Текст книги "Нескучные рассказы"

Ворошиловский стрелок

Читатель, я думаю, еще не забыл моего дачного соседа Петровича, байки которого я имел честь не так давно пересказать. В каком-то рассказе я, помнится, упомянул и второго моего соседа – отставного подполковника Николая Александровича. Человек он немногословный, всегда в ровном расположении духа, высокий сухопарый. Несколько напоминает сохатого: такой же сгорбленный и неутомимый, хоть в ходьбе, хоть в работе. Заядлый рыбак и охотник, знает великое множество анекдотов и всяческих историй из воинской службы, но рассказывает их крайне редко и далеко не всем.

Сблизились мы как-то незаметно, процесс этот шел постепенно и без особой акселерации. В какой-то степени способствовали этому делу наши жены, которые общий язык нашли гораздо быстрее нас. Короче, не буду утомлять вас, друзья мои, ненужными подробностями. К той поре, о которой я хочу тут поведать, наши «дипломатические» отношения были уже на должном уровне.

Как-то в один из субботних дней запланировали мы с соседом сходить вдвоем на целый день на рыбалку. Казалось бы – обычное дело, но это только на первый взгляд. Мало кто знает, что на даче подавляющее большинство российских женщин превращаются во вреднючих гарпий, которые никуда не дозволяют бедным мужичкам отлучаться, а немилосердно заставляют работать их у «тыбы». Не успеешь, бывало, проснуться, как уже слышишь: – ты бы сходил, воды принес… через минуту: – ты бы пошел, колья на помидорах подбил, да покрепче их привязал… И так целый день: ты бы, ты бы, ты бы, Вот я и прозвал это явление «работать у тыбы». Абсолютно идентичную картину я видел и слышал на участке у Петровича, да и у Николая все было так же, если еще не строже. «Обезвредить» женщину на даче – дело весьма непростое, скажу я вам, дорогие товарищи.

Поэтому с вечера пятницы мы с Николаем составили коварный план нейтрализации «трудовых токсинов» в организме наших жен. Коварство плана заключалось в следующем. Утром в субботу я должен был прийти к нему на участок, и произнести приблизительно такие слова: «уважаемая соседка, дорогая Татьяна Петровна, а не позволите ли вы мне забрать у вас на денёк несравненного вашего супружника по причине того, что оченно мне хочется сходить порыбачить на пески, а без него я туды иттить побаиваюсь: неровён час утону, али еще какой другой медведь лихоманский меня задерет». Предполагалось, что мне она не посмеет отказать и мы, быстро захватив его снасти, переместимся на мой участок, где уже сосед в свою очередь произнесет аналогичную речь в адрес моей жены, после чего мы спокойненько пойдем по своим рыбацким делам без излишнего шума-гама и обычных в таких случаях выговоров в наш адрес, что мы, мужики, – неисправимые лодыри, бездельники и фармазоны.

Короче, сказано – сделано, и утром следующего дня, провернув задумку в жизнь, мы быстренько навострили свои стопы на пески – симпатичное местечко на берегу реки в полутора километрах от наших дач, где очень неплохо, практически в любую погоду, ловилась разная речная рыбка: и сазаны, и верхогляды, и сомы, плети, касатки и так далее, и так далее.

Рыбалка случилась в тот раз очень даже приятственная, и к обеду мы наловили приличное количество рыбки разного сорта, вполне достаточное и для того, чтобы сварить ушицу на природе, и чтобы и домой принести, положить в холодильник в качестве доказательства потрясающей и неизбывной своей заботливости о хлебе насущном для жен, коих послала нам щедрая наша судьба. Для пущего умасливания своих «горгулий», мы предусмотрительно захватили еще некий солдатский термосок литра на три-четыре, дабы принести к вечеру своим половинкам свеженькой горячей ухи, до которой, кстати сказать, обе они были превеликие охотницы.

Вот с этого-то термосочка и начался наш разговор, в результате которого я услышал очень весёлую историю, ради которой я и затеял этот рассказик, чтобы поведать ее вам, дорогие мои читатели.

Дальнейшее – вольное изложение моими словами рассказа, который я услышал от своего приятеля, и который я поведу как бы от его лица.

В самом начале семидесятых служил я – начал свой рассказ Николай – в одном пограничном отряде, который притулилися на южной оконечности одного из бесчисленных городков на великой транссибирской магистрали. Гарнизон наш был совсем небольшой, состоял в основном из одно и двухэтажных деревянных зданий постройки тридцатых годов, и практически ничем не отличался от большинства остальных подобного рода воинских частей. Коллектив нашего отряда был дружный, все отлично знали друг-друга и по службе, и в быту, поскольку жили в домах офицерского состава, стоявших тут же рядышком, за забором. Народ, я вам скажу, подобрался очень разный, всяк со своим характером и повадками, но это не мешало нам работать и нести службу по охране госграницы так, как этого требовала тогдашняя, прямо скажем, сложная оперативная обстановка, обусловленная действиями маоистских хунвэйбинов.

Был среди нас, офицеров, один майор с птичьей фамилией Филин, служил он в политотделе отряда, и ничем особым среди нас не выделялся, если не считать того, что за всю службу он ни разу на учебных занятиях по стрельбе из пистолета Макарова не только в десятку, вообще в мишень не попал – не давалась ему стрельба из этого вида оружия, хоть ты застрелись. Из автомата, вроде бы, на троечку стрелял, а Макаров для него – всегда была стабильная двойка. Не раз, и не два критиковали его начальники за это, да все было бесполезно.

Но однажды вдруг случилось чудо великое, которое не оставило равнодушным ни одного человека в отряде. Был наш майор в командировке на одной погранзаставе, дело было в конце лета. Как обычно, реки разлились из-за муссонных дождей, участки заставы стали непроходимыми и на их осмотр и проверку приходилось выходить на моторных лодках. Вот в такой лодке и плыл наш герой вместе со старшиной проверяемой заставы. Они уже подходили к стыку участка, как им наперерез стал приближаться огромный медведь, потревоженный, видимо, высокой водой. На беду случилось так, что старшина, сидевший за руль-мотором, смотрел в другую сторону, а наш Филин растерялся, и молча смотрел, как зверь приближается к лодке. Вот он уже стал хвататься передними лапами за борт лодки, и тут майор, вспомнив, что у него есть пистолет, выхватил его из кобуры, передернул затвор, и в упор выстрелил в голову медведя. Зверь сразу осел и стал тонуть, но практичный старшина мгновенно оценил обстановку, быстренько подскочил, ухватил медведя за загривок, переправил его по воде в сторону кормы, и тут же направил лодку к берегу – как ему, хозяйственному человеку, можно было позволить, чтобы пара сотен килограммов замечательного мяса и ценная шкура утонули в реке? Наши герои, причалив к берегу, с трудом выволокли огромную тушу на берег и вызвали подмогу с заставы – приехал вездеход ГАЗ-66 и наряд, тушу погрузили и повезли на заставу. Когда начали разделывать тушу, то стали искать след от пули. Все удивлялись, что такой здоровенный зверюга мгновенно погиб от легкой пули пистолета Макарова.

Искали долго, но так и не нашли. Только потом, когда уже все было окончательно разделано, обнаружили, что майор Филин практически не глядя, навскидку, всадил пулю медведю точно в правую ноздрю – пуля пробила тонкие кости носовых перегородок и поразила головной мозг зверя. Стало понятно, почему огромный зверюга, положить которого удается не всегда с двух-трех пуль из Калашникова, так легко погиб. С тех пор за майором Филиным закрепилось прозвище «Ворошиловский стрелок».

Вот такую любопытную и веселую историю поведал мне Николай, пока мы, предварительно наполнив термосочек ухой для наших жен, не спеша хлебали своё варево, полулежа на берегу реки у костра. Да, говорю, случай любопытный, и что мне особенно понравилось – так это как среагировали сослуживцы, до чего же, говорю, у нас народ меткий на слово – ворошиловский стрелок – не сразу и в голову такое придет.

Э-э-э, Георгий, где-то через полгода с этим Филиным еще забавнее казус случился, говорит мне тут Николай. Раз уж такое дело – поведаю и его тебе.

Управление нашего отряда размещалось в старом деревянном двухэтажном здании, Как строили в тридцатые годы, наверное, многие из нашего поколения знают, почти всем довелось в бараках тех времен пожить. Так вот, ближе к делу. Возвращается этот майор однажды из командировки с границы, забегает к оперативному дежурному сдать оружие, вроде бы, привычный ритуал разряжания оружия по правилам, но он и тут попутал: сначала передернул затворную раму, потом вынул магазин из пистолета, произвел контрольный спуск и тут – выстрел! Хорошо, что ствол он направил вверх, в потолок, и никто не пострадал в окружении. Но не тут-то было. На звук выстрела все стали выглядывать из кабинетов, спрашивать, что, да как, и тут сверху, со второго этажа, быстро спускается начальник штаба отряда с окровавленной рукой. Надо сказать, что прямо над помещением, где размещался оперативный дежурный, располагался кабинет начальника штаба, и пуля, пробив хлипкий деревянный потолок, попала подполковнику в руку, легко поцарапав ее. Но и это еще не все: разгневанный подполковник заорал оперативному: медика немедленно ко мне в кабинет! Перепуганный дежурный звонит в санчасть, врач прибежал. Оказывается, что в тот момент, когда злополучный майор Филин произвел роковой контрольный спуск, в кабинете начальника штаба находилась секретчица с почтой, и пуля попала ей в мягкие ткани того места, на котором люди обычно сидят. Поначалу-то, в суете и спешке не все сообразили, что одна и та же пуля попала и в руку начальника штаба, и в секретчицу, в ее мягкое место. Потом возник вопрос: а где была рука начальника штаба в момент выстрела? С этого момента слава Филина, как великого стрелка неизмеримо возросла, и все неустанно подначивали его: ну-ка, расскажи нам, как ты, не глядя, одной пулей двоих ранил?

Подарок

В одиннадцатом году году я совершил молниеносный визит в Караганду, всего на одни сутки. Прилетал на юбилей к своей сестре, которой стукнуло к той поре 70 лет. Недавно моя очаровательная племянница, дочка сестры, показала мне фотографию, где я запечатлен поющим и играющим на баяне на том самом мероприятии. Фото самое обычное, два старика, один пиликает на баяне и что-то старательно выпевает, другой кому-то улыбается, ничего особенного, но мне эта фотка напомнила очень многое. И виной тому – баян. Вспомнилось, как он попал в мои руки, захотелось рассказать эту весьма примечательную для меня историю.

В 1964 году поступил я в мединститут. Люди постарше возрастом хорошо помнят, что непременным атрибутом студенческой жизни были поездки на сельхозработы. Не миновала сия чаша и меня. В конце августа нас, первокурсников, собрали в институте, распределили по группам, и направили кого куда. Мне с моим другом Саней Сурковым выпало ехать в совхоз «Щидертинский» на уборку хлеба.

Приехали, обустроились и приступили к работе. Нам с Саней выпала честь работать на току. День и ночь комбайны убирали хлеб на полях, день и ночь грузовики везли этот хлеб на ток, день и ночь мы его разгружали и постоянно пропускали через веялку, чтобы зерно в гуртах не загоралось от перегрева, сырое зерно, как известно, склонно к самовозгоранию и его нужно обязательно сушить.

Впахивали мы от души. За смену приходилось только с грузовиков сгружать по 180 – 200 тонн сырого зерна, а уж сколько приходилось его лопатить, подгребая к лопастям веялок, и говорить не хочется. К концу смены уставали очень даже прилично. Тем не менее, молодость есть молодость. Через час-другой после смены откуда-то брались силы и что-то смутное, бродившее в душе, просило праздника. Мы собирались, придумывали кто во что горазд разные развлечения, игры, но музыки не хватало. Тут студенческий народ, прознавший, что я баянист, на собрании порешил откомандировать меня в Караганду домой за баяном. Пришлось ехать. Дома у меня был старенький, видавший виды баян, который я купил еще в Пскове, черт знает в какие времена. За эти годы ему изрядно досталось, и он имел весьма непритязательный вид. Тем не менее, с ним наши вечера стали гораздо веселее.

Жили мы в большом саманном бараке в центральном отделе его, с левого края жили женщины из обслуги пункта питания, то бишь столовой, а в правом – механизаторы, трактористы и комбайнеры. Каждый вечер, когда я не работал в ночную смену, все свободные собирались у входа в барак, я выходил, садился на скамеечку и начиналось веселье. Мы и пели, и плясали, и танцевали, а иногда я устраивал вечера классической музыки, так как умел играть очень многое из классики. Само собой, что к нам стали подсаживаться и женщины, и механизаторы, свободные от смены.

В ходе вечеров все между собой перезнакомились, и хотя механизаторы были значительно старше нас, молоденьких щеглов, между нами установились отличные дружеские отношения. Они, механизаторы, даже относились к нам с некоторым почтением, как к людям, которые будут когда-то докторами.

Некоторое время спустя я приметил, что один из механизаторов, человек возрастом уже далеко за сорок, как-то по-особому относится ко мне, выделяя из всех. Вечерами он старался подсесть поближе ко мне, если где-то встречались, старался заговорить о чем-то, мало-помалу мы сблизились, часто говорили на разные темы. Он мне между прочим, поведал, что сидел десять лет на Колыме, как враг народа. Еще он всегда выказывал огромное почтение к баяну и музыке.

Время летит быстро, мы и не заметили, как пролетели почти полтора месяца нашей работы. Мы с Саней заработали довольно приличные по тем временам деньги, а за ударный труд и его, и меня наградили юбилейной медалью «10 лет целины». Пришла пора нам всем уезжать и расставаться с нашими новыми друзьями-механизаторами, тепло попрощался и я с Николаем, так звали моего нового старшего друга.

Я вернулся домой, началась учеба, потекли напряженные будни, полные новой работы. Где-то ближе к концу ноября приезжаю как-то в субботу домой из института, а дома меня ждут. Смотрю, за столом в кухне сидит Николай и еще один его коллега по работе, тоже бывший с нами в совхозе, не помню уже, как звали его. Ну, как водится, обнялись, восклицания, приветствия. Как же вы меня нашли? – спрашиваю у мужиков. Они как-то уклончиво что-то пробормотали, что человек, дескать, не иголка, и что главное не том – как, главное, что мы встретились. И приехали мы к тебе, Георгий, не с пустыми руками, говорит Николай. Вот, посмотри-ка, что мы тебе привезли. Смотрю – стоит футляр, в каких обычно хранятся баяны. Открываю, а там – баян, нарядный, красивый, и в отличном состоянии. Мы его тебе в подарок привезли, бери, он твой.

Эх, говорю, мужики, подарок этот, конечно, мне очень приятен, но уж больно он дорогой, не возьму я его, не могу, просто не могу, а денег у меня купить его нет.

Погоди-ка, Георгий, больно ты молодой да торопливый. Не спеши, давай поговорим – с этими словами Николай открыл портфель, который стоял рядом, достал оттуда бутылку водки, какую-то закуску, поставил на стол, тут и я спохватился, ой, говорю, как же я это гостей-то встречаю?! Короче, быстренько все сгоношили, сели, разлили, чокнулись, выпили-закусили и потекла беседа.

Баян этот, Георгий, купил я очень давно – начал рассказ Николай – еще до того, как меня упрятали в лагеря. Смолоду сильно я музыку любил и прямо бредил, как мне хотелось выучиться играть на баяне. Работал, деньги копил, думал – куплю, пойду в клуб, в кружок, и обязательно выучусь игре. Сам буду себе играть все то, что мне нравится. Короче, только я его купил, еще, как говорится, не успела с меня радость улетучиться, как приехали за мной, а дальше ты уже знаешь.

Десять лет оттянул, да еще ссылка в Казахстан, а баян так и ждал меня на родине. Конечно, понял я уже к той поре, что опоздал учиться музыке, да и с руками моими, на Колыме морозами покалеченными, много не наиграешь. Зол я был на весь мир, на всё и вся, но к баяну теплое чувство оставалось. Как только кончилась моя ссылка, съездил я на родину, забрал у дядьки баян свой, и сюда вернулся, так как там уже никого из семьи в живых не осталось. Так и жил этот баян возле меня. Поглядывал я на него и не знал, что же с ним делать. Мне на нем не играть, а кому-то просто так отдать-продать – рука не поднималась, пока не познакомился с тобой.

Очень уж ты меня своей игрой, своей душой, которая у тебя в музыке жила, меня разбередил, Пока жили мы в совхозе и слушал я тебя, что-то таять стало в сердце моем и отмякло оно. Еще тогда я решил, что найду тебя в городе и подарю тебе этот баян, твой уже старый и совсем неважнецкий, а мой, хоть и старый, но сосем новый, ведь никто на нем так и не играл. Очень я прошу тебя – прими ты этот баян в подарок, играй на нем, и меня вспоминай иногда, а я тебя всегда помнить за твою игру буду. Тронула меня речь его, молча приобнял я его, руку пожал и сказал: спасибо тебе, Николай, пусть будет по-твоему.

Так и остался баян этот у меня. До конца учебы в институте я играл на нем время от времени, но все реже и реже – очень уж мало времени на это оставалось. Потом отправили меня на Дальний Восток. Баян я, уезжая, оставил своей сестре (она тоже малость умела играть), так и хранится он у нее до сей поры. Бываю я там редко, не чаще раза в 10 лет. Инструменту этому уже далеко за шестьдесят годков, учитывая всю его историю, так что он для меня вдвойне ценен. И Николая я помню, как видите, до сих пор, и храню в сердце к нему теплое чувство.

Витиеваты и капризны порой тропинки судьбы, как и ручейки чувств, которые текут в наших душах.

Шестое чувство

Странные, а порой и дивные фокусы выкидывает жизнь. Иногда случается такое, что ни в какие ворота, как говорится, не лезет, чешешь себе затылок, да думаешь: и как такое могло произойти? Вот об одном таком случае я и хочу поведать в этом небольшом рассказике.

В шестидесятых годах работал я в школе рабочей молодежи учителем. Коллектив у нас был хороший, народ подобрался грамотный, душевный и работалось нам вполне комфортно. Однако, был в нашем коллективе человек, которого не просто любили, а обожали все, кто имел честь его знать. Звали его, если говорить точно, Герхардом Мартыновичем Янценом, но все его звали чаще просто Григорием Мартыновичем, ибо русскому человеку в силу его врожденной языковой лени трудно даются имена иностранные, и он все норовит переиначить на свой лад.

Был он достаточно высок, немного сутуловат, волосы все в красивой серебристой седине, на губах всегда приветливая и располагающая к себе улыбка. Григорий Мартынович преподавал математику, ученики его были в него повально влюблены, и от этого успехи в изучении этой сложной науки были удивительно хорошими, особенно, если учитывать, что в школе учился чаще всего тот еще контингент, который в силу известных причин «покинул» школу дневную, устраивался на работу и продолжал обучение в вечерней школе.

Не смотря на то, что он был немцем до мозга костей, то есть аккуратен, точен, всегда исполнял обещанное точно и в срок, он не производил впечатление педантичного сухаря. Наоборот, был он, что называется, милейшим человеком. Ко всем относился исключительно уважительно, ровно, без подобострастия, но очень любезно. Зачастую создавалось впечатление, что он просто очень и очень рад общению с вами. Когда бы вы к нему ни обратились за помощью, он никогда не отказывал, и всегда помогал всем, кто его о помощи просил, а иногда и не просил, если вдруг, паче чаяния, Григорий Мартынович замечал, что у вас какие-то трудности.

Тогда ему шел шестидесятый год, он уже готовился к пенсии и работал последний год. Не смотря на большую разницу в возрасте (я тогда бы еще до неприличия молод) мы с ним были большими друзьями. Мне, к тому же, общение с ним приносило еще и много пользы, в том числе и в языковой практике. Мой старший друг, как я уже сказал, был немцем, и говорил на той разновидности языка, которую сами носители называют «платт тайч», или на литературном – «платт дойч». Это весьма специфический диалект немецкого, и я активно пользовался такой приятной возможностью постигать его тонкости от человека, впитавшего сей говор с молоком матери. Много раз я бывал у него в гостях, слушал его бесконечные рассказы о прожитой им жизни. Тогда он мне, конечно, казался очень старым, хотя сегодня я сам гораздо старше тогдашнего Герхарда Мартыновича.

Рисуя его портрет, нельзя пропустить один момент. Не знаю почему, по каким причинам, мой герой просто панически боялся автомобилей и вообще транспортных средств. В силу этого он никогда не пользовался автобусами, трамваями, такси, и всегда ходил только пешком. Поначалу я этого не знал, и пару раз предлагал ему подбросить куда-то, если случалось ехать и встретить его на улице. Однако, он всегда протестующе махал руками и категорически отказывался. Потом я узнал у одной учительницы, которая знала его дольше меня, что так было всегда, и что мне не стоит больше предлагать ему такие вещи.

Примером его особого отношения к транспорту может служить такой факт. В конце августа, незадолго до начала учебного года, в каждом районе проводятся учительские конференции. РайОНО располагалось от нашей школы где-то на расстоянии около четырех-пяти километров, то есть, на автобусе это было, кажется, пять остановок. Григорий Мартынович всегда посещал эти конференции, и всегда ходил от дома до районного клуба и обратно только пешком. Переход оживленной улицы, особенно там, где не было светофоров, всегда был для него испытанием, и без особой на то нужды он и улицы избегал переходить.

Время шло, учебный год закончился, и мы тепло проводили нашего любимца на пенсию, взяв с него слово, что он будет нас непременно навещать в новом учебном году, благо, что жил он в пяти минутах ходьбы от школы.

Прошел почти год, как мой старший друг стал пенсионером. В один из пасмурных мартовских дней, в самом конце месяца, он пошел на почту получить пенсию. После почты ему вдруг вздумалось зайти в магазин и купить хлеба, как рассказывала потом его жена, Гильда Карловна. Они были на почте вместе, но она отправилась домой, а он в магазин.

Для того, чтобы попасть в магазин, надо было пересечь оживленную автомобильную трассу. Как всегда, очень осмотрительно и аккуратно Григорий Мартынович ее успешно преодолел, купил все, что хотел, и двинулся к дому. Он подошел к шоссе, опять осмотрелся, все было пустынно, только на остановке стоял автобус. Григорий Мартынович пошел через проезжую часть, преодолел ее, и двигался уже по непроезжей части, как вдруг из-за стоящего автобуса вылетело на большой скорости такси, потерявшее управление, и насмерть сбило нашего любимца. Надо сказать, что за день до этого события в городе выпал обильный снег, и улицы, как всегда, превратились в каток, качеству льда которого мог позавидовать любой стадион, а сразу за остановкой шоссе круто поворачивало. Вот на этом повороте и потерял управление неосторожный таксист.

На похороны Герхарда Мартыновича пришло полгорода, ведь за долгие годы работы учителем у него в учениках перебывало великое множество людей, которые его не забыли, и которые его продолжали любить. Практически все знали, как особо осторожно относился мой герой к автомобилям, как их опасался, и все-таки не избежал роковой опасности. Вот я и задаю с тех пор себе вопрос: откуда пошел, и на чем базировался страх Григория Мартыновича перед автомобилем? И почему, несмотря на всю свою немецкую осторожность, он так и не смог избежать рока?