Текст книги "Конь бѣлый"

Но еще оставался «товаристч» Гаджиев, замрезидента.

…Дебольцовых нашел в соседнем вагоне, в служебном купе – встревоженных, но тем не менее вкусно пьющих крепкий чай. Увидев Бабина, Алексей сделал мрачное лицо:

– Однако вы теперь похожи на поэта Маяковского: «Эсер с монархистом шпионят бессонно – где жалят змеей, где рубят сплеча. Ты знаешь путь на завод Михельсона? Найдешь по крови из ран Ильича». Вот вам и суть текущего момента, товаристч…

– Маяковского читаете… Врага надобно знать. Особливо – дела его. Ильича упомянутого товаристчи по партии и гробанули. Под руководством Железного… Вы историю партии не изучаете? А зря… Ильич Эдмундовича в грош не ставил, Брестский мир подписал, а левые коммунисты – во главе с предчека – за измену делу ревции Ильича и подкузьмили. Ладно. У меня в купе труп господина поручика. Малахаева, так сказать. Второго в лицо не знаю и боюсь, что описание Малахаевым дано никчемное. Ваши предложения?

– Забавно… Ну, допустим, соратничка моего по контрразведке мы сейчас выкинем. Поезд идет верст под восемьдесят, он далеко укатит, вряд ли подберут…

– Ты поговори с проводником соседнего вагона, – подала голос Надя. – Может быть, помнит, кто рядом с Петром Ивановичем в купе?

– Верно… – удивленно произнес Алексей. – А ты славно мыслишь, Надежда. Я пойду?

– А мы пока чайку попьем, – улыбнулся Бабин. Проводника Дебольцов застал за уборкой. Поздоровались, закурили.

– Много у тебя? – затянулся Алексей крепкой советской папиросой.

– Да пять человек. Два купе по двое, в этим – один, – показал на двери Бабина. – Дорого, паспорта, опять же… Мало кто границу пересечь намерен. Почитай – в Хайларе все и сойдут. В Советы единицы поедут.

– Вот и я говорю: дорого и без смыслу, – поддержал Дебольцов.

– Ну почему? Наладят маршрут – многие поедут. Чем с пересадкой – от Пекина до Москвы в одном вагоне, на одном месте – восторг! Вот один такой как раз до столицы большевистской и едет, – ткнул пальцем в ту же, рядом с Бабиным, дверь. – Солидный мужчина…

– Чем это?

– Ну – костюм-тройка, цепочка часовая из золота – я толк знаю, высокий, тонкий – живота и в помине нет. И глаза: бесцветные, пронзительные, как глянул – насквозь!

– Ишь… – покачал головой Дебольцов. – Уж на что я человек равнодушный – а и то… покажи при случае.

– Ладно. А сейчас он в вагоне-ресторане, у него там как входишь – слева второй столик. Любит пожрать – я удивился! Ты заходи, у меня «Смирновской» бутылка есть.

– Ночью… – Дебольцов ушел.

В ресторан отправился Бабин, проводнику это было не с руки. Дебольцов же решил – при помощи жены – выкинуть труп из купе. «Ты уж прости… – грустно посмотрел на Надю. – Помнишь, я сказал тебе когда-то: загубил я твою жизнь». – «А я ответила, что люблю тебя. Алеша… Это грязная работа – убитого вышвырнуть вон. Да и вообще-то, на что мы с тобою согласились, – тоже грязь, – и, заметив, что Дебольцов хочет возразить, добавила тихо: – Грязь, Алеша, как ни крути. Но оправдание есть: бороться с исчадиями нравственными способами – это романтизм, наивность». – «Они считают исчадиями нас». – «Возможно. Но они воры и убийцы – не в первый раз говорим… Мы ведь только защищаем свою жизнь, свое будущее». Дебольцов горестно рассмеялся: «Парадокс в том, что Ленин выдвинул точно такой же лозунг: «Только та революция чего-нибудь стоит, которая умеет защищаться». – «Но ведь ре-во-лю-ци-я, согласись. То есть изначальное преступление против своего народа. Так-то вот…». – «Французы с тобой не согласятся. Они свой 93-й чтут». – «Ладно… Пойдем лучше и займемся делом. Между прочим, чтить надобно память тысяч взошедших на эшафот – во главе с Людовиком. И нам надо помнить не о том, что какая-то еврейка или пусть русская стреляла в Ленина, а о пятнадцати миллионах загубленных большевиками жизней».

Время было обеденное, Дебольцов осторожно заглянул в коридор соседнего вагона – ни души. Знакомый проводник сладко похрапывал, привалившись к столику своего купе. Открыл двери купе Бабина, поручик лежал весьма удобно на диване и разглядывал стеклянными глазами потолок. Проверив карманы убитого и забрав оружие и документы, Алексей выволок труп в тамбур, открыл двери и сбросил окоченевшее тело в звенящий перестук летящих мимо деревьев. Только Надя тихонько вскрикнула за спиной…

Бабин в это время сидел за столиком замрезидента (его портрет в точности совпадал с описанием проводника) и, прихлебывая коньяк, вел светскую беседу. В том, что это был именно «зам» – не сомневался ни на минуту: голос. Этот слегка рыкающий, с хрипотцой, низкий голос невозможно было перепутать ни с чьим другим, как отпечатки пальцев, например… Разговор шел трудно – боль в зубе нарастала с каждой секундой, – казалось, что бор ввинчивается уже даже не в мозг – в темечко, только изнутри.

Чекист взглянул сочувственно:

– Зуб? Жуткая боль, по себе знаю… Я ведь вижу – вы ничего не едите, только коньяк.

«Наблюдателен, гад… – усмешливо подумал Бабин. – А я – впал в релаксацию, потерял осторожность».

– Позвольте рекомендоваться: Хряпин Вукол Луппович. О, вы не скрыли удивления такому сочетанию, оно, знаете, всех просто ошеломляет!

– Ну что вы, что вы… – мило улыбнулся зам. – В свою очередь – Фемистокл Пафнутьич, честь имею.

«Знает… – пронеслось возбужденно. – Понял. Или… Не поверил? Издевается?»

– Я, видите ли, сюда всецело по рекомендации фирмы «Нестле», – нес Бабин. – Меня уверили, что производители детского питания в Маньчжоу-Го достигли небывалых высот!

– В самом деле? Как жаль, что у меня нет детей, чтобы проверить.

– Но, несомненно, будут, вы так моложавы, то есть молоды, хотел я сказать.

– Вас не удивила оригинальность моего имени-отчества? – доброжелательно улыбнулся зам.

– Ну что вы… – рассмеялся Бабин. – Здесь, в Китае, теперь только и остались истинно русские люди. А в Совдепии, извините, бог знает что такое… Вы, извините, в СССР? Я прошу прощения, возможно, мои вопросы назойливы, неудобны?

– Ну что вы, что вы, отнюдь нет, а я все за вашим зубиком наблюдаю – какой же коновал ставил пломбу? Я просто страдаю, глядючи.

– Да-да… – помрачнел Бабин. Судя по всему, этот оборотистый разведчик был и от природы неглуп, да и профессионально подготовлен: нервная система на «ять». – Очень неумелый был дантист. И надо же – как меня угораздило: еду из Парижа, давно, как вы догадываетесь, зубы в полнейшем, надо вам сказать, порядке, и вдруг три человека предлагают мне срочно вылечить зубы…

Ход был правильный, взгляд зама мгновенно потускнел, улыбка исчезла.

– Три человека? – воскликнул. Но мастерства уже явно недостало. Заволновался, милок. – Загадочная история! И как же это было?

– Остановили – это в районе, который именуется Пристань – так? Ну вот, затащили, усадили в кресло, просверлили зуб насквозь. И только один вопрос: «Кто вы?» То есть – я, – улавливаете?

– И… вы…

– А что я? Говорю как на духу: я, говорю, приехал проверить судьбу… – скосил глазом, кроме них двоих в ресторане было еще человек пять, остальные ушли, отобедав. – Коммеля Владимира Ивановича. Мы там в РОВСе, говорю…

Фемистокл Пафнутьич сделал движение – хотел встать или вскочить, но Бабин успел раньше. С криком: «О, соус, соус, ваши брюки!» – свалился под стол и упер дуло браунинга в промежность заму.

– Осторожнее, ради бога! – выкрикивал из-под стола. – Сейчас я сниму это пятнышко…

– Хорошо… – отозвался Фемистокл, – я буду сидеть спокойно. Дальше что?

– Дак, милай… – осклабился, пытаясь достать кончиком языка дыру в зубе, – мы чичас пойдем. Ты – вперед, я – как бы сзади. Пошел…

Фемистокл послушно исполнил. «А он не герой, нет…» – вышагивал за спиной с браунингом наизготовку сквозь карман. – А чего не кричишь? – подтолкнул стволом. – Ты иди, иди…

– Что я должен кричать?

– А что положено. «Да здравствует…» и так далее. Чтобы смерть выглядела геройской.

– Что вам нужно?

– А то же, что и тебе. Сворачивай сюда, – подтолкнул к дверям служебного купе Дебольцовых. Вошли, Алексей и Надя смотрели хмуро, Фемистокл горестно вздохнул:

– Я предупреждал Василия Васильевича, что верить вам нельзя…

– Это лирика… – Бабин запер купе и сел. – Впрочем – лирики хочется? Извольте: «Взрывы дальние, глухие, алый взлет огня, – вот и нет тебя, Россия, го-су-да-ры-ня…» Мы за это животы кладем – чтоб была. А вы за что?

– За то же.

– Тогда не договоримся. Полковник Дебольцов, Кузьмин, то есть, извещен обо всем. Надежда Дмитриевна – тоже. Какие будут предложения, товарищ?

Фемистокл затравленно смотрел исподлобья и молчал.

– Что касается меня, – вступила вдруг в разговор Надя, – я бы отпустила этого человека. Опять кровь. Странно…

– Женщины добрее нас, – улыбнулся Бабин. – Но выход простой: мы вас сейчас застрелим и выбросим из поезда, как и господина поручика, у коего буква «у» в фамилии делает всю фамилию весьма непристойной. Так что же?

– Хорошо…

– Что-с «хорошо»? Ваши документы, пожалуйста. По паспорту – советскому, служебного образца, – был он членом правления КВЖД Константиновым Ильей Иосифовичем. Других бумаг в карманах не нашлось.

– Ну, – промямлил Бабин, – это, так сказать, документ-прикрытие. Кто вы на самом деле?

Усмехнулся, облизнул губы:

– Да ведь не проверите? Способа нет. – В голосе зазвучало торжество.

– Глупости… – Бабин покрутил браунинг на пальце. – Вы нам со страху расскажете. От ужаса. По чистой и сердечной правде. Илья… Таракашек мой запечный. Я ведь зрю сквозь целые столетия – вослед твоему предшественнику Радищеву. Соврешь – пулю сглотнешь.

Дебольцовы сидели молча, вид у Алексея был виноватый – вляпался, все же…

– Я из ИНО[18]18
  ИНО ОГПУ – Иностранный отдел. – Примеч. авт.


[Закрыть]. Руководит Трилиссер, Меер Абрамович.

– А во главе секретариата ЦК ВКП(б) – Иосиф Виссарионович. Не тяни время, воробушек, – рассмеялся Бабин.

– Хорошо. Дятлов Михаил Никифорович. Сюда направлен в помощь Василию Васильевичу, то есть – Дееву Артамону Леонидовичу… Что с ним?

– Убит. Вместе со своими помощниками. Резидентура ликвидирована. Я ведь это вам битый час втолковываю, товарищ… Цель?

– Операция носит… носила кодовое обозначение «Издалека». Здесь, в Харбине, мы должны были подобрать кандидатуры для вербовки и внедрения в головку РОВСа… Что со мной будет?

– Правильный вопрос… «Дача Боде ближний левый угол» – растолкуйте нам, что сие значит?

– А я Артамона, видит Бог, предупреждал, что его тайник в КК[19]19
  КК – конспиративная квартира – в данном случае разведки.


[Закрыть] – мудизм воинствующий… В пшене жизнь и смерть держать… Идиот…

– Ну, это, согласитесь, уже поздно. Так о чем речь?

– О золоте. Я думаю, вы догадались.

– Переворота нету? Ну, скажем, «левый» надобно понимать как «правый»?

– Есть… Никакой «дачи Боде» не существует. Это кодированное название охотничьей избушки в тайге, пять верст от станции Зима. Мы перевербовали втемную вашего агента Сургучова. Он вывел на остальных двух. Все совершилось по пьяному делу, обыкновенно… Узнали мы об этом золоте от ныне покойного Малах… Малахаева. Там было восемь ящиков, по десять слитков в каждом, маркировка государственная. И два солдатских трупа. Еще труп возчика. Их, понятно, уничтожили. Малах… В общем – поручикова работа. Теперь главное: для вас, то… господа… Мы оставили один ящик и скелеты – для достоверности. Мы должны были обеспечить прохождение золота до Москвы. Вы понимаете: наши территориальные органы – для безопасности проведения – не в курсе…

– А… потом? – спросил Дебольцов.

– А потом – супругу вашу в одиночку на Лубянке, а вас с золотом – к Петру Николаевичу. Врангелю то есть. Дальнейшее ясно… Я вас, господа хорошие, только вот о чем предварить хочу: меня вы можете, конечно, и угробить, но: как вы сойдете с поезда? Останетесь? Это сразу же привлечет внимание местных жителей, милиции. Как изымете тайник? Как провезете до Москвы? Как доставите в Белград? Учтите, что на станции Зима могут быть люди из ИНО. Я их не знаю. Они подойдут ко мне, если сочтут, что все в порядке, понимаете?

Бабин и Дебольцов переглянулись, Дебольцов спросил:

– Связь резидентуры с Москвой – по радио? Есть график?

– Выходили через точку Разведупра, без графика – мы ведь с разовым заданием. Выход на связь по готовности.

– Думать надо… – задумчиво произнес Бабин. – Узелок-от туго завязался. Вы, Миша, пока весь наш разговор собственноручно, в мельчайших подробностях, зафиксируйте. Надежда Дмитриевна даст перо, чернила и бумагу.

– У меня нету…

– Найдете. В ресторане. У них отчетность, так что письменные принадлежности имеются. Напишите – там решим.

– Вы сохраните мне жизнь?

– Не знаю. Прочту, переговорим и решим. Полковник: бдительность, бдительность и еще раз бдительность. Товарищ есть товарищ.

– Зайдет начальник поезда, что я объясню?

– Хорошо. Переходим в мое купе. И на ближайшей станции купите мне билет на второе место.

Поезд мчался к границе, горы остались позади, простучали по мосту, Дебольцов прошел по вагону, выкрикивая: «Хайлар! Следующая станция – Хайлар, стоим пятнадцать минут!» Бабин в это время сидел напротив скуксившегося Михаила Никифоровича – руки у того были связаны за спиной – и внимательно изучал его меморандум. Что ж, следовало отдать должное «заместителю»: свое задание, руководство и любимую Родину он продал восемь раз с дерьмом. Правда, вникая в сие саморазоблачение, Бабин даже усмехнулся несколько раз – ведь всего два дня назад он сделал то же самое и с не меньшим усердием. Разница была лишь в том, что – в отличие от чекиста – Бабин тянул время и искал выход. Этот же, напротив, желал только собственного спасения. Похоже было, что смирился…

– Меня удовлетворяет, – искренне сообщил Бабин. – Извините: я освобожу вам правую руку, и вы повторите – сжато, коротко, самое главное – я подчеркну, что именно. Игра открытая, Миша, я ничего не скрываю – отныне мы должны во многом доверять друг другу.

– Во многом… – с горькой улыбкой протянул Дятлов.

– А вы желаете поступить к нам на службу? – весело осведомился Бабин.

– Мне бы ноги унести…

Закончив копировать, Миша довольно подробно изложил Бабину свою биографию. Был на фронте, служил в Особотделе, зачастую приходилось выводить в расход – врагов, конечно. Правда, были случаи, когда уничтожались и пленные, да ведь что поделаешь… Установка руководства, партии – против ветра не пописаешь. Ну и социальная база – она, конечно же, многое определила: был Миша простым рабочим на механическом заводе и пропаганду большевиков всосал, что называется, с молоком матери.

– Гражданская война продолжается, – сказал угрюмо, – а она, как известно, есть взаимное зверство. Так чего же вы от меня хотите?

– Сотрудничества, – рассовал по карманам «признания». – Вы должны знать, что хотя бы одно из них, в случае чего, будет доведено до вашего руководства. Правила игры, голубчик…

Договорились о следующем: Михаил Никифорович «введет» Бабина в дело – под видом канувшего в Лету «Коммеля» – Деева Артамона Леонидовича. Московских сотрудников в операции нет и не предвидится, местные товарищи из территориальных органов ОГПУ ничего заподозрить не смогут: Бабин профессионал от РОВСа, понятийный аппарат у всех служб одинаков или близок, так что воспримут за милую душу. Задача: ничего не отменяя и никак не высвечивая суть – продвинуть операцию как можно дальше, вплоть до Москвы. Отсутствие Малахаева объяснить изменой, попыткой слинять с золотом и ликвидацией поручика на месте. Правда, только до Москвы можно будет дурачить чекистов. Далее Бабину придется исчезнуть, и Дебольцовы с золотом останутся один на один с Михаилом Никифоровичем и товарищами из центра. Здесь вполне может наступить коллапс: Надю запрут во внутреннюю тюрьму ОГПУ на Лубянке…

– Есть и другие неизвестные, так сказать… – Дятлов говорил устало, надтреснуто, похоже было, что со своей судьбой завербованного агента он примирился и всерьез был намерен заслужить сохранение жизни. – Наши… То есть мои бывшие сотоварищи вполне могут не только запереть Надежду Дмитриевну, но и меня отстранить от дальнейшей операции: что я могу сообщить Трилиссеру о Коммеле – Дееве?

– Вопрос… – согласился Бабин. – Скажете, что исчез?

– Это будет означать, что меня посадят в соседнюю с Надеждой Дмитриевной камеру… – горько вздохнул Дятлов. – Могут применить и специальные средства – пытать, например… Вас ведь пытали…

– Ну, меня… – улыбнулся. – Я – враг. Вы – свой.

– Не понимаете, с кем дело имеете. В ИНО – люди предельно жесткие, изощренные. Это вам не какой-нибудь армянин с волооким взглядом…

– Артузов? Мы о нем иного мнения: беспощадный человек.

– С Трилиссером не сравнить. Это второй Урицкий. Тот был зверь. И этот не лучше. Я не знаю, что делать. Если бы удалось все дальнейшее вести под моим контролем – тогда… Да и то: я не знаю, как развернутся события даже и в этом случае.

– А если мы вернем Надежду Дмитриевну в Харбин? Нет… Там ее найдут. В Шанхай? Миллионное население, затеряется…

– А что объясню я? Кузьмин что наплетет? Такую легенду отступную за день-два не сочинить. Так, чтоб поддавалась проверке. А до проверки? Все равно отправят в камеру и мало ли что еще…

Тяжелый был удар. Било по самолюбию – неужели не переиграем госбезопасность? Но это огорчение – так, чепуха. Ведь Алексей, находясь в центре РОВСа и пользуясь доверием новых хозяев, мог оказать неоценимые услуги движению. Мог бы. Но – видимо, не окажет.

– Значит, надобно сделать так, чтобы присутствие в Белграде и Надежды Дмитриевны, и Алексея Александровича было не просто необходимо – но совершенно обязательно, – вдруг сказал Дятлов.

– Как? – Бабину понравилось это, вполне, впрочем, объяснимое, но – усердие тем не менее.

– В разговоре со мной Дебольцов мог сообщить о жене Врангеля, о том, что Надежда Дмитриевна была с нею дружна?

– В Екатеринбурге познакомилась, что ли? И жена барона сразу же узнает Надежду Дмитриевну?..

– Да. Вы правы.

– Но идея светлая. Подумаем…

Поезд приближался к границе, оставалось минут сорок. После станции Маньчжурия – проверка документов, досмотр, – это понимали все. Нужно было что-то решить. Зашел Дебольцов, сели, заперли дверь.

– Полковник… Мы должны принять решение. – Бабин был суров и мрачен.

– Я понимаю.

– Алексей Александрович, если мы хотим продвигаться в глубь советской территории, а на станции Зима идти в тайгу и изъять золото, и вы повезете это золото вместе со мной или один – это уж как…

– Один? – перебил Дебольцов нервно. – Я что-то… Не понимаю.

– Очевидно, что вас с Надеждой Дмитриевной чекисты за границу не выпустят, – объяснил Бабин.

– Но ведь планировалось… – Дебольцов замолчал, он все понял.

– Планировалось… – убито протянул Дятлов. – А где Коммель? Вы ведь не ребенок. Ваша жена останется заложником. И я не хочу вас обманывать. Мы были… Хорошо – пусть мы остаемся врагами, у нас разные интересы, но ведь мы люди, черт возьми…

– Вспомнили… – кивнул Бабин, без малейшей иронии, впрочем.

– Так вот: ваша супруга останется заложницей. Ее посадят. Во внутреннюю тюрьму на Лубянке. И еще: это было бы выходом. Не смейтесь, я правду говорю. Но я знаю и Трилиссера, и Менжинского. Вас будут кормить письмами от Надежды Дмитриевны. А она… Она сгниет в лагере. Вас обманут, вот и все.

– Невозможно… – Дебольцов встал.

– Если так, – подытожил Бабин, – выход только один: реституция. Возвращаемся в первоначальное состояние. Вы на станции Маньчжурия заявляете о болезни – ну, там, сердечный приступ, длительные обмороки – и возвращаетесь в Харбин. А мы с Мишей… Мы едем дальше. Миша – в Москву, я – в Белград.

– В Москву… – Дятлов засмеялся, как клоун на арене цирка. – Вы шутить изволите! Артамон – Деев – исчез. Завербованные Дебольцовы – тю-тю! Да меня в порошок разотрут. Нет уж… Я тогда, как вы и советовали, исчезну где-нибудь в Шанхае…

– Решение принято. Дятлов – вы свободны. Алексей Александрович, я должен сделать распоряжения.

– Я иду к Наде, – сказал Дебольцов. – Не знаю… Я все ей расскажу. Решение должна принять она.

– Вы… Вы… что же… Готовы пожертвовать… Нет. – Дятлов встал, начал тереть виски. – Я не барышня, товарищи. Господа то есть. Я людей убивал на раз. Но этого нельзя сделать, нельзя, вы понимаете? Это не мое дело, но так получилось… Ч-черт… Господи ты боже мой…

На станции Маньчжурия собрались еще раз в купе Бабина. Здесь поезд стоял минут двадцать, было время принять решение: в конце концов – еще несколько минут, и все отрежется острейшим ножом, навсегда, может быть… Надя долго молчала, видимо ожидала, что заговорят мужчины, но никто из них не решался заговорить.

– Я согласна ехать в Москву – и будь что будет.

– Перспективы нашего теперешнего проникновения – то бишь совершенно нормального прибытия Алексея Александровича в Белград, к Врангелю, – нулевые, – холодно произнес Дятлов. – Одно дело, когда полковник работает как бы от госбезопасности, а на самом деле разрушает замыслы ЧК, другое – просто личное присутствие. Барон – он, конечно, рад будет боевому офицеру, с опытом, но это не оправдывает возможной гибели Надежды Дмитриевны.

– Что касается меня – то я выполню приказ, – сказал Дебольцов.

– Я же… – начал Бабин раздумчиво, – не могу отвергнуть доводы Миши. Решение будет таким: мы возвращаемся. Как вы? – посмотрел на Дятлова.

– Я с вами…

…Через два дня они были в Харбине. Увольнение Дебольцовых с КВЖД прошло гладко, никаких возражений со стороны администрации дороги не последовало, только инспектор кадров взглянул с хитрецой: «Что же так, Леонид Петрович?» – «Марфе Сергеевне в Хайларе стало плохо, ее рвало, мы решили вернуться». – «Были у врача?» – «Нет, а зачем? Мы же увольняемся с прекрасного места, желающих – пруд пруди». – «Это верно, я так спросил… А почему вы всего за месяц – мы ведь с вами месяц не виделись? Научились так хорошо говорить по-русски? Вы были так косноязычны…» И Дебольцов понял, что никакой, даже самый большой опыт специальной работы не гарантирует от прокола. Сказал, смачно плюнув на пол: «А это вам все равно. Кому надо – тому я все объясню», – и ушел, впрочем, в очень дурном расположении духа. Бабин и Дятлов ждали дома, Надя что-то готовила на кухне, рассказал о случившемся.

– Я его не знаю. – Дятлов подошел к окну, отодвинул занавеску. – Вероятно, из нелегальной резидентуры или разведупра. Ему надо рот заткнуть.

– Разумеется, – кивнул Бабин. – Вы покажите полковнику соседнюю квартиру – для образования, – и ушел, проверив обойму браунинга.

Вышли в коридор, Дятлов открыл двери – там был очень сложный замок, и ключ напоминал хребет доисторического чудовища с картинки. Вошли, в комнате, стена которой примыкала к квартире Дебольцовых, стояли на подставке радиоприборы с наушниками, тянулись, исчезая в стене, провода.

– Во всех помещениях, включая сортир и ванную комнату, стоят микрофоны. Деев или его люди вели специальный дневник по поводу каждого вашего слова. Возьмите наушники.

Дебольцов послушно исполнил, послышался щелчок тумблера, и в наушниках отчетливо обозначился Надин голос: она напевала «На заре ты ее не буди».

– Дневник у вас есть? – Дебольцов вернул наушники на место.

– Вот он… – выдвинул ящик, протянул толстую тетрадь. Дебольцов пролистал.

– Чепуха…

– Верно. Потому вам и доверяли. А если что… Вы бы однажды утром не проснулись.

– Что с этим делать?

– Уничтожим. Вернется ваш товарищ – и мы покинем это место. У меня в городе есть квартира, о которой не знает никто. Кроме того… Запас денег в резидентуре примерно десять тысяч иен. Этого достаточно, чтобы нам исчезнуть навсегда.

– Вам исчезнуть. Мы должны работать.

– Что ж… Вы правы.

Инспектора кадров Бабин обнаружил сразу, в первый же проход по кабинетам, – слишком уж хороший портрет нарисовали Дебольцов и Надежда Дмитриевна. Дождался конца рабочего дня, когда веселая ватага служащих покинула свои конуры и разбрелась по улице – двинулся следом за «фигурантом», так обозначил по старой, жандармской привычке, объект предстоящего воздействия. Догнал в тот момент, когда на опустевшей улице инспектор решил остановить извозчика.

– Прошу прощения, – приподнял шляпу. – У меня есть к вам разговор. Месяца полтора назад вы оформили на службу двоих проводников…

– И что же? – Он был не из пугливых, Бабин сразу это понял.

– Мы сняли их с поезда в Иркутске.

– Кто это «мы» и кто вы такой?

– «Мы», товарищ, это ОГПУ. Что вы таращите глаза? Вы забыли, что КВЖД – это дорога СССР и распоряжается здесь СССР? Вы знаете, что ваши Кузьмины – на самом деле Дебольцовы и что полковник Дебольцов – сподвижник кровавого адмирала? Дебольцовы расстреляны, а с вами мы сейчас разберемся. Ты не ищи глазами, не хлопай, полиция предупреждена, тебе никто не поможет! – Схватил под руку, поволок, инспектор настолько обалдел, что даже не сопротивлялся. Зашли в подворотню, Бабин швырнул трясущегося, обмякшего к стене. – Говори, если можешь и есть – что…

– Но… Но… товарищ… Это страшная ошибка! Вас должны были предупредить! Я на связи у… Я работаю, вы понимаете? Я выполнял приказ!

– Чей? – Бабин неторопливо вытаскивал браунинг, вдруг остро всплыл в памяти мрачный двор в Казани, падающий Шейнкман и кружащиеся под перекладиной тела.

– Я не имею права назвать! Вы понимаете? Это важнейшая операция, вы совершаете ошибку!

– Я выполняю приказ, мой милый… А что у нас, у советской власти, правая рука не знает, что делает левая, – это надолго и всерьез, товарищ…

Выстрелил в лоб, как Малахаеву несколько дней назад. Вечером Дятлов привел на конспиративную квартиру – памятный Бабину «зубной кабинет». Здесь все осталось без изменений с того мрачного дня, только хлопья пыли покрывали пол, мебель, подоконники. Дятлов оторвал со стены календарь, под ним зеленела стенка сейфа, набрал код, открыл:

– Десять тысяч, паспорта. Можно заготовить на каждого хоть по три, компостер и печать имеются. Господа, я сделал все, что мог, более я вам не нужен. Как и говорил – возьму свои двадцать тысяч и скроюсь в Шанхае где-нибудь. А вам – Бог в помощь…

– Ощущаете себя предателем? – Бабин закурил. – Напрасно. Вы проиграли, вот и все. И повели себя достаточно разумно, это факт. Господа, предлагаю пересмотреть наше отношение к господину Дятлову… Кстати, кто у вас в СССР?

– Мать, жена, дочь. Ей пять лет.

– Если не вернетесь – родственников репрессируют.

– Верно. Но если я не вернусь – возможны варианты: вы не могли бы убедить полицию, что обнаруженные на кладбище трупы…

– Откуда вы знаете? – напрягся Бабин.

– Да вот… – Дятлов вытащил из кармана смятую газету, – я купил ее в день отъезда.

В разделе полицейской хроники сообщалось о том, что кладбищенский сторож нашел среди могил три отрезанных головы с обезображенными лицами и три обгоревших тела.

– Я понял… – Бабин вернул газету. – У вас есть паспорт, с которым вы здесь существовали?

– Вот… – снова открыл сейф, протянул.

– И еще два. Их нужно заполнить на имя Коммеля – Деева и одного из ваших бывших, простите, помощников. Я думаю, что утопленный мною автомобиль еще на месте. Кому-то из вас придется нырнуть, ночью, увы, но зато какое прекрасное приключение, господа!

– Лично я, говоря языком большевистским, не умею плавать, – усмехнулся Дебольцов. – Ты, Надежда?

– В юности мы с сестрой ныряли на Шарташе – это озеро у нас в Екатеринбурге. Я могу попробовать, – сказала Надя.

– Не нужно. Я умею нырять, – кратко сообщил Дятлов. – Сегодня?

– Сегодня, – кивнул Бабин. Видно было, что его главенствующую роль признали все.

– Только ты, дорогая, ошиблась. – Дебольцов сунул большие пальцы под мышки. – Не Екатеринбург, а Свердловск. Год уже имеем аптекарского ученика столицей Урала. Чудненько…

На пристани ждали, пока стемнело. Дятлов отошел метров на десять, разделся, прыгнул. Паспорта были у него в промасленной бумаге. Через тридцать секунд вода – в том месте, где автомобиль утонул, – вспучилась большим воздушным пузырем, Дятлов всплыл, отдуваясь, и вылез на пристань.

– Как вы и сказали… – начал одеваться. – Двери распахнуты – после вашего прыжка, надо полагать? Крышка ящика в салоне открылась легко. Бумага – вот… – разжал кулак, на ладони комок. Широко размахнувшись, швырнул в речку. – Как сообщим в полицию?

– Анонимный звонок. С любого таксофона. Надежда Дмитриевна?

– Хорошо, я позвоню.

Дело было сделано. Дятлов сказал:

– Помните, я рассказывал о квартире. Это здесь, на улице Конной. Там нам спокойно будет и места хватит всем.

…За вечерним чаем Бабин, вкусно прихлебывая, спросил:

– А что, господа, освободим товарища Дятлова от данной им присяги? Он нас не обманул, положение его едва ли не хуже нашего. Миша, я двадцать тысяч иен отдаю вам. Живите…

– И я, – кивнула Надя. – Наш путь другой.

– Разумеется… – сказал Дебольцов. – Вы, Михаил Никифорович, не обижайтесь. Не о чистоплюйстве речь идет – мол, деньги советские добыты преступным путем…

– Отчего же… – усмехнулся Дятлов с вызовом. – Они именно и добыты преступным путем. При отъезде сюда я получил в Берлине – там находится наша Центральная резидентура, она руководит всеми остальными, во всех странах мира, – десять бриллиантов – от пяти до семи карат каждый. Я реализовал их в Токио за сто пятьдесят тысяч иен. Я мог бы сразу взять всю сумму, но опасно везти через границы. Бриллианты же, камушки, маленькие, замшевый мешочек легко умещается в любом потайном кармане. Вы знаете, чьи это камни?

– Царской семьи… – Дебольцов сунул руки в карманы, отошел к окну. – Что говорить, это все такая гадость.

– Не только Семьи. Все, что реквизируется при обысках у имущих классов, у преступных групп, – все идет в дело. Преступники отнимают у преступников, чтобы совершать новые преступления.

– А мне любопытно – когда вы это поняли, Миша? – спросил Бабин.

– Давно. Вы думаете, сотруднику разведки легко вырваться из ада? Ошибаетесь… Вы вышибли меня из системы – спасибо. Такие случаи бывают – люди уходят от нас. Я много думал – верьте на слово. Помните, вы тогда, в поезде, говорили, что вы – за Россию. А я ответил: и мы тоже. Вранье… В 22-м, в циркуляре К – Р[20]20
  Контрразведка ОГПУ. – Примеч. авт.


[Закрыть], как бы опубликовали полученное агентурным путем стихотворение какого-то поэта из Крыма, не помню и фамилии, а вот стихи – хотите верьте, хотите нет – они меня наизнанку вывернули, я другим человеком стал, я понял! Понял я!!! Вы думаете, на моем месте другой так бы легко сдался? Поверил, что вы в поезде, в коридоре, дырку мне сделаете?

– Мы бы вас в купе затолкали… – улыбнулся Бабин.

– Будет вам, я в три раза здоровее вас! Я сам пошел, я сдался вам, понятно?!

– Вы лучше, Миша, почитайте нам эти стихи – если помните, конечно, – тихо сказал Бабин. Дружелюбие прозвучало и сочувствие.

– Извольте… – и Дятлов начал читать:

 
Революционное правительство должно
Активом те́ррора
Покрыть пассив убийц.
Так революция,
Перетряхая классы,
Усугубляет государственность:
При каждой
Мятежной спазме одичалых масс
Железное огорлие гарроты
Сжимает туже шейные хрящи.
Благонадежность, шпионаж, цензура,
Проскрипции, доносы и террор —
Вот достижения
И гений революций!
 

Долго молчали.