Текст книги "Под прикрытием Пенелопы"

Колыхнулись шторы. Из больничного сквера вековых лип донёсся гомон грачей, их упругое «р-р» далеко плывёт окрест по сырому воздуху… И я как бы вижу этот небесный простор над городом. И меня нестерпимо влечёт туда… взмахнуть лишь кистями рук, кажется, и полететь…

Дождь уже не льёт, а сеет. Шаги мои гулко отражают стены сонных домов. Среди голых ветвей чётко вырисовывается древний монастырь. Неспешно спускаюсь вниз по блестящему ртутью булыжнику проулка, к отмытым куполам древнего монастыря, поблескивающим на фоне чистого бледно-голубого неба. И сырой, чуть замутнённый тёплом от земли, воздух движется над шпилями едва заметными сгустками молочного тумана, растворяясь бесследно в бледно-голубом отдалении.

Изморось прекращается, точно отдёрнули шёлковый занавес. Небеса теперь – прозрачная, невысохшая акварель. Здания – словно заново исполнены резцом мастера-художника… И хорошо смотреть на всё это через промытые стёкла витрины книжного магазинчика, куда я завернул по привычке. Здесь сухо, уютно… а на воле свежо и за шиворот каплет. Даже вздрагиваю.

Солнце, до последней секунды прятавшееся за домами, высунуло свой раскалённый бок и начинает плавить жесть на крышах. Блеснула и потекла капелью позолота куполов Успенского собора. И тут всё ожило, сбросило равнодушие дрёмы, зашевелилось, заструилось, зазвучало в серебряных переливах звонницы!..

Я подхожу к зарешёченному итальянскому окну, оштукатуренному воробьями. Безопасно им тут в затишье – чирикают…

Дождь вымыл из воздуха вчерашний холод… Боже праведный, помилуй мя, дай силы превозмочь любые невзгоды!

Так. Ладно. Какие такие мысли?.. Пора соприкоснуться с менее приятными делами? И ты морально готов?.. Ну что ж… может, и впрямь пора заняться…»

И много раз впоследствии, когда на Ейей накатывала тоска зелёная, сей собственноручно созданный аутотренинг выручал его…

Можно, конечно, в заключение привести ещё несколько анекдотов, которыми Ефим Елисеевич Миронов регулярно пополняет своё «Пособие по сочинению…», – для разрядки, так сказать, однако нам представляется, что в последнее время он несколько развинтился и даже распоясался и стал притягивать за уши всякую историю, рассматривая её как очередной перл названного жанра. Тем более, для нашего сюжета и его формы изложения они будут избыточны. Читатель это почувствует и вряд ли одобрит. Посему нам пора подвести итог – пусть и промежуточный: некий житейский период у Ейей закончился; с новым – будет, Бог даст, и нечто новое…

Как плоско пошутил некто о большом писателе: Ремарк сделал ремарку. Но сам по себе каламбур имеет, очевидно, право на существование хотя бы по той причине, что универсален – он как раз применим к потерявших чувство меры бумагомарателям… Не станем дожидаться, когда и нам его захотят примерить.

Осенний криз
Повесть

1.

«Отчего?.. Да, отчего вернулось это чувство?

Если ты давно уже знаешь: надобно – не-об-хо-ди-мо, чёрт возьми! – сразу встать (именно сразу же, как проснулся!), как только проснулся – так сра-зу!.. и резким движением – руками-ногами подрыгать-попрыгать – разогнать эту мутную безысходность… не дать, не позволить себя захватить, скрутить, сломать… не поддаться этому произволу слабости, слышишь?!. если ты обо всём этом знаешь… и давно знаешь!.. то почему… почему не выполняешь? (Как говаривал некогда мой дедуля: «Много знаешь, да мало исполняешь.») И вот опять ты не смог себя заставить. Лежал-вылёживал чего-то, покуда хватало сил терпеть эту накатившую муть тоски… Чего лежал-то, зачем? Почему?!!

Поточнее? Не получается поточнее. Вижу. Разве что добавить к сказанному ещё слов… Слова, слова… Слов не жалко, да? Хотя…

Если, проснувшись, быстро-решительно ты не выберешься из постели, тоска эта зелёная выползает откуда-то изнутри… ты даже не можешь сказать – откуда. Из воздуха вдруг ядовито-дымным жирным сгустком образуется пред тобой… из головы твоей, из глаз?.. Будто внутри тебя скрывается филиал ада! Змеёй выползает эта тоска… из носа, из ушей?.. разливается желчью по внутренностям, подкатывает к самому горлу, превращается в изжогу и начинает сжимать когти… (змея? Но сказано же – когти… А чего, возможно и у змеи были когда-то когти… потом, может, за ненадобностью отбросила… Да ладно… всё равно всё приблизительно… Фу, какая всё же тарабарщина!) Короче, тоска (и это главное мучение!) … тоска эта начинает диктовать условия… свои условия по сдаче… в плен? И островок устойчивости в тебе тает, тает, исчезает… Тонет в этом мрачнейшем филиале ада? А он, островок, и так-то был мал… крохотный такой островочек… И ты капитулируешь… тоска перетекает, перелицовывается в истерику. И точно помирать пора… Утро-то, глянь, подходящее – смурное, гнилое, гиблое… Боже мой, Боже мой, как же так? Я спрашиваю тебя! Почему ты меня оставил? Почему, почему?!. Ну?..

Впрочем, образ этот – с когтями – скорее книжный… С кислотой разве сравнить – будет, кажется, точнее. Кислота вдруг отрыгнётся и, разлившись, начинает разъедать твою плоть изнутри… И чем её заглушить? Чем зажевать-загасить?..

Выпить? Не осталось? Что, что, что же делать?.. Что с этим делать?!.»

 
Э-э!… надоело всё —…
куда бы де-ца?
Забра-ца в гроб
Да крышкой принагре-ца.
 

 
Странно, странно, о-очень странно:
Я… не заплатил?!. Туманно
в голове моей больной…
Вот что значит выходной!
 

 
Нервы, нервы – обнажены.
Режут сердце как ножи!
Так что лучше не дышать
Отвернёт, ей-ей, с души…
 

– Так, потерял чего-то темпус…

 
Ой-ёй-ёй-ёй, ой-ёй-ёй
Как слепой, тупой щенок,
Ой-ёй-ёй, бодает в бок!
Клок…
 

– Что за клок?

 
как у той девчоночки
карапуз в юбчоночке…
 

– А это лучше, по-твоему?

 
машет ручкой, топ ногой.
Ой-ёй-ёй-ёй, ой-ёй-ёй.
 

– Похоже, на расслабление рассудка…

За окном две берёзки рядышком. Одна совсем уже голышом, другая ещё форсит в осеннем жёлтом платьице. И ветерок поигрывает в нём, подол задирает как бы, проказит…

– К чёрту стихи!

«Всего за год до этой осени ты мечтал натурально, и химия всего твоего существа, кажется, об этом сигнализировала – разной величины всплесками эмоций: оформишь пенсию и будешь балдеть… ни в чём себя не напрягать… и тем более – ни в чём себе не отказывать… проснись и наслаждайся покоем, размеренностью – полным отсутствием суеты… так, мол, без напряга и буду. «Проснись и пой!» – об этом ты, точно, не грезил даже, нет. Лишь о расслабленности… все эти аварии. Всё это дорожно-транспортное… Все эти бандиты, лохотронщики, затейники!.. Семейные дела… Бежать? Бежать!

И вот… заехал в сопредельную территорию. Спецкор потому что? И чего? Зачем? Мало журналистов на свете?.. оттуда бегут в Россию, а тебе, значит, в обратную сторону приспичило?

Нет, коли уж на выбор, лучше дорожно-транспортное…

Как же, осветить захотелось… затейников-политиков куснуть? Ти-и-ти-ти-ти… тю-ю-тю-тю-тю! Сей мрак не осветить… мрак этот возможно разве что перешибить… Знать бы только чем…

Не понимаешь. Ничего не понимаешь. Никакие слова, главное, не способны отразить того ужаса, который происходит в нашем подлунном мире, и на родной тебе земле. Не понимаю! – хочется тебе выкрикнуть. – Не понимаю вообще тех, кто хоть слово произнёс в оправдание войны… мало им без неё смерти? Или для них это категория философская? Статистическая? Или они уже попросту не способны осознавать происходящее?.. Так, может, тогда уже не люди они? В самом деле – нелюди?!.

Закроешь глаза и видишь её – воочию. Смерть. Как же так, о Боже? Когда-то о слезинке ребёнка опечалился человек… красоту призывал – мир спасти… какая там слезинка по меркам 21-го века… да после 20-го, когда страшнее уже и быть, казалось, не может… о красоте спасительной бредил…

О-о красоте?.. О-о!..

Никакие эпитеты, никакие витиеватые определения не в силах выразить смерть…

Спрашиваю дельцов-затейников, в лоб спрашиваю: вам не страшно видеть торчащую из развороченной взрывом земли детскую ручонку?.. Как назвать такое? Жестокость? Бездушие? Цинизм?.. Слабо, всё слабо… все слова поблекли в наше время… слабо выражают суть, обесценились. Совсем не выражают, можно сказать. Никак!.. Война информационная предполагает всё?.. Чего и предположить был не в состоянии…

Мой друг когда-то написал в предсмертной записке:

 
Взгляну в глубину, взгляну…
Содрогнусь и опять взгляну.
Неужто иду ко дну —
В чёрную глубину, в глубину…
И мысль напоследок ловлю
Одну: уйду? Уйду! Иду…
Не нужен, увы, никому…
Ко дну, ко дну, ко дну…
 

– Тогда ничего-то я не понял.

Пошатнувшись, уронил с тумбочки томик стихов, поднял…

– Как не понял и Сашу Чёрного, ещё в начале двадцатого сказавшего… вернее, не понял, что человек не меняется так скоро, как эта техника с кибернетикой… И нынешний, пусть инженер или библиотекарь, депутат или другой какой чинуша нисколько не изменился, не смотря ни на какую нано технологию…

Как там у него? Щас не найти… – Перелистнул туда-сюда, – По памяти… Дай Бог памяти…

 
Семья – ералаш, а знакомые – нытики,
Смешной карнавал мелюзги,
От службы, от дружбы, от прелой политики
Безмерно устали мозги.
 

 
Возьмешь ли книжку – муть и мразь:
Один кота хоронит,
Другой слюнит, разводит грязь
И сладострастно стонет…
 

– Дальше за… забыл… да оно там и не по теме… не по моей теме… А, вот, в конце ещё…

 
Каждый день по ложке керосина
Пьём отраву тусклых мелочей…
Под разврат бессмысленных речей
Человек тупеет, как скотина…
 

 
Есть парламент, нет? Бог весть,
Я не знаю. Черти знают.
Вот тоска – я знаю – есть,
И бессилье гнева есть…
Люди ноют, разлагаются, дичают,
А постылых дней не счесть.
Где наше – близкое, милое, кровное?
Где наше – своё, бесконечно любовное?
Гучковы, Дума, слякоть, тьма, морошка…
Мой близкий! Вас не тянет из окошка
Об мостовую брякнуть шалой головой?
Ведь тянет, правда?
 

– И чего?.. изменилось чего?.. В двадцать первом?.. Впрочем, «к чёрту» я уже сказал… Пусть будет банальщина… первого сорта. Пусть будет…

Виктор Викторович (в общении со своими – Виквик) отпихнул ноутбук по лакированной поверхности стола.

– Зачем я это всё?.. Пишешь чего-то, пи-ишешь! Премию хапнуть?.. Так всем премиям уже хана… как только ба-альшому затейнику присудили нобелевку за мир и дружбу, так сразу и хана… и миру с дружбой тоже. Всем стало понятно – хочешь приручить, пропиши конфетку… Кто ж его-то приручил?

А вот зачем-с говорю это? – опять вопрос. Да вот, зачем? Раз уж всё понятно – молчи! Помалкивай.

Верно, одначе, изрёк некто вумный: время от времени полезно затыкаться тряпочкой. В тряпочку. Тогда только до смысла добредёшь… Всё! Сказали ж – заткнись! Смолкни!

Как бы в насмешку позвонили из городского отдела культуры – с предложением собрать документы на литературную премию. Конечно, год культуры на дворе потому что… А следующий – литературным обозвали…

Весёленький такой голосок, деловито-размеренный, уверенный в своей правоте и неотразимости:

– Мы вам отправили файл по электронке, там всё подробно… Кому послать?.. Зачем? Он же станет вам соперником…

Виквик хотел было метнуться мышью в почтовый ящик, но передумал, вспомнив, как – и ведь только что! только что! – роптал против этих самых премий.

– А-а… Президентов осуждаем, да к тому же чёрных… дискриминация!.. А себя… ишь, слаб человек… Опять повёлся. Денег?.. Да, хорошо бы. Да-а…

Впрочем, игра никогда не закончится… человек ты наш, игрунчик…

Полномасштабная несуразица в голове у него началась после командировки в Сопределье. Взрыв мины обернулся таким вот кривым боком… Однако можно сказать ещё и так: повезло… «Могло быть и хуже,» – сказал хирург. Впрочем, в нашем данном конкретном случае будет всё же нелишним добавить: контузия оказалась не единственной причиной, а лишь жирной прибавкой к прежнему психическому надлому… Так ли всё на самом деле? – по крайней мере, вполне можно допустить и это попутное заключение врача… И Виквик допускал… пытаясь при этом глубже вникнуть и понять своё состояние. А между этими попытками просто-напросто ворчал, позволял себе выплеснуться для разрядки:

– Дубьё оно ведь и есть дубьё: пуляют куды ни попадя! Подарки раскидывает под ноги… Пару недель поупражняли их там спецы зарубежные… и запустили по своим же долбить… Да какое там дубьё-о?!! Отморозки! Из тюрем да психушек выпустили… Как это всё… не-не-нехорошо. Не-не-пра-виль-но! Не так помышлял Господь! Ну! Не так ведь?..

Разрядившись таким образом в очередной раз, он вновь осознавал, что полной искренности не достиг даже в себе самом… Какая-то рисовка, игра всё же присутствовала даже тут, в этом гнойно-гнилом и мрачном… и, стало быть, опять не приблизился к способу обуздания своего недуга.

«Вот то-то и оно. Даже умирая, человек будет лицедействовать… Ну да посмотрим, когда пора наступит… Посмотришь, посмотришь!.. А чего ж…»

Конечно, тут ещё возраст сказывается… хотя для литератора какой такой возраст?.. Либо способен ещё чего-то там творить, либо нет. Однако, должно быть, и это к недугу присовокупилось тоже и усугубило… В организме, во всяком случае, некие скрепы соскочили, и полететь захотелось без тормозов и ветрил…

Захотелось… Однако…

Однако, сидел он теперь в квартире своей (скрываясь от жены), прихлёбывал пиво и рассуждал за жизнь – как она есть такая – растакая-эндакая… то и дело бегал в туалет, поскольку желудок его вконец расстроился, но пить, разумеется, не прекращал…

Тут надо бы уточнить. Перед командировкой он квартиру сию, доставшуюся в наследство от матери с отчимом, продал и купил поменьше, желая на разнице возместить кое-какие долги (вскользь уже упоминалось: ДТП плюс бандиты – подробнее излагать… да и вспоминать после поездки в Сопределье Виквику не хотелось). Переезд наметил по возвращению… Но вместо этого сидел теперь себе в своём не очень удобном и потёртом кресле и попивал пивко. В дверь звонили, стучали-тарабанили, но он пока открывать готов не был… не торопился, в общем.

– Вот же хиромантия… совсем разбалансировался. Фу! Фу, я этого никак не понимай… И никого ни в чём не убедишь! Вот ведь как. Врут все почём зря, напропалую… Кто-то способен в этом разобраться?.. Я – нет. И даже нету желания в дерьме этом копаться! А надо, надо и пора уж придумать правила, как и в горячей войне… в этой вашей информационной дробилке…

Вдруг он вспомнил: было уже с ним, случалось, да, нечто похожее.

– Или что, инфлюэнца? Тьфу, ностальжи! Тьфу ещё раз!.. И ещё! Как же это слово-то называется?.. А?.. Дежавю! А-а, вот оно каковское. Только зачем оно мне?.. За-был… был-был… и забыл.

Опять же, однако, по некой подсознательной инерции он-таки нашёл, нащупал, к чему устремился в начале озарения памяти, и открыл в компе нужный файл.

«Апатия.

Или депрессия?

Мне сейчас ничто не интересно?

Лишь слабое желание узнать – почему это? Со мной… Разочаровался?.. Да в чём же? Не особо-то я и очаровывался. Никем и ничем.

Кругом борются, действуют, стараются… На Дальнем Востоке наводнение… гибнут, но стремятся выжить. Не говоря уже про остальной мир. Зарубежный… чудное словцо. Право… Рубеж, рубеж, за точка ру точка бежом… бегом, что ли?.. У всех какие-то желания…

Всё равно фальшиво выходит… чувствую… Слова точные, нужные не приходят? Что же делать?

Продолжать?

Это моя последняя ниточка…

Были как-то с дедом в гостях у родственников – деду почему-то хотелось именно этим родственникам внука своего показать. Зашёл внук в туалет, видит шпильку какую-то в стене. Что за диво? – любопытство корябнуло. Вынул шпильку из… Тю-у! – плитка неожиданно шевельнулась, да не простая плитка, а толстенная, медленно этак стала крениться над унитазом… а Витюша зачарованно таращился во все глаза и не догадывался о последствиях… ни тени мысли, что называется, одно сплошное ожидание – что там последует?!. А послед – грохот, осколки унитаза, падение испуганной души в бездну кислющего отчаяния…

А шли домой когда, дед, вспоминая кривые лица родственников своих, хохотал-квохтал и приговаривал:

– Ничё, ничё… Подумаешь! Унитаз им жалко!

И терял равновесие, запнувшись, увлекая наземь и внука.

И ещё вот на память явилось – не запылилось… Совсем уж невпопад, без всякой ассоциации.

Тёща однажды, вот после такого же твоего загула стала умолять, чтоб ты ушёл в монастырь. Слезу даже пустила.

– Уйди, уйди, ради Бога… Это ж для тебя лучше… ты нас так измучил обеих…

«Ага, уйду, как же. Ха-ха, о достатке, об имуществе печётесь. Для доченьки. А вот если я возьму да и откажу имущество сему монастырю. Как тогда на это поглядите?

Мило, не так ли?»

После того, как Виквик перестал посещать «тёщины блины», Изольда Тарасовна охладела к зятю и даже стала презрительно на него поглядывать. Но он, как поётся в некой песне, не мог иначе. Она закармливала до полусмерти, стараясь впихнуть в гостей за пять минут и первое, и второе и третье, и десерт. И затем предлагала поесть ещё чего-нибудь, когда гости, расположившись в креслах, переводили дух и отрыгивали…

«И это называется врач?»

«Так почему со мной… именно со мной почему происходит – это?

Давеча мелькнуло – серой мышью прошмыгнуло с экрана телевизора – услышал, как споткнулся, отчего сразу и психанул… ах да, такая вот информейшн мелькнула: между 55 и 60 у мужчин появляются мысли о суициде. По-научному если: кокнуть самого себя.

А что, правда. Думаю. Способы не… Не подходят. Хм, способы…

И не потому ведь, думаю, что импотенция… в некотором смысле даже проще стало… Услышал бы кто – о сексе речь идёт, решил бы… Да вот ошибаетесь. Любовь ушла, иссякла – опять же почему? Хотя какая нам разница? Без разницы. Потому как сложнее всё, чем раньше мыслилось.

Про способы… не вру ли? Нет, похоже. Вроде не актёрствую. Верёвка – больше подходит пьянице. Помнится, сосед на дверной ручке… казалось бы – разогнись только, если вдруг испугался да передумал. Не-ет! Не разогнулся. Не передумал!

Купить на последние деньги и напиться? Не поэтому ли и словцо эндакое изобрели: ву-смерть. Нажраться вусмерть. Много купить, много… и сгореть. Сколько друзей моих так вот себя спалило… Как-то, одначе, не хоться по этому пути ихнему… Брезгую? В полном сознании хочешь? Хэ, какое уж тут сознание-осознание… Никакой сознательности.

Утопление. Дача у заводи. Удобно. Однако холодно уже. Да и дойдёшь пока по илистому дну… обмелел заливчик… А на дне – бр-рр!.. Промозглость эту как представишь!.. Да рыбину-сома… агромадного! Будет тебя, стервец, заглатывать. Обсасывать. И не подавится, гад такой. Сволочь!

Снотворное?.. Пожалуй, на водку денег меньше будет жалко…

Выброситься? Спрыгнуть… с водярой и тут было бы проще…

Странно, в этом, тринадцатом, году мог без напряга закончить свою… хотел сказать: неудавшуюся, пропащую… но так ли это? Сопли всё. О другом я… попадал же в передряги всякие… не случилось ни царапины даже… испуга настоящего и то не испытал…

Может, мне поспособствует, если я поразмыслю об ушедшем… о прошлой своей жизни?

Надо ли? Начну рисоваться… скачусь опять к фальши, слюнявчик замараю…

Попробовать разве? Если не будет получаться правдиво, брошу…

Что-то я такое понял… а что именно, уже позабыл. Опять позабыл? Вот же…

Помирать пора? А как же сыр в холодильнике? Ещё не доел… А если иметь в виду – в мышеловке?.. Сыр. Ну, это – умничать заканчивай…»

– Не смешно! – это Виквик, держась за подлокотники, приподнялся из кресла, да, видимо, резковато, его пошатнуло, и он сел-плюхнулся. – Нет, ты глянь-ка! Даже не смешно.

Вспомнилось наставление врача: резко вскакивать можно лишь после разминки, а так – кровь к голове прилить не успеет…

– Стало быть, что ж получается?.. Не в мировых катаклизмах дело-то моё… дело-то моё во мне самом. Выходит, я не здоров? И не… да-а, именно так: не способен создавать шедевры…

А, собственно, зачем нужны нам нынче эти ваши шедевры? Да вот, зачем нам великая литература?.. Нет, она нужна была… когда-то, да, была нужна, когда не было телеящика, других средств передачи инфо… А сейчас зачем? Ну! Так что так – и с премиями всяческими предельно всё просто. Нужны кумиры, коих можно выпихнуть вперёд толпы, что с успехом и делают тайные кардиналы… или серые? И дергают, в свою очередь, сих кумиров за ниточки… Хм. То есть опять же в первых рядах в самом деле кто – кукловоды? Как там певица наша лихо распевала, кумирша – любвеобильная примадонна: «По ниточке, по ниточке ходить я не желаю…»

О-о, какой я и впрямь умный… чур тебя, чур…

Осторожно теперь уже подняв себя из кресла, Виквик поставил табурет и стул к окну. Придерживаясь за спинку стула и подоконник, взобрался на табурет, медленно выпрямился и хотел поправить зацепившуюся штору – солнце лепило в окно радужными сгустками немилосердно, а кондиционер был демонтирован ещё до отъезда в командировку. Тут-то ножка у табурета и подломилась… Падая на спину, Виквик подумал – отстранённо как-то, неспешно, без эмоций, и даже можно сказать, совсем равнодушно: был бы котом, приземлился бы на четвереньки… а сию минуту явно на ребро табуретки брякнусь… и позвоночник мой хряснет, да, это уж бес позаботится… Вернее, он не подумал об этом, а увидел, представил зримо, объёмно и в цвете (когда, в самом деле, тут размышлять?) … Однако ударился о плоскость… Полежал, полежал (а куда спешить?), усмехнулся и, повернувшись на бок, стал, покряхтывая, подниматься.

– Вот же… и там не убили… и тут не убился… Хорошо? Ну, время покажет… А пиво-то у меня ещё й-е?..

Вот у меня вопрос возник… в связи с падением, что ли? Или благодаря падению… Как, любопытно, относится наш президент к распродаже своего лика на футболках? Да никак, должно быть. А? Ну а как отношусь к этому я? Тоже никак. Тогда зачем спрашивать?

В конце концов, новые хозяева открыли-таки дверь сами, при содействии МЧС и милиции… И дальше вот что…

Впрочем, неважно. Всё утряслось.

И вот как закончил Виквик свой загул. Его вывезли на новую квартиру. Он пытался упираться, обоснованно мотивируя:

– Я ж н-не доеду… в таком… сам-мочувствии…

– Да ничего страшного, мы тебе поможем, – бойко возражала новая хозяйка квартиры, Зина. Будучи педагогом в детском саду, она действовала решительно и, что немаловажно, весело – потому, видимо, все, кто ещё толпился вокруг, были настроены также легко и покладисто.

В «Рафик» погрузили сперва диван, а затем и Виквика – на этот диван. По дороге к новому своему дому он несколько раз просил паренька-узбека остановить у магазина:

– Пив-вка хочу, пив-ка… – но тот прежде спрашивал Зину, сидевшую впереди за занавеской рядом с водителем, она, очевидно, отрицательно мотала головой… и машина катила дальше, не останавливаясь.

Когда Виквика выгрузили и уложили на диван в новой квартире, он только и сумел промычать:

– М-мо-олодцы, ребята. Удружили.

Оставшись один, долго собирался с силами, всё же собрался-таки и сходил в универсам. По дороге несколько раз останавливался и соображал: «Как это бы мне не брякнуться?.. Всё же первая рекогносцировка. Невдобно будет перед сельчанами… Или ничего – сами таковские?..»

А ночью проснулся в недоумении-удивлении: из всех углов квартиры сочились псалмы… Он подковылял к одной розетке, затем к другой, пригибая пальцами то одно ухо, то другое. Затем присел к отдушине в полу…

– Секта, что ль, какая?.. Интересно, из какой квартиры звучит… просачивается?

У одной стены послушал, у другой, третьей… Поглядел на потолок.

Страшновато ему стало как-то, не по себе, но он приказал-скомандовал и даже притопнул:

– Не дрейфь! И не такое видали… – и стал подшучивать над собой, и, наконец, успокоился, обрёл некую малость способности рассуждать:

– Что ж, проведём расследование. Но почему в пять утра-то голосят? И не потому ли прежний хозяин бежал отсель? А? Ох, доберусь я до вас, паразиты!

Утром, опохмелившись и затем, собрав остатки здравомыслия, неспешно проанализировал ночной кошмар, сам же себе и заявил в достаточно категоричной форме (популистски, можно сказать, поскольку всё же допускалась возможность некоего подслушивания из соседних квартир – некой мифической секты):

– Так, пора завязывать с питиём. Пора… Не, ну в самом-то деле, сколько можно!

2.

Виквик и Эмма сидели на дачной веранде.

– Странные всё же есть мужики. Взять хотя бы моего партнёра по танцам. В танго надо прижиматься то и дело и очень плотно, между прочим. А он стесняется. Для него это, видите ли, сложно. С головой у него, может, непорядок, ты не знаешь?

(Эмма любила поговорить о своих ухажёрах. И не только с мужем, но и, по расхожему выражению, прилюдно. Давеча, мол, встретила такого-то вот на проспекте. И он ей сказанул: «Выйди я за него, всю бы жизнь каталась в масле». )

– А ему сколько годков? – спросил Виквик довольно равнодушно, потому что такие разглагольствования Эммы имели известную цель – как-то его задеть, взвинтить, позлить, короче.

– Ну как… как тебе, считай.

– Понятно.

– Что понятно?

– Я фильм смотрел… давно уж… американский вроде. Так вот, там тоже после пятидесяти на танцплощадку тянет особей обоего пола. Особенно одиноких.

(«Одних на танцы, других в петлю…»)

– Это ты к чему?

Виквик пожал плечами.

– Да так, для поддержания разговору. Что касается прижатий… прижиманий… это, наверно, как человек воспитан. Какая страна, какая культура, кругозор, интеллект, в какой детский садик ходил и чем питался, наконец, и тэ пэ и тэ дэ. Некоторым не сразу даётся, а кому-то без всяких принуд.

Эмма продолжительно взирает на мужа через солнцезащитные очки, недоверчиво вздыхает:

– Поправь, пожалуйста, занавеску – солнце чересчур… бомбардирует, как ты бы сказал.

Виквик перетягивает занавеску по шнуру и сам оказывается под бомбардировкой, поворачивается к солнцу боком.

– А тут на днях он вообще чуть не скандал мне учинил. Обиделся, что я его говнюком обозвала.

Подставив сбоку лица ладонь от солнца, Виквик глянул на жену внимательнее.

– За что же ты его так приложила? Нелюбезно.

– А чего особенного? Подумаешь! У него сортир на участке побольше даже дома. Хоромы настоящие. А сам он, знаешь, в шкафе спит…

– То есть как? В шкафу, действительно?

– Ну, домик слабенький, шелястый, вот он в шкафу и ночует, когда сквозняк. Нет, говорит, шкаф я тебе не покажу. Это достаточно интимное место. В его понимании. Неудобняк, видишь ли, ему. Х-ха. А, каково? Воспитаньице как раз, по твоему, ещё то.

Виквик мысленно удивился: «Значит, ты посещаешь его участок… Хм. Понял».

– А я ему даже причал наш, что ты соорудил, показала…

«Значит, и он посещает… „даже причал“. Ну-ну. И, сталоть, ты ему всё тут без меня показала…»

– И что интересно, обиду свою – представляешь! – он не сразу выразил, а дня через два-три этак… Звонит и говорит: всё же, говорит, я не могу простить вам, что вы назвали (на вы обратно переключился) … назвали меня так невкусно… Неделикатный вы-де человек. И потом, уже на занятиях, в зале, проходит мимо меня с обиженной физиономией и ни привета – ни здрасьте вам. Вот ещё чудик, да? Обидчивый нашёлся. В кои-то веки. Экземпляр. М?

«Ну да, ну да… говнюк, ха-ха… но чтобы так пряно-выспренно обозвать, надо всё же прежде научить прижиматься… Любопытно, для чего это она мне рассказывает?..»

Тут надо слегка отступить в прошлое и сообщить кое-какие подробности. История весьма обыденная, если не сказать – банально-тривиальная: вовсе ведь не редкость, когда люди проживают вместе (или на разных квартирах, как в нашем теперешнем случае), даже полностью потеряв интерес друг к другу. И собираясь на общей даче, где роли начальника (Эммы) и подчинённого (Виквика соответственно) окончательно не утратились… не известно почему. Эмма же высказывалась, и не раз, в отношении мужа достаточно резко и недипломатично. «Ничтожество» – не самое «невзыскательное» словцо. Что же касается её подружек, то с их подачи она начинает очередной этап «раздела имущества»… ну дабы не остаться «не при чём», если с Виквиком что-нибудь да приключится: то он, повторимся, вспомнив поговорку «повторение – мать учения», в некие ДТП попадает, то разбивает машину каких-то мифических бандитов, то, извините, вообще на войну мчится, как полоумный… мало ему Чечни с Афганом, Карабаха c Осетией…

«Тебе, подруга, это нужно? Запомни, каждый играет в свою игру… Вот ты свою, как полагается, и сыграй! Без сантиментов, по-деловому, по-взрослому… Дожимай, дожимай, не стесняйся! К чему тебе зависеть от чужих бзиков?..»

– Слушай, Витюня, ты не мог бы послужить моим интересам?..

«Ишь, как витиевато заговорила…» – с любопытством посмотрел Виквик на губы жены, слегка растянутые в напряженно-приветливо-блкагосклонной улыбке.

– Какие же это интересы? – и подумал с неожиданно-болезненным раздражением, отчего захотелось взвиться и улететь: «Кто бы моим интересам послужил! Хоть разок!..»

– Я объясню сейчас. В принципе ты готов?

Он, ушибленный своими мыслями, пропустил мимо ушей её вопрос.

– Ну так чего? – возвысила она голос.

– Ничего.

– В смысле?

– В смысле: подумать надо.

– И сколько ты собираешься думать?

– Постараюсь уложиться в срок.

Поднявшись из кресла, он потянулся и… направился к калитке.

– Ты куда это?

«На кудыкины горы… где ломают заборы!»

За калиткой он вскинул руку долу и в парадийно-театральной тональности пропел:

– Уже не льщу себе ничем и не поддамся искушеньям! Я не поверю ни тебе, тем паче никому ваще… – и остановился, потёр лоб: – А это ещё откуль такая муль? Да неужто сам сочинил? Хо-хо. Ай да круль… Ямщик, не гони лошадёв, мне некуда больше спешить…

3.

На дачу с автобуса – по петляющему пыльному грейдеру. А при ходьбе в голову лезла всякая чепуха. К примеру, подойдёт он сейчас к своему участку, а «Нивы» евонной, которой сто лет в обед и никак он её не отремонтирует (и не то чтоб руки не доходят, а потому что попросту не из того места растут) – и тю-ю-тю: увезли какие-нибудь прохиндеи-прощелыги в безвозмездный разбор, и… до чего ж хорошо – никаких тебе забот по утилизации.

– И станешь ты настоящим пешкодралом… – подытожил Виквик, оглядываясь на звук нагонявшей его машины.

Лихо обогнала чёрная легковушка. «Пешкодрал» остановился: уяснить – поплывёт в его сторону пыль в этом дорожном зигзаге, нет ли?.. и сигануть тогда уж в сторону по бурьяну, чтоб не задохнуться. Легковушка же тормознула и с завыванием попятилась к нему и он узнал высунувшуюся в окно коротко стриженную голову Петяя (так он сам себя величал) Кубарева.

– Привет! А я в зеркало глянул – ба-а!.. знакомые всё морды лиц!

Петяй держал по трассе неподалёку автосервис, и Виквик регулярно у него починялся, покуда тот не переехал в город, где занялся уже не сервисом, а разбором… в том числе и угнанных, как однажды спьяну признался: «А неча бросать, где попадя. Не соблазняй мэнэ да не соблазнюсь».

– Ну и где твоя лайба? Аль врачи прописали – пешочком?

– Как раз о тебе думал: разобрал бы ты её на запчасти, что ли.

– Ну-у, это не проблем-с. Укажи и закажи, как у нас выражаются.

– А ты сюда какими судьбами?

– Да вот такими – ищу-свищу тут хмыря лохматого. Заказал мне, падла – вшивый паровоз!.. мотор мне заказал раздобыть, да и запропастился, гад ползучий! Запил, должно, не иначе. А я телефон его, как назло, посеял. Не забил в мобилу сразу, а листочек, он чего – был и нетути… Да ты не топчись, садись, коли попался…