подруга.

– Сожалею, но туда нельзя, – улыбка продолжала играть на лице юноши, его голос прозвучал тихо, но очень твердо.