Текст книги "Знак Десяти"

Я тоже вскочила с места и выпалила все на одном дыхании.

Брэддок как будто успокоилась. Быть может, потому, что я предоставила ей достойный выход.

Я апеллировала к ее чувству ответственности как медсестры, а не к тому, что связывало ее с Арбунтотом.

– Ты знаешь, он ведь писал мне коротенькие стихи… – сказала Мэри.

– Знаю. Тебе и Гетти.

– Для меня он больше старался. – Мэри невесело улыбнулась.

– Хорошие были стихи?

– Не знаю, я их не читала. Я никогда бы не прочла ничего, что написано таким человеком! За кого ты меня принимаешь? Он подкладывал записки на подносы и просил, чтобы поднос доставили мне, а я, как только их получала, тотчас бросала в мусорное ведро… Но две или три недели назад он начал… отправлять мне послания.

– Послания? – удивилась я. К этому времени я уже снова сидела на стуле, Брэддок все так же стояла возле двери.

– Да. Служанки передавали: он настаивает, чтобы я это прочла. Выглядело это примерно так: «Пожалуйста, зайдите ко мне». Или «Я должен вам что-то сообщить». Иногда он отправлял по несколько посланий в день. Я, разумеется, никак не реагировала. – Брэддок вздернула свой маленький подбородок. Тик терзал ее веко. – Ему уже сообщили о скором переселении, и я подумала, что он использует свое бедственное положение как предлог, чтобы встретиться со мной. Я всегда нравилась этому мужчине, тут никакой тайны нет… И ты понимаешь, что я не купилась на такой дешевый трюк.

– Да, прекрасно понимаю.

– Его записочки, как я тебе и сказала, не слишком меня беспокоили – все они были примерно об одном. Но тогда, накануне дня, когда он… это проделал… он прислал мне еще одну записку. Непохожую на остальные.

– Что в ней было? – Я подалась вперед, впитывая каждое ее слово.

– Вот что: «Я понимаю, вы не хотите меня видеть. Не имеет значения. Уже завтра мне станет лучше. Не беспокойтесь обо мне».

Брэддок даже не заметила, что произнесла весь текст наизусть. Каждое слово.

Как будто перед ней горели огненные буквы.

– Понятно, – только и сказала я.

А Мэри вдруг страшно заинтересовалась маленькой морщинкой на своем белоснежном переднике.

– Он еще добавил что-то вроде «Я люблю вас. Не забывайте».

– Ты не должна себя винить.

– Не должна?

– Нет.

Мэри подняла глаза:

– Ты правда так думаешь?

– Ты никак не могла предположить, что он предупреждал о своей близкой смерти.

– Повтори про себя это послание и скажи, к какому выводу ты пришла.

– Мэри…

– Только не думай, что это лишает меня сна. Повторяю: этот человек был безнравствен. Заражен пороком. Его смерть не была оплакана… никем. Но он был пансионером Кларендона, Энни. При иных обстоятельствах у меня хватило бы времени, чтобы отнести это послание Понсонби. Так поступила бы любая из нас. Но все, что я сделала, – это порвала записку и постаралась не придавать ей большого значения. Я понимала, что это шантаж. Если бы я пришла к нему в комнату, он бы сказал: «Ах, моя любимая медсестричка, мой черно-белый хрустальный цветок!» – и прочие сальности, а еще бы и пошутил насчет усилий, которые ему пришлось приложить, чтобы я обратила на него внимание…

– Быть может, ты и права. – Я внутренне согласилась, что и сама подумала бы то же самое.

– Но в ту ночь я не могла сомкнуть глаз. Я вспомнила его послание… и этот внешне спокойный тон… Они мне не нравились. Я решила на следующий день рассказать о записке Понсонби, но потом передумала… А если я преувеличиваю опасность, если кое-кто скажет, что мое беспокойство выходит за рамки профессиональных обязанностей? Ты ведь знаешь, что миссис Гиллеспи с одинаковой сноровкой может состряпать и пирожки, и сплетни. Ну и что с того, убеждала я себя, зато я исполню свой долг. Священный долг. Но, с другой стороны, мне казалось позорным попадаться на эту банальную уловку, столь типичную для мужчин! И вот, размышляя обо всем этом сразу, я не могла уснуть. Моя комната превратилась для меня в ад. Я взяла свечу и вышла. Подумала, что морской воздух прояснит мои мысли. И он действительно прояснил. Я решила, что на следующий день по крайней мере зайду к нему в комнату. Просто чтобы удостовериться, и ничего никому рассказывать не буду… Приезд сэра Оуэна идеально годился как предлог. Я заставила Нелли уступить мне дежурство, а когда мы со служанкой разносили ужин, из комнаты Арбунтота донесся шум. И мы побежали… Остальное тебе известно. Да помилует Господь его душу! – Скорбь ее была вполне искренней, но я дожидалась продолжения. Мэри упорно стремилась разгладить непослушную складочку на переднике. – Эти мужчины!.. Энни, мы от них зависим! Если им хочется любить нас или бить, посвящать нам стихи или делать детей, мы сразу тут как тут, правда? Как будто все женщины – актрисы, вот как считают мужчины. Но я – только медсестра, я храню свое милосердие для чужого страдания, а не для чужих желаний. Остальным я ничего не должна, потому что никого ни о чем не просила… Думаю, он меня любил – на свой порочный болезненный лад, он мной вдохновлялся… Но вот его больше нет, и это к лучшему. Это ведь не мы в них нуждаемся.

Я подождала еще немножко.

– Это все? – спросила я, глядя Мэри в глаза.

Она прервала свою кропотливую работу и ответила на мой взгляд. Передо мной снова стояла авторитарная Брэддок.

– Что ты имеешь в виду?

– Спрашиваю, все ли ты рассказала.

– Да, только что закончила. Чего еще ты ждешь?

– После его смерти ты больше не выходила ночью?

Я задала этот вопрос с наивностью дурочки.

Но, конечно же, бывают вопросы, которые звучат как обвинения, пусть даже они и заданы с невинным лицом ребенка.

Брэддок смотрела на меня, настороженно прищурив глазки.

Но была в этом взгляде какая-то странность. Брэддок выглядела скорее растерянной, а не подозрительной.

– Да… я снова выходила… Еще две ночи… Я чувствовала себя скверно из-за… из-за случившегося… Я нарушила свой профессиональный долг, а еще… обнаружила, что ночное море меня успокаивает…

– Ты снова бродила по пляжу или выходила куда-то еще?

И снова такое же выражение лица: больше смущения, меньше настороженности.

А потом все внезапно закрылось. Если бы глаза были дверями, я бы услышала, как в ее замке проворачивается ключ. А доверительный тон сменился на холодное безразличие.

– Энни, это непостижимо. Я не верю, что это ты. Что еще ты желаешь узнать? Я арестована или мне можно идти?

– Пожалуйста, не злись. – Я встала и протянула к ней руки. Брэддок неохотно уступила, но я почувствовала, что она не хочет меня обнимать. – Спасибо, – сказала я. – Честное слово, спасибо.

Спускаясь, мы встретили заполошную Сьюзи. Сэр Оуэн требует медсестру Брэддок для передачи очередных наставлений, и ее ищут по всему Кларендону. Брэддок кинула на меня гневный взгляд. «Это все из-за тебя, – как будто говорила она. – Полюбуйся, что ты натворила». Я смотрела ей вслед. Брэддок уходила от меня решительно и целеустремленно: так она шагала через пляж во время второй прогулки. К этой последней тайне я никогда не подступлюсь, если буду использовать прямое давление. Единственное, что я смогу получить, – это враждебность Мэри.

И вообще – почему бы и нет? Возможно, она просто решила погулять подольше… и надела униформу…

Нет уж, оборвала я сама себя.

Она ходила к баракам.

И что-то несла.

5

Когда я вернулась в подвал, мне предоставилась и вторая возможность.

Сэра Оуэна внизу не было. Определенно он успел встретиться с Брэддок. Понсонби сцепил руки за спиной и следил за рабочими, весьма неумело притворяясь, что полностью контролирует ситуацию. А возле лестницы, на столе, доставленном сюда специально для таких целей, стоял большой чайный сервиз, на подносе были выложены пирожки и печенье «Мерривезер» с разной начинкой, и сейчас ими в одиночку лакомился Салливан.

Лучшего шанса у меня не будет. Я спустилась и подошла прямо к нему.

Салливан вскочил, отряхивая с пальцев сахар, дожевывая последний кусок. При всем при этом ему каким-то образом удавалось улыбаться и не растерять свое очарование.

– Мисс Мак-Кари! – воскликнул он благопристойной стороной рта, а другая в то же время произносила «ням-ням». Грудь его была припорошена сахаром, как будто Салливан поскребся о сахарного человека. – Вам бы попробовать вот эти, с малиной, они и в самом деле такие…

Я решила, что не буду с ним церемониться, как со старшей медсестрой.

– Откуда вы узнали, что я ухаживаю только за одним пациентом?

Вот уж действительно, никаких церемоний.

Салливан широко распахнул свои карие глаза: получилось комично, потому что он еще не успел дожевать пирожок. Зато он получил время на раздумье.

– Не уверен, что я вас понимаю. – Он вытер усики и пиджак носовым платком.

– Вчера вы сказали, что завидуете пациенту, за которым я ухаживаю. Все остальные штатные медсестры Кларендона ухаживают за несколькими пациентами. Откуда вы узнали, что я ухаживаю только за одним?

Салливан тянул время. Искал по карманам сигарету.

– О боги несправедливости, – пробормотал он. – Мой мозг только что выдержал такие истязания от сэра Оуэна, что мне и по заднице столько не всыпáли с тех пор, как был мальчонкой в Коуч-Мейз… А теперь еще вы со своим вопросом!

– И я жду ответа.

– Не помню… Откуда бы мне знать? Что, я так и сказал? Звучит как-то странно. Я не знаю, сколько вас тут, но, кажется, на каждую из вас должно приходиться четыре или пять пациентов… Невероятно, что я выразился именно так. Быть может, вы меня неправильно поняли?

Я смотрела на него, и не могу сказать, что в тишине.

Потому что молотки снова загрохотали.

– Желаю вам успехов на репетициях, мистер Салливан, – сухо попрощалась я. И пошла вверх по ступенькам.

Я успела добраться только до второй, когда меня остановил его голос:

– Подождите. Давайте поговорим наверху.

И вот как я поступила: продолжила подниматься по лестнице, не оборачиваясь, прошла через кухню (потому что более пристойно, если тебя застанут беседующей с мужчиной, а не идущей с ним рядом), потом вышла в холл, через который уже торопились служанки с обеденными подносами, и только там повернулась к Салливану, который, слава господу, последовал за мной.

Он являл собой живое воплощение страдальца, который силится сохранить лицо перед целым миром в обмен на унижение перед одним-единственным человеком.

– Вот что я вам скажу: не для меня это дело. Платят здесь хорошо, но мне бы хотелось сказать этому доктору, светилу и… грубияну, что я ему не раб, о боги издевательств! Поначалу он кричал через два слова на третье. Потом уже только кричал. Сейчас он просто делает мне знаки пальцем, и не все из них меня радуют… я уж не говорю о его помощнике, некоем Квикеринге… Этот вообще, едва завидя меня, начинает бить копытом. О боги жестокости! Да кем они вообще меня считают?

– Вы закончили? – поинтересовалась я.

– Да.

Лицо его было исполнено чувства, которое наконец-то можно было назвать искренним, – то было негодование. Браво! На сцене мы награждаем этих людей аплодисментами за внезапные перемены; вполне справедливо, что в жизни мы ценим их постоянство.

– Вы не ответили на мой вопрос.

– Да я как раз и собирался, о боги нетерпения. Почему с тех пор, как я оказался в этом проклятом месте, все от меня чего-то требуют? Я не помню, чтобы говорил такое, хоть режьте меня – я не вру! И что с вами вообще происходит? С утра мигрень мучает? Постойте!

Я снова от него уходила.

– Желаю приятного дня.

– Я о вас расспрашивал!

Я обернулась, уже стоя на лестнице для пансионеров.

Очевидно, этому человеку лестницы придают красноречия.

– Что вы сказали?

– Я наводил о вас справки у другой медсестры. Толстенькой такой.

– Мисс Брэддок, – сурово поправила я. – Зачем вы это делали?

Румянец, бормотание, попытка изобразить, что ни румянец, ни бормотание ровным счетом ничего не значат… Если все это притворство, значит Салливан играет лучше, когда ему за это не платят.

– Ну… В общем… Не знаю – может быть, вы мне приглянулись? Может быть, мне захотелось побольше о вас разузнать?..

– Что еще она обо мне рассказала?

– Что вы – замаскированная шпионка Австро-Венгрии, о боги чепухи! А что, по-вашему, она могла рассказать? Что вы приехали сюда несколько месяцев назад, что ухаживаете всего лишь за одним пациентом, другом того типа, для которого мы устраиваем ментальный театр! О боги недоверчивости – это все! Почему вы взираете на меня глазами сэра Оуэна? Здесь что, у каждого лицо как у сэра Оуэна или вы все специально надеваете эту личину, когда обращаетесь ко мне?

– Говорите тише.

– Простите, – отозвался он тоном оскорбленной гордости. – Я все утро терпел попреки этого… спесивца. Ваш вопрос испортил мне настроение. Я не хотел говорить с вами подобным тоном.

– Простите и вы меня за излишнюю резкость, – ответила я.

Мы замолчали. И это молчание было похоже на вчерашнее. Есть люди – редкие люди, – с которыми молчание почему-то похоже не на вокзал, где ты дожидаешься ближайшего поезда, а на тихое место, куда ты приезжаешь, чтобы отдохнуть.

Так было у меня с Питером Салливаном.

– Вы сегодня грустная, – сказал он.

– Ваш карточный трюк удался на славу. – Я решила сменить тему. – Ума не приложу, как вы его проделали. Держите. – Внутренне трепеща, я достала карту. Я думала, Салливан будет настаивать, чтобы я оставила карту себе, но он ее принял, а потом сделал кое-что еще: вытащил из кармана потертых штанов свою колоду и вернул карту на место. А затем развернул картонный веер лицом ко мне.

Там были только двойки червей, и на половине из них была одна и та же надпись.

– Я подменил неподписанную карту подписанной, когда вы пытались мне ее вернуть, – объяснил Салливан. – Простейший трюк изумителя, но мне он помогает знакомиться с заинтересовавшими меня женщинами.

– Почему вы раскрыли мне секрет?

Мы смотрели друг на друга посреди запатентованного нами молчания.

– Потому что, мне кажется, вы из тех женщин, которым хочется знать правду, даже если ложь симпатичнее. Вот что делает вас интересной.

Замечательно. Да, язык у него здорово подвешен. Я покраснела. И отвела взгляд.

Но когда я снова на него посмотрела, передо мной был лишь человек театра.

Могу ли я верить тому, что он говорит? Посмотрите в лицо человеку театра – и вы увидите нечто наподобие воды. По виду эти лица чисты и прозрачны, а уже через секунду – легкое волнение, складочка на губах, мерцание в глазах… Точно как море. У меня порой складывается впечатление, что мы, публика, – это прибрежная скала, а люди театра – море, которое в нас ударяет. Мы неподвижно наблюдаем, как они играют, изображая прибой, и соблазняют нас подобно машине манипулятора. На сцене такое выглядит увлекательно, но, боже мой, как же это удручает, когда тебе нужно, чтобы артист тоже сделался прочной скалой!

Питер Салливан казался смущенным. Казался милым. Казался рассерженным. Казался весельчаком. Казался чем угодно. А в сумме все эти «казался» не давали ничего.

Даже моему брату было трудно порой избавиться от этого слащавого свойства… По поводу его истинных чувств всегда оставались сомнения.

Молодой Энни такие штуки нравились. Но я уже давно оставила позади себя наивную, ослепленную людьми театра. Я должна задать свой вопрос!

– Жаль, что у вас так складывается с сэром Оуэном. – Теперь уже я изображала сочувствие. – Он великий психиатр, но его методы мне не по душе… Хотя, мне кажется, вы вовсе не актер ментального театра – или я ошибаюсь?

– Нет, – просто ответил он. – Я занимался почти всем, но только не этим. Я имею в виду – почти всем законным. Главным образом это были трюки с актерами и актрисами в разрушенных домах.

Я понимала, что́ это означает: когда я была с Робертом Милгрю, мы ходили на такие представления, потому что оплата там на милость зрителя, актрисы молодые и обнажаются полностью, они извиваются на пыльных полах и визжат – и это было так скандально, что нам с Робертом нравилось. А иногда раздевались даже мужчины! Я покраснела.

– Но Понсонби рекомендовал вас сэру Оуэну…

– Да, доктор Понсонби вот уже несколько месяцев ищет дешевых актеров, чтобы устроить собственный ментальный театр. Меня он увидел в Лондоне, на полунасилии – да, но актрису такое представление устраивало, вот, – добавил он себе в оправдание. – Понсонби взял мой адрес и написал мне, когда тут намечалось вот это… Боги благодарности, его приглашение меня просто спасло! Прошу вас, пусть никто не узнает о моих жалобах. Мне ведь нужны деньги…

И тут нас прервали. Из коридора с комнатами для персонала появилась целая группа.

Возглавлял шествие сэр Оуэн. За ним шли Брэддок и Клара Драме. Как только сэр Оуэн заметил Салливана (или как только Салливан заметил сэра Оуэна), все переменилось. Салливан поправил галстук и убрал сигаретку.

– Если этот человек оставит меня в живых, я увижу вас позже, – шепнул он мне. – Мы с вами начали не с той ноги, но, как говорила моя матушка, это поправимо, если шагать вместе…

А сэр Оуэн в это время говорил с юной актрисой:

– Пока что ты мне не нужна, Клара. Возможно, я пришлю за тобой позже.

– Да, доктор.

Потом сэр Оуэн махнул рукой Салливану и вместе с Брэддок проследовал на кухню. Салливан с нервической покорностью отправился за ним.

Могла ли я верить всему, что он мне наговорил? Что он мне нравится – это ничего не значит: Генри Марвел Младший был мне ох как симпатичен, пока не принялся меня душить.

Разумеется, на этом основании я не могла вычеркнуть Салливана из списка возможных посланцев Десяти.

Клянусь вам, я бы и хотела, но никак не могла: уж слишком хорошо Салливан разыгрывал свои карты.

6

Я снова задумалась, не пора ли рассказать обо всем мистеру Икс.

Но меня снова отвлекли.

Как только Клара освободилась от цепи, за которую дергал сэр Оуэн, она сразу же подошла ко мне. На девочке было все то же платье, что накануне вечером и утром на пляже, и та же самая шляпка с лентами, завязанными на шее, обрамляла белый овал волшебной красоты, вот только теперь Клара выглядела серьезнее, чем в вечер приезда.

– Здравствуйте, мисс Мак-Кари.

– Удалось тебе немножко отдохнуть, Клара? – Она кивнула, но сначала как будто призадумалась, словно такой род деятельности не являлся частью ее жизни и даже не рассматривался как вариант. – Пойдем. Ты наверняка захочешь перекусить. – Клара сперва отказывалась, но я не сдавалась, и в конце концов она согласилась – как будто чтобы не перечить.

На кухне, как я и ожидала, миссис Гиллеспи ласково улыбнулась малышке, подвела гостью к большому столу и заступила на вахту.

– Прошу-прошу, юная леди, а то что-то личико у вас не очень. Это ж я про цвет, не про что еще, ведь когда вы чутка подрастете… так ни один мужчина и не устоит, попомните мое слово! Прощения просим, если я вас ненароком засмущаю такими аллюзорностями, только вы красивше, чем луна… Хотя, на мой вкус, немножко поправиться вам пойдет на пользу.

Каждая фраза миссис Гиллеспи равнялась очередному блюду с пирожками, которые кухарка выставляла перед девочкой, а та задумчиво смотрела на угощение. Я заметила, что Клара не говорит спасибо и не краснеет в ответ на комплименты. Она – не принцесса и не воспитанница дорогого колледжа.

Клара была человек театра и, как следствие, человек взрослый. К знакам внимания она не привыкла, но они ее и не беспокоили.

– Ешь все, что понравится, – сказала я, когда ураган по имени Гиллеспи миновал. – Сладкие пирожки – предмет особой гордости в Кларендоне.

– Спасибо, мисс.

– Как прошла твоя первая ночь там, внизу?

– Лучше бы вы спросили мистера Салливана… Я закрыла глаза и открыла их уже на рассвете, и больше я ничего не помню. Путешествие меня вымотало. А утром, вы сами знаете, я вышла погулять на пляж. Обожаю море. – Клара отпила глоток чая. – Мне его не хватало.

Я улыбнулась:

– Так ты с побережья? Я родилась здесь, в Портсмуте.

– А я в Саутгемптоне. Но сейчас я живу на юге от Лондона, в предместье – в пансионе для актрис ментального театра доктора Корриджа. Там красиво, но я тоскую по морю.

Я воздержалась от расспросов о ее жизни. Почувствовала, что там особо и нечего рассказывать.

– Я тебя прекрасно понимаю. Я несколько лет провела в Лондоне и все это время жила возвращением в Портсмут.

Клара откусила кусочек пирожка, как будто это была какая-то странная штуковина и девочка решила опознать ее на вкус.

– А правда, что его преподобие – это мистер Льюис Кэрролл? – спросила Клара.

Мне стало не до смеха.

– Да.

– Вот так сюрприз, – воскликнула она, как будто увидела перед собой блестящий шар. – Доктор Корридж попросил меня привезти с собой мою «Алису», но ничего не сказал… Как вы думаете, мистер Кэрролл подпишет мне книгу?

– Не сомневаюсь.

– Обожаю «Приключения Алисы». – Клара откусила еще кусочек, и радость ее потухла, как газовая лампа. – Не знаю, понравится ли его преподобию театр, который мы планируем устроить… Белое состояние… это очень серьезно.

Я и не сомневалась, что это серьезно. Ментальный театр иным и не бывает.

– Все это чтобы помочь его преподобию, – сказала я.

– Ну да, конечно, я знаю.

– А еще ты знаешь, что тебе не рекомендуется много общаться с пациентом.

– Правда?

Я старалась говорить рассудительно.

– Клара, ты исполнительница главной роли. Полагаю, тебе известно, что… ты не должна… кхм… разговаривать с пациентом до проведения эксперимента.

Девочка кивнула, не скрывая, впрочем, своего разочарования. Она, как и Салливан, была человек театра, но ее лицо менялось более плавно.

– Думаю, мне пора спускаться. – Клара вытерла губы салфеткой.

– Ну конечно. А если ты передашь книгу мне, я… постараюсь, чтобы преподобный ее подписал.

– Я бы хотела сама к нему подойти. Ну, может быть, после представления.

И Клара поспешно направилась к двери в подвал.

7

Навстречу мне попался неутомимый Джимми Пиггот – он как пробка выскочил из комнаты моего пациента, но нашел время, чтобы пылко меня приветствовать. В комнате царил полумрак, серый морской вечер проникал внутрь только отдельными штрихами.

– Как продвигаются ваши изыскания? – спросило кресло, развернутое к окну.

Три месяца назад я бы опешила и рухнула на пол.

Теперь я просто выдержала паузу.

– Пока что оба под подозрением.

– Как и все остальные, – уточнил мистер Икс. – Но я сгораю от нетерпения и жду ваших рассказов.

Я решила открыть моему пациенту то малое, что ему, возможно, не было известно: ночные прогулки Мэри Брэддок и мои откровенные разговоры с нею и с Питером Салливаном. Я не хотела смотреть мистеру Икс в глаза и обращалась к спинке кресла, словно молилась какому-то магическому камню. Закончив рассказ, я развернула кресло.

Мистер Икс сощурил невидящие глаза. В полумраке они слегка отблескивали красным и голубым. Голос его прозвучал совсем тихо:

– Ну что же, мистер Салливан – незнакомец и человек театра. Но мисс Брэддок ведь вам хорошо знакома. Вы считаете, она способна нас предать?

– Может быть, для нее тоже устроили представление.

Мистер Икс поерзал на кресле.

– Эти экскурсии на пляж – вот что самое любопытное. Вы приняли замечательное решение, когда не стали вдаваться в подробности ее второй прогулки. Предпочтительнее не показывать, что мы знаем так много.

– А послания Арбунтота? Что в них подразумевалось?

– Быть может, Арбунтот заметил в ком-нибудь какую-нибудь странность? Хм. Но подумайте вот о чем. – Голос моего пациента зазвучал энергичнее. – Салливан – человек театра, Арбунтот был болен, но мисс Брэддок – медсестра, и можно предположить, что она мыслит более здраво, чем эти двое. И все-таки именно она ведет себя самым диковинным образом… Здравомыслие не устает меня поражать: оно мне так нравится, что я бы добровольно согласился стать здоровым, чтобы насладиться его немыслимым разнообразием… У сумасшедших… да, мы пользуемся парой-тройкой любопытных преимуществ, но люди здравомыслящие!.. Ах, какой же у них насыщенный и чудовищный мир!

В голосе его звучала зависть. Я предпочла об этом не задумываться.

– Вы считаете, я могу доверять… Я понимаю, мистер Салливан – чужой человек, но Мэри?.. Она моя подруга. Могу я ей доверять?

– Вообще-то, вы не можете доверять никому, кроме меня. И даже мне – не полностью.

– Прошу, не играйте со мной.

– Я и не играю. Я говорю абсолютно серьезно.

– Что касается Салливана – для меня это не имеет значения. – Я уверяла мистера Икс в том, в чем сама не была уверена. – Как вы и сказали, он человек театра, и я его не знаю… Но что могла делать Мэри Брэддок ночью, в униформе, с какой-то ношей в руках, в районе бараков?

– Действительно любопытно, – согласился мистер Икс. – Предпочитаю думать, что это было не наяву.

– Вы думаете, я не видела того, что мне привиделось?

– Нет. Я сказал предпочитаю думать, что это было не наяву. Но если я смогу согласовать это с моими теориями, я сделаю это частью реальности. Быть реальным – не великая честь, но мало кто отказывается от такого статуса.

– Что за нелепость, мистер Икс! Ничто не может быть реальным по вашей священной воле. Все на свете либо реально, либо нет.

– Как же сурово вы обходитесь с реальностью. Предоставляете ей лишь одну возможность.

– И вовсе не одну. Возможностей бесконечное количество, но лишь одна из них истинна.

– Ага, так, значит, вы цените в реальности ее истинность! – Мой пациент хлопнул ладошкой по коленке. – Позвольте вам доказать, что вы заблуждаетесь.

Нас прервал осторожный стук в дверь.

– Кто там? – спросила я. Никто не отозвался. Я уже собиралась открыть, но мистер Икс меня остановил:

– Подождите. Если я скажу, что за этой дверью кот и в то же время там не кот, – что вы ответите?

Должна вам признаться, я как дура уставилась на эту дверь.

Постукивание повторилось.

– Отвечу то же самое: либо кот есть, либо его нет. И то и другое сразу не бывает.

– И все-таки кот там может быть и в то же время может и не быть, кот может оказаться живым и в то же время мертвым, как это произошло в давешнем сне его преподобия, когда он увидел живым своего почившего батюшку… Отец был жив или был мертв? – Мой пациент издал короткий смешок.

– Это был сон. Сон не имеет ничего общего с реальностью. – В дверь снова постучали.

– Но разве мы не решили, что для реальности имеет значение ее истинность? Нет, не открывайте пока. Посмотрим, сможете ли вы ответить на такие вопросы: верно ли, что Льюис Кэрролл – автор сказок?

– Да, – сказала я.

– Верно ли, что Чарльз Доджсон был профессором математики?

– Да, – снова сказала я.

– Тогда неверно, что Льюис Кэрролл был профессором математики, и неверно, что Чарльз Доджсон является автором сказок?

– Я понимаю, к чему вы клоните. Но это одно и то же лицо. Льюис Кэрролл – это псевдоним Чарльза Доджсона.

– Получается, единственное, что имеет значение для истинности или неистинности, – это название? – вопросил мистер Икс. – Тогда сон может являться псевдонимом реальности, а ложь – псевдонимом истины, а смерть – псевдонимом жизни. В таком случае все может оказаться – а может и не оказаться – собственной противоположностью. – Стук раздался снова. – И за этой дверью может находиться кот – или нет, и он может быть жив – или мертв. Все зависит от имени, которым мы его наделим.

– Что точно находится за этой дверью, так это человек, который уже начинает терять терпение.

– Вы узнаете это не раньше, чем откроете дверь, – проворковал мой пациент. – И теперь да, можете открывать.

– Спасибо. – Я была уже злющая.

Я подошла к двери и взялась за ручку, но открывать не спешила.

Вам это может показаться глупостью, но ведь на вопрос «кто там?» никто не ответил, а к этому еще прибавились безумные рассуждения про живых и мертвых котов, так что я вообразила, что за дверью меня может ожидать высокая тень в черном цилиндре…

Я тряхнула головой, отгоняя бредовые фантазии. И открыла.

Передо мной был черный кот с огромными глазами и жутким оскалом.

8

– Ой, да что ж это с вами такое, мисс Мак-Кари, – в сотый раз причитал Джимми Пиггот. – Ну правда, я не думал… – В руке он держал громадную голову из раскрашенного папье-маше – голову улыбающегося кота. – Повторяю еще раз: я рассказал мистеру Икс, что доктора велели изготовить для театра головы персонажей из «Приключений Алисы в Стране чудес», а он сказал: «Принеси какую-нибудь голову, я хочу потрогать». А я ответил: «Могу принести кошачью голову, она уже готова, вот только закончу работу и через полчаса к вам поднимусь». Я сходил за головой, вы как раз сюда пришли, я слышал из-за двери ваш разговор… вот я и напялил ее для шутки, и… Простите, что я вас так напугал. Я и не думал!..

Зрелище было такое трогательное – Джимми едва не плакал, теребя в руках эту проклятую голову из папье-маше, – что я его простила. Он до смерти меня напугал, я вопила и (хуже того) полезла в драку с этим диковинным существом, которое было и не было котом, я едва не сломала ценный реквизит. Конрад Х. и даже глухой Альфред С. выскочили из своих комнат (последний – в ночной рубашке), а еще на шум сбежались служанки; мои товарки Джейн и Сьюзи безуспешно боролись со смехом. Появился и Кэрролл – с таким выражением на лице, будто, если бы в этот момент ему дали возможность сжечь свою «Алису», чтобы все про нее забыли, он сделал бы это не задумываясь.

– Хорошо, не будем терять присутствия духа, – пробормотала я. – Извини, если я погорячилась, Джимми.

– Нет-нет, мисс Мак-Кари! Это я должен просить прощения!

Ну что ж, я ведь понимала, кто тут на самом деле виноват. Я молчала, когда Джимми передал голову мистеру Икс, а тот с довольным видом оглаживал ее своей маленькой ладошкой.

– К счастью, мисс Мак-Кари ее не испортила… окончательно, – определил мой пациент.

Зрители, убедившись, что дело обошлось без кровопролития и вообще смотреть больше не на что, покидали ложи и партер.

И наконец, когда я снова оказалась один на один с этим гадким человечком, я прошла прямо к креслу.

Вот он передо мной, с улыбкой от уха до уха.

– Ну что, теперь вы довольны? Я сделалась посмешищем для половины Кларендона! – вопила я. – Вы ведь знали, что Джимми вот-вот явится с этой башкой, и, разумеется, угадали, что, услышав мой голос, он нацепит ее, чтобы устроить мне сюрприз! – Обо всем этом мне поведала его широкая улыбка. – Право слово, не представляю, зачем вам это понадобилось!

– Чтобы показать, что вещи могут быть реальными и в то же время нереальными. Что ложь может быть правдой. И что вы не должны доверять никому, даже мне.

– Могу вас заверить, последнюю часть вы донесли до меня превосходно.

Я ушла и в тот день больше не возвращалась. Поднялась к себе и моментально заснула.

9

На следующее утро привезли новые головы.

Я перечитываю последнюю фразу и не знаю, что вы думаете об этих моих записях. Возможно, решите, что своей головы я лишилась начисто. Даже для меня эта фраза звучит дико. Но иначе выразить я не умею.

Серый день нагонял на меня уныние. Когда я спустилась в холл, на меня уставились пустые темные глазницы того, что должно было играть роль Белого Кролика, – голову оставили на столике при входе. Большая кроличья голова с черными губами смотрелась почти зловеще.