Текст книги "Конь бѣлый"

– Стены толстые, окна тройные, на улице ничего слышно не будет, – тихо произнес Петр Петрович. – Вам сейчас начнут сверлить зубы. Все, по очереди, насквозь – в десну и в челюсть. Обычно уже на втором зубе теряют сознание. На четвертом – смерть от болевого шока. Был, правда, один случай, когда некто выдержал шесть сверлений. Хотите стать чемпионом?

– А какой у меня выход? – рассмеялся Бабин. – Вы меня, товарищ, пугаете, как маленького. Вы только сами не пугайтесь. Я – когда вашего брата выводил в расход – часто нос платком зажимал: обделывается ваш брат ужасно – сначала пукать изволят, потом валят полные подштанники, так-то вот…

– Начинайте, – приказал, хищно подрагивая кончиками усов, на лбу выступила испарина.

Подручные мгновенно прикрутили туловище Бабина к креслу, принесли штуковину – фиксатор, нечто вроде шлема из металлических полос, зажали голову. Петр Петрович собственноручно вставил распорку между верхней и нижней челюстью – Бабин долго не разжимал стиснутые зубы и один из заплечных нажал ему под ушами так, что на мгновение померкло в глазах. «Сволочь красная… – хрипел, правда очень неразборчиво. – Хотя бы перед смертью сказали – кто вы? Разведка или ГПУ?»

– Работает резидентура Объединенного госполитуправления, – прошептал на ухо Бабину Петр Петрович. – Военные – те шприцом предпочитают, наркотиком, у них все больше латыши или евреи – изощренная нация…

Загудело высоко, словно голос шмеля, сидящего на тонком стекле, боли не чувствовалось – здоровый был зуб, когда же бор проник в нервное сплетение, а затем и в кость – Бабин потерял сознание.

– На первом вырубился… – с сожалением произнес Петр Петрович. – Сделайте ему циан и отвезите на кладбище. Документов у него нет, полиция найдет и похоронит среди неопознанных. Давайте…

Подручный выдвинул ящичек из столика, достал медицинский контейнер – в таких шприцы кипятят – и вытянул шприц кубиков на десять; чтобы убить цианом, достаточно было и капельки. Сквозь опущенные ресницы Бабин наблюдал за приготовлениями, будто дурной сон видел, и ощущение такое, что проснуться очень хочется и не получается.

– Не тяните, не тяните… – нервно взглянул на часы резидент, – смеркается, скоро полиция начнет обходы. Ну что? Мне самому?

Амбал закатал рукав Бабину и начал целиться. Поза у него была смешная, чувствовалось, что шприц в руке он держит, может быть, первый раз в жизни.

– Товарищи… – едва выдавил сквозь мрак Бабин. – Я… согласен…

– Стой! – вскинулся Петр Петрович. – Четко: что вы намерены делать?

– Намерен стать предателем. Чтобы сохранить себе жизнь, – уже более или менее внятно произнес Бабин. «Выиграть хотя бы несколько минут, а там посмотрим…» – будто огромные часы перед глазами.

Амбал настолько изумился, что застыл со шприцем в руке и высунул кончик языка. Потом медленно положил смертоносное орудие в ванночку и остался с открытым ртом. Резидент, Петр Петрович, тоже волновался, это было заметно по его лицу, которое все пошло пятнами.

– Хорошо… – сказал он, потирая руки. – Вопрос первый: кто вы?

– Ротмистр дворцовой полиции Бабин Петр Иванович, со специальным поручением РОВСа. Исчез наш резидент по Китаю. Генерал Коммель. Мы не имеем с ним связи более месяца. Я должен выяснить его судьбу.

– Зачем вы встретились с Кузьмиными?

– Они Дебольцовы на самом деле. Мы вместе прошли Гражданскую. Я был намерен привлечь полковника к работе. Возможно – и его жену.

– Вы знаете, кто мы. Из ваших предсмертных… так сказать… реплик это стало понятным. Как вы думаете, какой у нас выход?

– Детский вопрос, товарищ… Я должен буду подтвердить Центру вашу подлинность в качестве Коммеля, а потом и лично засвидетельствовать это. Поскольку вы отберете у меня подписку и отпечатки пальцев – я буду повязан. Второй путь – всадить мне этот шприц…

– Вы дадите такую подписку?

– А куда деваться? Жизнь дороже смерти.

– Верно. Принесите бумагу и столик, мы все оформим, не отходя от места событий, так сказать…

Один амбал ушел, другой остался у дверей. Резидент прошелся по комнате, отодвинул штору, пол пересек солнечный луч.

– Хорошая штука жизнь… – проговорил задумчиво. – Может быть, вы читали Максима Горького, так вот он – в пьесе «На дне» – устами Сатина говорит: «Человек – это звучит гордо!» Это программа нашей партии, Бабин. Я вам должен сказать, что когда мы вступаем во взаимоотношения с врагом – мы всегда надеемся переубедить, перевоспитать. Не словами, нет… При случае мы отправим вас в СССР на недельку-другую, и вы собственными глазами убедитесь, как все изменилось в прежде дремучей стране. Знаете, смотришь в глаза людям – они другие! Счастливые! Они сами строят свое будущее.

Появился амбал, перед собой он катил столик с письменным прибором и стопкой бумаги. Рядом возвышалась коробочка со штемпельной черной краской – для снятия отпечатков.

– Договорим в следующий раз, – улыбнулся Петр Петрович. – Итак, пишите…

По его знаку амбал освободил Бабину туловище и правую руку. Петр Иванович обмакнул руку в чернильницу, отметив про себя, что перо ученическое, № 86, и выжидающе посмотрел на резидента. Тот кивнул и начал диктовать:

– Подписка… Я – такой-то и такой-то, даю настоящую подписку Объединенному государственному политическому управлению СССР в том, что обязуюсь беспрекословно выполнять данные мне поручения, хранить тайну и максимально содействовать скорейшему установлению диктатуры пролетариата в масштабах земного шара. В удостоверение вышеизложенного ставлю свою подпись и фиксирую дактилоскопическую структуру правой руки. Подписали? Хорошо. Теперь отпечатки.

С интересом следил, как профессионально Бабин катает пальцы по подушечке, а потом и по бумаге, удовлетворенно вытащил лист из-под пальцев, помахал зачем-то в воздухе. Кивнул амбалу, тот расстегнул ремень на левой руке Бабина.

– Спасибо, что не убили… – улыбнулся Бабин. – Деньги, документы, оружие.

– Конечно. Браунинг – символически, уж извините. Отношения у нас только теплятся, что такое социализм и наша партия – вы еще плохо себе представляете, и потому береженого, как говорится…

Амбал протянул деньги, паспорт, пистолет. Бабин аккуратно и не торопясь разложил все по карманам. Шприц лежал в ванночке, боковым зрением видел это. Оставались секунды: если попытаться воспользоваться цианом – это надо делать сразу. Если же шприц – страшилка – увы… Финиш. Финита. Но как вдруг заныл – до спазма в сердце, высверленный зуб… Нет. Они здесь в страшилки не играют.

Он видел себя словно со стороны, в чистой прозрачной воде: вот рука медленно-медленно потянулась к ванночке. Пальцы обхватили стеклянный стержень. Большой палец уперся в площадку поршня. Поворот. Струйка в лицо резиденту – он рядом. Еще одна плавно достает первого амбала. Второй елозит ногами, как застоявшийся конь, бежит. Но дверь закрыта. Чтобы ее открыть – нужно время, пусть мгновения, но этого достаточно, струйка стекает от уголка глаза по щеке: повернулся лицом, дурак. Как некстати. Бедненький…

А ведь небольшая, в сущности, комната… Или эти три так правильно распростершихся тела ее загромоздили? Сначала осмотрел карманы амбалов. Документов никаких, только оружие и ключи от автомобиля. Так… Теперь резидент. Документов нет, одна записная книжка с календарем на 1926 год. Чепуха. Однако что-то зацепило наметанный глаз: цифры. К календарному устройству они не имеют отношения. Шифровальный, судя по всему, календарик. Для мелких, коротких, но важных сообщений. И прозрачная вклейка с дырками. Так, и это понятно: если наложить на ряд цифр, букв или слов – выделится нечто нужное. Ладно, разберемся. Теперь помещение…

В комнате не обнаружил ничего. Но зато на кухне ждал сюрприз: высыпав в унитаз содержимое всех банок, обнаружил в одной конверт с письмом, написанным корявым деревенским почерком с орфографическими ошибками: «Добрый день вам дорогии. Давеча писали вам о Боре и об Дениски. Приехали б даить неближней свет. Может летом выйдет. Не думайти что мы зазналися атак стой идрутой стороны одни утлы. Так вот и лето пройдет ачто исделать коли Власьев да Миронова с Сургучовым пют бес просыпа. Обидна. Остаемси с любовью к вам Степанида и Пахом». Судя по конверту, письмо было отправлено две недели назад из СССР, со станции Зима на Великом сибирском пути. Власьев, Миронова и Сургучов – это были псевдонимы завербованных агентов РОВСа: первые двое – станционные служащие, Сургучов – таежный охотник. Их открытые псевдонимы в резидентуре разведки большевиков могли означать только одно: операция проводится автономно. Территориальные органы госбезопасности в известность не поставлены, ими агенты, стало быть, не вскрыты и не разрабатываются. Иначе переписка шла бы по каналам легальной резидентуры и шифром. Так… Они не хотят посвящать в свои замыслы товарищей по работе в СССР. Из контрразведки. Почему? Видимо, их собственная реализация предполагает лакомый кусочек необъятного размера. Что это может быть? Почему письмо со станции Зима? Кто из политической разведки Советов был там и каким образом выявил агентуру? Как это произошло, как? И почему людей не арестовали, выдерживают? Хотят выйти на остальных? Да ведь нету никаких «остальных», судя по всему – они знают об этом. Значит – нужны зачем-то? Значит, с их помощью хотят добиться чего-то невероятного. Но как? Черт возьми… Бабин почувствовал, как по спине ползет ледяная струйка. «Ведь мой собственный приезд сюда… – Он забормотал, словно был под воздействием наркотика. – Мой собственный приезд предполагает проверку Коммеля и – в случае благополучного исхода – организацию изъятия колчаковского золота. Близ станции Зима… Ясно, что госбезопасность втемную перевербовала этих троих, они, бедные, продолжают служить РОВСу, а на самом деле… Дохлая ситуация – отдадим должное товарищам по работе. Дзержинцам. Разыгрались ребята. Какая прыть. Ладно. Остудим».

Он перестал разговаривать, успокоился, все было ясно: большевики начали свою контроперацию. Именно для этой цели ликвидирован Коммель, его представительским документом воспользовались – в частности, для вербовки Дебольцовых. Возможно, Алексей Александрович нужен на той стороне, чтобы некто, помнящий его еще по колчаковскому эшелону, указал тайник с целью изъятия. И более того: с этим золотом Дебольцов может быть позже внедрен в структуры РОВСа, да еще при подтверждении агентов РОВСа – за милую душу. Зачем? Детский вопрос: полковник и его жена будут разлагать организацию изнутри, целенаправленно, но пока – втемную, не подозревая ни о конечных целях, ни о своей роли. Когда же войдут в доверие Врангеля, руководства и замажутся окончательно – их «подработают», постараются сделать сначала сочувствующими – здесь роль Надежды Дмитриевны, старой подпольщицы, неоценима, – а потом и союзниками. Тогда и толкнут. На подвиг…

Сунул голову под кран, отдышался. Фантазия увела чересчур далеко, так и подумал, и в то же время… За счет кого действует организация? РОВС? Кто ее мозг, генератор идей, страстотерпец, ведущий в будущее? Петр Николаевич Врангель. Кто за ним? Кутепов Александр Павлович, прошедший Крым, эвакуацию, Галлиполи, верный до последнего дыхания, авторитетен в армии. Допущенный к мозгу РОВСа Дебольцов – если он, не дай бог, изменит – обезглавит военный центр противостояния одним ударом. Романтик, человек чести, понимаемой ригористически, абстрактно, ему укажут на кровавые дела эмиграции, ее опохабленное борьбой лицо – и кто знает…

В течение получаса тщательно убрал квартиру, ликвидировал все следы. Когда же за окнами совсем стемнело, вытащил трупы во двор – благо имелся черный ход – и погрузил в машину. Внешне потрепанный и замызганный «шевроле» завелся мгновенно и, мощно урча мотором, помчал Бабина к окраине города. Здесь было кладбище. Чувствовал: везет. Появился неистребимый кураж, желание сделать все надежно, точно, страха совсем не было. Въехал по аллее вглубь, вытащил по очереди всех троих и аккуратно положил на землю лицом вниз. Потом вернулся к автомобилю и взял заводную рукоятку. Подумал: «Противно?» Нет, этого чувства в нем не было, только острое, победителя – оно жгло. Мощными ударами разбил лица вдребезги – никакая экспертиза не собрала бы осколки костей в единое целое. Бил и вспоминал бредовые рассказы Дебольцова – так ведь тогда казалось – о безумной расправе с Царской Семьей. «Вы их кислотой тогда? Вы их на куски рубили? Ну, не взыщите, товарищи, – я вас тоже не пощажу…»

Разбитые головы отрезал и зашвырнул далеко в разные стороны. Об этом чисто китайском методе расправы знал хорошо, подумал, что полиции ничего другого не останется, как соотнести случившееся с «работой» хунхузов, бандитов. Одежду на трупах облил автомобильным маслом – нашлось в багажнике – и поджег. Теперь все…

Через пять минут автомобиль привез его к пристани, здесь – как и всегда в это время – было пусто и тихо. Разогнавшись (постарался не задеть ограждение), выпрыгнул в последний момент. В том, что авто не найдут месяц-два, – не сомневался. А может быть, и никогда не найдут. Отдышавшись, посмотрел на часы: было около десяти часов вечера, на экспресс (отходил через полчаса) вполне можно было успеть…

Как и в первый приезд – пять лет назад – вокзал Харбина произвел тягостное впечатление: серый, длинный, низенький, в стиле провинциального модерна (волюты на фасаде были просто смехотворны) – теперь он и вовсе давил, как катафалк без колес. Экспресс стоял на первом пути, Бабин вошел в здание, в камере хранения открыл свою секцию и достал баул; все было на месте – паспорт с советскими и китайскими визами, еще один браунинг и две пачки патронов к нему, рубашка, галстук, смена белья, деньги. В кассе затруднений не возникло, взял спальное место до Иркутска, кассирша только любезно осведомилась – есть ли паспорт и в порядке ли виза. Разместился в большом двухместном купе, вагон оказался родной, российской постройки, первого класса, оставалось только дождаться попутчика и лечь спать. Встречу с Дебольцовыми наметил после границы с Советами – пусть пообвыкнут, насмотрятся на родную бывшую природу – оно и легче разговор пойдет. Задумался, стал вспоминать случившееся – теперь все казалось кошмаром, дурным предутренним сном после перепоя. Незаметно поезд тронулся – неслышно, мягко, застучали колеса, под их убаюкивающий стук Бабин задремал. Проснулся от прерывисто бубнящего звука, похоже было, что где-то разговаривают. И вправду – слов разобрать нельзя, но ведь разговор, ошибиться не мог. Некоторое время лежал с открытыми глазами, ведя взглядом по потолку, стенам, дивану на противоположной стороне – попутчик так и не появился. В какой-то момент показалось, что звук – сколь ни странно – идет с потолка. Встал на столик, прислушался – и точно: от панели рядом с лампой исходил различимый звуковой поток. Показалось, что разобрал два слова: «тайга» или «тайге» и «связь». Подумав мгновение, попытался сдвинуть панель, она неожиданно поддалась, и разговор стал отчетливо слышен. Эти штуки были ему известны. В гостиницах, в каютах пароходов или вагонных купе, а то и просто на некоторых сиденьях в самолете или даже в пригородном поезде контрразведка или ее «старший» – разведка устанавливали специальные подслушивающие устройства для обнаружения намерений и состояния дел у «противника». В данном случае вагон был с советской стороны и затея принадлежала ОГПУ, в этом не сомневался.

Разговор за стеной развивался напряженно; мысленно, для себя разделил разговаривающих (хотел обозначить «беседующих», но нет – это был именно разговор, тяжелый, нервный) на «здорового» с густым басовитым голосом и «больного» – у этого голос был никакой, стертый и обыкновенный донельзя. «Вы меня убеждаете, словно ребенка, которому хотят влить касторку! Почему вы так уверены?» – «Я военный человек, – дискантом отвечал «больной», – меня учили топографии, умению читать карту. У меня профессиональная память, я запомнил это место навсегда». – «Удивляет только одно, – шаляпинским басом произнес «здоровый», – вся операция завязана только на вашей памяти, между тем – прошло почти шесть лет, все кардинально изменилось, вы запутаетесь, и всему конец!» – «Не запутаюсь!» Это было похоже на пикировку учителя с нерадивым учеником во время экзамена – в корпусе у Бабина был такой случай однажды: рассказывал о Пелопоннесской войне, все шло гладко, когда же сообщил язвительному историку о том, что борьба закончилась правлением «Тридцати тиранов» – тот с улыбочкой предложил назвать всех поименно. Помнил же, увы, только главу: Крития.

…От воспоминаний отвлек «здоровый» – ухватил только окончание фразы, фамилию, от которой бросило в жар. «… Кузьминых. Вы уверены в них?» – «Несомненно. Сам рекомендовал». – «Хорошо. Без особой нужды сюда больше не заходить». Послышался щелчок захлопнувшейся двери, удаляющиеся по коридору шаги. «Так… – размышлял Бабин. – Почему я это услышал? Варианта два: удача, пошла добрая полоса. Большевики тоже люди, могут и ошибиться, халатность проявить. Разведчики ОГПУ едут из Харбина, у них все, конечно, схвачено, но в нервной, крайне напряженной обстановке могли же они почему-то забыть о «нулевом» купе, не проверить?» Второе хуже: они вели его, дурака несчастного, и купе это подставили, как на экзамене в разведшколе. Но ведь не заметил слежки. Ведь всегда был профессионалом – еще там, во дворце государевом. А за эти пять лет сама жизнь научила тому, чего не знал, не умел. Вывод? Они – ошиблись, ему – повезло… Так случается иногда при проведении специальных операций.

Теперь следовало продумать свои действия, рассчитать каждый шаг. Сказать ли Дебольцовым или, пользуясь преимуществом, держать операцию красных под контролем? Судя по всему – роль Кузьминых одна из главных, если не самая главная. Решил закурить, это обычно помогало сосредоточиться и ухватить суть. Рядом с портсигаром пальцы нащупали в кармане корявое письмецо со станции Зима. И по непостижимому наитию подумал вдруг: «Письмо… Деревенское, идиотское до предела. И более того: бессмысленное. Что если глупые слова – это всего лишь код с сообщением и, чтобы его прочесть, нужен пресловутый ключ? Ключ… Может быть – блокнот с цифрами? Их не применишь, если не знаешь как… Тогда прозрачный листок?» Достал, открыл страницу с дырками и наложил на текст. То, что прочитал, складывая в слова буквы под дырками, ошеломило: «Добрый день вАм дорогии. давеЧа писАли вам о Боре и Об ДЕниски. Приехали б даить не БЛИЖНИЙ свет. Может ЛЕтом Выйдет. Не думайте что мы зазналися атак стоЙ и другой стороны одни УГлы. Так вОт и Лето пройдет ачто исделать коль Власьев да Миронова с Сургучовым пют бес просыпа. Обидна. Остаемся с любовью к вам Степанида и Пахом». Выписал в записную книжку на отдельный листок: «Дача Боде ближний левый угол». И все встало на свои места: рядом со станцией Зима, в лесу, находится дача некоего Боде. Неважно – кто он. Скорее всего – исчезнувший с лица земли промышленник или инженер. Когда эшелон Колчака проходил через станцию, кто-то из охраны – по распоряжению или самочинно – довез или дотащил с помощью солдат несколько ящиков с государственными золотыми слитками. У ближнего левого угла золото закопали. Если были солдаты или возчик – их наверняка убили, и, кто знает, закопали вместе с золотом – будет лишний ориентир. Офицер из охраны – тот, который закапывал, едет в поезде. Его задача показать все точно. Сургучов должен ему помочь – вероятно, красные захотят изъять ящики. А Власьев и Миронова должны помочь Дебольцовым довезти металл до Европейской России. Оттуда Дебольцовы явятся с этой невозможной добычей в РОВС. Их наверняка представят Врангелю. Алексей получит назначение в самые глухие структуры разведки. И здесь возникают два варианта: либо он надолго осядет и станет давать информацию красным, либо послужит кратковременно: для ликвидации Врангеля и руководства Союза. Так… что касается Сургучова – его в отрытой яме и закопают. Когда Власьев и Миронова сделают все, что от них требуется, – уберут и их. Это ничего не стоит могущественному ОГПУ на своей территории. Они вон и на чужой убили Коммеля… Вопрос, впрочем, только один: на чем они заставят работать Дебольцова? Подставят новую прекрасную женщину? Возможно… А может быть, и Надежда Дмитриевна сыграет роль катализатора. Скажут полковничку: «Работай, мальчик милый. А нет – получишь голову жены в промасленной бумаге, за пятью сургучными печатями…»

Существенный вопрос: каким образом агенты сумели обнаружить тайник? Вероятнее всего предположить, что таежный охотник – тот, кто скрывается за псевдонимом «Сургучов», – либо нашел яму с золотом случайно (возвращался с охоты, заметил солдат, сани, стал наблюдать), либо был привлечен офицерами-ворами к работе, указал заметное, но достаточно надежное место, учуял предстоящую расправу и вовремя скрылся. Скорее всего, ОГПУ, выйдя на офицера-знатока в Харбине, завербовало его (может, и сам свои услуги предложил – с отчаяния, голодухи) и для проверки его показаний, с помощью документа Коммеля, подписанного Врангелем, привлекло агентуру РОВСа на некоторых интересующих станциях Великого сибирского пути, дабы выяснить судьбу золота. Закономерный прием в работе: рассказ офицера перекрыть показаниями агентов с места. Что ж… Это все очень и очень неплохо, хорошо даже, потому что по завершении операции офицера этого ждет пуля в затылок и тайная могила в лесу. И стало быть, он вполне может стать союзником. Пусть предатель, но все же…

А вообще-то, если все, что предположил, похоже на правду или чистая правда, госбезопасность решила забавную задачу: разведка самостоятельно, без поддержки местных органов, в глубочайшей тайне – как на чужой территории – провела такую работу. В специальных учебных заведениях можно изучать.

…Ночь заканчивалась, брезжил белесый рассвет, за окном появились горы – то были отроги Большого Сингана, карту Бабин знал хорошо. А когда совсем рассвело, поезд весело полетел вдоль узкой реки. Две задачи стояло перед Бабиным: встретиться с Дебольцовыми. И постараться убедить офицера. Сложность состояла в том, что его еще надобно было найти – в соседнее купе пока никто не возвращался. Открыл двери умывальника – слава Богу, никого – пустил воду и тщательно сбрил усы. Потом и седину над ушами. Посмотрел в зеркало: оттуда глядел моложавый господин несколько полоумного вида, но это как раз и являлось достоинством в задуманном деле. Улыбнулся своему отражению и получил в ответ нечто совсем несообразное. Пришло в голову: так улыбаются люди, случайно севшие в таз с водой. Во всяком случае – вряд ли кто узнает. Вышел в коридор, двери соседа (или соседей?) были наглухо закрыты, поезд уже останавливался. Скромное станционное здание, ожидающих немного, рикша, два носильщика в форменных фуражках. И надпись иероглифами, правда, тут же по-французски: «буфет». Прочитал – от неизбывного любопытства, чисто профессионального, впрочем, и название: «Бухэду». И вдруг увидел Дебольцова – тот бежал с большим медным чайником в сторону буфетной вывески. И, вглядываясь в его прямую военную спину, подумал вдруг о том, что Алексей человек верный и надежный, документ Коммеля – резидента советской политической разведки – принял за чистую монету, вернее – самого обладателя документа. Что, если рискнуть? Чем черт не шутит? Вряд ли они пасут Дебольцова так уж сурово, пристально. Куда он денется, да и зачем? В чистоте проведенной комбинации большевички уверены на все сто, как говорится… Так рискнуть? И Бабин спустился на перрон. «Сколько стоим?» – осведомился у пассажира очевидно русского обличья, и тот улыбнулся: «Десять минут. А в буфет не желаете? У них здесь пиво отменное и хорошая рыба – все же река…» Неторопливо направились в буфет, здесь действительно торговали пивом в бутылках с драконом и бутербродами с красной рыбой. Заказав пару пива и бутерброды, Бабин криво улыбнулся: «Вы извините Христа ради, но…» – и красноречиво развел руками. «Сортир налево за углом, – объяснил попутчик. – Если что – я ваше пиво и бутерброды заберу – я в следующем вагоне, четвертое купе». Бабин побежал, всячески демонстрируя, что вот-вот случится нечто ужасное. В соседнем помещении сразу же увидел Дебольцова, тот набирал из чана с кипящей водой в свой чайник. «Ступайте за мной, только не подходите, пока не скажу». – Бабин потянул ручку следующей двери и оказался в довольно уютном сортире с двумя фаянсовыми писсуарами. Очень чистыми – это отметил сразу. Заглянул Дебольцов, всмотрелся и начал заливисто хохотать, удерживая пальцами прыгающие щеки: «Господи, что вы с собой сделали…» – «Элементарная замена внешности, вам такие вещи надобно понимать профессионально, – обиделся Бабин. – Я бы на вашем месте сбрил усы». – «Что-нибудь срочное?» В течение двух минут Бабин сообщил самое главное. Потом спросил: «Знакомых в поезде нет?» – «А как же… – протянул Дебольцов. – Может, помните – в контрразведке, в комендантском отделении, служил поручик Малахаев? У него еще фамилия через «у» после «х» писалась, так он через меня рапорт Верховному подал, чтобы впредь именоваться Вознесенским, представляете? Да-а… Я помню, как вскрывал иногда в почте прошения на высочайшее имя: «Дозвольте, мол, Государь Всемилостивейшей, именоваться не Засираевым, а Васильковым». Странное время было…».

– Вы все поняли? Тогда – на самый крайний случай я в предыдущем вагоне, второе купе.

Разошлись. Когда садился – увидел за окном преданного попутчика – тот стоял с бутылками и бутербродами в аккуратном пакетике. Открыл купе, пригласил: «Что же мне, одному прикажете? Заграница все же, так хорошо по-русски поговорить…» Пили медленно, пиво и в самом деле оказалось необыкновенно вкусным, рыбка – выше всяких похвал, время летело за разговором быстро. «А вы как в Харбине?» – спросил, вглядываясь в красивое, сравнительно молодое еще лицо. «Как все… – улыбнулся грустно. – Знаете, в Харбине русскому человеку делать совсем нечего. Ну, поработал в такси два года – и что? Скука… Я, знаете, натура лирическая, ностальгии подвержен, все Россия снится, ели в сугробах… У нас имение в Смоленской губернии было, неподалеку от Тенишевых, у них так хорошо… Уют старинный, мебель, картины… А в общем – не в этом дело. Русский я, понимаете? Мне харбинский ветер поперек дует. Мне здесь все – сплошная ахинея, вот в чем дело!» – «Значит, вы в СССР навсегда?» – «В Россию я. А СССР… Понимаю скрытый сарказм. Ненавидите?» – «Так точно. Чем же намерены там заняться?» – «Хоть чем. Лишь бы свое». – «А на лесоповал не желаете? Или вот еще у них там СЛОН есть, не слыхали?» – «Нет. А что это?» – «Соловецкий лагерь особого назначения, на Соловках, это вам рекомендовать не надобно? Начальничком у них там Глеб Иванович Бокий, пламенный революционер и сподвижник товарища Дзержинского. Развратник, психопат, палач. Встретитесь – сразу узнаете». – «А вы встречались?» – «Заочно. Я на него дело-формуляр веду, если большевистским языком. Хотя – почему большевистским? Активно действующих одиночек и мы когда-то вылавливали». – «Я понял. Сергей Константинович Юрьев, честь имею. Видите ли…» – «Рыбин я. Иван Иванович. Я знаю, что вы сейчас скажете. Вы скажете, что вины вашей перед советвластью никакой нет, что сражение на нашей стороне – это не преступление, что вы никого не казнили… – горько махнул рукой. – Все наперед известно. Сначала – фильтрационная тюрьма, допросы днем и ночью – это если вам повезет. А не повезет – вас на границе прибьют, как приблудившуюся, но не нужную собачонку, понимаете?» Юрьев сидел задумавшись, стакан с пивом в руке держался твердо, даже на стыках жидкость не плескалась по стенкам. «У вас доказательства есть?» – спросил, вкусно отхлебнув. «Есть. Я вам могу назвать и отметить на карте до тридцати концентрационных лагерей с бывшими белыми. Они долго не живут – у них там норма: по сотне человек в день в землю класть. ОГПУ сейчас по всей стране вылавливает всех причастных к войне и движению. Люди уже забыли, а им напоминают – ночью, как правило. Это краснюки невры соседей берегут, простых советских людей, как они называют свое быдло безмолвное. Но имейте в виду – партия только разворачивает свой террор, все еще впереди». – «Выходит – не советуете? А если я – красный провокатор? И сдам вас на границе?» – «Вы тогда беседу нашу должны были записать. И предъявить в доказательство. Мне что… Я – француз, Клод де Шавиньи меня зовут на самом деле, у меня французский паспорт, я служащий солидной парфюмерной фирмы – разве не чувствуете амбре? Так что мимо, друг мой…» Вгляделся, улыбочка пропала, в свинцовых глазках тупое безразличие: «Переиграл я вас, поручик Малахуев. Вы – говно, а у красных какая разведка… Всех-то дел: убедить сопредельные государства, что не кровью пахнет, а подмышками Владимира Ильича. Не рыпайся, мудак, с дыркой будешь… – Дуло уперлось в лоб. – Какие будут предложения, глиста?»

Ошеломлен был собеседник. Чего там – просто убит, уничтожен, растерт по стенке без остатка. Губы прыгают, слюни на подбородок текут, руки ходят ходуном, цвет лица изменился в очень худшую сторону. Не ожидал так нарваться, никак не ожидал.

– Что ж… Конечно… Я, собственно… – лепетал, преданно, по-собачьи заглядывая в глаза. – Вы… только, значит… Это…

– Не сучи ногами. Мерзость… Всегда говорил: люди из комендантских структур контрразведки нужны, конечно, но все они мразь шизоидная.

– Я… изложу вам план нашей… То есть – большевистской операции. Замысел грандиозен… Вы озолотитесь в буквальном смысле…

– Золото Александра Васильевича спиз…л? На станции Зима?

– Знаете… – Стакан с пивом упал и разбился. – Что вы со мной сделаете, что? Вы сохраните мне жизнь? Я могу быть вам очень полезным, очень, только прикажите, я исключительно надежный человек!

Бабин нахмурился:

– Это вряд ли… Предал нас, теперь их предаешь. Не верю я тебе.

– Хорошо! В соседнем купе едет замрезидента ихней разведки Кувалдин Мирон Григорьевич. Это псевдоним. Настоящая фамилия Гаджиев Мурза. Задание…

– Как выглядит Мурза?

– Толстый блондин с черными глазами. На лацкане пиджака золотая лира. Блондин, потому что в парике. Парик приклеен. Он выбрит наголо.

– Хорошо. Сейчас мы пойдем к другим участникам операции. Представишь меня как второго замрезидента, понял? Кто эти люди?

– Вы прозорливец! Это проводники соседнего вагона Кузьмины!

– На чем вы их завербовали?

– Не… Не знаю.

– Опять врешь. Это Дебольцовы – Алексей Александрович и…

Поручик бросился, как бык на красную тряпку. На что он рассчитывал, бедный… Хлопок выстрела слился с ударом колеса по неровному стыку и – маленькая, аккуратная дырочка черного цвета посередине высокого глупого лба, кровь даже не вылилась. Бабин убрал пистолет, сказал сквозь зубы: «Ты, милай, поскучай, я за полковником схожу, там решим – куда тебя выкинуть…»