Текст книги "Последний самурай"

Через пять дней беленский британский консул полетел вверх по Амазонке до Манауса, а затем, одолжив «лендровер», направился в глубь континента.

Беленский британский консул обожал Бразилию. Обожал язык; обожал музыку; обожал эту дикую варварскую страну; обожал этот народ. Ложка дегтя состояла в том, что страна не закрывала границы для британцев, прибывающих не по государственным делам. На его взгляд, британцы не были отважнее прочих наций; они просто бесконечно верили в могущество своего консула, и они верили бы небезосновательно, выдели МИД в его распоряжение, к примеру, небольшую личную армию и взяточный фонд на несколько миллионов, однако они чрезмерно переоценивали то, чего возможно добиться на небольшие деньги из чрезвычайного фонда и скромные дотации на развлечения. Чего они от меня ждут? кипел он; «лендровер» скакал и трясся по рытвинам под рефрен Они что, сбрендили – я-то что тут могу?

Под вечер он прибыл в городок лесорубов. Тотчас направился в Polícia, был препровожден в тюрьму и чуть не сблевнул.

Снаружи градусов 100; в тюрьме хуже. В камеру, где смогли бы вздохнуть десять человек, набилось двадцать.

Надзиратель прохрупал сапогами по тараканам и указал на Сорабджи.

Волосы у Сорабджи отросли и свалялись, борода ничем не лучше. Он полгода прожил под тропическим солнцем и загорел до черноты. Уже через неделю от одежды его невыносимо воняло; он стал носить рубашку вместо набедренной повязки, по местному обычаю. Сорабджи не раз говорил, что бедный консул проехал сотни миль в глубь континента, дабы спасти британского гражданина, а нашел Ганга Дина[122]122
  Ганга Дин – персонаж одноименного стихотворения (Gunga Din, 1892) Редьярда Киплинга, героического индуса-водоноса,


[Закрыть]. Набедренную повязку пошили на заказ в «Гивз и Хоукс», но при беглом осмотре это было незаметно.

Как любезно, что вы приехали, учтиво сказал Ганга Дин. Я так рад, что вы сюда выбрались.

А затем, поскольку этот вопрос мучил его не первый месяц: Вы случайно не знаете, с выбросами микроквазаров куда-нибудь продвинулись?

Консул ответил, что у него таких данных нет. Затем представился.

А вы кто?

Я Сорабджи, сказал Ганга Дин. Джордж Сорабджи.

Консул объяснил, что ему требуется какое-нибудь удостоверение личности.

Ганга Дин объяснил, что летел на самолете, который упал в джунглях, и паспорт его сгорел дотла. Посоветовал консулу позвонить его, Сорабджи, руководителю в Кембридж, удостоверить личность и выяснить положение дел с выбросами микроквазаров. Потребовал немедленного освобождения и репатриации.

И Пита тоже надо отсюда вытаскивать, прибавил он.

Какого Пита? спросил его спаситель.

Ганга Дин ткнул пальцем в угол.

Что, индейца? спросил консул.

Ну, в индийском посольстве ему вряд ли что-то светит, надменно отвечал Дин. Он с Амазонки.

Простите, но бразильскому подданному я ничем помочь не могу. Если хотите, объясню процедуру ходатайствования…

Сорабджи посмотрел на Пита. Голова у того запрокинулась, глаза закатились. Он скоро умрет, но могло быть лучше. Он, пожалуй, способен прилично сдать экзамены обычного уровня; само по себе, в общем, чудо, но могло быть лучше.

Сорабджи сказал: Он гений математики. Я заберу его в Кембридж.

Консул посмотрел на Пита. Если ты консул, тебе вечно втирают всякую ерунду и ждут, что поверишь, но ничего ерундовее он в жизни не слыхал. Он корректно ответил: Если он бразильский подданный, боюсь, я ничем…

Сорабджи сказал: Ах ты безмозглый. Невежественный. Чинуша.

И еще сказал: В этой камере сидит Ньютон. Если я уеду, ему конец. Если он со мной не поедет, я с места не сдвинусь.

Но что, по-вашему, я могу…

Сорабджи сказал: Есть бумага?

Ему дали листок и ручку, и он написал

1 + 2 + 3 + 4 + 5 + 6 + 7 + 8 + 9 + 10 + 11 + 12 + 13 + 14 + 15 + 16 + 17 + 18 + 19 + 20

и сказал: Вот вам сколько времени надо, чтобы сложить?

Консул помялся…

Этот мальчик, очень веско промолвил Сорабджи, может складывать любые числа от 1 до 500 за 20 секунд.

Консул сказал: Хм.

Сорабджи был зороастрийцем, пусть и не особо верующим, а в школе частенько захаживал в часовню, хотя в это верил еще меньше, и однако сейчас он твердил про себя Умоляю Умоляю Умоляю Умоляю. Умоляю, пусть он не знает про Гаусса умоляю умоляю умоляю умоляю.

Потому что Сорабджи обучил Пита фокусу, который великий математик Гаусс открыл в 8 лет:

Допустим, вы хотите сложить 1 + 2 + 3 + 4 + 5

Прибавьте последовательность чисел наоборот: 5 + 4 + 3 + 2 + 1

Сумма в каждой паре одинакова: 6 + 6 + 6 + 6 + 6

Но это же проще простого! Это же просто 5 × 6, то есть 30.

Значит, сумма первой последовательности – просто 30 разделить на 2, то есть 15!

Если последовательность до 6, сумма в каждой паре 7, то есть итоговая сумма = 6 × 7 / 2 = 21; если последовательность до 7, сумма = 7 × 8 / 2 = 28. Если последовательность до 500, сумма = 500 × 501 / 2 = 250 500 / 2 = 125 250. Проще простого.

Консул смотрел на листок.

Он сказал: Но как это возможно?

Сорабджи сказал: Не верите? Отведите его в кабинет. Запишите сумму, все числа от 1 до 257, от 1 до 366, до любого числа. Он не умеет писать ручкой, вам придется разложить грязь на полу, чтоб он на ней писал. Дайте ему пример, засеките время и проверьте потом на калькуляторе.

Консул сказал: Ну…

Он сходил поговорить с начальником полиции. В бразильской системе правосудия, как правило, не отпускают заключенных, умеющих за 20 секунд складывать числа от 1 до 500, но все равно дело было нечисто, и начальник полиции сказал, что тоже хочет посмотреть. Из камеры привели Пита.

Кратко посовещавшись, решили проверить его на 30. Консул записал сумму на листке, принесли немножко грязи, разложили на полу, вручили Питу листок. 30 умножить на 31 будет 930 разделить на 2 будет 465, и он сел на корточки и записал в грязи 465, а начальник полиции между тем набирал на калькуляторе 17. Начальник полиции добрался до 30. На экране появилось 465.

Начальник полиции и консул уставились на мальчика, и глаза их распахивались все шире, шире и шире.

Попробовали 57, и 92, и 149, и всякий раз история повторялась. Мальчик писал в грязи число, а спустя очень много времени то же число появлялось на калькуляторе.

Консул посмотрел на мальчика и вспомнил великого индийского математика Рамануджана. Позвонил руководителю Сорабджи в Кембридж, и ему подтвердили, что блестящий молодой астроном полгода назад пропал по дороге на конференцию в Чили. Консул повесил трубку и объяснил начальнику полиции, что Сорабджи – блестящий чудаковатый ученый. Отчего и объявился в джунглях в набедренной повязке. Мальчик – его ученик. Начальник полиции глядел на консула не мигая. Консул вежливо, однако твердо осведомился, в чем именно их обвиняют. Начальник полиции глядел не мигая.

Свидетельства о дальнейших событиях разнятся.

Из всего происходящего Пит понимал только числа и потом говорил, что помнит, как складывал числа от 1 до 30, и числа от 1 до 57, и от 1 до 92, и от 1 до 149, и еще помнит, как из рук в руки перешли пять пачек банкнот с числом 10 000.

Консул утверждал, что никакие нарушения места не имели, у МИДа очень ясная позиция касательно взяток, а он, консул, позвонил в Великобританию, побеседовал с руководителем Сорабджи и, естественно, возместил начальнику полиции расходы на международный звонок, а кроме того, велел приобрести одежду, и расходы на нее тоже возместил начальнику полиции, в доказательство чего у него, консула, наличествует расписка.

Начальник полиции подтвердил эту версию.

Какова ни есть правда, Сорабджи вернулся в Великобританию, продал свою историю в газеты, подписал контракт на ТВ, а Пит пошел в Калифорнийский технологический, выучил английский и в итоге увлекся физикой, а с Сорабджи встретился вновь на съемках «Математики – универсального языка».

Британская общественность по большей части не интересовалась математикой, но их интриговал Пит, они все равно включили телевизор и получили первую дозу Сорабджи в действии. Большинство не верило, что Сорабджи обучил амазонского индейца математике с нуля. Сорабджи продемонстрировал свой метод посредством цифр, камней, листьев, сверкающих глаз, красноречивых жестов и без единого английского слова, и общественность изменила мнение. Большинство зрителей слыхом не слыхивали о Гауссе и не больно-то из-за этого переживали. Они смотрели на Сорабджи, и им казалось, что все могло быть иначе. Будь у них учитель, похожий на Роберта Доната, кто знает, каких высот они бы достигли? В конце программы Сорабджи снизошел до английского и сообщил, что индейцы, знающие толк в моде, покупают набедренные повязки в «Гивз и Хоукс», – большинство учителей математики не в том положении, чтобы давать такие советы. Сорабджи даже уговорил людей посидеть неподвижно, изображая единичную окружность на Гауссовой плоскости.

Люди говорили говорите что хотите, а чувство юмора у него есть, и смотрели «Математику – универсальный язык» и «Забавное происшествие по дороге к Солнцу», потому что у Сорабджи было чувство юмора и он походил на Роберта Доната в «Сыне Уинслоу» и «39 ступенях», а не в «До свидания, мистер Чипс».

Сегодняшняя программа началась на стадионе «Уэмбли». Сорабджи стоял посреди поля.

Он сказал какого размера должен быть атом, чтобы мы разглядели ядро? Он вынул из кармана крошечный стальной шарик. Сказал, будь это ядро атома калия, сам атом был бы размером со стадион, и 99,97% его массы приходилось бы на этот крошечный стальной шарик, который весил бы около 105 тонн. Если вам трудно вообразить 105 тонн, сказал Сорабджи, представьте себе примерно 110 «воксхолл-астр»[123]123
  Vauxhall Astra – под такой маркой в Британии компанией «Воксхолл» (вар.: «Воксолл») выпускается автомобиль «опель-астра».


[Закрыть].

«Уэмбли» не разрешил нам сгрузить на поле 110 «воксхолл-астр», посетовал он. Но мы все равно подготовились.

После монтажной склейки появилась автостоянка. Стадион маячил на заднем плане. А на переднем возвышался неправильный многогранник из 110 красных «воксхолл-астр» на многоэтажной платформе, которая, похоже, в пять потрясающих раз превысила запланированный бюджет.

Рядом стоял вертолет.

Сорабджи поглядел на конструкцию раза в четыре выше него. В этом примере, сказал он, хорошо то, что мы наглядно представляем себе вес ядра размером со стальной шарик. А плохо то, что мы теряем из виду электроны. Буквально. Электроны у этого 105-тонного ядра весят примерно по 1,5 кг, а чтобы посмотреть, что это такое, нам придется отправиться в Лутон, поскольку у нас первые два электрона – на оболочке в 30 километрах отсюда.

Вертолет завертел винтами и взлетел. Под ним болталась веревочная лестница. Сорабджи прыгнул на нее и полез. Тут у нас поклон «39 ступеням».

Красная конструкция под вертолетом уменьшалась – сначала стала как футбольный мяч, потом как теннисный, потом для гольфа, потом превратилась в крошечную точку и исчезла.

Камера в вертолете созерцала многие мили домов и Сорабджи на веревочной лестнице. Мы эту передачу уже видели, но Сиб сказала, что хочет пересмотреть.

Вертолет пролетел 30 километров и сел в поле под Лутоном. Сорабджи соскочил на землю. Он сказал: Воображать электроны трудно в том числе потому, что у них нет размеров в привычном смысле слова и невозможно точно сказать, где находится электрон в каждый конкретный момент. Тут электрон сильно отличается от вот этого 1,5-килограммового блина из местного спортзала. Однако ядро из 110 «астр» возле «Уэмбли» весит примерно в 72 000 раз больше 1,5-килограммового электрона в Лутоне, и это соотношение очень похоже на соотношение между ядром атома калия с электроном. Сорабджи показал на карте, что вторая оболочка будет в Бирмингеме, а третья в Шеффилде, а четвертая в Ньюкасле, и сказал, что в Бирмингем мы не полетим, а лучше он познакомит нас с мистером Джеймсом Дэвисом из клуба тхэквондо в Данстебле. У мистера Дэвиса черный пояс, четвертый дан; он сейчас одним ударом переломит кирпич.

Кирпич стоял на подставке. Перед кирпичом встал Дэвис. Он поднял руку; он опустил руку; кирпич разломился напополам и упал.

Сорабджи спросил, долго ли этому учатся, и Дэвис ответил, что он изучает боевые искусства всю жизнь, но всерьез проникся лет десять назад.

Он сказал: Я бы не хотел, чтобы молодежь, которая нас смотрит, поняла неправильно, – конечно, тело нужно тренировать, но главное – тренировать ум. Об этом спорте у многих неверное представление, все думают, это когда парни изображают какого-то Брюса Ли, и есть доджаны, где больше ничем и не занимаются, – не буду их называть.

Он сказал: Не хочу вас отвлекать от передачи, и скажу только одно: чем дольше изучаешь боевые искусства, тем менее вероятно, что придется драться, и тем менее вероятно, что окажешься в ситуации, когда драться необходимо. С новичками случается, но чем больше умеешь, тем яснее понимаешь, что к такому мастерству нельзя прибегать бездумно.

Он сказал: Чем дольше занимаешься, тем отчетливее сознаешь, что дело не только в стремлении стать лучше. Новичок хочет научиться побыстрее, рвется к следующему поясу, но настает день – во всяком случае, должен настать день, – когда становишься выше этого. Естественно, мастерство растет, если драться с соперником, который тебе равен или лучше тебя, но вы сами вдумайтесь: если дело только в том, чтобы стать лучше, зачем этот бой тому, кто сильнее? Одно время ровно поэтому я не желал открывать школу. Но со временем понимаешь, что надо помочь молодым, потому я и согласился прийти к вам на передачу. Если вы, нобелевский лауреат, нашли время обучать молодежь, кто я такой, чтоб отказываться?

Сорабджи сказал: Спасибо, что пришли к нам.

Он сказал: Давайте посмотрим еще раз в замедленной съемке, и нам снова показали, как рука поднимается, опускается, кирпич разламывается напополам.

Сиб сказала: А на дзюдо такому учат?

Я сказал, что кирпичей мы не ломаем, дзюдо – это в основном броски и падения.

Сиб сказала: Эх.

Сорабджи сказал: Если расстояние от ядра до ближайшей электронной оболочки – как от 110 «воксхолл-астр» возле «Уэмбли» до 1,5-килограммового блина в Лутоне, и если расстояние между первой и второй электронной оболочкой – как от Лутона до Бирмингема, почему разломить кирпич рукой возможно лишь после десяти лет серьезных умственных и физических тренировок? На атомном уровне и рука, и кирпич – почти сплошь пустоты. Но дело в том, что не материя кирпича отталкивает материю руки. Отталкивание – результат электрического заряда. Без электрического заряда мы бы ходили сквозь стены.

Когда я смотрел передачу впервые, она меня сильно поразила. Но сейчас я вдруг подумал: Погоди-ка.

Я сказал Сиб, что, по-моему, невозможен атом без электрического заряда, а если атом таков, откуда возьмутся стены, и я сказал, может, отправить ему письмо и подписаться «Людо, 11 лет».

Сиб сказала: Если ты считаешь, что он сам этого не понимает, надо, конечно, ему сообщить. Сказала, что имеет смысл подписывать письмо «11 лет», только если в письме ты умнее среднего 11-летки, а если ты совсем ничего не понял, тогда это так себе идея.

Она сказала, он явно пытается довести некий факт до сведения широкой общественности.

Я сказал: Ладно.

Она сказала: Интересно, поздно уже переезжать в Дан– стебл?

Я сказал: Что?

Сорабджи объяснил, что электрон за одну микросекунду облетает ядро миллиарды раз, похоже на пропеллеры вертолета; вот эта скорость электронов и обеспечивает прочность атома.

Сибилла отметила, что Сорабджи в основном самоучка.

* * *

Отец Сорабджи был бомбейским парсом; мать его англичанка. Она познакомилась с его отцом, приехав в Кембридж: ее брат занимался математикой в колледже Троицы и на лестнице познакомил ее с неким человеком. Поначалу у них не сложилось, она что-то сказала про Индию, а ему хватило невоспитанности ответить, что поскольку она и не ступала на индийскую землю, ему крайне любопытно знать, на чем основано ее мнение; потом она говорила, что грубее человека в жизни не встречала. Он вернулся в свою Индию, а ее вывезли в свет, и она жила как обычно, и было ей довольно-таки скучно. Она вообще не дружила с условностями, а тут вбила себе в голову, что должна прокатиться в Индию и посмотреть. Поначалу отец ей запретил, но она отклонила три или четыре предложения руки и сердца, стала выезжать на лошади и скакать через шестифутовые заборы, а когда сломала руку и ключицу, отец сказал, что лучше пусть она, пожалуй, съездит, пока лошадей не покалечила.

Она приплыла в Бомбей, и там все оказалось не так, как она ожидала. «Клуб» не поддавался описанию. Люди тоже. И весьма жарко. Она, конечно, ожидала, что будет жарко, но думала, будет прохладнее. Однако она отыскала человека, грубее которого в жизни не встречала, и на сей раз у них сложилось так, что любо– дорого. Она сказала, что теперь, ступив на индийскую землю, может говорить, что ей заблагорассудится, и он ответил, что счастлив, если она преодолела робость, напавшую на нее в прошлую их встречу. Она съязвила, он нагрубил. Она знала, что он очень умный, один из самых блестящих математиков, каких только знал ее брат, однако, будучи умен и груб, он не был снисходителен. Прочие друзья брата неизменно бывали очаровательны, и всякий раз, с ними поговорив, она мчалась срочно седлать лошадь и скакать через шестифутовый забор. Она в жизни не встречала мужчины, который, открыв рот, не ставил бы под угрозу жизнь лошади.

Они поженились наперекор его родным, и теперь она спрашивала себя, не ошиблась ли. Муж ее был богаче всех ее знакомых, но и работал больше всех, и работа отнимала у него почти все время. Его родные серьезно относились к тому, чего сама она никак не могла воспринимать всерьез. Его мать однажды веско поведала ей о недавнем собрании «Кайсар-и-хинд», единственного индийского отделения «Канадских дочерей Империи».

«Какой кромешный ужас» (единственный здравый отклик на эту историю) явно спровоцировал бы тахикардию. Вивиан пробормотала что-то уклончивое и одним махом допила джин с тоником. Свекровь веско завершила свой рассказ иллюстрацией верности Пограничников британской короне: в заключение собрания они встали и с жаром прокричали «Один флаг, один трон, одна Империя!» Неловко наполнять бокал снова, едва успев выпив первый, но что поделаешь?

Было ужасно, ужасно жарко. Она потеряла троих детей, и они с мужем решили некоторое время больше не пробовать. Потом она снова забеременела, и на сей раз ее немедленно отправили в горы. Всевозможная родня женского пола предлагала составить компанию, однако муж (опасаясь, что в прохладном климате ее снова потянет в седло) это прекратил. Ей разрешили поехать одной, и на сей раз ребенок родился живым, но ей еще долго нездоровилось, и ребенка она толком не видела.

Один ее брат выращивал кофе в Кении. Она слыхала, климат там получше, и однажды спросила, нельзя ли поехать в Кению. Вообще-то она думала, что нельзя, все родичи в Бомбее, а бизнес отнимал много времени. Муж с минуту походил туда-сюда и сказал, что, пожалуй, это удачная идея. По-моему, сказал он, в Кении есть перспективы. Он сказал, это означает начать с нуля, но весь этот местный фанатизм его как-то не греет.

Они уехали из Бомбея, когда Сорабджи было пять, и его первое воспоминание – морское путешествие в Момбасу.

Он просыпался поздно ночью, и у его постели сидела мать. В сумраке он видел только блеск брильянтов у нее на шее и в ушах, белизну перчаток; мать брала его на руки и выносила на палубу, где ждал отец. Она сажала его на перила; бледная пена таяла в темной воде внизу, наверху ярко и близко сияли звезды.

Иногда другие пассажиры выходили и негодовали, отчего ребенок не спит. Мать смеялась и отвечала: а вдруг пролетит комета?

Она показывала ему созвездия, а отец молча курил. Она говорила, что в детстве смотрела на другие звезды; объясняла, что земля – она как шар в воздухе, и где бы ты ни стоял, видишь то, что над головой.

Мать умерла от малярии, когда ему было 12. Отец послал его учиться в Великобританию.

Директор школы провел собеседование и сказал, что так и быть, примет Сорабджи, но тому придется много нагонять. Директор сказал, что в жизни не встречал таких невежд.

Дело было в том, что Сорабджи много знал про математику и естествознание, а про остальное ничего. В Кении он учился по переписке; едва по почте приходил очередной пакет, он делал все задания по математике и естествознанию, отсылал назад, и предметам, которые его интересовали, обучался быстро. Задания по гуманитарным наукам лежали грудой на полу – он их сделает, когда выдастся минутка. Как-то раз решил, что пора с ними разобраться, а то груда уже доросла до пяти футов, но первые задания в самом низу поели муравьи, и он плюнул, сочтя задачу безнадежной.

Он сказал директору, что много знает по естествознанию и математике, а директор сказал, что это доказывает полное отсутствие дисциплины. Но раз Сорабджи уже прошел почти всю математику, биологию, химию и физику по программе обычного уровня, вместо этих уроков можно наверстывать то, что он пропустил.

Сорабджи 27 раз сбегал из школы, и всякий раз его возвращали назад.

В первый раз он сбежал ночью. Он поглядел в северное небо; все равно что из ювелирной лавки на Бонд-стрит прийти к уличному торговцу, который впаривает тебе осколки стекла на дешевом бархате. До Луны 240 000 миль, и это достаточно далеко. Во второй раз он сбежал на заре. Вдоль канала дошел до ближайшего городка и увидел, как за деревьями мерцает оранжевый огненный шар, и было до него 93 миллиона миль. Он добрался до отцовского дома в Лондоне, но оттуда его послали обратно в школу. Он все время убегал, и его отсылали в школу, и вскоре все, что есть в солнечной системе, стало слишком близко.

Он был одержим расстояниями. Он читал о звездах, чей свет пустился в путь миллионы лет назад, он читал, что, быть может, мы видим свет уже мертвых звезд. Он глядел вверх и думал, что, возможно, все звезды уже мертвы; они так далеко, думал он, что никак не узнать наверняка.

Как будто на самом деле все уже закончилось.

В один прекрасный день он в школьной библиотеке нашел книжку по астрономии. Его интересовали расстояния и смерть звезд, и потому первым делом он отыскал главу про звездную эволюцию, и книжка раскрылась на какой-то диаграмме Герцшпрунга – Рассела, которая описывала эволюцию звезд в зависимости от светимости и температуры. Сорабджи в жизни не видал ничего удивительнее. Он даже не представлял, что во вселенной возможно столь удивительное знание.

Он смотрел на страницу и думал: Почему я раньше об этом не слышал? Почему не все об этом знают? Уже позже он вспоминал, как это было странно, сидеть в школе, зная, что никто и не пытается передать эти сведения мальчикам, а взамен заставляет их часами превращать вполне пристойные английские стихи в чудовищные латинские. Он говорил, что больше всего пугало то, сколько еще удивительного от них, вероятно, скрывали в школе. Он убежал в последний раз, самостоятельно подал заявление на экзамены повышенного уровня, сдал на «отлично», поступил в Кемб– ридж и никогда не забывал, что скрывают в школах от людей.

Я вдруг подумал Стоп. Если бы Камбэй бросил вербовку, едва ему не подошел первый самурай, 205-минутный шедевр современного кинематографа закончился бы на 32-й минуте. На планете пять миллиардов людей, я проверил одного. И тот, кто 27 раз убегал из школы, хотя бы не станет спешить с выводами лишь потому, что я бросил школу в шесть.

Я уже готов был разволноваться и сказать себе Вот оно, но тут вдруг подумал Стоп.

Я сказал Сиб: Знаешь эту историю про угандийца из племени ланго

Сиб сказала Да

Я сказал Это правда?

Сиб сказала насколько ей известно

Я сказал: Но откуда ты знаешь?

Сиб сказала: Ну, когда доктору Акии-Буа дали почетную степень в Оксфорде, у него взяли интервью, и он сказал, что его бы здесь не было и он бы тут с ними не разговаривал, если б не выдающийся героизм доктора Сорабджи.

Я сказал: А про вулкан?

Сиб сказала, что читала интервью человека, который сломал руку, и он рассказывал, как упал в вулкан, а потом увидел, что в кратер спускается Сорабджи. Она сказала: А почему ты спрашиваешь. Я сказал, мне просто интересно. Я не спросил про Пита, потому что «Математику – универсальный язык» видел сам. Пит обзывал Сорабджи этим маньяком и этим психом, но ни разу не опроверг, что Сорабджи спас ему жизнь.

* * *

По всем признакам, Сорабджи не просто блестящий ученый, но и настоящий герой. Вопрос в том, хватит ли у меня наглости прийти к человеку, который не просто герой, но и научный гений.

Сначала я решил, что не смогу. Но затем подумал если ты трус, значит, заслуживаешь, что получаешь. Заслужил, что получил.

Решив, что придется идти, я сообразил, что надо подготовиться. Нет смысла идти к нобелевскому лауреату и говорить такое, от чего он подумает, что «Улица Сезам» – это примерно мой уровень.

Проблема была в том, что непонятно, где остановиться. В конце концов я решил проработать и преобразование Фурье, и преобразования Лапласа, и лагранжианы, и еще выучить периодическую таблицу, я и так давно собирался, и еще водородные серии Лаймана, Бальмера, Пашена и Брэккета, поскольку Сорабджи в детстве интересовался спектроскопией, и на этом, пожалуй, можно остановиться.

На подготовку ушло около месяца. Дома работать нелегко, Сиб вечно мешает, зачитывает вслух занимательные отрывки из «Журнала Попугайного общества», например: Факторы, воздействующие на попугаев: А. Вмешательство человека. Или вскакивает и заглядывает в книжку про преобразование Фурье и говорит Замечательно. Наконец я уехал в «Барбикан» и стал работать там. К концу месяца подумал, может, еще месяц поработать, а то и год. Это же стоит лишнего года – получить шанс? Шанс обзавестись отцом, который нобелевский лауреат, и не просто нобелевский лауреат, а вылитый Роберт Донат и прыгает с поездов? Если получится… я думал, если получится, это как запрыгнуть на поезд, все вдруг станет быстро и легко, и я больше не обернусь.

Я бы потратил год, если б знал, что делать, но что делать, я не знал, а чем дольше работать, тем я буду старше и тем меньше он удивится, что я это могу.

Я в последний раз на счастье повторил периодическую таблицу и поехал искать Сорабджи.

Сорабджи начинал в Лондонском университете и по-прежнему с ним сотрудничал, хотя работал теперь в Кембридже. Когда его туда позвали, он сохранил свой лондонский дом, потому что дети прекрасно учились в школах и лучше их оставить там. В Кембридже у него была квартира в студгородке. Может, он в Кембридже, занимается исследованиями, а может, в Лондоне, потому что лето.

Я сел на Кольцевую и доехал до «Южного Кенсингтона». Зашел в Имперский колледж, и женщина в приемной сказала, что, по неподтвержденным данным, его присутствие было отмечено три недели назад. Я объяснил, что для школы делаю летний проект по астрономии, и для проекта нужно взять интервью у знаменитого астронома, и нельзя ли взять интервью у профессора Сорабджи? Я сказал Пожалуйста? Я сказал не даст ли она мне его домашний адрес, я ему письмо напишу? Я сказал Пожалуйста?

Она сказала Профессор Сорабджи очень занят.

Я сказал: Пожалуйста?

Она сказала, что не может выдавать его адрес каждому встречному.

Я сказал Я месяц учил преобразование Фурье, чтоб удивить профессора Сорабджи, и Пожалуйста?

Она сказала: Преобразование Фурье! А родители как его зовут?

Я сказал: Хотите, я найду гравитационный потенциал в любой точке около однородного шара массы m и радиуса а?

Она сказала: Ну…

Я сказал: Или хотите задачу о свободных колебаниях струны или мембраны? Скажем, кожа квадратного барабана, или мембрана, закрепленная по краям единичной длины. Вывести уравнение движения мембраны, подвергнутой начальному поперечному возмущению.

Она, похоже, колебалась, и я схватил листовку про Имперский колледж и на обратной стороне торопливо применил функцию Лежандра, чтобы рассчитать гравитационный потенциал в любой точке около однородного шара массы m и радиуса а, а на другой листовке начал выводить уравнение движения кожи барабана, но тут она сказала Ну так и быть. Написала на карточке адрес. Пешком можно дойти.

Я пошел. Я все больше волновался. Вдруг я прохлопаю шанс получить идеального отца, потому что забуду массовое число трех самых распространенных изотопов гафния?

Я сказал: Гафний. Обозначается Hf. Атомное число 72. Относительная атомная масса 178,49. Количество природных изотопов 6. Массовое число наиболее распространенных изотопов, с процентным соотношением в природе: 177 – 18,6%, 178 – 27,3%, 180 – 35,1%. Период полураспада наиболее стабильного радиоизотопа (превалирующий тип распада) – 181 (β^—, γ) 42 дня. Первый ионизационный потенциал 7,0 эВ. Плотность в г/см³ при 20 °C 13,31. Точка плавления 2227°C. Электронная конфигурация [Xe]4f¹⁴5d²6s². Степень окисления в соединениях +4. Атомный радиус 159 пм. Ковалентный радиус для одинарных связей 144 пм. Окислительно-восстановительный потенциал с кол-вом электронов и т. д. и т. п. –1,505(4). Электроотрицательность 1,2. Содержание в земной коре: 4 × 10^–4.

Кое-что я тут понимал. Решил, что лучше уж выучить все сразу. Но теперь я сообразил, что надо было посмотреть, зачем нужен окислительно-восстановительный потенциал E° в мВ с количеством электронов n, и лучше бы я забежал вперед и выучил радиусы иона в пм со степенями окисления и координационными числами. А вдруг я упущу Сорабджи только потому, что не знаю радиуса иона с координационными числами и степенями окисления? Я уже собрался развернуться и топать домой, но подумал, что это глупо. Это же просто химия, ему, скорее всего, наплевать, и вообще, может, что другое подвернется.

Я отыскал дом, подошел к двери и постучал. Открыла женщина. У нее были блестящие черные глаза и черные-черные волосы. Она была в лиловом сари. Мне показалось, она сильная и решительная, хотя она успела всего лишь открыть дверь и выслушать мои объяснения про школьный проект и интервью.

Она сказала: У нас к ужину гость, так что, боюсь, мой муж не сумеет сегодня с тобой поговорить. Может быть, он и вообще не сумеет, он сейчас ужасно занят, но ты заходи, чего кота за хвост тянуть, если он найдет время, сразу и условитесь. Как тебя зовут?

Я сказал: Стив.

Она сказала: Ну, заходи, Стив, может, мы что-нибудь придумаем.

Я пошел за ней в дом. В комнате слева работал телевизор. Она провела меня в большую комнату направо.

У окна, глядя на улицу, стоял высокий и худой седой человек. В руке бокал хереса. Человек говорил, что нам еще очень далеко до понимания.

Сорабджи сказал, что, по его мнению, ближайшие годы будут решающими. Он с бокалом хереса стоял у камина. Размахивая свободной рукой, он заговорил о звездном ветре, а потом отставил бокал, чтобы размахивать другой. Я только и понял, что говорит он о звездном ветре. Мне в голову не пришло про это почитать. Второй что-то ответил – я тоже не понял, – и Сорабджи заговорил о звездах Вольфа – Райе. Звезда Вольфа – Райе – звезда очень высокой светимости с широкими полосами углерода и азота в спектре излучения. Я не понимал, о чем Сорабджи говорит. Я был бы рад блестяще выступить, но мог только сообщить, что звезда Вольфа – Райе – звезда очень высокой светимости с широкими полосами углерода и азота в спектре излучения.