Текст книги "Знак Десяти"

«Со мной ничего не случится» означает все, что угодно, но только не это.

– А может кто-нибудь объяснить мне, что тут происходит, или я прошу слишком многого, о боги неведенья? – не выдержал Салливан. – Что еще за кошмары? Нам, актерам, никто ничего не рассказывает…

За объяснение взялся Дойл, который до сего момента был занят своими записями.

– Его преподобию снятся вещие сны. Бесспорно здесь только одно: сегодня ночью я не покину мисс Мак-Кари. Я намерен спать с вами, мисс!

На фоне этого заявления известие о моей смерти сильно потускнело.

13

Может ли читатель представить себе жизнь более горестную, чем моя, если я признаюсь, что мне пришлось дождаться смертного приговора, чтобы наконец почувствовать себя окруженной всеобщим интересом и заботой? Звучит противоречиво и даже заносчиво, но я рассказываю то, что было. Я превратилась в средоточие нежности для девяти моих товарищей – за исключением того, кого вы и так подозреваете, хотя я и знала, что он озабочен больше всех, – все они награждали меня взглядами и словами поддержки, переводили дело в шутку, изображали сомнение в правдивости пророчества, но при этом не скрывали облегчения от того, что это сомнительное пророчество не относится лично к ним. Двое мужчин сражались за право спать со мной в эту ночь – Джимми Пиггот и Конан Дойл; сэр Оуэн – тот вообще улыбнулся мне, не подняв ни одну из бровей; растерянный Салливан без устали выражал готовность меня защищать; Клара ничего не говорила, но ее взгляды полнились нежностью и состраданием; Уидон – тот самый бухгалтер, который так холодно принял меня в первый день по приезде в Кларендон, – теперь вытирал слезы, как будто я его бабушка; Кэрролл взял мою ладонь и сдавил так сильно, точно собирался делать предложение; и даже мистер Икс – да, он самый! – склонил голову под тяжестью нахлынувших переживаний.

А теперь скажите, что у меня не было причин чувствовать себя счастливой.

Единственный, кто взирал на меня с ужасом, был Квикеринг. Я решила, что ему сейчас страшнее, чем мне, – мне тоже было страшно, но это чувство пребывало где-то на глубине, в самом потаенном уголке.

Что же касается Понсонби, он, даже и занятый подготовкой речи для моих похорон (я его не упрекаю, ему надлежало как следует все обдумать заранее), неожиданно для всех возвысил голос:

– Как бы то ни было и что бы ни означал этот сон, мы не позволим, чтобы с вами случилось что-то плохое, мисс Мак-Кари!

Когда я услышала, что этот человек правильно произнес мою фамилию – впервые с момента нашего знакомства…

Клянусь вам, когда я это услышала, я подумала, что на самом деле сон снится мне.

«Вот она, настоящая Страна чудес», – сказала я себе.

Кэрролл был прав. Чтобы в нее попасть, достаточно было нырнуть в кроличью нору.

14

Разумеется, ментальный театр отложили до следующего утра. Дойл предлагал вызвать полицию, но его не поддержали ни психиатры, ни мой пациент – не знаю, то ли из-за преждевременности этой идеи (ведь моего трупа до сих пор не было), то ли из-за ее нелепости, ведь полицейские, как правило, не проявляют интереса к сновидениям в качестве улик для будущих преступлений.

В общем, высказывались все и сразу, так что мне пришлось вмешаться.

– Прошу вас, довольно! – Установившаяся тишина познакомила меня с новой властью, которой меня наделили. – Я не собираюсь спать ни с кем из мужчин, и мне неудобно даже думать о такой возможности и неудобно, когда о ней думаете вы! Представление отложено, мы увидимся завтра, сейчас я уложу спать моего пациента, затем поднимусь к себе, а вы будете вести себя совершенно нормальным образом.

И снова поднялся галдеж.

– Нет, ни в коем случае!.. – протестовал Дойл.

– Сначала нам следует… – что-то предлагал Джимми.

– Джентльмены. – Я заставила их умолкнуть. – Позвольте вам объяснить, что сейчас больше всего меня пугаете именно вы… Его преподобие мог услышать во сне мое имя по многим причинам, в основном по хорошим. С другой стороны, если его преподобие видит то, что должно произойти, то чем нам помогут наши страхи? Будущее уже предначертано, а нам следует… продолжать выполнять свой долг. – Ответом мне было согласие, тишина и уважение: на меня теперь смотрели совсем другими глазами. Я тоже чувствовала себя иной: более сильной, не такой трусливой, я была капитаном, укрепляющим боевой дух своей команды. – Я предлагаю всем нам разойтись по своим комнатам и отдохнуть. Завтра мы будем судить обо всем более здраво.

– Те из нас, кто останется в живых, – уточнил мистер Икс.

Дойл возмущенно обернулся в его сторону:

– Ради всего святого, Холмс! – Этот возглас вызвал общее изумление. Несчастный доктор смешался и поправил себя: – Я хотел сказать – мистер Икс. Пожалуйста, будьте милосердны.

– Милосердие не имеет ничего общего с мерами, которые мы должны предпринять. Вам как врачу это известно лучше остальных, доктор Дойл.

– Чепуха и околесица! – не выдержал Квикеринг. – Все это чепуха!

– Альфред, а ведь мистер Икс прав, – успокоил коллегу сэр Оуэн. – Не думаю, что мисс Мак-Кари должна оставаться одна, правильно?

– Я буду спать с ней. – Это сказала Клара, и слова ее проникли в мое сердце.

– Нет-нет-нет, милая, я на такое не пойду.

– Так мы подвергнем риску сразу двух женщин, – заявил рыцарственный Джимми Пиггот. – Мисс Мак-Кари, я буду ночевать снаружи под вашей дверью. И не приму никаких отказов.

– Ну конечно же примешь, Джимми, ведь я медсестра. И я могу сама о себе позаботиться.

– Но вы забываете об одной детали: у себя за дверью, внутри, вы вольны приказать мне выйти. Но по эту сторону двери всем распоряжается доктор Понсонби.

Понсонби, который плохо переносил общее внимание, сразу начал мямлить:

– Не вижу… препятствий… То есть серьезных препятствий к тому… Как ты собираешься это устроить, Джимми? На кровати нельзя… Я не говорю, что вовсе нельзя, но отчасти все-таки и нельзя… Быть может, стул? Я сейчас не говорю о стульях с обивкой, я имел в виду…

– Не беспокойтесь, доктор, я посплю на полу, – сказал Джимми.

Какой рыцарь! Кстати, я вам рассказывала, что Джимми хочет жениться на девушке из галантерейной лавки и копит деньги? Этой барышне здорово повезло с мужчиной!

– Молодой человек, я старше вас годами, – вмешался Дойл. – Поэтому останусь я.

– Значит, все дело в возрасте, – мягко прокомментировал Салливан.

Дойл высокомерно посмотрел на актера:

– Я не только врач. Я играю в футбол и являюсь голкипером портсмутской команды.

– Прошу прощения, доктор, – ехидно заметил Салливан, – но если угроза будет исходить не от футбольного мяча, то я не понимаю, как вам пригодятся эти умения.

– Я хотел сказать, что поддерживаю форму, мистер… Я не помню вашего имени.

– А я вашего.

– Я доктор Артур Конан Дойл, друг мисс Мак-Кари.

– Я Питер Салливан, актер. Занимаюсь боксом, фехтованием и уличной борьбой. И участь мисс Мак-Кари мне тоже небезразлична. – И Салливан мне улыбнулся.

Дойл хотел что-то ответить, но замялся. Я тоже замялась. Иногда лучше уметь выражаться без обиняков, как мой пациент.

– Но, мистер Салливан, мы вас не знаем, а Джимми Пиггота и доктора Дойла знаем, – сказал мистер Икс. – А если выбирать из двоих, я голосую за Джимми.

– Я не позволю подвергать опасности жизнь этого мальчика! – заспорил Дойл.

– При всем уважении, доктор, «жизнь этого мальчика» – моя жизнь! – выпалил Джимми.

– Никто не будет ночевать в коридоре, – объявила я. – Я буду спать в своей комнате, как и всегда, а вы спите в своих!

– Погибли один за другим негритята, ведь сильно друг дружку любили ребята, – загадочно прокомментировал Салливан. – Не обращайте внимания, это старая ирландская песенка. И кстати, прошу прощения, что посреди нашей драматической ситуации затрагиваю столь малозначительную тему, но где сегодня будем ночевать мы с девочкой? У нас ведь отобрали и кровати, и занавески.

– Мы установим все обратно, – пообещал Понсонби.

И тут Квикеринг как будто взорвался. К его обычной резкости прибавилась заносчивость, граничащая с яростью, – я приписала все это воздействию страха.

– А я присоединяюсь к нашей хладнокровной мисс Мак-Кари! Я абсолютно спокоен!

– Вот это удача, – снова встрял ироничный Салливан. – Если вы решите впасть в беспокойство…

– Несколько якобы сбывшихся снов ничего не означают, пока нам не удалось обнаружить между ними связь, – горячился Квикеринг, пропустив ехидство мимо ушей. – И даже если нам и удастся, это не значит, что следующий сон тоже должен сбыться! – Квикеринг хитро прищурился. – С другой стороны, о каких сновидениях мы вообще говорим? О тех, что его преподобие видел на самом деле, или о тех, которые он нам пересказывает?

Вопрос Квикеринга произвел взрыв тишины – если вы понимаете, что я хочу этим сказать.

Но когда до всех дошел смысл этих намеков Квикеринга, достаточно было одного взгляда на преподобного, чтобы все подозрения растаяли, как снег по весне.

Невозможно подделать такой ужас, ужас в чистом виде.

Кэрролл не лжет. Он рассказывает о том, что видел.

– Доктор Квикеринг, в ближайшие часы кто-то в Кларендоне умрет, – резюмировал мой пациент с ледяной сдержанностью. – Это непреложно. Я лишь надеюсь, что это будет не моя медсестра.

– А вам это откуда известно? – Квикеринг почти кричал на моего пациента.

– Я ведь сумасшедший. А мы, сумасшедшие, предвосхищаем события. Вот отчего нас именуют сумасшедшими: то, о чем мы говорим, пока что не произошло. Здоровые люди приходят потом и делают аутопсию. Быть здравомыслящим означает не что иное, как опаздывать, не успевая за предсказаниями сумасшедшего. А при сложившемся положении дел предсказания, как мне кажется, стоит учитывать.

И тут сэр Оуэн наконец-то разглядел ниточку, за которую можно было ухватить ситуацию:

– Как бы то ни было, джентльмены, ничто не мешает каждому из нас делать то, что он считает целесообразным, правильно? Если Джимми желает провести ночь под дверью мисс Мак-Кари, это его решение. И доктору Дойлу мы тоже не можем указывать, что ему делать. А еще я солидарен с доктором Квикерингом: увиденное его преподобием – это всего лишь очередной сон. Вот почему нам следует разойтись по своим комнатам и отдохнуть. Мы не представляем собой группу, мы только сумма индивидов.

– А вы – индивид, руководящий этой суммой индивидов? – поинтересовался Салливан.

– Прошу прощения? – В голосе сэра Оуэна послышались нотки угрозы.

Салливан, так и не пришедший в себя от изумления и порядком уставший, при всем своем таланте острослова, по крайней мере, понимал, чья рука его кормит.

– Простите, доктор, я просто жутко устал. И если завтра мы должны продолжать спектакль – пусть мне постелют одеяло на полу, а потом можете разговаривать дальше. Клянусь вам, я улягусь где угодно и сразу же засну. Вы меня ничуть не побеспокоите.

– Я тотчас распоряжусь, чтобы вас устроили на ночлег, – засуетился Понсонби, подгоняемый взглядом сэра Оуэна. – Я прошу всех успокоиться. Не совершенно успокоиться – это ясно, но успокоиться относительно…

Я почувствовала, что не все рассчитывают увидеть меня живой, когда не все пожелали мне доброй ночи.

Мы желаем это не тому человеку, который ложится спать, а тому, кого надеемся увидеть утром.

Клара еще раз спросила меня, оставаться ли со мной на ночь, и, получив мой отрицательный ответ, ни с кем не попрощавшись, ушла переодеваться куда-то вглубь лабиринта.

Мистер Уидон, Понсонби и сэр Оуэн демонстрировали бурную деятельность, организуя ночлег для артистов, но я заметила, что все трое избегают приближаться ко мне. Так же безразлично вел себя и Квикеринг, однако его безразличие происходило не от спокойствия (спокойным он вовсе не был), а от того, что я для него ровно ничегошеньки не значила.

Мне это было только на руку. Что они могут мне сказать? Если примутся меня утешать, значит они исподволь признают, что мне грозит опасность. Обыкновенная вежливость будет выглядеть равнодушием. Этот гордиев узел лучше не распутывать – лучше молчать.

Дойл до последней возможности стремился составить компанию Джимми, но мистер Икс сказал, что от него будет гораздо больше пользы в комнате его преподобия, если сам Кэрролл не будет возражать, чтобы Дойл переночевал в его кресле.

– Но почему не в вашем кресле, мистер Икс? – спросил Дойл.

– У меня уже есть собачка, – ответил маленький человек, лишний раз подтвердив, что кристальная откровенность порой является недостатком.

Салливан был одним из немногих, кто ко мне подошел. Он улыбался, но не слишком весело.

– Увидимся завтра, – сказал он. – Ничего с вами не случится.

– Потому что сорную траву из поля не выведешь? – спросила я.

– Потому что я не верю и полслову из всего, что тут наговорили, боги безумия. – И он добавил, уже с другой улыбкой: – Все будет хорошо.

Другим человеком, уверенным в себе и своей благородной миссии, был Джимми. Он позволил мне приготовить для него на кухне чай, но с условием, чтобы я и сама выпила чашку; вообще-то, мне хотелось заснуть побыстрее, но в итоге я подумала и согласилась – ради Джимми. На кухне мы не разговаривали. Джимми ушел первым, чтобы занять свой пост.

– Я буду ждать у двери в комнату, мисс Мак-Кари.

В свете всего, что мне наговорили в тот вечер, я подумала, что он и вправду может оказаться для меня последним. Я убрала чашки и отправилась укладывать моего пациента.

Когда я поднялась к себе, Джимми действительно меня ждал. Мы попрощались, я закрыла дверь. Сил больше не было. Я собиралась рухнуть в постель, сколько бы смертей мне ни угрожало.

Не стану кривить душой: мне все-таки было немного страшно. Но одно воспоминание заставляло меня улыбаться.

Несколько минут назад в темноте другой спальни, когда я укутывала в одеяло этого несообразного младенца с огромной головой и с прекрасными слепыми глазами (мисс Понс, не менее несообразная, уже спала на ковре), мой пациент тихо заговорил:

– Мисс Мак-Кари, здесь, в Кларендоне, рядом с нами, есть нечто страшное… Заверяю вас, я приложу все силы, чтобы его извести, вырвать с корнем, как сорную траву, как сделал это с мистером Игрек… Но… – И тогда я смогла увидеть все его страхи. – Я не знаю, сумею ли я справиться без… личной жертвы.

Я содрогнулась, услышав такие речи, но это быстро прошло. Когда я заговорила, мой голос звучал ровно.

– Если вам удастся поймать этого злодея – каким угодно способом, – я готова этому содействовать, хотя бы и пожертвовав собой. Нет-нет, не возражайте, я говорю совершенно серьезно, – шептала я. – Моя жизнь… моя жизнь не имела большого смысла до знакомства с вами, мистер Икс. Да, правда, с тех пор мир вокруг как будто еще больше сошел с ума, но знаете, что я вам скажу? Благодаря вам я поняла, что безумие… то безумие, которое я прежде считала чем-то плохим… теперь я знаю, что это единственный и истинный путь, по которому все и движется. Вы дали мне понять, что жизнь нам дана, а вот реальность создаем мы сами, каждый из нас, как умеем, из нашего собственного… безумия.

– Кот и не кот, – с улыбкой напомнил он.

– Кот и не кот, – повторила я и улыбнулась. – Было здорово пережить такое рядом с вами. Ради Господа Бога, поймайте Эндрю Марвела. И будь что будет.

И тогда я заметила, как дрожат его тонкие губы. Как это непохоже на того человека, которого я увидела в день нашего знакомства! Теперь он способен на чувства!

Чувства в нем были, но он не позволял им выходить наружу. По той же причине Мэри Брэддок предпочитала театр марионеток. А мистер Икс был всего-навсего марионеткой в виде несчастного мальчика, покинутого своей семьей. Гениального потерянного мальчика, который нуждается в утешении.

– Мисс Мак-Кари, вы моя медсестра на всю жизнь, – сказал мой пациент. – За это я вам плачу. Помните: я не хочу вас потерять. – И он повторил дрожащими губами: – Энн, я не хочу вас потерять… никогда.

Я даже не могла ответить. Чего бы я не сделала ради него в тот момент?

Я наклонилась и заключила его в свои объятья. Это было крошечное существо. Песчинка. Но изнутри мистер Икс был обширен и хрупок, как его «Хрустальный Дворец».

– Вы меня не потеряете, сэр, – пробормотала я. – Даже не надейтесь.

Как говаривал мой брат Энди, вот ради таких вещей и стоит жить.

Я улыбалась у себя в комнате, с нежностью вспоминая слова мистера Икс. И вот, когда я складывала униформу на стул, я кое-что обнаружила в кармане.

Это была программка, которую дала мне Сьюзи Тренч.

Нашумевший мюзикл, на который она предлагала нам сходить всем вместе.

Название и сейчас звучало неудачно: «Последняя ночь с тобой».

Я решила почитать на сон грядущий, так я и поступила. Я читала программку, лежа в постели и слушая, как ворочается на полу горемычный Джимми Пиггот. Сюжет был восхитительный. Смерть ради любви. Но меня он совсем не опечалил.

«Жизнь ради любви – вот что правильно», – сказала я себе.

Не могу сказать, что, оказавшись в своей каморке с черным глазом окошка (в которое продолжал стучаться упрямый ливень), сосредоточившись на себе, наблюдая сама за собой, я совсем не почувствовала страха. Но вот что я вам скажу: это было такое ужасное чувство, что я почти успокоилась. Такой вот хлороформ страха.

Мне довелось любить и быть любимой. Нам всегда печально оттого, что мы не знаем, кто смог бы полюбить нас в будущем, какие радости принесет нам жизнь. Но я уже познала любовь других людей.

Любовь другого человека – это как уверенность, что вслед за ночью обязательно придет рассвет.

После бури наступит затишье.

После сна – пробуждение.

Часть третья
Финал

Занавес, опускающийся в конце спектакля!

Как это завораживает!

Это как напоминание о другом занавесе, который есть внутри каждого из нас: сейчас он еще поднят, но ждет момента, чтобы опуститься.

Навсегда.

Сэр Генри Джордж Брайант. «Очерк английского театра» (1871)

Финальная сцена

1

Тело Энн Мак-Кари было наполовину прикрыто простыней, голова опиралась о подушку. Ее правая рука была поднята и находилась рядом с головой; ладонь была раскрыта, на ладони лежала рукоять кухонного ножа. Нож и правая рука были покрыты пятнами крови. Красные реки стекали по ее левой руке к левой ладони, лежащей на полу, а оттуда – к театральной программке.

Длинная рана на горле, несомненно нанесенная острым предметом, заставила ее кожу раскрыться с пугающей податливостью. Оружие, каковым, очевидно, являлся нож, направлялось решительной рукой, так как в ране отчетливо наблюдались взрезанная трахея и артерии. Картина, начертанная потоками крови, со всей ясностью отображала последнее деяние жертвы, направленное на нее саму: она перерезала себе горло одним движением, требующим определенной точности и силы. В поддержку этой теории можно добавить, что кровь разбрызгивалась слева направо, что позволяет сделать вывод о резком энергичном действии, совершенном без колебаний. Эта энергия вызвала серьезные повреждения; красные брызги покрывали и часть лица женщины; глаза ее были открыты.

Пробившийся сквозь тучи свет нового дня озарял это безжизненное лицо.

– Пожалуйста, прошу всех отойти назад! – приказал доктор Дойл, сохранявший твердость посреди хаоса: медсестры, глядя на труп, не могли cдержать рыданий и причитаний.

2

Агенты Лоусон и Бёрч присутствовали здесь же, одетые по форме, выглядели они не менее растерянно и ошарашенно, чем другие присутствующие, но были готовы ухватить под уздцы бешеного коня паники и стреножить его по-военному быстро и эффективно.

– Всем выйти! Очистить помещение! – командовал прямой как палка Лоусон.

Молчаливый длиннобородый Бёрч в надвинутой по самые брови фуражке взял на себя практическую сторону дела: не снимая перчаток, он принялся выпихивать свидетелей из комнаты.

Присутствие полиции оказалось необходимым: незадолго до прибытия стражей порядка между Дойлом, Джимми и психиатрами завязалась нешуточная перепалка. Дойл со слезами на глазах обвинял Джимми, что тот улегся спать вместо того, чтобы сторожить, а раскрасневшийся оскорбленный Джимми отругивался – тоже сквозь слезы.

– Вы хотели усилить охрану? Так почему вы сами не остались?

– Боже мой, о господи боже мой!.. – причитал дрожащий сэр Оуэн.

Бледный Понсонби тоже не мог молчать.

– Это было самоубийство!.. – заявил он, едва войдя в комнату. – У нее в руке нож! Я не утверждаю, что это не могло быть что-то иное, однако… чем иным это может быть?

– Вам ведь известно, что Десять проделывали с нищими! – кричал Дойл. – С помощью своего театра Десять могут заставить человека перерезать себе горло! Чего я не понимаю – так это откуда здесь взялся нож… Он, по-моему, кухонный…

И вот тогда Джимми вспомнил:

– Боже мой, вчера после ментального театра мы с мисс Мак-Кари пили чай на кухне, вдвоем, только я ушел раньше!..

И бедный юноша получил немилосердную выволочку от Дойла:

– Вы оставили мисс Мак-Кари одну?

– Я… я же не знал!..

– Оповестите полицию и мистера Икс, несчастный! – прорычал Дойл, и Джимми поспешил удалиться.

И все-таки самым удрученным выглядел сэр Оуэн.

Весь его апломб, вся мудрость и опытность исчезли без следа. Свидетели единодушно заверяли, что, увидев окровавленное тело, он побледнел как полотно. Стоявший рядом Квикеринг тоже был не в себе, созерцая труп этой горемычной женщины на ее горемычной постели.

– Мы делаем… чересчур много допущений! – твердил сэр Оуэн. – Это могло быть просто самоубийство, и ничего другого! Нож!.. Этот нож говорит сам за себя!

Но Дойл возразил со спокойствием, в котором ощущалась сила:

– Сэр Оуэн, нам прекрасно известно, что делают с людьми их представления. Я убежден, что мисс Мак-Кари вынесла с кухни нож, даже не сознавая, что она делает; точно так же она вела себя три месяца назад, когда пыталась убить своего пациента. Вы хотели получить доказательство возможностей Десяти? Оно перед вами. – Дойл всхлипнул. – Самое жуткое из доказательств.

– Но это… за пределами нашего понимания, правильно? – Сэр Оуэн смотрел на Квикеринга, а тот в это время буравил глазами Дойла.

– Вы первый сюда вошли! – выкрикнул психиатр. – Вы, черт побери, могли это сделать! Уж точно внутри комнаты найдутся доказательства! Ну-ка посторонитесь!

– И не подумаю, пока не явится полиция, – ответил Дойл, заступая ему дорогу. А Квикеринг, как водится, дал волю своей грубости и полез напролом.

Эта стычка могла бы закончиться плачевно, если бы на пороге действительно не появились полицейские, а вслед за ними и Джимми.

Пока Бёрч изучал обстановку, Лоусон вытащил свой блокнот и собирал показания свидетелей в коридоре.

Первым был вызван Дойл. Именно он обнаружил труп вскоре после семи – в этот час медсестры совершают утренний обход. Доктор провел не самую лучшую ночь в спальне Кэрролла и уже с первыми лучами зари привел себя в порядок и поспешно вышел удостовериться, что с мисс Мак-Кари ничего не случилось. Перескакивая через ступеньки, Дойл поднялся в мансардный этаж, а встреченные им по пути коллеги упомянутой медсестры отвечали, что она до сих пор не выходила из комнаты.

Когда появился Дойл, Джимми Пиггот, помощник бухгалтера, лежал на полу, растянувшись во весь рост и подпирая дверь в комнату мисс Мак-Кари; клерк спал глубоким сном.

Джимми заверил доктора, что ночь для него прошла спокойно и что мисс Мак-Кари, насколько он понимает, все еще спит. Дойл несколько раз постучал, ответа не было, и тогда он решил войти, но дверь была заперта изнутри. Мужчины встревожились, общими силами высадили дверь, ворвались внутрь и застали ужасную картину. Дойл засвидетельствовал смерть.

Обитатели Кларендона стекались в не совсем ясном порядке; начиная с этого момента все было не совсем ясно; Уидон явился еще в халате, он ночевал в одиночестве, поскольку у них с Джимми была общая спальня на двоих; поднялись и медсестры, их крики разбудили весь Кларендон; появился дрожащий Понсонби, который в порядке исключения оставался ночевать у себя в кабинете, чтобы утром без промедлений приступить к продолжению ментального театра; последними поднялись сэр Оуэн и запыхавшийся Квикеринг с перекошенным лицом. У Сьюзи Тренч случился истерический припадок; ей пришлось оказывать помощь. Когда все собрались на мансардном этаже, полицейские уже были на месте.

Таковы были в общих чертах показания доктора Дойла.

– Очередное самоубийство в Кларендоне, не так ли, доктор Понсонби? – заметил Лоусон. – Одно еще допустимо, но два – плохое число. Оно ждет не дождется следующего случая, чтобы превратиться в три…

– Боже мой, бедная женщина… – причитал Дойл. – Мистер Икс уже знает?

– А это еще что за… – поспешил с вопросом Лоусон, но Понсонби его опередил:

– Пациент этой леди, и я должен заметить, к вашему сведению, агент Роусон…

– Лоусон.

– Да-да, простите… Я хочу сказать, что нож именно такого типа, предположительно использованный этой леди для лишения себя жизни… уже использовался той же самой леди несколько месяцев назад… при попытке убийства своего пациента; как совершенно верно напомнил доктор Бойд… Я не хочу сказать, что это очень важно, я хочу сказать, что, возможно, это так и есть.

– Кто такой доктор Бойд?

– Это я, моя фамилия Дойл.

Агент Лоусон скривился и всадил очередную точку над i:

– У вас тут пансион для сумасшедших, за которыми присматривают здоровые люди, или наоборот? Медсестры нападают на пациентов с ножами? А сами-то вы кто? Здоровые или душевнобольные?

– С вашего разрешения, агент… – забормотал сэр Оуэн, разом постарев, сгорбившись, хватая ртом воздух. – Меня зовут Оуэн Корридж, и я психиатр.

– Величайшее светило, – добавил Понсонби.

– Я хочу сказать, что теория моего коллеги об использовании ножа медсестрой Мак-Кари весьма правдоподобна, правильно? Но не по причинам, на которые ссылается доктор Дойл, а потому, что… она сама чувствовала вину за попытку убийства своего пациента. Это известно всем… и, возможно, ее вина…

– А вы кто? – перебил Лоусон, глядя в другую сторону.

– Я доктор Альфред Квикеринг, психиатр.

– Святые небеса. – Лоусон перестал записывать. – Мне почему-то кажется, что здесь больше мозгоправов, чем больных. Что вы все делаете в Кларендоне?

Светила потупили глаза, за всех ответил Дойл:

– Агент, здесь врачи устраивают ментальный театр для одного из пациентов.

– Кто этот пациент?

– Я.

Ответ прозвучал с лестницы.

– Погодите, не подсказывайте, – хмыкнул Лоусон. – Вы тоже психиатр?

– Нет, – сказал пастор. Он был аккуратно одет и причесан, что в сложившихся обстоятельствах само по себе было немало, но лицо его было белее его накрахмаленного воротничка. – Я преподобный Чарльз Доджсон. Врачи устраивают для меня ментальный театр, чтобы понять, что произошло сегодня… – На этой фразе самообладание как будто покинуло его, но он сумел договорить: – Я пришел просить о продолжении.

– Чарльз… – забормотал растерянный сэр Оуэн.

И тогда послышался новый звук, из другого угла здания.

Скорбный вой. Нечеловеческий вой. Все застыли.

Остановился допрос, остановилась суматоха.

Многим вспомнились легенды о призраке, воющем по покойнику.

Банши.

Охваченный ужасом сэр Оуэн первым обернулся к лестнице:

– Что… что это было?

Ответ пришел от его преподобия:

– Мы только что сообщили о случившемся мистеру Икс. – Блеск в глазах выдавал в говорящем скорее Льюиса Кэрролла, нежели Чарльза Доджсона. – Того, что случилось, уже не поправить. То, что может случиться, поправить можно. Оуэн, давайте продолжать.

3

У полицейских никаких возражений не возникло. Они и так были завалены работой.

К тому же, хотя Лоусон и не сказал этого вслух, несложно было догадаться, что после устроенного Бёрчем осмотра тела и комнаты, который не выявил ничего подозрительного, указывающего на участие второго лица (это стало ясно, когда Бёрч в ответ на вопрос Лоусона покачал головой), гипотеза о том, что покойная решительно положила конец собственной жизни, приобретала все больше веса.

Вот почему полицейские остались наверху допрашивать медсестер и остальной персонал Кларендона, прочие же спустились в подвал.

Декорации переменились. Сами психиатры потрудились над ними еще на рассвете: почти все панели, включая и не пройденную часть лабиринта, были убраны и теперь стояли возле стен. На месте остались только самые дальние щиты, покрытые тканью, а еще на общее обозрение был выставлен ряд голов с пустыми глазницами. Освещения стало больше: зажгли три дополнительные лампы. А снаружи сделалось еще темнее: буря обрела неслыханную силу, и в стены угольного подвала как будто палили из ружей или били гигантские волны.

И все-таки атмосфера была не такой таинственной, как накануне. Сцена скорее напоминала обычный театр.

Спустившись, сэр Оуэн и Квикеринг сразу же обступили Клару Драме и рассказали ей о случившемся. Сэр Оуэн обнял девочку, как будто утешая. Переменилась и сама Клара: теперь на ней была только тонкая белая ночная рубашка. На лице, обрамленном светлыми локонами, запечатлелась боль. А вот Салливан, одетый в свой обычный потертый костюм и с цилиндром на голове, выглядел только безмерно растерянным.

Последним появился мистер Икс, Джимми толкал вперед его стул на колесах. Не было никакой возможности расшифровать эмоции на его застывшем лице и в его остановившихся двухцветных глазах, но достоверно известно, что никто из присутствующих не обнаружил и следа той боли, которая совсем недавно заставила мистера Икс издать нечеловеческий вой. Но самые наблюдательные, пожалуй, согласились бы, что в облике мистера Икс и его преподобия появилась общая черта: под скорбью, которую они, возможно, ощущали, жила твердая решимость.

Оба прибыли в театр как на битву.

Как будто наступил решительный час.

Совсем иначе обстояло дело с сэром Оуэном – это стало еще заметнее, когда он взял слово, – и с Квикерингом, который озирался, как затравленный разъяренный зверь.

– Го-господа… Преподобный До-Доджсон попросил нас продолжить, и я думаю… полагаю… что это будет лучше всего. – В присутствии сэра Оуэна Клара приглушила свою боль и только бросала на своего учителя тревожные взгляды. – Мы должны знать… Нам нужно выяснить, что происходит! Эти сны… Все это крайне необходимо, потому что, честное слово… я сейчас блуждаю в потемках… как и все вы.

– Только не я, Оуэн. Я не блуждаю в потемках.

Спокойный голос его преподобия, сидящего рядом с пустым стулом, на который никто не хотел смотреть, – со стулом Энн Мак-Кари, – произвел еще больший эффект после бормотания сэра Оуэна.

– Что… что ты имеешь в виду, Чарльз?

– Вчера я этого не помнил. Меня куда больше беспокоила тяжкая обязанность – произнести вслух имя мисс Мак-Кари. Но сегодня, проснувшись, я уже знал. – Преподобный замолчал, лицо скривилось. – В последнем сне фигура в цилиндре подошла ко мне достаточно близко… До этого я видел только тень и красные глаза. Но в последнем сне он подошел ближе… и я увидел лицо!