Текст книги "Знак Десяти"

– Я вас весь день не видела, мистер Салливан, – сказала я. – Ночью хорошо отдохнули?

– По правде сказать, нет. Мисс Мак-Кари, я бы хотел попросить для меня комнату поменьше. Эти огромные роскошные помещения вызывают у меня бессонницу.

Я (против своей воли) слегка улыбнулась в ответ:

– К моему сожалению, Кларендон-Хаус – не гостиница.

– Да, разумеется, я понимаю… Вообще-то, я хотел попросить ночную рубашку моего размера. Мне сказали, что мой партнер по сцене – актриса и что она приедет сегодня. Я не хочу, чтобы ночью она оказалась в неловком положении.

Я понимала, что он смеется над румянцем на моих щеках, но это было не обидно, а забавно.

– Очень жаль, но у нас не найдется для вас ночных рубашек.

– Вы просто чудо.

Я смотрела на него.

Он оставался таким же серьезным, как и я.

– Пожалуйста, объясните, что вы имеете в виду.

– Все просто. Нужно быть чудом, чтобы, как вы, отказывать мне во всем, а я все еще продолжал просить. И последнее, о чем я попрошу… – Салливан сунул руку в шляпу и вытащил колоду карт. Карты он раскинул веером. – Вытащите одну.

– Зачем это? – Я едва не прыснула. – Вы еще и фокусник?

– На самом деле я изумитель. Лучший изумитель от Портсмута до Саутгемптона. Ну давайте, тащите.

Вот этого я не ожидала. Изумители, как всем известно, находятся у самого подножия магии. Их искусство гораздо примитивнее, чем даже у манипуляторов, не говоря уж о престидижитаторах и магах. А изумители стараются только изумить публику любой ценой, большинство из них выступает на улицах.

– Я-то думала, что вы актер ментального театра.

– Я делаю что могу. О боги нерешительности! Почему вам так долго все нужно обдумывать? Тащите карту. – Я вытащила. – И мне не показывайте. – Салливан изобразил сосредоточенность, приложив два пальца ко лбу (может быть, он желал мне продемонстрировать, что лоб его шире, чем два пальца). – Пятерка пик. Нет? Тройка треф. Снова не то? Ах да… Король червей! – Я покачала головой. – О боги рампы! Эта карта со мной не дружит… – Салливан опять изобразил работу мысли. Наморщил все лицо. И рассмеялся: – Ага, вот оно. Четверка бубен. Нет?!

Он продолжал угадывать, с каждой ошибкой он выглядел все несчастнее. Вот что такое изумители. Когда Салливан признал свое поражение, я протянула ему карту.

– Вам нужно больше практиковаться, – посоветовала я.

– Оставьте себе. Это карта особенно упряма. Завтра я вам ее назову.

Я рассмеялась: потрясающий трюк, типичный для изумителя!

– Если я ее оставлю, мистер Салливан, изумитель, вы узнаете, какой карты не хватает в колоде.

А потом что-то произошло. Он смотрел на меня и молчал, и его молчание заставило умолкнуть и меня. И никакого неудобства не возникло. Мы молчали, как двое солдат в карауле возле священного места.

– Вы слишком сообразительны, мисс Мак-Кари, куда до вас простому изумителю, – признался Салливан.

– Я долго жила в Лондоне и повидала немало изумителей.

– И все-таки оставьте карту себе, раз уж вы разгадали фокус. Это мой подарок.

Я приняла карту обратно. Удивительно, но этот подарок меня растрогал.

– Спасибо, сэр.

– Боги рампы! – Салливан вытаращил глаза – они, кстати, были карие (я уже говорила?) и милые. – Что я такого сделал, отчего вы меня благодарите?

– Может быть, я больше не хочу казаться чудом.

– У вас не получилось. Вы все такое же чудо. Я завидую пациенту, за которым вы ухаживаете.

В холле начали собираться мои хлопотливые товарки.

– Уже… едет! – Это была Сьюзи.

А меня так захватило ожидание, что я напрочь забыла об одной детали.

И вспомнила только потом. Последняя фраза Салливана прозвучала странно.

Почему он с определенностью утверждал, что я ухаживаю только за одним пациентом?

6

В холле уже собрался весь персонал. Пришли Понсонби и сэр Оуэн, директор распорядился открыть входную дверь.

Все мы были в нетерпении. И вот чем разрешилось наше ожидание:

Джимми вышел на улицу, подошел к карете и распахнул дверцу. Изнутри появился маленький ботиночек, потом темная волна оборок на платье. Я смотрела, как она приближается аккуратными шажками; Джимми, который указывал ей дорогу, тоже чувствовал себя неловко. Вся она, вместе со шляпкой на голове, не достигала своему провожатому и до плеча.

Думаю, что (за исключением Понсонби и сэра Оуэна) меньше всех удивилась именно я. Мне было прекрасно известно, что роли в ментальном театре часто исполняют девочки. Или, точнее, в другом мире они были бы девочками. Конкретно этой актрисе никак нельзя было дать больше одиннадцати-двенадцати лет.

Но опыт ментального театра навсегда оставляет свой отпечаток, лишая юных актрис присущей их возрасту наивности.

Девочки-актрисы из ментального театра – это трубочисты человеческого рассудка.

Запачканные своей зловещей работой в глубинах желаний.

К нам приближалось создание с лицом необыкновенной белизны. Словно парящее привидение, очертания которого ограничены черным платьем. Когда она поднялась на порог, мы все расступились, точно встречая принцессу. Но если уж сравнивать с принцессами, перед нами была Золушка после бала. Она возвращалась, утратив очарование своего счастья, отдав его в уплату за красоту, хотя я не видела и красоты на этом перламутровом личике – оно показалось мне нечеловеческим. И все-таки, будь она хоть трижды прекрасна, она была печальна и бледна, с несмываемой печатью на лице: эта девочка повидала – и сделала – слишком многое в подземельях больного мозга.

Сэр Оуэн взялся всех представить. Салливан с обреченным видом (я внутренне рассмеялась) все-таки поспешил напомнить свою малозначительную фамилию. Актриса едва раздвинула губы в улыбке, как будто ее невероятная красота была сделана из хрусталя и могла разбиться от неосторожного движения.

– Мисс Клара Драме – одна из лучших актрис клинического ментального театра, с которыми мне доводилось работать, – объявил сэр Оуэн. – Я ведь не преувеличиваю, правильно?

– Очень приятно, – ответили мы.

– Я очень рада. – Ее нежный голос был голос человека театра: четкий, рассчитанный на слушателей; голос, ждущий роли, как цветок ждет пчелу.

– Пожалуйста, отведите ее вниз, – распорядился сэр Оуэн. – Ты голодна, Клара?

– Нет, доктор Корридж, спасибо. С вашего разрешения, я очень утомилась.

– Ну конечно. Проводите ее вниз.

Сэр Оуэн повторил свою просьбу с холодностью, которую я так ненавидела: ему как будто вручили букет цветов, и теперь он велит нам принести вазу с водой, чтобы его разместить.

Я положила руку на плечо девочки и улыбнулась:

– Пойдем с нами, Клара.

Хотя она и отказалась, я собиралась предложить девочке что-нибудь поесть и, разумеется, сделала бы все возможное, чтобы этой крохе не пришлось ночевать в подвальной каморке со стенами из занавесок. Впрочем, с другой стороны, я успокоилась при взгляде на Салливана: я поняла, что Клара может спать, ничего не опасаясь, Салливан точно ее не потревожит.

Для меня было очевидно, что Салливан ожидал увидеть актрису совсем иного рода.

Но когда я повернулась, чтобы вести Клару в подвал, нам пришлось остановиться.

В холле находился кое-кто еще, и его взгляд был устремлен на девочку.

Молчаливый, печальный и бледный. И не отводящий взгляда.

– Ах да! – Сэр Оуэн, как обычно, первым оценил ситуацию. – Пользуясь случаем, я вас представлю. Чарльз, это Клара Драме, исполнительница главной роли в нашем театре. Клара, это преподобный Чарльз Доджсон, наш пациент.

Актриса с улыбкой шагнула вперед, но Кэрролл только склонил голову и, не издав ни звука, устремился вверх по лестнице.

7

Треволнения этого дня – и предыдущей ночи – совершенно меня вымотали. И все-таки, добравшись до своей спальни, я приготовилась к новому ночному бдению, чтобы не упустить возможность еще раз проследить за Брэддок, если она опять соберется на прогулку. Посему я не стала снимать униформу и, вместо того чтобы улечься в кровать, осталась сидеть в своей каморке на узком (и единственном) стуле.

Слуховое окно потемнело, как закрывшийся глаз, ветер подвывал.

Заснуть я не боялась: в голове моей, точно на дагеротипной пластинке, запечатлелся облик Кэрролла, его замешательство, его глаза, вспыхнувшие при появлении Клары Драме. Для него это, наверно, было неописуемо, если уж мы, почтенные люди, оказались прямо-таки потрясены. Да, это верно: на приветствие и печальную улыбку девочки Кэрролл ответил только поклоном и незамедлительным бегством, но верно так же и то, что я задалась целью максимально удалить Клару от этого субъекта. Я не могла помешать ему смотреть на девочку во время ментального театра, но это уже будет частью медицинского эксперимента. Как бы Клара в те моменты ни выглядела, она будет лишь исполнительницей терапевтической роли.

Но до наступления этого часа я позабочусь, чтобы мистер Кэрролл держался от нее подальше.

Раздумывая об этом, я увидела, как Клара Драме кричит и носится между бараков, а преследует ее не кто иной, как мой пациент, – со зрением у него не было ни малейших проблем, – использующий свою воображаемую скрипку в качестве метательного оружия. И когда скрипка угодила Кларе в голову, я чуть не свалилась с узкого стула, на котором и задремала.

Я определила, что время уже позднее. И подумала (о наивная!), что смогу продолжать наблюдение и лежа на постели. Снимая униформу, я обнаружила в кармане передника посторонний предмет.

Это была карта мистера Салливана.

Та самая, которую он не угадал. Я взглянула на карту с улыбкой и… увидела несколько слов, написанных красными чернилами, – клянусь вам, сначала их не было!

Слова служили доказательством, что Салливан знал эту карту. А карта сама по себе казалась чудесным символом: двойка червей.

Я лежала на постели, я смотрела на карту, я была по-настоящему изумлена. Самый обычный трюк изумителя, но проделанный чрезвычайно ловко. А от слов меня бросало в краску. И все-таки мою радость омрачала черная туча.

Он знает, что я ухаживаю только за одним пациентом, – вот что мне вспомнилось.

Конечно, он мог об этом узнать и по случайности, но ведь на этой неделе еще один человек в Кларендоне может умереть – и тоже «по случайности».

Мне необходимо выяснить, что он за человек. И с этой мыслью я окончательно заснула. Во сне я увидела Червонную Королеву. Лицо ее было в тени, но она обладала внешностью Мэри Брэддок, а глаза были как два сердца – алые, цвета крови.

– Отрубить ей голову. – Королева указала на меня. Говорила она голосом Кэрролла.

И в этот момент я поняла, что умереть предстоит мне.

Человек в цилиндре

1

Осень предчувствуешь заранее. Матушка называла это «видеть в небесах золотые ворота».

Пока что они были закрыты, но вот-вот раскроются, и палая листва цветным снегопадом укроет мой город, дождь сделается холодным и жестким, а деревья, сбрасывающие яркие покровы, станут похожи на монарших особ. Но самое главное – переменится море.

Вы, возможно, родились вдали от побережья и этого не знаете, но осеннее море – оно другое. Воды приобретают серый, менее чистый оттенок – а кое-где появляется даже глубокая зелень леса. И уж конечно, осенние артисты на пляже не похожи на летних.

Утром персонал Кларендона толпился у окна на лестнице, чтобы поглазеть на группу изумителей с одной стороны и на группу манипуляторов с другой; последние еще только готовили свое представление. Сьюзи шепнула мне: «Пойдем посмотрим!» И мы, как девчонки, кинулись приветствовать предощущение осени, ее золотую прихожую – ну хотя бы на несколько минут.

Изумителей было четверо, во фраках и цилиндрах они казались одинаковыми: они выстроились спиной к морю, лицом к публике и передавали друг другу один из цилиндров с такой быстротой (когда шляпа достигала последнего в ряду, тот стремительно бросал ее первому), что казалось, у них на всех один головной убор – или, наоборот, неисчерпаемое множество цилиндров. А уж когда мужчины начали срывать с себя усы и проделали с ними ту же операцию, мы так и покатились от хохота.

Но когда они сняли с себя лица, я всполошилась, веселья как не бывало.

Маски переходили от одного изумителя к другому таким образом, что мы не успевали увидеть их настоящих лиц. Джентльмены и леди продолжали смеяться, а я задумалась о Шляпнике. А вдруг он и сейчас в Кларендоне…

– Что с тобой, Энни?

…а вдруг он один из нас… Вдруг, так же как было с Генри Марвелом, лицо его скрыто под лживой маской, маской одного из нас, маской хамелеона среди травы. Я видела только головокружительную быстроту, с которой эти люди принимали новое обличье и сбрасывали старое; мне стало нехорошо.

– Ничего страшного. Кажется, Сьюзи, мне пора возвращаться.

Я кинула артистам несколько пенни.

– Подожди, давай посмотрим манипуляторов!

Сьюзи подхватила меня за руку и повлекла на другую сторону пляжа. Манипуляторы установили свою осеннюю машину – металлический золоченый цилиндр, блестящий на утреннем солнце. Цилиндр лежал на боку, как большой барабан; синий занавес с белой каймой закрывал центральную часть, по бокам торчали два огромных рычага. В устойчивом положении его удерживали смазанные подпорки. Вероятно, манипуляторам стоило большого труда разместить свою махину таким образом. Двое молодых фокусников с напомаженными усиками, прикрытые лишь узкими лоскутами ткани, почти не оставлявшими работы воображению, демонстрировали рельефную мускулатуру, орудуя рычагами. Цилиндр и занавес пришли в движение. И вскоре ткань уже имитировала сине-белое колыхание моря (появились даже отблески), а шум крутящегося цилиндра подражал плеску волн.

Публика разом выдохнула: «Ах». В то утро это зрелище пользовалось наибольшим успехом.

Люди приходили по набережной и спускались на песок, чтобы встать лицом к морю и полюбоваться его имитацией. Бархатная переливчатая синева слепила глаза.

А настоящее море простиралось по сторонам от искусственного – могучее и бесконечное, исполненное шума и аромата. Но публику (нас!) так захватило происходящее в цилиндре, что весь остальной пляж пребывал в запустении. Гуляющие сосредоточились на участке перед манипуляторами и их вращающейся машиной.

Я уже собиралась уходить, когда увидела одинокую фигурку в стороне от толпы.

Это была девочка в шляпке и темном платье. Это была Клара Драме.

Я подумала, что ей, актрисе, захотелось увидеть море, которое не притворяется.

2

Мы возвращались в Кларендон с большой неохотой. Мы щедро одарили манипуляторов и отказались от рекламных проспектов подпольного театра на мысе Пойнт, где актрис связывают просмоленной веревкой. Я чувствовала себя обновленной, надышавшейся воздухом города с его изумителями и манипуляторами, которые появляются с первыми холодами, в сезон смены представлений. Я помахала Кларе, та помахала в ответ. Мне хотелось подойти и поболтать с девочкой, но пора было позаботиться о наших пациентах.

Мы со Сьюзи избавились в холле от песка и с новыми силами поднялись на второй этаж.

Умывая моего пациента и глядя на мерзкий шрам у него на боку, я решила: не стану делиться с ним моими сомнениями по поводу Мэри Брэддок и Питера Салливана.

Пока не стану.

Попробую разобраться во всем сама.

Причины? Да сразу несколько. Среди них и этот шрам. За прошедшую неделю я перестала терзаться моим необъяснимым преступным деянием, но я и теперь верила в необходимость какого-то искупительного поступка. Вместо того чтобы состоять при мистере Икс и пассивно дожидаться наступления новых событий, я решила воспользоваться преимуществами своего положения. Пусть он неподражаем в постижении неизвестного, зато он не покидает своего кресла, он слеп и слаб, каким бы опасным колдуном ни представляла его миссис Мюррей. У меня же, напротив, имелись руки, ноги и глаза. Я могла передвигаться с места на место и собирать улики, которые потом и сумеет расшифровать мой пациент – или не сумеет. Если эта загадка имеет под собой реальное основание, если это не просто кошмары сознания, мучимого чувством вины и действительно виновного (это будет подробно разобрано в ментальном театре), и, если таковое основание предполагает наличие затаившегося среди нас убийцы, я, возможно, смогу раздобыть какую-то часть информации, необходимой для его разоблачения.

Но я бы солгала, если бы сказала, что это был мой единственный мотив.

На самом деле для меня имели значение два человека.

Мэри Брэддок была моей подругой. И я сама этому удивлялась. Три месяца назад, когда я приехала в Кларендон, от ее слов мне становилось страшновато. Но прошло время, а вместе с ним и многое другое, и в самые страшные для меня дни, когда меня душила собственная вина, Мэри явила мне свою истинную сущность, свои чувства, свою способность к любви и состраданию. Она кажется жесткой в часы работы, она меня как будто избегает? Ну что ж. Понадобится еще немало таких Брэддок, чтобы заместить ту добрую и понимающую Мэри, которая поддержала меня в самый необходимый момент! Люди, которые к нам неравнодушны, – они как драгоценности: нуждаются в нашем внимании, уважении и защите. Салливан, понятно, – это совсем другое дело: я его почти не знаю. Но что поделаешь, он мне понравился. Если я поделюсь с мистером Икс своими соображениями о них обоих, он подвергнет их безжалостному анализу и не поделится со мной результатами. А может быть, к тому времени, когда он и поделится, мое отношение к обоим изменится.

Да, я хотела все выяснить, но своими силами.

– Второй день недели, – произнес мистер Икс, когда я водрузила его в кресло.

Я вздрогнула:

– Вы считаете, последний кошмар сбудется?

– Несомненно. Если только мы не воспрепятствуем.

– Вы так спокойно об этом рассуждаете.

– Ах да, дело в том, что я уже разрешил загадку. Мне недостает лишь пары деталей.

Я в это время перемешивала угли в жаровне; последнее замечание заставило меня распрямиться.

– Вы решили загадку?

– Да. По сути своей она простая. Но при этом не лишена определенного интереса.

– И какой же пары деталей вам не хватает?

– Кто убийца и каким образом он намерен нас убить, – спокойно ответил мой пациент.

– Тогда вы знаете то же, что и я!

– Нет: я не знаю того же, что и вы. Нам всем известно множество разных вещей, но неизвестно одно и то же. Доктор Дойл сейчас здесь?

– Нет.

– Ну так запомните эту фразу и передайте ему, – быть может, она ему пригодится для рассказов о его персонаже. Я чувствую себя грудью, кормящей Шерлока Холмса! А какая сегодня погода?

Я пыталась выкинуть из головы это видение: грудь в форме маленького головастого тельца. Раздвинув шторы, я взглянула на пляж.

Манипуляторы продолжали имитировать море, но из комнаты их не было слышно. Зато было слышно настоящее море. Изумители во фраках уже ушли: их выступление было не столь успешным. То же касалось и солнца.

– Погода свинцовая, – ответила я. – Тучи и море приняли один и тот же серый облик.

– Великолепно. Это всем подействует на нервы.

– А почему вы этого хотите?

– Больше шансов, что убийца совершит ошибку. Непогода раскрыла больше преступлений, чем Скотленд-Ярд. Впрочем, сравнение неудачно: все равно получается не так уж много. Сейчас я больше не нуждаюсь в ваших услугах, – добавил мой пациент. – Спуститесь и посмотрите, как там дела с ментальным театром.

– Именно этим я и собиралась заняться, – ответила я, забирая умывальный таз и прочие туалетные принадлежности.

– Но умоляю вас, удвойте вашу бдительность. Я убежден, что человек, которого Десять прислали, чтобы с нами покончить, находится здесь.

Я больше ничего не сказала, но без мурашек на спине не обошлось.

Уходила я с одной мыслью: я должна во что бы то ни стало удостовериться, что человек, которого прислали, не является одной из интересующих меня персон.

3

Итак, снова в подвал.

Во чрево чудовищного Бегемота[13]13
  Бегемот – мифологический персонаж старинных бестиариев, колоссальный зверь, демон плотских желаний.


[Закрыть].

Если бы вы увидели эту оглушительную суматоху, ни за что бы не подумали, что дело идет об устройстве зрелища с таким воздушным названием, как ментальный театр. С верхней ступеньки подвальной лестницы все это смотрелось как неуклонный рост хищного растения.

Лампы на потолочных балках освещали этот упорядоченный хаос. Работа была поделена между двумя группами мужчин: одни соединяли между собой панели из папье-маше, выкрашенные в черный цвет; высота конструкций слегка превышала средний человеческий рост. Панели собирали в ряды. Вторая группа мужчин прибивала основания к полу, обеспечивая неподвижность конструкции. В итоге получалось прямоугольное строение, уходящее в глубину подвала.

Внешние границы уже были установлены. Теперь из тех же панелей внутри прокладывали лабиринт, по которому вергилий проведет пациента. Я понимала, что этот извилистый путь должен символизировать внутренний мир души, который и станет объектом исследования.

Когда все эти работы будут завершены и декорации погрузятся во тьму, гораздо легче будет принять мысль, что мы находимся в глубинах человеческого рассудка, а не в грязном смердящем подвале: точно так же, когда мы возвращаемся в места, где прошло наше детство, мы видим не просто деревья, траву и скалы – мы припоминаем собственные обстоятельства, которые таятся в нашей памяти и связаны с этими элементами пейзажа. Такому эффекту будет способствовать использование приглушенных ламп с крышками, которые не дают свету расползаться вширь, цветных стекол, музыки и звуков различной природы, а также появление актеров в масках или без одежды, декламирующих свой текст или безмолвных, – все это будет происходить по сценарию ментального драматурга, ни на шаг не отходящего от инструкций режиссера-психиатра. Таким образом, подчиняясь замыслу театрального постановщика, картина тревожных эмоций пациента должна лечь фреской на стены, созданные из крашеных панелей, светильников и картин-обманок, и в результате дать возможность исследовать пациента и даже излечить его.

Стоя на верхней площадке, я удостоверилась, что обе интересующие меня персоны находятся здесь. Мэри Брэддок располагалась в самой глубине сцены и, вероятно, служила сэру Оуэну живым ориентиром для проверки перспективы: психиатр, стоявший на переднем плане рядом с Понсонби, подавал ей лаконичные команды, примерно такие: «Смотрите на меня», «А теперь в профиль», – а Брэддок, ощутимо нервничая, пыталась им следовать.

А в боковом проходе я заметила Салливана. Он выглядел еще более потрепанным, чем всегда, взирал на происходящее с изумлением, которое при виде меня сменилось взглядом умудренного театрала. При этом Салливан еще и улыбался мне и подмигивал, отправляя недвусмысленное послание: «Ну что, вы нашли ту карту? Что вы теперь обо мне скажете?»

Это был тот самый вопрос, на который я хотела получить ответ.

Но хотя Салливан и являлся идеальным кандидатом для начала расследования, мне показалось, что посреди этих ПОМ-ПОМ, ПЛАМ-ПЛАМ и всех прочих замечательных звуков, которые мужчины производят, как только им попадается необходимый инструмент, разговаривать будет непросто. А увести его в другое местечко – выходка для леди немыслимая. Оставалось только ждать, пока кто-нибудь из двоих не освободится. Я спустилась и сделала вид, что тоже чем-то занята.

Время шло. Салливан стоял перед высоким зеркалом и осматривал себя с головы до ног. Клары Драме нигде было не видно. Я надеялась, что, если девочка осталась на пляже, к ней не прицепится сами понимаете кто, но проследить за этим, как вы догадываетесь, не могла.

По счастью, ожидание длилось не очень долго: через несколько минут сэр Оуэн сделал Брэддок знак возвращаться, а Салливану велел занять ее место. Действия актера незамедлительно были раскритикованы режиссером.

Как ни странно, Салливан, предполагаемый человек театра, двигался крайне неестественно: он желал играть, вживаться в роль, и это выводило из себя сэра Оуэна.

– Но нет, сэр, не так!.. Делайте, как делала медсестра! Смотрите на меня! Нет, ходить не нужно!

– Я не говорю, что он рассеян, но все же он недостаточно сосредоточен, – вставил Понсонби.

– Да он непроходимо туп! Джеральд, ты говорил, что этот господин участвовал в ментальном театре, правильно?

– Он участвовал, доктор, участвовал – может быть, немного, может быть, не в полной мере, но участвовал…

Голос Салливана донесся до меня через весь подвал, прорвавшись через стук молотков:

– Да я участвовал, участвовал. Просто у меня другая манера…

– Другая манера? – Казалось, что недоверие и самомнение сэра Оуэна поднимаются на вершину его гнева с одинаковой скоростью, но с разных сторон. – Вы намерены читать мне лекцию, милейший? У нас ведь вообще не театр, сэр! Здесь ставится эксперимент, правильно?

На мой взгляд, Салливан был притворщик – по крайней мере, в своей работе. Я не имела понятия, откуда его вытащил Понсонби, но опытом ментального театра он явно не обладал. А по выражению его лица за секунду до того, как он заметил на лестнице меня, я бы сказала, что он вообще никогда не ступал на деревянную сцену.

Да, возможно, он и симпатичный (и даже привлекательный) мужчина, но все-таки он не больше чем изумитель.

Если не что-то еще, куда более страшное.

Так или иначе, льву бросили кусок мяса, и теперь он будет занят его пожиранием, так что наступил подходящий момент. Я положила руку на локоть Брэддок, но заговорила с доктором Понсонби, поскольку если бы я обратилась напрямую к старшей медсестре, она бы уж точно ответила отказом.

– Прошу прощения, доктор Понсонби, мы вам сейчас очень необходимы?

– Ну что тут скажешь, мисс Мак-Кари, – начал Понсонби. – Я бы не стал утверждать, что необходимы, но очевидно, что вы обе должны находиться поблизости, поскольку ситуация складывается неоднозначная…

– Доктор, мы скоро вернемся.

– Энни… – Брэддок хотела возразить, но я крепко держала ее за руку.

– Очень скоро – это лучше, чем слишком поздно, – рассудил Понсонби. – Ненамного, но все-таки.

4

Чуть поразмыслив, я решила, что лучше моей комнаты места не найти.

Я усадила Мэри на узкую кровать, сама присела на стул. Чепец к чепцу, глаза в глаза.

– Энни, у меня куча дел, – сказала Брэддок. – Надеюсь, это действительно важно.

Вообще-то, я понимала: Мэри и так знает, что дело важное, но вынуждена напоминать о своих обязанностях (и о своей должности) старшей медсестры, чтобы себя защитить.

– Так и есть, Мэри. Очень важно.

Я решила продвигаться шаг за шагом и на каждом шагу следить за ее реакцией. Начала я с эпизода, представлявшегося мне самым невинным, – с обхода пациентов, который она отобрала у Нелли Уоррингтон в тот вечер, когда Арбунтот лишил себя жизни.

Брэддок не шелохнулась. Смотрела на меня, моргала и отвечала на мои вопросы.

– Я еще тогда объяснила Нелли: к нам приезжают знаменитые психиатры. Я хотела удостовериться, что они встретят достойный прием. Это все?

– И вот по этой причине ты взялась проследить за ужином для пациентов?

Мэри снова моргнула. Во время этого разговора моргала она очень часто.

А еще я обратила внимание на глубокие мешки под глазами, как будто Мэри совсем перестала отдыхать.

Брэддок объяснила, что взяла на себя работу Нелли, чтобы оставаться в курсе происходящего. Это прозвучало нелепо. И фальшиво. Но я прощупывала почву, я не хотела давить, я больше надеялась на искренность Мэри, а не на логические рассуждения.

– Но к нам в комнату ты не заходила, – отметила я.

– Я не успела. Мы услышали шум в комнате Арбунтота и бросились туда.

Тут я сделала паузу и из этой точки сделала еще один ход:

– Мэри, тележка с ужином стояла в коридоре, она была наполовину пуста. Я успела это заметить.

– И что с того?

– Вы уже начали разносить ужин. Тебя интересовали не психиатры. – Я посмотрела ей в глаза. – Тебя интересовал один конкретный пансионер, верно? Потому что доставка ужина – это для медсестер единственная возможность войти в комнату к пациентам, за которыми мы не ухаживаем… Ты хотела видеть мистера Арбунтота. Ты за него беспокоилась. Ты сильно настаивала, чтобы я зашла его навестить, но результат тебя не удовлетворил… Потому что для тебя его состояние выглядело гораздо тревожнее, чем обычные неудобства, связанные с переездом…

Я видела, как такое проделывает мистер Икс: он забрасывал крючья с самыми разными наживками, чтобы собеседник оставил отпечатки своих зубов, а с ними и отпечатки правды.

И я поздравила себя с успехом. Хотя мне и попалась сильная рыба.

На лице Мэри эмоции сменяли друг друга, я как будто листала страницы книги, но в итоге осталась одна – страх. Мэри распахнула свои маленькие глазки так широко, что я даже отодвинулась.

– Да что все это значит? На что ты намекаешь?

– Мэри…

– Не называй меня так! Я мисс Брэддок! – Она так стремительно вскочила с кровати, что внезапное исчезновение этого немалого груза едва не лишило меня равновесия. – Невероятно, ты меня для этого вызвала? Ты теперь роешься в чужой жизни, как мистер Икс?

– Мисс Брэд…

– Привела меня сюда, с таким таинственным видом! – Брэддок разгладила юбку и передник. – У тебя потрясающая способность все усложнять! Ты считаешь меня настолько гнусной, что даже приписываешь мне желание разговаривать с моральным вырожденцем? – Глазки ее раскраснелись – они были как узники, ищущие выход из тесных темниц. – Да знаешь ли ты, в каких постановках принимал участие этот мужчина? Видела ты его картинки с живыми статуями? С этими сценами на открытом воздухе и в закрытых помещениях?

Я вспомнила печальное наследие Арбунтота, ныне упакованное в коробки. Как видно, Мэри успела его неплохо изучить.

– Но ты за него беспокоилась, – не сдавалась я.

– Повторяю тебе, я переживала из-за приезда психиатров!

– Так переживала, что ночью выходила на пляж в одной ночной рубашке?

В наступившей тишине доносившиеся снизу ПЛОМ-ПЛОМ вполне можно было принять за биение ее сердца. Или моего сердца.

Мэри как-то внезапно побледнела.

Потому что теперь – да. Как говорилось в оперетте «Маршальша», «Теперь да, моя дорогая! Оставим реверансы, разговор пойдет начистоту».

Она повела себя как Мэри Брэддок. Почувствовав, что больше не может использовать свое служебное положение в качестве аргумента, и не имея другого оружия, она была не в состоянии справиться с ситуацией.

– Энни, я не буду продолжать этот разговор… – Брэддок подошла к двери. – Ты воспользовалась моим доверием! Моя частная жизнь – это моя жизнь.

Но я не поддалась на эту уловку:

– Мэри, почти неделю назад наш пациент покончил с собой после того, как преподобному Кэрроллу приснилось, что в Кларендоне произойдет что-то плохое.

Эти слова заставили ее остановиться.

– Ты думаешь, я не знала? Думаешь, это известно лишь докторам, твоему пациенту и тебе? Все шепчутся про странные сны его преподобия, вот почему для него устраивают ментальный театр.

– Не имеет значения, знала ты или нет, – отрезала я. – И мне не нужно, чтобы ты рассказывала, зачем ты выходила на пляж ночью перед самоубийством Арбунтота, не важно, зачем ты хотела его видеть и зачем подменяла Нелли тем вечером. Мне нужно только услышать от тебя: «Энн, все, что я сделала, никак не связано со смертью Арбунтота и снами его преподобия». Если все обстоит именно так, я тебе поверю, и больше ничего говорить не придется. Но если не так – тебе придется мне рассказать. Всё. В иных обстоятельствах мне не было бы никакого дела до таких вещей. Но сейчас… сейчас есть человек, видящий странные сны, и сны эти сбываются. Меньше чем два месяца назад со мной что-то проделали и заставили меня зарезать моего пациента. Человек, называвший себя доктором Дойлом, оказался самозванцем и убийцей. А сейчас мужчины переворачивают вверх дном подвал Кларендон-Хауса, чтобы устроить ментальный театр. Так что, Мэри, я вовсе не хочу лезть в твою частную жизнь, если только твоя частная жизнь не связана с моей частной жизнью и с жизнями всех остальных!