Текст книги "Знак Десяти"
Автор книги: Хосе Сомоза
Жанр: Исторические детективы, Детективы
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 20 (всего у книги 25 страниц)
– Да-да, я знаю. Я изучал этику, мисс Мак-Кари. Я все это з-знаю. Остается только до-добавить, что я сейчас не такой, как раньше.
Кэрролл отвернулся от меня и говорил, глядя в стену.
Казалось, он нуждается в моем прощении. И я могла его дать. Преподобный – человек умный, умеющий слушать и понимать. Но что сказать об этом втором, о писателе, который мечется среди иллюзий? Или, быть может, я должна заботиться только о пасторе?
– Она восхищается вами, – сказала я. – Она боится, что после спектакля вы больше не захотите ее видеть. Она очень надеется, что вы подпишете для нее экземпляр «Алисы».
– Обязательно. Передайте мне книгу при первой возможности.
– Она хочет подойти сама.
– Хорошо. После спектакля я… поблагодарю ее за… И подпишу ей книгу.
Я испытывала странную смесь отвращения и сострадания к этому человеку. Но его признание показалось мне искренним. И я хотела ответить с такой же искренностью.
– Ваше преподобие, меня назначили вашим вергилием. Я буду вас сопровождать. Все будет хорошо. Я зайду за вами незадолго до шести.
Кэрролл посмотрел мне прямо в глаза. Это было странно. Впервые за это утро он смотрел на меня, как будто его слова были лишь прологом для его прямого взгляда.
Заговорил он не сразу. Просто смотрел на меня с печалью и страхом.
– Да… Приятно слышать… Спасибо, мисс Мак-Кари.
– Спасибо вам, ваше преподобие, за этот искренний разговор, – вот как я решила ответить. – Я знаю, что такое вина, я знаю, как она заставляет нас молчать и какими одинокими нас делает. – В эту минуту я думала о себе, а еще о мистере Арбунтоте и даже о несчастной Мэри. – Но я уверена, что ментальный театр значительно облегчит ваше чувство вины.
Кэрролл снова опустил глаза, а когда он посмотрел на меня, увидел слабую улыбку на моих губах.
– Вы не представляете, насколько для меня дороги… ваши слова и то, что вы меня выслушали, мисс Мак-Кари. – Прежде чем я успела ответить, Кэрролл объявил: – А теперь, с вашего разрешения, я хотел бы безотлагательно встретиться с мистером Икс. – И он поспешно вышел.
Из соседней комнаты послышалось ворчание Понс.
7
Остаток дня прошел в томительном ожидании; отвлекаться мне удавалось только на обязательные дела. В полшестого миссис Гиллеспи и служанки очистили кухню. Примерно тогда же, механически помахивая тростью, явился и Дойл с каменной решимостью на лице. Психиатры и актеры спустились гораздо раньше. Мистер Уидон остался возле подвальной двери с плакатом в руке. Я закончила наряжать напряженное тело моего пациента: костюм, туфли, галстук, маленькая трость. Без четверти шесть явился Джимми Пиггот и подкатил мистера Икс к двери. Дойл выхватил свою записную книжку точно револьвер.
– Что-нибудь скажете для истории, мистер Икс?
– Берегитесь собаки.
Доктор озадаченно посмотрел на меня:
– Вижу, он сегодня не в настроении.
Собачку взялась окружить заботой и любовью Гетти Уолтерс, обожавшая животных. Через пару минут я постучалась в дверь к Кэрроллу. Он был совершенно готов: темный сюртук, накрахмаленный воротничок, элегантный черный галстук-бабочка, волосы с проседью аккуратно причесаны.
Вот только теперь он был еще бледнее, чем утром. Лоб его блестел от пота. Кэрролл взирал на меня расширенными от страха глазами.
– М-мисс Мак-Кари. – Он поклонился.
– Ваше преподобие, что-то случилось? – Он покачал головой. – Я пришла отвести вас вниз.
– Тогда пойдемте вниз, – отозвался Кэрролл. – Вниз, в самую глубину.
И все мы двинулись по коридору. Этого шествия мне никогда не позабыть. Я шла впереди, сопровождая Кэрролла. За нами следовал оснащенный колесами стул моего пациента; Джимми толкал его сзади. Дойл держался чуть сбоку, выполняя роль военного эскорта. Встреченные на пути медсестры уступали дорогу и – я никогда не сумею отблагодарить их по достоинству! – дарили мне улыбки поддержки. Я была воодушевлена предстоящим делом, но меня не покидало дурное предчувствие.
Кэрролл дважды останавливался. Клянусь вам, мне даже в какой-то момент показалось, что у него случился сердечный приступ. Но это была именно нервозность: Кэрролл глубоко дышал, закрывал глаза и бормотал слова, которые я поначалу приняла за молитвы, но, наклонившись поближе, разобрала, что это формулы уравнений: икс в квадрате плюс игрек в квадрате равно зет в квадрате…
Когда мы добрались до двери в подвал, которую сторожил мистер Уидон, Кэрролл впервые обернулся ко мне:
– С-спасибо, что вы со мной, мисс Мак-Кари.
– Спасибо, что позволяете быть с вами, ваше преподобие.
Мы вошли. Уидон повесил плакат с надписью «ВХОД ЗАПРЕЩЕН» и закрыл за собой дверь. Уже когда мы оказались внутри могилы, я подумала: «Эта могила – рассудок Чарльза Доджсона, он же Льюис Кэрролл».
8
Даже наш спуск показался мне исследованием древней крипты. Но настоящие странности ждали нас внизу.
Декорации не изменились со времени моей беседы с Квикерингом: белые панели, черная ткань, горящие лампы по бокам. Но теперь на этих декорациях появилась печать готовности, знак начала: здесь царила та плотная театральная атмосфера, которая сама по себе есть театр.
Все детали обстановки вымыли и вновь водрузили на место; центральный вход был темен и непреложен. Исчезли каморки для актеров: на их месте установили стулья для зрителей и поднос с чаем и пирожками; подозреваю, что не одна я обратила внимание на этот поднос: нервозность не только не перебивает аппетит, но даже частенько и возбуждает. На центральный стул Джимми, как куклу, водрузил мистера Икс, сбоку сели мы с Кэрроллом. Дойл, Джимми и Уидон сели по другую сторону от мистера Икс; еще два стула предназначались для Понсонби и сэра Оуэна: в этот момент они стояли между нами и лабиринтом вместе с Квикерингом. Трое психиатров были одеты в мрачные черные сюртуки, а Квикеринг еще и дополнил этот траур черной сорочкой до самого горла и черным плащом с капюшоном. Перчатки того же цвета довершали его наряд. Он выглядел как персонаж готического представления, но я помнила эту фигуру еще по эшертонскому театру: драматург иногда одевался во все черное, чтобы иметь возможность передвигать декорации в темноте и при этом оставаться незамеченным. В капюшоне, пока еще не надетом на голову, имелись прорези для глаз, прикрытые прозрачной черной тканью, поэтому в сумраке лабиринта Квикеринг будет почти что невидим.
Обстановка в подвале навеяла мне мысли о шабаше, который пророчила миссис Мюррей; распорядителем, разумеется, будет сэр Оуэн. По крайней мере, воздуха тут хватит на всех: наш угольный подвал был оборудован специальными отдушинами.
– Перед началом я хочу сказать вам несколько слов, – объявил сэр Оуэн.
Я видела, что, невзирая на все обстоятельства, психиатр наслаждался этим моментом. Какая энергия! Всякий на моем месте воскликнул бы то же самое, даже принимая в расчет его худобу – со спины сэр Оуэн был превосходной иллюстрацией для учебника анатомии, его лопатки выпирали из-под сюртука – и малый рост, уменьшенный прожитыми годами. Но в критические моменты этот человек вырастал. Он поднимался до уровня любой трагедии. Катастрофы делали его гигантом. И я подумала, что в идеальном мире, свободном от всяческих проблем, окруженный всеобщим счастьем, сэр Оуэн сделался бы крохотным и невидимым, точно песчинка в пустыне.
Впрочем, этот Оуэн-гигант ощутимо волновался.
И тогда в голову мне пришла странная мысль.
Если Шляпник существует, это должен быть кто-то со стороны – вот что я подумала. Я оглядела всех присутствующих и поняла, что все мы испытываем одинаковый страх, только в различных лунных фазах: Кэрролл являл собой полную луну, бледную и пугающую; Джимми, Уидон, Понсонби и Квикеринг были растущими четвертинками тревоги; сэр Оуэн и Дойл приоткрывали только серпик беспокойства. Вытянутое лицо моего пациента было новой темной луной: его страх таился от света, но я его все равно чувствовала.
И все-таки речь сэра Оуэна отчасти развеяла общую нервозность.
Не знаю, как у вас, а в моей парламентской стране умелое выступление позволяет завладеть эмоциями публики.
– Леди, джентльмены, добро пожаловать, – начал сэр Оуэн. – Это ментальный театр «белого состояния», который проводится, дабы преподобный Чарльз Доджсон, а также все заинтересованные лица смогли узнать, чем вызваны сновидения, мучающие его преподобие с момента его поселения в оксфордском пансионе «Пикок». Господа, ментальный театр – это медицинская процедура. Вы были приглашены в качестве наблюдателей за внутренним миром пациента, но ни в коем случае не в качестве участников и еще в меньшей степени – в качестве публики. Последнее крайне существенно, ибо мы, люди своего времени, привычны к зрелищам, будоражащим воображение, пусть даже мы никогда и не посещали подпольные спектакли… Однако ментальный театр – это не театр, как бы он нас ни будоражил. Тем самым я хочу сказать, что в силу темноты или расположения декораций вы, возможно, не увидите происходящего: так и должно быть, ибо вы здесь не для того, чтобы что-то увидеть. По тем же причинам вы не должны нарушать медицинский эксперимент громкими комментариями, аплодисментами или как-либо еще заявлять о своем присутствии. В противном случае духовному и даже физическому здоровью пациента может быть нанесен серьезный ущерб. Я надеюсь, этот пункт был изложен достаточно ясно, правильно? Добавлю, что мы поделили представление на две части с одним перерывом, о продолжительности которого будет объявлено позже. Представьте себе спуск в пещеру: первая часть – это спуск как таковой, вторая – исследование пещеры. Однако, если все пройдет благополучно, уже в конце первой части мы получим определенные результаты, но только лишь после второй части появится возможность озарить светом все темные углы, в которых скрывается причина подлежащей исследованию проблемы, иными словами – первоисточник сновидений нашего пациента. Если у вас нет вопросов, мы приступаем.
Вопросов не было. Вдалеке слышались завывания дождя и ветра.
Все мы надеялись, что доски, подпирающие угольный подвал, выдержат непогоду.
Сэр Оуэн, сохраняя хладнокровие, которое приходит только с годами опыта и самолюбования, вытащил из кармана маленький предмет и предъявил его нам в свете ламп.
– Чарльз, это маятник. Я погружу тебя в гипнотический транс. Сразу же по завершении этой операции мисс Мак-Кари приступит к выполнению обязанностей вергилия и проведет тебя через этот вход… – Сэр Оуэн указал на отверстие между белыми панелями. – Вы проникнете в ментальное пространство, правильно? Что-нибудь скажешь перед началом, Чарльз? Чарльз?
Я обернулась к Кэрроллу.
Тот смотрел в точку, которая не являлась сэром Оуэном, но была расположена на сэре Оуэне. Мне показалось, что Кэрролл вообще смотрит в пустоту. Ему было очень страшно.
– Делай что следует, Оуэн, – сказал Кэрролл.
Сэр Оуэн обменялся взглядами с коллегами-психиатрами.
– Ты в хороших руках, Чарльз, беспокоиться не о чем. Пожалуйста, смотри на этот шарик, не своди с него глаз. – И маятник принялся выписывать ровные пламенеющие дуги.
9
Когда сэр Оуэн решил, что время пришло, он спрятал маятник и сделал мне знак начинать. Я взяла Кэрролла под руку. Поднимаясь со стула, он чуть пошатнулся и как будто растерялся, но быстро вернул себе силы и внимательность.
– Пойдемте, – сказал он.
Я подвела его ко входу. Я уже знала, что́ увижу, когда загляну внутрь: коридор, идущий по прямой к дальнему краю подвала. Как и в прошлый раз, панели по сторонам коридора были черные, и темнота здесь царила абсолютная. Когда я вошла, наблюдатели и подвал как будто перестали существовать.
Я сделала несколько неуверенных шагов в эту черноту, не выпуская руки Кэрролла.
Поскольку никаких препятствий на пути не встречалось, а узость коридора позволяла держаться за стены, продвижение вперед не представляло никакой опасности. Нам приходилось мириться с нашей слепотой: мы оба понимали, что устроители лабиринта намеренно подвергают нас такому испытанию.
Чем дальше мы продвигались, тем лучше я различала конец коридора.
А потом ситуация переменилась. Ткань, закрывающую одну из панелей, внезапно отдернули. И нам открылась нарисованная белым по черному голова кролика. Вообще-то, мы смогли ее разглядеть, потому что белые линии прочертили фосфором. Все произошло бесшумно, это было похоже на быструю смену картин в зоотропе.
Перед картинкой неожиданно возникла тень.
Мы остановились. Я испугалась не меньше моего спутника, хотя такие явления в ментальном театре не редкость.
Мы различили силуэт в темном костюме с головой Белого Кролика. Голос был искажен маской, к тому же говорящий старался вещать басом, но я все равно узнала Салливана.
– ВАШЕ ПРЕПОДОБИЕ, ВЫ ОПАЗДЫВАЕТЕ.
– Да… – прошептал он.
Я не знала, какое воздействие оказали на Кэрролла эти слова, но почувствовала, как напряглись его мускулы. Его рука сдавила мой локоть.
И тогда Белый Кролик повернулся к нам спиной и исчез. Когда мы дошли до угла, перед нами открылась тьма еще чернее. Кэрролл замешкался, как будто пещера оказалась для него чересчур глубока. Не было слышно ничего, кроме нашего дыхания и отдаленных завываний небесного чудища – бури, хлеставшей Портсмут.
В эту минуту я совсем не хотела идти дальше.
«Шляпник», – напомнила я себе.
Представь, а вдруг он ждет нас внутри, а вдруг он каким-то образом проник в лабиринт. Вдруг это Квикеринг, одетый в черное и невидимый. Или даже Салливан. Сколько возможностей у него будет, чтобы с нами расправиться?
Но Кэрролл снова сжал мою руку, и я, исполняя обязанности вергилия, последовала за ним.
Вокруг нас было так темно, что поначалу мы даже не поверили, когда перед нами возникла новая фигура. Разумеется, такой эффект тоже был просчитан. Фигура была не меньше семи футов в высоту, а может быть, даже и восьми. Отблеск далеких ламп и глаза, которые постепенно привыкли к кромешной тьме, позволили мне разглядеть прорисовывающиеся на черном фоне заостренные уши сверху, шерсть по бокам и еще огромные пустые глаза.
Чеширский Кот.
Но рот его был здоровенным черным пятном: зубы от нас прятали. Невидимой частью этого Кота была его улыбка.
– ВЫ ЗНАЕТЕ, ЧТО ВЫ ПОЧТИ ПРИШЛИ, ВАШЕ ПРЕПОДОБИЕ.
– Да, – ответил Кэрролл.
Мы уже лучше различали открывшуюся нам фигуру: это был Салливан – кто же еще, – теперь надевший голову Кота и поднявшийся на какую-то приступку или табурет или даже вставший на цирковые ходули. От пояса и ниже его тело оставалось в полнейшем мраке; виднелся только странный предмет – длинный хвост волос, который покачивался из стороны в сторону примерно там, где должны были помещаться ноги Салливана. При этом хвост слегка шелестел, когда касался пола. Эффект был, безусловно, сильный, но при этом граничащий с непристойностью.
– ВЫ ВЕДЬ ЗНАЕТЕ, ВАМ НУЖНО ВСЕГО ТОЛЬКО ПРИЙТИ.
– Да… – чуть слышно прошептал Кэрролл. – Мне нужно только прийти.
Вшшик, вшшик… хвост продолжал раскачиваться.
А потом он неожиданно подскочил в воздухе и полетел в нашу сторону.
Это был простейший трюк, и меня, бывалую зрительницу, он не впечатлил: я понимала, что перед нами крутится какая-то штуковина (например, метелка из перьев), которой управляет сам Салливан.
А потом хвост развернулся.
И у него появились глаза.
И я перестала понимать, что это такое.
К счастью, ритм этого превращения был тщательно срежиссирован, чтобы не доводить нас до смертельного ужаса. Постепенно из темноты под ногами Кота начинало проявляться лицо, а то, что мы принимали за хвост, на наших глазах превращалось в длинные курчавые локоны. Когда наконец я различила измененное макияжем лицо Клары Драме, я сглотнула слюну.
Видимо, девочка ждала нас согнувшись, укрытая за куском ткани, повязанной на талию Салливана, который поднялся на приступку. Когда мы приблизились, Клара стояла, наклонившись вперед, снизу из-под ткани выглядывали только кончики волос; актриса шевелила головой, так что волосы шелестели по полу. Но теперь, когда Клара выпрямилась и закинула волосы назад, мы видели только ее белое лицо – лицо младенца, выходящего наружу из материнской утробы. Сама по себе мысль, что девочка и Салливан укрывались одним и тем же куском ткани и при этом она выгибалась у него между ног, придавала всей сцене тошнотворную непристойность. Вот почему ментальный театр мне отвратителен.
Но в данном случае это было наименьшее зло: я поняла это, когда девочка встала перед Котом в полный рост. На фоне черной ткани было видно только ее лицо и длинные волосы. Она была похожа на растущий цветок. Но страшнее всего оказалось выражение ее лица. Это была не Клара Драме, которую я знала. Это вообще было не лицо девочки, по крайней мере живой девочки. Оно казалось лишенным всякого внутреннего значения, были только внешние признаки: эта белизна, эта чернота, эти распахнутые глаза и рот.
– ПАДАЙТЕ, ВАШЕ ПРЕПОДОБИЕ, – сказал Кот-Салливан.
И Клара раскрыла рот еще шире.
Я думаю, мне никогда не забыть этого движения в темноте.
Если меня кто-нибудь спросит, в чем разница между человеком театра и обычным человеком, я приведу именно этот страшный пример. Клара не просто открыла рот: она напрягла такие мускулы, о существовании которых я даже не догадывалась. Зубы как будто втянулись, язык распластался волнистым ковром, осталась только черная бездна глотки.
И когда я в нее заглянула, все огни потухли.
10
Я услышала далекий ропот наблюдателей.
Определенно, им не понравилось внезапное затемнение. Мы с Кэрроллом прижались друг к дружке.
Не будь я вергилием, я бы выпустила наружу весь мой трепет. Но я сознавала, что моя задача – успокаивать пациента. Я обуздала свой страх, чтобы Кэрроллу было не так страшно. Раскаты грома снаружи гудели почти успокаивающе.
А потом раздался треск и тусклый фонарь снова озарил разверстый рот Клары – в том же ужасном положении.
Нет, теперь рот открылся еще шире, и мы совсем не видели зубов – не видели даже лица: только малый просвет на лбу и глаза под линиями морщин. Подбородок исчез. Оставались только гигантская нечеловеческая расщелина, розовый трепещущий язык, далеко разведенные губы и черный провал глотки.
– Боже… – прошептал Кэрролл. Но так и не договорил.
Рот продолжал расширяться: губы разошлись на невозможное расстояние между раскинутых рук взрослого человека, а черный провал в центре превращался в хищный цветок. Фонарь погас. Осталась только безбрежная темнота.
И голос.
– ААААХХХХХХХХХХ…
Долгий хриплый стон больной девочки.
Трюк был пронзительно-страшный, при этом исполненный с невероятным мастерством. В те минуты я не понимала, как все это удалось проделать, но даже у меня закружилась голова. Рот этой девочки нас как будто ГЛОТАЛ. Протяжный стон усилил это непостижимое ощущение.
Кэрролл заговорил:
– Я б-был там. В пос-постели. Я с-спал…
По шелесту ткани и босых ног мы догадались, что актеры разбирают свой театр и уходят. Мне послышалось тихое ругательство Салливана – посреди всего этого ужаса оно меня даже порадовало: я поняла, насколько тяжело дается это представление Салливану. Боковые лампы в подвале снова зажглись, но я не сделала и шага вперед, оставляя решение за Кэрроллом. И тогда послышались новые звуки.
Бульканье, усиленное каким-то приспособлением. Кажется, чей-то голос не очень удачно изображал журчание воды. Впрочем, признаюсь, удачной имитации мне никогда слышать и не доводилось; полагаю, ее было бы не отличить от настоящего журчания воды. Сейчас все было не так: я слышала голос взрослого человека – возможно, Салливана, рокот, усиленный каким-то предметом – возможно, воронкой, которую используют в цирке.
Но когда мы заглянули за следующий поворот, увиденное нами с лихвой восполнило недостатки звукового оформления.
В дальнем конце прохода колыхалось белое привидение.
Я не сразу узнала в нем стоящую на цыпочках Клару, повернутую к нам в профиль.
На актрисе была голова Алисы, и, когда Клара наклонялась, фальшивые волосы из желтой бумаги касались пола – как прежде настоящие волосы Клары. Это могло показаться и забавным, но вот движения ее рук и всего тела забавными не были. Это было подлинное искусство: вначале ты видишь змею, потом понимаешь, что это буква S, а в следующий момент перед тобой выгибается уже буква С. Я, наверно, испугалась даже больше, чем во время трюка со ртом, потому что это был никакой не трюк: это были лишь мускулы под белой девичьей кожей, и они непостижимым образом копировали и утрировали движения гребца в лодке. Наваждение этого танца без музыки настолько оглушило меня, что, несмотря на абсолютную наготу девочки, зрелище не показалось мне неприличным, потому что это не выглядело как человеческое тело – по крайней мере, в первый момент. Единственное, что было на ней надето, – это голова Алисы, но я заметила это только какое-то время спустя. В следующий момент мое чувство неприличного начало жечь мне лицо, но к этому времени видение уже исчезло.
Эпизод был выверен по секундам, с поразительной точностью.
Он был непорочен, пока оставалась Клара. А когда началось порочное, Клары уже не было.
Именно так и работает ментальный театр.
Я подумала, что они заставляют Кэрролла вспомнить о прогулке по Темзе. Но потом оказалось, что на панели что-то есть – этого не было видно, пока не исчезла Клара. Оказалось, что на панели висит табличка с надписью, выполненная тем же фосфоресцирующим белым составом – и при этом детским почерком.
– Да. – Кэрролл говорил так, будто отвечал на вопросы. – Я спал. Там.
Это был голос человека, который наконец-то после немалых усилий пришел в нужное место.
Как только Кэрролл произнес свои слова, я услышала за спиной деревянное клацанье.
Шум сопровождался лучами света.
Оказалось, что это Квикеринг собирает панели, через которые мы уже прошли, – эти карты уже отыграли свое. Он составлял панели возле стены, точно костяшки домино. Присмотревшись к психиатру, я поняла, как ему удалось устроить невероятный трюк с разинутым ртом: поверх черных перчаток на его руках были надеты специальные формы: на правой – верхняя губа, на левой – язык и нижняя губа. Когда свет погас, эти формы при соединении двух рук подменили настоящий рот Клары, а затем Квикерингу только и оставалось, что разводить руки сколь угодно далеко. Эффект был потрясающий.
Убирая перегородки, Квикеринг как будто обнажил и нас самих. Мы увидели дальнюю стену и ряд наблюдателей. Я успела разглядеть невозмутимого мистера Икс, сэра Оуэна с поднятой правой рукой и с часами в левой – он как будто готовился подать сигнал; Понсонби что-то записывал.
Очевидно, мы прибыли в нашу первую гавань.
Глядя, как Квикеринг собирает декорации, мы отвлеклись, и это тоже было просчитано: когда мы снова посмотрели вперед, мы увидели человека в цилиндре.
Иными словами, Шляпника. Его огромную голову, а под ней – черную ткань. Но в этот раз высота завесы не давала мне понять, кто изображает голову – пригнувшийся Салливан или Клара, а может быть, и они оба. Такая игра с двойственностью – отличительная черта ментального театра.
Но ужас все равно оставался ужасом. Голова, чуть ниже человеческого роста, взирала на нас безумными глазами, огромная шляпа была сдвинута набекрень и качалась, подчиняясь движениям колышущейся ткани.
В этот момент рука Кэрролла, которую я так и не отпускала, начала корчиться в судорогах. Кэрролл смотрел прямо на меня, в глазах его застыло отчаяние.
– Нет, я не могу! Я больше этого не вынесу! – кричал он.
И эта вспышка тоже не явилась неожиданностью. Я поняла это, когда Клара высунула голову из-за занавеса – сейчас она была самая обычная девочка. Свою наготу она прикрывала тканью. Сэр Оуэн устремился к нам, подавая сигналы Квикерингу.
– У него приступ! – выкрикнул он на бегу.
Психиатры подхватили Кэрролла с двух сторон. Освободившись от моей опеки, он бился у них в руках.
11
Мы усадили Кэрролла на стул и предложили глоток виски. Он выпил.
– Нет, Оуэн, я не могу, прости… Я пытался, но…
Сэр Оуэн казался рассерженным:
– Чарльз, я понимаю, как на тебя подействовали некоторые сцены, но я гарантирую, результатом явится катарсис, правильно? Ну давай попробуем…
Кэрролл мотал головой. Неприкаянная душа, обреченная на тоску.
– Нет… Нет… Нет… – стонал он. – Мистер Икс, я должен им рассказать!
И тогда в разговор включился новый собеседник.
– Расскажите, так будет лучше, – серьезно посоветовал мистер Икс.
– Рассказать… о чем рассказать? – допытывался сэр Оуэн.
И тогда я догадалась. Я вспомнила, каким бледным был с утра Кэрролл, – тогда я приписала этот симптом приближению ментального театра. Но теперь я поняла истинную причину.
Чего я понять не могла – так это почему Кэрролл не рассказал о своем кошмаре раньше. И мне стало уже не просто тревожно. Температура в подвале как будто опустилась сразу на несколько градусов. Снаружи что-то грохотало – что-то, стремившееся завладеть нашим вниманием, но без всякого успеха: настоящая буря разыгрывалась на этом лице.
– Сегодня ночью… я снова видел кошмар…
Мы обступили Кэрролла полукругом – только стул моего пациента оставался на том же месте.
В нашу группу влились и Салливан с Кларой, оба в длинных черных балахонах, которые они приподнимали, чтобы не наступить, оба босоногие. На лице Клары до сих пор лежал белый грим.
– Я что-то пропустил? – поинтересовался Салливан. Его черная шевелюра была растрепана, на лице – тоже следы грима. Когда актеры присоединились к нам, нас стало десять (ровно десять, я потом пересчитала).
И Кэрролл снова заговорил:
– Мистер Икс мне посоветовал… никому не говорить… чтобы не нарушать ход представления. Но когда я увидел этого Шляпника…
– Он должен был вывести тебя из транса, – пояснил Корридж.
– И у вас получилось: теперь я вспомнил о нерассказанном кошмаре! И больше не могу молчать!
– Что… что вам на сей раз сказало это пугало в цилиндре? – спросил Квикеринг, стягивая с рук фальшивый рот. Он нервничал гораздо больше остальных.
И все-таки именно резкость его тона заставила успокоиться знаменитого писателя и математика.
– Он предрек еще одну смерть.
– Ну это как раз не новость, – заметил сэр Оуэн. Но и он тоже побледнел.
– Он назвал имя.
– Имя?
– Имя человека, который… умрет.
Мы так и застыли.
– Это… кто-то знакомый? – спросил сэр Оуэн.
Кэрролл кивнул.
– Кто-то из нас?
Кэрролл снова кивнул.
– Я не мог не рассказать об этом мистеру Икс, – добавил он. – Но мистер Икс посоветовал мне дождаться результатов ментального театра…
– Это была серьезная ошибка, сэр, – упрекнул моего пациента сэр Оуэн. Было очевидно, что ему очень хочется кого-нибудь в чем-нибудь упрекнуть.
– Есть причины, служащие для меня оправданием, сэр Оуэн, – ответил мистер Икс.
– Ну все, хватит, называйте имя! – потребовал Квикеринг.
Десять наших теней сделались плотнее. Все мы – кроме мистера Икс, который, как я уже сказала, сидел в отдалении на своем колесном стуле, – подошли еще ближе.
Никогда не забуду.
Никогда не забуду отчаяния и ужаса во взгляде Кэрролла.
Я уже говорила: мы выстроились полукругом, и, кажется, я всегда сумею повторить порядок, в котором мы стояли, потому что Кэрролл оглядывал нас одного за другим, поочередно, как будто глаза его вращались в ритме шестеренок в часах, отмеряющих наше время. Может быть, это были часы Белого Кролика.
Часы, которые остановятся, когда умрет кто-то еще.
Кэрролл начал с мистера Икс, сидевшего слева… Дойл, Понсонби рядом с ним…
…сэр Оуэн…
…Квикеринг… Питер Салливан…
…Клара Драме, рядом с ней Джимми Пиггот… а рядом с ним мистер Уидон…
Полукруг заканчивался на мне, я стояла справа от Кэрролла.
Весь этот долгий путь как будто помогал Кэрроллу собраться с силами и заговорить.
– Вы… Он сказал, что сегодня ночью умрете вы, мисс Мак-Кари.
12
Я сразу же поняла, почему Кэрролл хотел извиниться передо мной наедине и не отваживался смотреть мне в глаза.
Но после первого приступа страха я почувствовала себя гораздо лучше.
Я представляла себе несколько вариантов развития событий, один другого хуже. А озвученный вариант не то чтобы ничего для меня не значил – ну конечно же значил и даже повергал в ужас, – но, по крайней мере, зависел исключительно от меня. Слава богу, никого больше это не затрагивало.
Да не поймет меня читатель неправильно. Я никогда не была храброй или не считала себя таковой; мне, как и всем, страшно умирать. Однако моя смерть, как и моя жизнь, – это мое частное дело, за которое отвечаю я сама: вот что меня успокаивало.
Напротив, то, что происходит с моим ближним, ускользает от моего контроля. Разбираться во всем приходится ближнему, а тот не всегда умеет, не всегда справляется, и это меня по-настоящему печалит.
Вот почему я стала медсестрой: чтобы разбираться с проблемами других людей.
Таким образом, в тот момент передо мной находились девять нерешенных проблем.
– Но это… смешно, – заговорил сэр Оуэн, бледный, но воодушевленный: коса смерти в своем слепом кружении прошла всего в дюйме от него. Сэр Оуэн смотрел на меня. – Ваше преподобие, вы ведь не станете верить этому вздору?
– Ну конечно же нет, – весело отозвалась я. – Пожалуйста, прошу вас успокоиться.
– Это только сон, – бормотал Понсонби, тоже ощутивший близость смертельной угрозы. – Не скажу, что это был совсем обыкновенный сон, но его можно считать почти обычным…
– Это был сон, просто сон! – неуверенно воскликнул юный Джимми Пиггот.
– Чушь, – определил Квикеринг, дрожа то ли от страха, то ли от ярости. – Нелепость!
– Вам не о чем волноваться, – утешил меня Уидон.
Говорят, что во время болезни человек узнает, насколько он значим для окружающих. Если верить этому суждению, я была серьезно больна.
Впрочем, для одного из присутствующих я обладала особенной значимостью. Он заговорил очень медленно, выделяя каждое слово:
– Все кошмары, приснившиеся его преподобию до сих пор, сбывались.
Слова мистера Икс возымели эффект поглощения всякого звука в вакууме. Клара поднесла ко рту руки, прикрытые балахоном. Кажется, она ничего не слышала о пророческих снах Кэрролла. Салливан опять смотрел на меня, теперь с тревогой.
Но что мне было по-настоящему больно – так это смотреть на моего пациента. Силы совершенно покинули его, он как будто дошел до последнего предела. Бледный недвижный мистер Икс вжался в свой стул на колесах.
Я помотала головой.
– Мистер Икс, вы без всякой необходимости запугиваете людей! – сказала я. – Успокойтесь! Ничего со мной не случится!
Я дам вам совет: никогда никому не говорите, что с вами ничего не случится, если ваша цель – успокоить человека. С момента произнесения этих слов – нет, даже в момент их произнесения – вы будете наблюдать, как сама эта фраза роет вам удобную, простенькую, гостеприимную могилку и хоронит вас так поспешно, что вы даже не успеваете договорить до конца.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.