Текст книги "Нескучные рассказы"

Жаман Жопыр

Читатель, вероятно, помнит мой рассказик «Забавные кражи». Там упоминалось немного про то, как я однажды летел из одного поселка в Караганду. Так вот, у этой истории есть некое продолжение. Прямого отношения к теме того рассказа оно не имеет, но так или иначе, обе истории, и старая, и та, что собираюсь сейчас рассказать, меж собой некоторым образом связаны.

Через пару дней я летел этим же рейсом, но уже в обратную сторону. В самолете пассажиров было всего человек десять, не более. Молодая пара, несколько парней, колоритный старик-чабан и я. Естественно, все пассажиры, за исключением меня, были казахи. Дежурная по аэропорту отвела нас к самолету, мы расселись. Несколько минут летчики что-то там у себя в кабинке делали. Парни громко разговаривали по-казахски, я мало что из их разговора понимал. Старик-чабан молча сидел, опираясь на посох. Парочка, видимо молодожены, сидела напротив меня. Было видно, что девушка нервничает, а её спутник что-то ей потихоньку говорит, вроде успокаивает.

Наконец, пилоты запустили двигатель, дверь пилотского отсека открылась, летчик положил на свободное место пачку гигиенических пакетов. Дверь захлопнулась, двигатель взревел, потихоньку самолет поехал, вырулил на полосу и, разбежавшись, взлетел. Еще не успели набрать высоту, как первой пакетик взяла молодайка, затем за ней следом по очереди потянулись все, в том числе и дедушка, сидевший возле меня. Чтобы не выглядеть белой вороной, взял пакет и я, хотя знал, что он мне не нужен, полеты в таких самолетах я переносил без последствий. Через десять минут вся компания дружно исполняла «арию Риголетто». Сильнее всех рвало девчонку и еще одного паренька, дедок тоже время от времени прикладывался к пакету.

Минут через сорок самолет приземлился в промежуточном аэропорту, если так можно назвать самый простой аэродром, все оборудование которого было представлено черно-белой «колбасой» и грунтовой полосой.

Молодая пара покинула нас, по девушке было видно, что она это делала с великой радостью. Вместо них сел мужичок лет сорока. Пилоты выгрузили какой-то груз, что-то, наоборот, погрузили, и самолет стартовал. Через пять-семь минут началось дружное повторное исполнение «арии Риголетто» в полном составе, Так продолжалось минут около десяти. Многие очень мучительно это переносили, их буквально выворачивало наизнанку. Тут случилось что-то весьма непонятное: мотор самолета вроде начал сбиваться с ритма работы, чихать, его обороты упали. Надо было видеть, как вся компания моментально прекратила «пение» над гигиеническими пакетами, и испуганно вперила глаза в дверь пилотской кабины. Через пару секунд работа мотора выровнялась, и народ вспомнил о своих «обязанностях». Однако, через пять-шесть секунд двигатель вообще заглох. Пассажиры с остекленевшими глазами растерянно смотрели друг на друга.

Самолет планировал, было даже слышно, как свистят расчалки между крыльями нашего кукурузника. Я как-то еще испугаться не успел, вроде даже спокойно и отстранённо думал, что такие самолеты не падают, они планируют и мы благополучно сядем в степь. Пилоты, видимо, что-то там делали, потому что мотор вдруг ожил, чихнул еще пару раз, и заработал уверенно и басовито. Публика облегченно вздохнула и дружно вернулась к полюбившемуся занятию с пакетами.

Один только старик-чабан наклонился ко мне и сказал, показывая на пилотскую дверь: – «ол жаман жопыр» – он плохой шофёр, на что я ответил ему: – жок, ол оте жаксы жопыр – нет, он очень хороший шофер. Народ добросовестно отдавал дань великой опере.

Минут через тридцать наш самолет благополучно приземлился в аэропорту Актогая, пассажиры, не глядя друг на друга, молча двинулись в сторону поселковых юрт. Я поздоровался со своим уже старым знакомым немцем-начальником аэропорта, и тоже направил стопы в центр, там был штаб нашего стройотряда, и там мне должны были помочь с возвращением в Сарытерек.

Атмах

Мой отец был не только заядлый охотник, но и большой любитель охотничьих собак. Собаки сопровождали мою жизнь с малых лет. У нас всегда было пять-шесть собак. Отец ходил с ними на охоту. Занимался он только двумя породами: русская псовая гончая и русская псовая борзая.

О собаках можно рассказывать день и ночь, настолько интересны эти существа. Мне вспоминается случай, когда одна из собак по существу, спасла мне жизнь ценой своей жизни.

В тот год, как я пошел в школу, в наших краях широко распространилось среди лис, волков и собак бешенство. Народ только и толковал: то там собаку бешеную застрелили, то там собака человека покусала. Случалось, что и среди людей отмечались факты смерти от этого страшного заболевания, Нас, детей, особо никуда не отпускали, от греха подальше. Батя, помню, собрал всех собак и куда-то увез. Дома остался только Атмах – красавец-кобель, чистокровная борзая. Сильный, быстрый и неутомимый на охоте. Почему его отец оставил дома? – я не знаю, мал был еще, чтобы достаточно понимать такие вещи.

Я соображал, что на улице опасно, и никуда, кроме школы, не ходил. А школа – она вот, рядом, пятнадцать метров от крыльца. Дом-то наш при школе.

Был теплый воскресный сентябрьский денек. Все куда-то ушли, я один куковал дома, со мной остался Атмах. Он вообще почему-то меня любил больше всех. Безусловно, он и других детей жаловал своим вниманием, но при всяком удобном случае больше ластился ко мне. Мы некоторое время, помню, сидели дома. То есть, я сидел, чем-то занимался, а Атмах лежал рядышком на полу, время от времени посматривал на меня, и опять ронял голову на лапы. Потом мне дома надоело, и я вышел на крыльцо, выводившее в школьный двор. Денек был какой-то особенно приятный. Как сейчас помню, ясное, пронзительно-синее небо, неяркое осеннее солнышко, никакого ветерка. Летали паутинки.

Я сел на крылечко, вытащил перочинный ножичек и начал стругать какой-то прутик, стараясь сделать стрелу для своего лука. Мы любили играть в Робина Гуда, и у меня был знатный, как мне казалось, лук с настоящей витой тетивой. Атмах сидел возле крыльца, справа от меня. Через какое-то время я увидел, что во двор буквально влетела какая-то дворняжка, ужасно неряшливого и грязного вида, не останавливаясь, и ни на кого, кроме меня, не глядя, она понеслась прямо ко мне, намереваясь, как я до сих пор думаю, что-то сделать со мной. Пасть ее была оскалена, с языка и зубов обильно стекала слюна и пена. Если бы не было Атмаха – мне бы, конечно, несдобровать, и кто его знает, чем бы эта эпопея кончилась, но Атмах, ни секунды не раздумывая, прыгнул на нее, схватил своими мощными челюстями и буквально переломил собачонке хребет. Та дернулась раза два и издохла. Атмах тут же бросил ее, я испугался, позвал его, и тут же мы зашли в дом.

Само собой, я догадался, что эта собака – бешеная, и что нашему Атмаху конец, он тоже заболеет. Мне его было жалко, и я по-детски надеялся, что придет папа и что-то придумает. Потом я сообразил, что отец ничего не сделает, и сам пристрелит Атмаха. Все мое существо восстало против этой мысли. Я стал лихорадочно соображать, как выйти из положения? Ничего лучшего я не придумал, как происшедшее утаить от всех, я сильно хотел верить в то, что наш Атмах не заразится. Я запустил его в другую комнату, прикрыл дверь, быстренько вышел во двор, кочергой от голландки зацепил сдохшую собаку и выкинул ее за забор в проулок. Довольный вернулся домой, и стал гладить Атмаха и говорить ему, что все будет хорошо, и что он не заболеет.

Так прошло довольно много дней. Однажды, когда я вернулся из школы, то увидел, что Амах лежит почти без сил на полу, у него обильно текла слюна. Я понял, что он болен. Подошел к нему, ласково ему говорю: Атмах, Атмах, не болей, не умирай. Он буквально нежно взял меня своей пастью за руку, отвел её в сторону, из последних сил встал на все четыре ноги, и вышел из дома. Я – за ним. Падая через два-три шага, он двинулся в сторону околицы. Ему было плохо, несколько раз его рвало, он опять падал, с неимоверным, буквально последним, усилием вставал и шел дальше. Сразу за околицей стоял длинный стог соломы. Атмах подошел к нему, упал и затих. Я стоял поодаль и смотрел. Через какое-то время его судороги прекратились, все его тело выгнулось дугой, он дернулся и перестал дышать. Я вернулся домой, взял лопату, и закопал его в землю. Когда приехал отец, я ему все-все рассказал. Он вызвал сельского фельдшера, и началась моя эпопея с уколами. Целых тридцать, кажется, шесть дней, точно не помню, мне каждый божий денечек делали болючий укол в живот. И мне, и всем братьям, и отцу, и маме.

Прости, я не знал

Вот уже неделю, как я учусь в шестом классе. Стало быть, не какая-то там козявка из начальных, уже взрослый, как-никак, почти старшеклассник.

У меня уже сложились твердые и несокрушимые убеждения. Например, в жизни есть полезные штуки, а есть совершенно бесполезные. Есть – которые полезнее, и нужнее – это рыбалка, география, походы в лес и так далее. К бесполезным относятся мытьё посуды, домашние задания, разные там нравоучения от учителей и родителей. Но самая бесполезная штука на свете, даже вредная – это девчонки.

Нет, конечно, есть и среди них нормальные человеки, как, например, Нэлька Дмитриева – не скулит, не визжит, не ябедничает, и запросто с нами по садам шарит, но таких – одна штука на тыщу штук. Большинство же – пропащие люди: куклы, тряпки, шушуканье. Кривляются, как макаки, дразнятся, ехидничают и ябедничают. А самое противное – во все нос свой суют, хотя абсолютно ничего не смыслят в наших пацанячьих делах. Нет-нет, да и выпросят у пацанов на орехи – бабахнет доведенный пацан такой вредине по башке портфелем – на душе радостно становится, думаешь: так и надо, этой плаксе!

Вообще-то, я стараюсь на этих писклей особого внимания не обращать, но ведь они сами нагло в глаза лезут. Сидел я, например, нормально на одной парте с Лехой Тарасенко, никому не мешали, и ничего плохого не делали. Подумаешь, малость на уроках шептались, так классная нас назло рассадила. Ко мне вместо Лёхи села противная белобрысая Нэлька Рослова. Вся такая чистюля, нос кверху, тетрадочки аккуратные, дневничок обернут, заполнен, фыркает презрительно, а не разговаривает. Вот, хоть и Нэлька, но совсем не Дмитриева – так бы и дал по башке. Еще и косы противные с белыми бантами в стороны торчат, какой нормальный пацан за такие не дернет? Сами понимаете, совсем тоскливо на уроках стало сидеть из-за этой Рословой.

Короче, любому пацану ясно, как божий день, что девчонки – существа никчемные и только мешают нормальным людям жить. А тут еще недавно в пятом «В», что по соседству с нашим классом, откуда-то появилась новенькая. Худющая, как глиста, чернявая, нос длинный, уши лопоухие. Короче – противная донельзя. Ну ладно, была бы тихая, скромная, так нет – везде лезет, ведет себя как настоящая воображала: выпендривается, язык показывает, рожи корчит, и слова ехидные противным голосочком говорит.

На переменах она постоянно попадалась мне на глаза, выпендривалась, как могла, и всем своим видом показывала, что презирает и меня, и моего другана Витьку Павлова, который с ней в одном классе учился. Он терпеть не мог эту кривляку, и каждый день мечтал её отменно вздуть. Все эти ехидные ужимки и кривлялки так мне однажды надоели, что я не стерпел, подошел к ней, и вмазал ей кулаком по животу. Так, слегонца, не сильно, просто чтобы не выпендривалась и поняла, что может ей быть и хуже. Неожиданно после моего удара она сильно побледнела, и как подкошенная упала на пол. Лежит, бледная, глаза зажмурила, не стонет, не скулит, не плачет, только видно, как зубы сжала. Тут же, как воробьи на пшено, налетели ее подружки, и закричали на меня: – ты что, дурак? ты не знаешь, что она после аппендицита? Утащили ее в класс, вызвали их классную и школьную врачиху. Тут уже я прилично струхнул, потому что понял, что влип в неприятность, и что мне конкретно не поздоровится и в школе, и дома, так как отец уж точно все узнает, как директор школы.

Вечером пришел отец. Посмотрел на меня так внимательно, постоял и говорит: – я думал у меня сын мужчиной растет – повернулся, и ушел. Мне от этих слов стало как-то совсем неуютно и тягостно на душе. Отцовским уважением я дорожил.

Лежа перед сном в кровати, я вспоминал, как ударил её, как она молча лежала бледная на полу. Представил, как ей было больно, и думал, что она молодец, не заскулила, как все остальные девчонки в таких случаях.

На другой день я подошел к ней на перемене сразу после первого урока. Она стояла у окна в коридоре. Ты, это, – говорю я ей – не обижайся и не злись на меня. Я же не знал про аппендицит, прости, не буду больше тебя трогать. В ответ она неожиданно светло улыбнулась мне и ответила: – да ладно, бывает, я сама тоже хороша, нарывалась, вот и получила. Смотрю, улыбается она, и совсем уж не такая противная, и улыбка хорошая у нее, и уши вовсе не лопоухие. Короче, обычная девчонка и ничего в ней особо противного нет. Больше мы с ней не ссорились, но и друзьями не стали. После школы летом попали даже вместе в поход, и я её вроде, как оберегал, памятуя о том, что она – молодец, не скулила, а терпела боль, когда я ей вмазал. Впрочем, девчонки, они и есть девчонки, что с них взять? Даже костер в лесу разжечь не могут, и вообще, ничего не умеют. Ну разве не самые бесполезные на свете существа?

Однако, батины слова про мужчину я запомнил, очень хорошо запомнил.

Старый знакомый

Дом, в котором мы живем – большая пятистенка, рубленная из добротного кругляка. Западная сторона дома выходит на озеро, до которого от стены метров пятнадцать-восемнадцать. Озеро хорошо видно из окошек. Точнее, к дому подходит не собственно озеро, а его залив. По урезу воды отец поставил мостки, с которых удобно ведрами черпать воду для разных домашних нужд.

Я люблю летом заходить на эти мостки, ложиться на доски и смотреть в воду. Там очень интересно: плавают всевозможного вида жучки от каких-то крохотных, до солидных и таинственных жуков-плавунцов. Эти плавунцы очень хитрые. Прячутся на дне и ловят других зазевавшихся жучков поменьше. Время от времени они всплывают, выставляют заднюю часть на поверхность и запасаются воздухом, потом опять ныряют в глубину. По дну медленно ползают какие-то личинки, которые живут внутри соломинок. Мы их называем шитиками. Если такого шитика потрогать другой соломинкой, он мгновенно прячет голову внутрь и долго не подает признаков жизни. Время от времени по своим делам проплывают водяные клопы и жуткого вида личинки стрекозы. При их появлении всякая мелкая живность старается спрятаться – челюсти этих подводных монстров не знают устали и пощады. Там и сям плавают шустрые головастики на разной стадии развития. У них изумительно красивые глазки-пуговки. Я их частенько ловлю, разглядываю глаза, а потом отпускаю. По поверхности воды лихо носятся неутомимые водомерки. Над водой реют неисчислимые стремительные стрекозы, они летают, как угорелые, делая в воздухе немыслимые пируэты, и ловят комаров.

На мостках можно лежать очень долго и столько же смотреть в воду – картина подводной жизни очаровывает, навевает какое-то спокойствие и умиротворение.

Как-то погожим июньским деньком я как раз занимался созерцанием картины водных глубин, как во дворе появился батя. Он нес небольшой деревянный бочонок, литров на сто. Уж где он его надыбал – не знаю, но бочонок был почти новёхонький, досочки светлые, и обручи совсем не ржавые. Пахло от него солёной селедкой. Вот, сын – говорит мне батя – надо его вымочить. Я его чуток притоплю возле мостков, пусть он лежит на боку, а ты будешь его раза два в день переворачивать, чтобы он равномерно вымачивался. С этими словами он погрузил бочонок в воду, распугал всех моих жучков-паучков. Делать мне там было больше нечего, и я ушел по своим пацанячьим делам.

Наутро проснувшись, вспомнил про батин наказ, и первым делом пошел к мосткам, чтобы перевернуть бочонок. Как только я к нему притронулся, вода в нем прямо закипела от кишевшей в бочонке рыбы. Я мгновенно поставил его на попа, чтобы отрезать путь рыбе к бегству. Бочонок был практически наполовину полон отменными озерными карасиками, самой вкусной рыбой.

Не теряя времени, сбегал домой, взял нож и небольшой тазик, сказал матери, что скоро вернусь с карасями и будем делать знатную жарёху. Заканчивая чистить рыбу, я проявил небрежность при чистке одного карася: желая отрубить ему хвостовой плавник, я как-то не аккуратно сработал ножом, разрубил карася наполовину тела возле прихвостового нижнего плавника, рыбка извернулась у меня в руках, упала в воду и была такова. Улыбнувшись удачливому карасю вслед, я его еще и пожалел, подумав, что вряд ли он выживет, разрубленный-то.

Вообще-то, живя возле озера, я, конечно, занимался не только наблюдашками за подводной живностью. Время от времени я еще и рыбачил. У меня была примитивная лодка-долбленка, которая представляла из себя три скрепленных между собой скобами бревна, внутренности которых, если так можно сказать, были выдолблены. Отсюда – долбленка. Отталкиваясь от дна шестом, я плавал на ней по озеру, ставил мерёжи – плетеные из особой нити снасти, которые представляли собой несколько колец разного диаметра, согнутых из ивы. Эти кольца связаны были вкруговую плетеной, как я уже сказал, сеткой. С одного конца мережа заканчивалась тупиком, а второй конец был похож на воронку, обращенную узким горлышком внутрь. К мереже привязывалась длинная веревка, на конце которой обычно болталась крашенная дощечка. Накидав внутрь мерёжи (в некоторых местах подобная снасть называется мордуша) хлеба, вареной картошки, я бросал снасти в воду, потом регулярно проверял их через пару-тройку дней. Таких мереж было у меня четыре штуки, и я практически бесперебойно снабжал семейство рыбой.

Через пару-тройку недель после того, как я «поймал» бочонком знатную кучу карасей, поплыл я на своей лодке проверять снасти. В тот раз в мерёжу, которая стояла на самом глубоком месте, в отличие от остальных трех, попалось много рыбы. Вытаскивая улов из снасти, я вдруг увидел карася, разрубленного именно так, как получилось у меня на мостках некоторое время тому назад. Место разреза с обеих сторон срослось, но почему-то еще было облеплено чем-то очень похожим на тину. Карасик мой был бодр и свеж, полон сил и трепыхался у меня в ладонях. Я понял, что это мой старый знакомец, тот самый везунчик, ускользнувший от участи оказаться на сковороде. Само собой, рука я меня не поднялась положить его в сетку, и я снова, но уже сам, выпустил его на свободу.

Вот так довелось мне дважды подержать в руках одну и ту же живую рыбку из природного водоема. Сколько я потом ни ставил свои мерёжы по заливу, больше мне мой крестник не попадался.

Вот так пожалел!

История, которую я хочу вам поведать, приключилась со мной глубокой осенью то ли 85, то ли 86 года. На первый взгляд она совсем пустяковая и ничего особо примечательного в ней нет, вроде и рассказывать-то ее бы не стоило, но что-то не дает мне её забыть. Время от времени я вспоминаю ее, перебираю в памяти, и размышляю над ней. Вот я и решил рассказать ее вам, друзья, представить, так сказать, на ваш суд.

В самом конце октября довелось мне по служебным делам поехать в один район края, не так уж далеко, что-то чуток больше ста километров. Возвращался я уже поздно. Погода была мерзкая, дул ветер, шел мокрый снег пополам с дождем. В машине было тепло, мурлыкал приёмник, и я размышлял о том, что часика через полтора приеду домой, приму ванну, с аппетитом поужинаю и с чистой совестью человека, добросовестно исполнившего свой долг, завалюсь спать.

Вдруг в свете фар я увидел в будке остановки рейсового автобуса две маленькие, почти детские фигурки. Ночь, холодно, снег с дождем, тайга… рейсовые автобусы уже все прошли – откуда здесь дети? Я тормознул, сдал немного назад и, точно, увидел двух девчушек лет тринадцати-четырнадцати, скукожившихся от холода, и похожих на воробьев под застрехой. Девочки, куда вам – спросил я? Дяденька, довезите нас до Третьего Километра, мы там живем, нам туда..Садитесь, говорю. Девчонки быстренько запрыгнули на заднее сиденье.

До Третьего Километра было около полусотни километров пути. Отметив про себя, что детям в такое время положено бы быть дома, я, однако, не стал их ни о чем расспрашивать, а снова погрузился в свои мысли. Минут через пятьдесят мы подъехали к поселку, я высадил девочек на остановке, они, выходя, сказали мне вежливо спасибо, и я поехал дальше. Получилось, что за весь путь я и парой слов с моими юными попутчицами не перекинулся.

Доехав до гаража, привычно повернулся к заднему сиденью, где на полочке перед стеклом всегда лежала моя сумочка-визитка, в которой хранились все мои документы и ключи от гаража, но сумочки на привычном месте не было. Сначала мелькнула мысль, что я забыл ее там, куда ездил, но потом, покопавшись в памяти, точно понял, что ничего я нигде не забывал, и сумочку положил на обычное место. Стало ясно, что мои милые маленькие попутчицы помогли мне с ней расстаться. Сумочку было не жаль, денег там не было, но там лежало мое офицерское удостоверение, партбилет, водительское удостоверение и регистрационные документы на автомобиль. Утрата этих документов означала для меня то, что в моей служебной карьере возникли суровые обстоятельства, очень даже грозившие мне крупными последствиями вплоть до увольнения и исключения из партии. То есть нелицеприятный финал всей моей прежней карьеры.

Я понял, что тут как раз тот случай, про который говорят: куй железо не отходя от кассы. Быстро заскочил домой, позвонил оперативному по управлению, обрисовал ситуацию, попросил его позвонить дежурному по краевой ГАИ, чтобы меня выпустили из города ночью (а ночью тогда все машины без исключения на выезде из города проверялись). После чего сел в автомобиль, вспомнил тихим добрым словом всех мыслимых и немыслимых богов и чертей, и поехал в райцентр, в милицию. Через час я был там, обрисовал ситуацию, вызвали оперов, я коротенько рассказал все, что мне запомнилось в их внешности. К чести милиции, должен сказать, что в том райотделе они ели свой хлеб не зря.

Товарищ подполковник, – говорит мне один из них, – кажется, я знаю этих девиц – едем в Кругликово – это село рядом с Третьим километром! Приехали, сержант показал мне дом, к которому нужно подъехать. Была уже глубокая ночь, шел второй час. Стали стучать, разбудили хозяев, нашли одну из девиц – я ее опознал. Дальше – дело техники, раскололи ее в шесть, как говорится, секунд. Она во всем созналась, свалив вину на свою подругу.

Спросили, где сумочка? Отвечает: – а мы ее там, на остановке выкинули, где вы нас высадили. Когда мы увидели, какие там документы лежат, а денег нет, то сильно испугались и бросили ее тут же. Поехали искать, в свете фар побродили, и отыскали мою пропажу. К счастью все оказалось на месте.

После всего поехали ко второй девице, забрали ее с собой, и вернулись в райотдел. Это уже было в начале четвертого. Еще раз все проверив, я поблагодарил сотрудников милиции за помощь, и поехал домой. Вернулся уже в пять утра.

Вот так мои поэтичные мечты о горячей ванне, вкусном ужине и теплой постельке разбились о суровую прозу жизни. С тех пор я навсегда оставил модную тогда привычку все носить в сумочках-визитках, выкинул их, и все документы теперь ношу только в карманах.

Однако есть маленький штрих. Уже дома, рассматривая внимательно содержимое сумочки, я все-таки обнаружил некую пропажу. В правах у меня лежал лотерейный билет. Его не было. Вот эта маленькая деталь больше всего ужаснула меня, я реально ощутил всю глубину испорченности этих маленьких школьниц. Гнилая страсть к наживе уже прочно поселилась в их юных душах. Вот так и думаю до сих пор: откуда же в людях этот страшный порок?