Текст книги "Последний самурай"

Я снова приблизился к двери и постучал. Он открыл тотчас.

Он сказал

Прости, надо было денег тебе дать.

Я сказал, что это ничего. Он в целом как-то просветлел. Отвел меня по коридору в дальнюю комнату, где у них стоял телевизор с видаком. Насыпал чипсов в плошку, а в другую плошку арахиса.

Я включил телик и видак, поставил кино. Сначала была какая-то реклама «Коллекции классики», а потом начался фильм.

Он сидел в кресле и очень серьезно смотрел в экран. Засмеялся, когда леди Брэкнелл сказала Когда придет время, я или твой отец, если только здоровье ему позволит, сообщим тебе о твоей помолвке[147]147
  Оскар Уайльд. «Как важно быть серьезным». Действие I. Пер. И. Кашкина.


[Закрыть], и засмеялся еще в нескольких местах. Через некоторое время я про него забыл.

Через некоторое время я посмотрел, нравится ли ему кино.

Он отвернулся. У него были мокрые щеки.

Он сказал

Ничего не получится.

Я выключил кассету и нажал перемотку.

Он сказал

Ничего не получится, а у меня мало времени. Они уехали всего на несколько дней. Но попробовать стоило.

Он сказал

Все равно это отчасти помогло. Мне надо написать письма. Я думал, не смогу, потому что важно ведь сказать, что я их люблю, а мне трудно это сказать, потому что с возвращения что-то чувствовал только к собаке. Я им, конечно, говорил, но что-то мне мешает соврать в последних словах. Пожалуй, я переживу, если совру в предпоследних. А тебе правда не повредит.

Он сказал

Это, наверное, затянется. Можешь уйти или остаться, как хочешь.

Я сказал, что лучше останусь, если это ничего.

Я пошел за ним наверх к его столу. Он сел, достал несколько листков и написал Милая Мари.

Я сел в кресло. Достал Фукидида и стал читать про междоусобицу на Керкире.

Миновала пара часов. Я встал и подошел к столу; он смотрел на лист, где написал слова Милая Мари.

Он сказал

Так случайно вышло. Я долго пробыл в Бейруте, но там многие торчали подолгу. Иногда кажется, что взорвешься, глядя на это убивает, но дел полно. Столько времени тратишь, чтобы найти транспорт куда-нибудь, где услышишь, как что-то происходит, или чтобы выйти на кого-то, или чтобы в общем ты все время занят, и все равно пробивает, но потом можно всем собраться, напиться и поговорить. А когда меня взяли, заняться было вообще нечем, только думать. Лежишь на полу, думаешь, сделает ли Клинтон то, а ООН сё, ничто тебя не отвлекает, не надо же переговорить с этим вот человеком про джип. Глупо. Если б я перед отъездом пошел и напился с друзьями может все бы не или было бы хотя бы но хотя бы не было бы в общем, остальные привыкают, насколько можно привыкнуть, и я бы тоже, может, привык.

Он сказал

лишен привычки простым поворотом судьбы[148]148
  Цитата из песни Боба Дилана «Простой поворот судьбы» (Simple Twist of Fate) с его альбома Blood on the Tracks (1975).


[Закрыть]. Непонятно, что писать.

Он сказал

Это снисходительно – говорить то, что, по-твоему, человек хотел бы, чтоб ты мог сказать? Или точнее

Он сказал

Знаешь, чего я ужасно хочу?

Я сказал

Кроме очевидного

Он сказал

А ты нахал – ой, прости.

Я сказал

Что?

Потом я сказал А. Я сказал Нормально. Чего вы ужасно хотите?

Он сказал:

Рыбы с картошкой. Хочешь рыбы с картошкой? Может, сходим, перехватим рыбы с картошкой, а я закончу, когда вернемся.

Я подумал, может, это добрый знак, может, это предлог все оттянуть, может, он поймет, что ищет предлоги и на самом деле не хочет.

Мы пошли на Хай-стрит. Я занес видеокассету, и мы пошли купить трески с картошкой по соседству. Я подумал, люди, наверное, думают, что он мой отец.

Дома у нас основной провиант – бутерброды с арахисовым маслом и джемом. Иногда для разнообразия арахисовое масло и мед. Я старался есть рыбу помедленнее, чтоб подольше не заканчивалась. Он съел две картошины и кусок рыбы и сказал

Дрянь какая-то. Что они с ней сделали? Это в рот невозможно взять.

Он уже собрался все выбросить, но я сказал, что, по-моему, вкусно. Сказал, что доем, если он не будет.

Он протянул мне пакет, и я ел на ходу.

Я старался помедленнее, чтоб подольше не возвращаться. Невероятно, что я иду с Рыжем Дьявлином, что он столько лет говорил Ой, да бросьте и Еще как можете, и столько лет в камере, и столько месяцев через всю страну, чтобы теперь шагать рядом со мной.

Разумеется, на Рыжа Дьявлина всегда жаловались, потому что в друзьях он был весьма неразборчив.

Однажды у Рыжа Дьявлина был друг по клубу. По-моему, не «Портленду», но какой-то похожий клуб. Они туда ходили, выпивали, и как-то вечером познакомились с владельцем сети супермаркетов. Тот был злой и расстроенный, потому что хотел открыть супермаркет в Уэльсе, к западу от Северна не бывало супермаркетов такого масштаба, и он получил разрешения на строительство и представил ТЭО, но его донимали местные жители. Супермаркет планировалось строить на пустыре, где ничего не было, но местные заявляли, что там играют дети и что жизнь этих детей будет порушена, если им нельзя будет там играть.

Друг Рыжа Дьявлина слишком часто выслушивал эту историю или похожие и вскоре отбыл. А Рыж Дьявлин разговаривал с этим персонажем, и тот заметил, что дети могут играть где угодно, он же не в парке супермаркет возводит, там просто поле, а он предприниматель.

Рыж Дьявлин сказал: Да уж, дети. От этих чего угодно ждать можно.

Персонаж сказал: Я обычный предприниматель.

Рыж Дьявлин сказал: Сейчас я угощаю.

Персонаж сказал: Нет-нет…

Рыж Дьявлин сказал: Я настаиваю.

Персонаж сказал: Я настаиваю

Я настаиваю

Я настаиваю

Я настаиваю

Я настаиваю

Но Рыж Дьявлин настоял, и персонаж растрогался, потому что когда ты богатый, все думают, что у тебя денег куры не клюют.

На сей раз Рыж Дьявлин даже не сказал Еще как можете и Ой, да бросьте. Персонаж сказал: Я же говорю, я обычный предприниматель

а Рыж Дьявлин сказал: Вы связаны по рукам и ногам.

Персонаж сказал: Вот именно. Я связан по рукам и ногам

и Рыж Дьявлин сказал: Из наилучших побуждений

а персонаж сказал: Я связан по рукам и ногам.

Вы связаны по рукам и ногам, сказал Рыж Дьявлин.

Я связан по рукам и ногам, сказал персонаж.

Вы связаны по рукам и ногам, сказал Рыж Дьявлин.

Я связан по рукам и ногам, сказал персонаж.

Где, вы сказали, это поле? спросил Рыж Дьявлин.

Уэльс, сказал персонаж.

Там ему и место, сказал Рыж Дьявлин.

Потрясающая площадка, сказал персонаж.

Я бы глянул, сказал Рыж Дьявлин. Жалко, что это в Уэльсе.

Можно бы на моей машине, сказал персонаж, но я отпустил на завтра шофера, у меня совещания целый день.

Повторим? сказал Рыж Дьявлин.

Теперь я угощаю, сказал персонаж, а Рыж Дьявлин сказал Нет, я настаиваю.

Они говорили и говорили и говорили и говорили и говорили, и персонаж говорил Я связан по рукам и ногам, а Рыж Дьявлин говорил Вы связаны по рукам и ногам и Я угощаю, а персонаж говорил Нет, я настаиваю, а Рыж Дьявлин говорил Нет, я настаиваю.

Потом персонаж сказал: Погодите-ка! Можно на такси!

Они сели в такси и поехали в Уэльс, и в такси персонаж объяснял про движение капитала, Скажем, разоряется пекарня, объяснял он, если она разорилась, значит, не самым эффективным образом использовала ресурсы района своего местонахождения, она разоряется, все распродается, это, конечно, простейший пример, все печи и миксеры не исчезают с лица земли, их покупают и используют в другом бизнесе, который применяет их рентабельно, где-то еще создаются новые рабочие места люди забывают оценить картину целиком и Рыж Дьявлин соглашался, что они и впрямь забывают.

На поле они приехали ближе к 7:00. Как раз вставало солнце. Посреди поля был вытоптанный пятачок, где играли в футбол, а вокруг трава, высокие сорняки и какие-то кустики по краям, и еще ивы вдоль реки. Персонаж описал преимущества площадки с точки зрения строительства супермаркета, объяснил, что такую возможность грех упускать и что он связан по рукам и ногам, и Рыж Дьявлин сказал Вы связаны по рукам и ногам.

Потом они отправились в город завтракать. Поболтали о том о сем, время от времени персонаж отмечал, что связан по рукам и ногам, а Рыж Дьявлин соглашался, что персонаж и впрямь связан. В 9:00 тот внезапно вспомнил, почему на весь день отпустил шофера. Он засмеялся и высказал Рыжу Дьявлину много такого, что впоследствии, излагая эту историю в «Моей крупнейшей ошибке», предоставил читателям воображать самостоятельно. Потом звякнул секретарше по мобильному и сказал, что отравился и на совещания не попадет. Он дал отбой и (как он поведал в «Моей крупнейшей ошибке») высказал Рыжу Дьявлину еще такого, от чего буквально сворачивались в трубочку уши. Отметил, что Рыж Дьявлин ни шиша не смыслит в бизнесе, и Рыж Дьявлин подтвердил, что ни шиша не смыслит. Персонаж сказал Я связан по рукам и ногам, и Рыж Дьявлин сказал Вы связаны по рукам и ногам.

Они погуляли по городу. Вдоль набережной был парапет, и променад, и внизу какие-то камни, и узкий газон. Они вернулись на поле и увидели матерей с малышами; они сходили пообедать, а когда снова пришли, мальчишки играли в футбол. Персонаж сказал, что поздно отступать. Рыж Дьявлин согласился, что отступать поздно. И хотя отступать было поздно, поле перекопали гораздо скромнее, чем изначально планировалось, и бизнесмен, хоть и понимал, что он дурак такой, растакой и разэтакий, отменил строительство супермаркета и усовершенствовал поле, добавив только футбольные ворота, качели и горки. Потом он изредка выпивал с Рыжем Дьявлином, вспоминал Уэльс и по старой памяти сворачивал слушателям уши в трубочку.

Я вспомнил эту историю и вспомнил истории о других знакомых Рыжа Дьявлина, на редкость неприятных. Была одна темная история, которую толком никто не знал, всплыли только некоторые детали, когда главный ее герой всплыл в бангкокском канале со смертельным ножевым ранением, и была история о владельце ковровой фабрики в Пакистане – он гордился качеством своих ковров и естественно сожалел однако такого качества не добиться если не использовать детский труд он обычный предприниматель связан по рукам и ногам, и все же в один прекрасный день он отказался от деловых привычек, которые лелеял всю жизнь.

У меня осталась последняя картошина, и тут мне показалось, будто я знаю, что сказать.

Я сказал: Что, если человек делает что-то ужасное, потому что все это делают или по крайней мере некоторые, а потом бросает, хотя все это делают и опасно бросать? Это разве не блистательно прекрасно?

Он сказал: Допустим.

Я сказал: Но вы же постоянно такое видите? Или увидели бы, если б захотели? Я думал

Я не знал, что сказать дальше, неловко было заговаривать обо всех сумасбродствах, которые совершали люди, поговорив с Рыжем Дьявлином.

Рыж Дьявлин не ответил. Посмотрел на меня, посмотрел на двух или трех людей, проходивших мимо, посмотрел в землю.

Через некоторое время он сказал

Мне нужно только рот открыть

Он сказал

Я так думал пока сидел я думал надо выбираться потому что иначе…

Он некоторое время шагал молча, а потом сказал

…а потом я выбрался и понял, что все и думали, будто ждут, как я…

Он вдруг остановился посреди тротуара. Посмотрел на меня и сказал:

Сезам, откройся.

Я сказал Что?

Он сказал Сезам, откройся. Вот он я, наконец-то вернулся, и я скажу Сезам, откройся, чтобы люди, которые делали, что должны, потому что все мы должны делать, что должны, потому что все ждут, что кто-нибудь скажет Сезам, откройся, а это не всякий может сказать, и вот он я, и я говорю, и им можно бросить

Я сказал: Я в том смысле, что есть возможность

Он сказал: Что люди услышат волшебные слова и что-нибудь сделают? Или чудесным образом что-то сделают без никаких волшебных слов?

Я сказал: Так нечестно. Допустим, ты родился в обществе

Он сказал: Большинство людей

Я сказал: В рабовладельческом обществе

Он сказал: Общество рабов

Я сказал: Я просто в том смысле

Он сказал: Злой Самаритянин мне нравился больше. Но Добрый Самаритянин, наверное, крепче спит.

Мы опять свернули на его улицу, и теперь он говорил со мной терпеливо. Раньше он говорил то, что хотел сказать, а теперь то, чего говорить особо не хотел, но решил, что от этого я буду спать крепче. Он терпеливо сказал

Ты не понимаешь. Дело не в том, на что честно рассчитывать. Некоторые делают то, что делают, потому что так делают все, и их не тошнит от того, что все так делают, раз-другой им покажется, будто они в ловушке, но в основном им так лучше. Если кто-то произнесет волшебные слова, люди ненадолго проснутся, а потом опять заснут. Ты считаешь, меня должно перестать тошнить, когда кто-то что-то делает, услышав волшебные слова, но вопрос не в долженствовании, вопрос в том, что на самом деле. На самом деле тошнить не перестает. Не желает. Оно не желает переставать, и поэтому я больше не могу говорить волшебные слова, я просто смотрю на людей. Иногда смотрю и думаю Чего ты ждешь, а иногда смотрю и спрашиваю Чего ты ждешь.

Мы вошли в дом. Снова пошли наверх, и он терпеливо объяснил, что если б мог еще 50 лет будить людей, говоря Сезам, откройся, пожалуй, следовало бы продолжать, даже если тошнит, но он больше не может говорить волшебные слова всем, кто их ждет. И тем самым мы возвращаемся к тому, с чего начали.

Я сказал: Вы ждали, что я скажу Сезам, откройся?

Он сказал: Так или иначе, сейчас не жду. Надо бы мне письма дописать.

Он снова сел за стол и начал писать, а я сел в свое кресло. Время близилось к полуночи. Я вскоре уснул.

Я проснулся часа через два. На столе лежали четыре или пять конвертов. Рыж Дьявлин сидел на кровати, опираясь на стену; я видел белки его глаз. Я включил лампу у кресла и увидел, что таблеток на туалетном столике больше нет.

Он сказал

Ты мой сын?

Нет, сказал я.

Он сказал

Так я и думал. Я рад.

Он засмеялся и сказал

Я не в том смысле. Я в том смысле, что твой жребий мог быть и получше.

И так он засмеялся в последний раз. Он сидел тихо, опустив голову, как будто ему не хватало сил глядеть в лицо. Я не сказал, что мой жребий вряд ли мог быть лучше.

Через некоторое время глаза его закрылись.

Я прождал два или три часа, пока не уверился совершенно, что ничего не осталось, только предмет в вельветовых брюках и голубой рубашке. Забитый ребенок, и плачущий глаз, и улыбчивый шахматист исчезли. Я взял его за руку. Она была тепла, но холодела. Я сел к нему на постель и положил его руку себе на плечи.

Я сидел рядом с ним, и тело его остывало. В какой-то момент я подумал, что если позвонить в больницу, органы еще подойдут для трансплантации, но решил, что его жена расстроится, когда приедет и увидит, что не осталось даже останков. В каком-то смысле, конечно, абсурдно утешаться тем, что труп любимого анатомически нетронут; обнимать мертвеца с обеими почками.

Жалко, что я с ним об этом не поговорил. Вряд ли его жена с радостью перейдет на более разумные позиции, едва обнаружится факт его самоубийства.

Я попытался вспомнить, когда наступает трупное окоченение. Я положил его руку на место и поплакал на его холодном плече. Теперь было можно, теперь он не подумает, что должен постараться, что даже, пожалуй, должен жить дальше со своей тошнотой.

Я просидел рядом с этим всю ночь. Рядом с мертвым телом было легче – оно напоминало, что он убил забитого ребенка и плачущий глаз.

Утром щека его была ледяной. Я проснулся около 5:00; лампа все горела. Я полежал рядом с твердой холодной штукой на кровати – все думал, надо встать и что-то сделать. Я подумал: Ну ладно, ему-то вставать не надо. Он как-то сказал, что просыпался по утрам в 5:00 и два, три часа лежал, глядя в потолок, надеясь опять уснуть и говоря себе, что можно и встать. Минут через пять-десять в первый раз за день появлялся улыбчивый шахматист, и он говорил себе, что можно и встать, и лежал, глядя в потолок.

Я надел его джинсовую куртку и все выгреб из карманов. Взял со стола письма, зашагал по улице к почтовому ящику.

6
Настоящий самурай отразит удар

Как-то вечером около 21:00 я вернулся домой. Сиб печатала «Международный вестник яхтенного спорта и водных лыж».

Я думал проскользнуть наверх, но она подняла голову. Она сказала: Что-то случилось?

Я сказал: Нет.

Она сказала: Тогда что не случилось?

Я сказал: Ну

Я сказал: Один человек покончил с собой. Я рассказал ему про Джонатана Гловера и бросить жену, но он сказал, что не поможет.

Сиб сказала: Ну

И положила руку мне на плечо.

Я подумал: Зачем я держу ее здесь?

Я все думал, что отпустил Рыжа Дьявлина туда, куда он хотел, а ведь он ничего для меня не сделал. Я все думал, что надо сказать Давай, вперед.

Я сказал: А ты про Джонатана Гловера думаешь? Может, тебе уехать из страны и сменить работу. Поехать куда-нибудь, где не нужно разрешение.

Сиб сказала: В смысле в Штаты? Я не хочу в Штаты.

Я сказал: Почему?

Сиб сказала: Там нет «Жареных кур Небраски». Не описать словами, какая тоска.

Я решил, что на сей раз она не отвертится. На мне по-прежнему была его куртка; Рыж Дьявлин не дал бы ей отвертеться.

Я сказал: Можно бросить печатать «Британского страусовода» и найти другую работу.

Сиб сказала: Я слишком многих не хочу видеть. И вообще, чего это мы о моих проблемах? Расскажи мне про человека, который умер. Вы дружили?

Я сказал: Что толку о нем говорить? У него проблем нет. Его проблем больше ни у кого нет. Почему ты не едешь в Штаты?

Сиб сказала: Я не хочу об этом

Сиб сказала: Знаешь, встречая дурака, отучившегося в Гарварде, мой отец всякий раз чувствовал, что ему плюнули в душу.

Я сказал: И поэтому ты не едешь в Штаты?

Сиб сказала: Ты бы его слышал, когда Киссинджера позвали в Колумбийский универ, – у того, мол, руки в крови миллионов[149]149
  В 1977 году разразился скандал, когда Колумбийский университет Нью-Йорка предложил должность почетного профессора Генри Альфреду Киссинджеру (р. 1923), выпускнику Гарварда, бывшему советнику по безопасности и госсекретарю США при Ричарде Никсоне и Джеральде Форде. Киссинджер, получивший Нобелевскую премию мира в 1973 году за свою роль в достижении Парижского мирного соглашения, временно прекратившего войну во Вьетнаме, считается ответственным за агрессивную политику США в Юго-Восточной Азии того периода. После студенческих протестов и выступлений в СМИ Колумбийский университет отозвал свое приглашение.


[Закрыть].

Я сказал: И поэтому ты печатаешь «Британского страусовода»?

Сиб сказала: Дело в том

Сиб сказала: Просто я Сиб расхаживала туда-сюда. Наконец сказала: Знаешь, не знаю, знаешь ли ты, Людо, но если у тебя есть мотель, всегда можно купить другой мотель.

Я сказал: Что?

Если у тебя есть мотель, всегда можно купить еще, сказала Сиб. А если можно купить, нельзя упускать шанс.

Я сказал: Что?

Сиб сказала: Ты это понимаешь, только когда у тебя есть мотель.

Я сказал: Так я это к чему

Сиб сказала, ее дядя Бадди смутно воображал, что успех мотеля замостит ему путь прочь из бухгалтерии, что даже в 30, может, не поздно попробовать что-то новое. Она сказала, ее мать воображала, что успех мотеля покроет ее занятия музыкой, поскольку с ее уровнем она вряд ли получит стипендию там, куда захочет пойти. Она сказала, ее отец внес начальную сумму, а мать и дядя взялись за мотель, чтоб он получился прибыльным, и в один прекрасный день выяснилось, что отец обнаружил потенциал в другом городишке.

Я сказал: Но почему

Сиб сказала, в мотельном бизнесе величина дохода зависит от выявления прежде не раскрытого потенциала, и у отца внезапно обнаружился дар. Она сказала, потенциал городишки заключается в том, что через несколько лет туда устремятся все, а чтобы потенциал оставался пока нераскрытым, в городишко, когда покупаешь здание или участок под будущий мотель, не должен стремиться никто.

Я сказал: Но почему

Сиб сказала, в городишках с нераскрытым потенциалом редко встречались хотя бы общества любителей камерной музыки, не говоря уж о симфонических оркестрах, и музыканты устремились бы туда с вероятностью еще меньшей, нежели все прочие люди, кто…

Я подождал, пока Сиб продолжит. Я подумал, может, если помолчать, она в конце концов объяснит.

Отец никогда не говорил про своего отца, сказала Сиб. Мать беспрестанно жаловалась на своих родителей, которые вечно слали ей в подарок свитера из Филадельфии.

Я подождал, пока Сиб продолжит, и после паузы она продолжила:

В строящийся мотель на окраине Покателло доставляли посылку в бурой бумаге. «О, господи, боже, мой, – говорила моя мать, плеща в стакан чистый скотч и выпивая одним глотком. – Ну что же, придется эту дрянь открывать». Она разрывала бурую бумагу, разрывала золотистую упаковку, открывала плоскую коробку из «Уанамейкерс» и из-под многочисленных слоев папиросной бумаги извлекала кашемировый свитер, бледно-лимонный, или бледно-зеленый, или сливовый, с перламутровыми пуговичками. «Ну что же, придется мерить эту дрянь», – наконец говорила она, залезала в свитер и поддергивала рукава до локтей, дескать, ах, какое старье, они с подругами всегда так носили кашемировые свитера. Она доставала сигарету, чиркала спичкой, закуривала и глубоко затягивалась, хотя всегда говорила, что ее связки это доконает. «Меня бесит вот это лицемерие», – говорила она, и садилась сочинять благодарственное письмо, которое начиналось словами «Милая мамочка, огромное спасибо за восхитительный свитер», – и сидела, курила, смотрела в пустоту.

Я подождал, пока Сиб продолжит, но она не продолжила. Она взяла пульт. ВКЛ. ПУСК.

Я подумал: И это что-то объясняет?

СТОП.

Дело в том, сказала Сиб. И принялась расхаживать туда-сюда.

Знаешь, как где-то сказал Булез? спросила она.

Нет, как где-то сказал Булез? спросил я.

Comment vivre sans inconnu devant soi[150]150
  Как жить, когда нет впереди неведомого (франц.).


[Закрыть]. Не все могут.

Так, сказал я.

Знаешь, что я сказала, когда очнулась? спросила Сиб.

Нет, сказал я.

Гневись, гневись, что гаснет мрак ночной[151]151
  Аллюзия на стихотворение валлийского поэта Дилана Томаса (1914–1953) «Не уходи покорно в мрак ночной» (Do Not Go Gentle into That Good Night, 1951): «Не уходи покорно в мрак ночной, / Пусть ярой будет старость под закат: / Гневись, гневись, что гаснет свет земной». Пер. Г. Кружкова.


[Закрыть]. Ты бы не хотел услышать такое от своего друга.

Да, сказал я.

Впрочем, сделанного не воротишь, и вот она я, а Лондон, невзирая на все изъяны, едва ли городишко с прежде не раскрытым потенциалом. Сколько людей живет на планете?

Пять миллиардов, сказал я.

Пять миллиардов, и насколько мне известно, из всех этих миллиардов я одна полагаю, что дети не должны жить в абсолютной экономической зависимости от взрослых, чьим заботам препоручила их судьба. Пожалуй, я тут побуду еще и напишу письмо в «Гардиан».

Я сказал, что могу написать сам и подписаться «Людо, 11 лет».

Ты напиши в «Индепендент», сказала Сиб. А я на всякий случай еще в «Телеграф» и подпишусь «Роберт Донат».

Превыше всего ценя разумную аргументацию, Сиб в 9 случаях из 10 увиливает от ответа.

Она принялась расхаживать туда-сюда и, проходя мимо пианино, задержалась, села и заиграла музыкальный кусочек, который то и дело наигрывала годами.