Текст книги "Под прикрытием Пенелопы"

Или я настолько ошеломлён, или сказался длительный перелёт, смена поясов, климата, или это от вонючего их сакэ, но в мозгах… туман – не туман, что-то желеобразное. Одно желание – быстрее добраться до номера и принять душ… нестерпимо жарко, нестерпимо душно, да мы ещё в шерстяных костюмах, потому как в них деньги… Однако в холле Ренессанса кондиционеры возвращают нас к жизни. И я отправляюсь с Контом в ночной клуб. Немного посидели, послушали музыку, выпили шампанского…

– Ничего?

– Нормально, Валера, – но впечатления, против ожидания, уже не те. Похоже на явное пресыщение. И всё-таки я соблазнился посмотреть ночной Коломбо.

И тут у меня, должно быть, крыша поехала… со мной стало твориться что-то странное: я – точно впервые влюблённый паренёк, брошенный в нежную, сладкую ночь: мир вокруг показался свеж, пахуч, осязаем настолько, что впору застрелиться! Может, мне что-нибудь подсыпали? Я хватаюсь за карманы – на месте ли деньги?! В голове какие-то повторы, будто сон смешался с явью… И так бывает? Бог ты мой!

Закатываемся в элитный клуб, где развлекается златая молодежь. Шампанское, танцы. И приглянулась мне стройная, длинноногая. И я всё порываюсь пригласить её, да кто-то всё опережает, либо сама по себе из моего поля зрения исчезает она в этих сполохах цветомузыки. Выходим с Валерой уже на широкую лестницу, ведущую от клуба к стоянке такси, обоняние дразнят неслыханные ароматы, и тут эта самая девица по ступенькам каблучками тук-тук. Я к ней – на своём диком английском:

– Хэлло, мадам! Скажите, что это за город такой? Прям заблудился, ей-богу!

– Говорите по-русски, а то ничего не понимаю.

Какой голос – серебро!

Оборачиваюсь к Валере, попросить хочу: переведи, мол. А его и след простыл. И тут только понимаю: не нужен нам переводчик!

И покатили мы с незнакомкой в манящую тропическую ночь, в долгожданную прохладу, фейерверк иллюминации…

Утром, проснувшись, долго лежу, не открывая глаз. Припоминаю, что происходило со мной вчера. Вроде бы всё без эксцессов. Мне на удивление покойно, ничто не беспокоит… Да! – сообразил-таки: – у меня совсем не болят ноги. Я так привык уже к этой ноющей, тянущей боли, что в первый момент, обнаружив её отсутствие, даже трогаю колени – на месте ли?

– Странно.

– Что? – Кэтрин стоит у зеркала, накинув мой халат, расчёсывает свои ржаные, слегка вьющиеся волосы. – Что ты сказал? – и замирает, глядя на меня в зеркало. И ощущение у меня такое, будто знаю эту красивую женщину тысячу и одну ночь.

– Я как маленький мальчик, получивший долгожданный мячик.

– Значит, заслужил, – и она округлым жестом указывает на рассыпанные у нашей кровати пачки с долларами.

Вслушиваюсь в мелодичный звук её голоса – слегка шершавого и ласкающего одновременно, с едва заметным акцентом – и с каким-то сладостным умиротворением чувствую, а затем и осознаю, что во мне не шевельнулось – нет! – досадного разочарования… Однако, чёрт возьми, с чего это я вчера деньгами хвалился? А там ведь около сотни тысяч. Другая бы спокойненько могла загрузиться и поминай как звали.

– Должно быть… Ты представляешь, у меня совсем не болят ноги!

– Да? А почему?.. В смысле, отчего они у тебя болели?

– Да прыгнул однажды… с большого трамплина.

– Да? Ты у нас спортсмен?

Потягиваюсь, зеваю до звона в ушах, ещё раз прислушиваюсь к своим ощущениям: нет ли всё же червоточинки? И ничего такого не обнаружив, смеюсь:

– Да, был спортсмен, да только не лыжник. А прыгнул по дурости… в восьмом классе. Катался с двумя подругами на лыжах по лесу, и выехали мы случайно на большой трамплин. Это на Яхроме. Может быть, даже слыхала, там международные соревнования проводятся. Вот. И одна из моих подруг возьми да и скажи – она мне тогда жутко нравилась: «Не побоишься прыгнуть?» – «Но у меня, – говорю, – лыжики не те, беговые лыжи-то, узкие…» – «Ну так и скажи, – говорит, – что боишься». Я поворачиваюсь и – на трамплин. Прыгнул. Как дотащили меня домой, не помню.

– Значит, такой ты…

Я почесал мизинцем кончик носа:

– А в четвёртом классе я поспорил, что буду ходить без шапки в любой мороз. Тут же закинул её на дерево. Стало быть, уже тогда я чувствовал, что попаду в тёплые страны. И встречу там свою прекрасную даму. Слушай, я не очень вчера хулиганил?

– Да нет вроде. Только стену какую-то всё возвести собирался.

– Какую стену?

– Вокруг Коломбо, я так понимаю.

– А-а-а… это у меня бзик такой.

Утром – в Русском культурном центре (он тут же, в отеле). Первым делом сдал деньги в сейф Плющеву. Ему известны мои ночные похождения, опасается, как бы меня не обчистили.

Приехал секретарь президента доктор Джайлат в белой униформе члена парламента. Чёрные курчавые волосы, умные чёрные же глаза. Плющев меня информирует: «Грамотный, собака, закончил Оксфорд, на здешнем политическом олимпе имеет внушительный вес, коррумпирован (а это нам на руку), и кстати, не дурак выпить, хоть по ихним законам это воспрещено. Чинопочитание обожа-ает! Но это меж своих, меж своих…»

Дело обставляется таким образом, будто вопрос о покупке плантации решён и срочно нужны деньги!

На ланче доктор Джайлат уточняет (это в переводе Плющева):

– Значит, ребята, ситуация следующая. Если вы действительно намерены тут у нас окопаться, то вам надобно поспешить до президентских выборов, то бишь до первого ноября. Только в этом случае я способен вам помочь.

– Что же ваш президент, не рассчитывает на второй срок? – спрашивает Руслан.

– Как у вас в России говорят: человек предполагает, а Господь Бог располагает.

Я склоняюсь к Конту:

– Что скажешь, Валера?

– Пока ничего. Договора на руках пока ещё нет, – и он поворачивает свои пустые ладони кверху.

Я встал из-за стола, подошёл к окну, за которым вдали плавится океан, а внизу бесшумно и хаотично снуют машины. Хорошо бы Домнева сюда дёрнуть, всё же он юрист. А ведь не поедет. Не любит он визировать бумаги… Я в чём-то сомневаюсь? Тебе же сказано: пока что сомневаться не в чем. Гляжу на Берца, он и тут со своей плоской бутылкой…

После ланча был вызван местный юрист. Вместе с Контом, они ушли составлять документы по созданию совместного предприятия «Росланко», которое будет покупать плантацию. Доктор Джайлат выступает как местный партнёр. Распределение долей… И – пикантная подробность, вброшенная как бы между прочим: чтобы вывести местного партнёра из компании, надобно заплатить ему четверть миллиона долларов наличными. Другими словами, автоматически происходит удорожание плантации. Так что о двух плантациях речи уже не ведём, с одной бы разобраться. Ближе к ночи пытаюсь созвониться с домом… то есть до России.

День второй проходит как давешний – встречи, незнакомые люди, новые проекты, обещания большой удачи.

Жара начинает изнурять! Отправляемся в магазин покупать лёгкую одежду. В качестве переводчиков нам сопутствуют Кэт с подругой Светланой, миниатюрной шатенкой-хохотушкой, ну прям игрушечка заводная. Именно она больше остальных покатывается со смеху над примеряющими эти самые шорты и майки. Нет, мы-то с Русланом ничего выглядим. Но Берц! У него, оказывается, природный дар комика. Выходит из примерочной в майке до пупа и шортах, которые перетянули его пополам, точно подушку пуховую:

– Ну как? – физиономия при этом плутоватая.

– Сними сейчас же! – машет руками Светлана, и Берц с видимым испугом начинает поспешно сдирать с себя обновы, вихляясь при этом, раскачивая животом из стороны в сторону и гримасничая так, будто выдирается из железных оков.

Едва отыскали ему подходящий размер, но потешились на славу.

Руслан же, как я заметил, приглянулся Светлане: она так придирчиво оглядывает его в новой униформе, так тщательно подбирает цвет и фасон – а чего особо подбирать – шорты да майка, да сандалии? Я, к примеру, выбрал сразу всё белое… И мне начинает казаться: мужа она себе подбирает – не меньше: соринки снимает, перед зеркалом поворачивает.

Вечером в номере – уже вчетвером – отмечаем Светланин день рождения. Хитрости старого Ашира, конечно – все эти своевременные дни рождения…

Кстати, послезавтра они – Кэт и Свет – улетают за новой группой туристов в Польшу.

Когда мы с Кэтрин остались вдвоём, я неожиданно для себя спросил:

– Извини, забыл поинтересоваться… тебя там муж не ждёт… случайно?

– Ни случайно, ни специально. Разве я не сказала тебе вчера?

Откровенно говоря, не помню.

– Как же так? Такая женщина… и никто не…

– Ну почему «не»? Была я замужем. Да только у него одни интересы, у меня – другие. И всё. Он теперь женат на другой, дети уже есть. Ты хотел спросить ещё о чём-то?

Да, мне хочется расспросить о её прошлом в подробностях, но хочется, чтобы она сама, без моих наводок.

На плантацию выезжаем в шесть утра. Зной палит уже, точно тебя в микроволновку задвинули. Микроавтобус, правда, выше всяких похвал: кондиционер, удобные кресла, стерео.

По российским меркам, 120 кэмэ вовсе не расстояние, но здесь мы преодолеваем их за пять часов: скорость все держат не более 40, а плотность движения такая, что представляется, будто вся эта урчащая, коптящая, пёстрая, раскалённая масса – один бесконечный конвейер.

Руслан вертится во все стороны – старается заснять на видео всё подряд. Берц прихлёбывает виски из плоской бутылки и тычет пальцем в очередные достопримечательности:

– Давай-давай накручивай. Чем больше твои кореша увидят кина, тем быстрее раскошелятся.

Плющев в пробковом шлеме напоминает мне англичанина-колониста, поглядывает на нас с улыбкой и непрерывно о чём-то разговаривает с шофёром-негром. Я начинаю завидовать людям, знающим иностранные языки.

А вдоль шоссе и впрямь сплошная экзотика – пальмы, мартышки, аборигены, торгующие фруктами, о которых я и не слыхивал никогда.

Проезжая через город Колди, захватываем управляющего плантацией, звать Генри – сухощавый, подвижный, с простодушной смуглой мордашкой.

– Хэлло, – говорит он, выказывая два ровных белых ряда зубов. Он садится рядом с Берцем и превращается чуть ли не в пятилетнего ребёнка, настолько мал и тщедушен или, напротив, настолько громоздок сосед.

– Ну, умостился? – смотрит Берц на него свысока.

– Йес, хозяин, – отвечает Генри в восхищении, задирая голову. И все мы отчего-то смеёмся.

Плантация. Кругом горы, их подножья покрыты чайными кустами, однако произрастает здесь и кофе, и орех, и гвоздика, и лавр, и даже рис, и много такого, название чего сходу и не запомнишь. Воздух слегка разрежен, пьянит.

Нас приглашают в офис. Угощают доморощенным чаем. Вкус – божественный нектар! После церемонии чаепития ведут на фабрику. Работники и работницы приветливы, с неподдельной охотой рассказывают об имении, чаеводстве, показывают машины в действии, мы же залезаем в каждый закуток.

Чуть позже поднимаемся на возвышение к жилому дому, больше похожему на замок в английском стиле. С площадки второго этажа открывается вид на озеро Виктория – прозрачный голубой алмаз, вправленный в тёмно-зелёный малахит… Все мои сравнения, впрочем, основаны на русской природе и годятся лишь отчасти…

Все мы заметно измотаны впечатлениями, и если начистоту, ошарашены даже, повергнуты в оторопь и этакую меланхолию, когда в глазах нечто вроде золотого тумана: не верится, что скоро мы станем хозяевами всех этих щедрых красот и богатств.

– Ну, блин, – уже в автобусе восклицает Берц, – закачусь теперь в кабак и буду пережёвывать увиденное. Да, Генри?

– Йес, хозяин.

Вестей из Дублинска пока никаких. Плющев с Берцом начинают подгонять насчёт денег. Берца я давеча спросил:

– Лёня, ты-то чего тормошишь? Хочешь увеличить свою долю – раскошеливайся.

– Не, маэстро, мне нужно местечко под твоей крышей. Так что оставайся генеральным. Я попозжее закручу ещё дельце, – и многозначительно ухмыльнулся.

Есть над чем подумать.

Наконец из Дублинска сообщили, что 22 сентября прилетит курьер. На это же число заказываются билеты на Мальдивские острова. Пару дней каждый предоставлен сам себе. Я с Кэтрин рано утром уезжаем в Нуа-релли – курортное местечко: природа напоминает среднюю полосу России, воздух свеж и даже прохладен (отвыкли), дорога ещё краше, чем при поездке на плантацию. Кругом дивные водопады, реки, озёра, буйная растительность. Заехали в национальный парк, покатались на слонике. Домой вернулись разбитые от усталости, обалдевшие от впечатлений.

– Светлана с Русланом небось пожалеют, – еле выговорил я уже в номере отеля, валясь на постель, – что не поехали с нами.

– А ты будто не знаешь, что они рассорились.

– Не знаю.

– У неё теперь ставка на Лёню.

– На Берца? О-очень интересно. А твои какие планы?

– Я сама по себе.

– Не понял.

– Пойду приму душ.

Познакомились с хозяином плантации Рауфом, он владелец ещё десятка плантаций, только в другой части острова, ресторанов, магазинов; как и доктор Джайлат депутат парламента, консул; обаятельный крепыш, с чёрной бородой, но голубыми глазами. Мы с ним внешне похожи, только моя борода седая и курчавая.

Почему продаёт? Хочет расширить поле деятельности в другой сфере.

Передали ему задаток, остальную сумму обещали выплатить до 1 ноября.

Прилетел курьер, Сергей Глотик (мой школьный товарищ, между прочим), с деньгами, которые немедленно перекочевали прямиком в сейф Плющева, при этом он показал мне расписки в получении денег от здешнего юриста и Рауфа на предыдущие суммы.

Завтра улетаем на Мальдивские острова на три дня. В наше отсутствие юристы подготовят документы к подписанию. Прощальный ужин, ночной клуб… я не сразу почувствовал, что Кэтрин обижена. Она спросила – мимоходом – отчего я не беру её с собой в завтрашний вояж? Я что-то ответил легкомысленное… мол, не я организовывал, но в следующий раз – обязательно и непременно! После ужина Кэтрин ушла к Светлане.

Рано утром отправляемся в аэропорт. Наш состав: я, Глотик, Плющёв с женой, Берц с… действительно, со Светланой. Вот почему Руслан в последний момент отказался…

Начинается с накладки. Берц не влезает в кресло и нас из аэропорта везут в отель на берег океана. Весь день загораем, купаемся. Наконец-то увидел я океан у ног своих!

Вечером ужинаем на берегу и наблюдаем закат солнца. По-моему, в России таких красок нет. Теперь могу сказать: пейзажи Рериха вполне реалистичны.

– Как считаешь, Свет?

– Я не разбираюсь в живописи. Но мне нравится.

– Что именно?

– Чего ты пристал к даме, – вмешивается Берц.

– А ты, Лёня, вообще помалкивай. Из-за тебя в самолёт не пустили. Не мог как-нибудь сложиться?

– Это как бы, интересно, я сложился? Так, что ли? – Он валится на песок и, поджав голову и колени к пузу, становится похож на огромный шар. От неожиданности все смеются.

– И как это мы не догадались в рюкзак его положить. Закатили бы в багажное отеделение и все дела.

– Это ж какой нужно рюкзак!

– Да-а, – сомневается Лёня, – закатили бы, как же. Попробуйте-ка сейчас. Если получится, то завтра так и сделаете.

И мы впятером пытаемся шар-Лёню перекатить по песку хотя бы на метр.

– Ладно, – первым сдаётся Глотик, – есть же, в конце концов, грузчики для таких тяжестей.

Кстати, Серёга в прошлом боксёр-тяжеловес, так что мог бы поднапрячься, но, подишь ты, – Берц… хотел сказать: Берц есть Берц. Недаром аборигены при его виде шалеют, как ребятишки.

– Тебе надо в буддизм переходить, – говорит Плющев, отряхивая ладони от песка, – хор-роший Будда из тебя получился бы.

– Это правда, очень похожи вы, Лёня, на Будду, – подтверждает жена Плющева Рая.

– Похож – не похож, а ковёр-самолёт заказывать придётся для этого Шарлёни, – задумчиво замечает Серёга.

Словом, не скажешь, что кто-то расстроен задержкой. Океан, солнце, белый песок… Рерих, одним словом.

На следующий день, чуть забрезжило, всё-таки улетаем. Дальше быстрая череда впечатлений, как в калейдоскопе. В столице Мальдив, Моле, нас ждёт гидросамолёт, минут сорок лёта и пересаживаемся на Смит-бот, ещё примерно час и – наша конечная стоянка. Сначала становится жутковато, очень уж малюсенький островок, не дай бог шторм, так точно смоет к едрене-фене вместе с бунгало и пальмами. Или тут не бывает штормов? Океан спокоен, ласков. Впервые вижу такую прозрачную и голубую воду, дно просматривается до последнего камешка, рыбы снуёт меж кораллов и у меня замирает дух, словно при падении… в шкатулку с драгоценностями.

– Как думаешь, Дэн, нас отсюда заберут? – Берц устроился под тентом в кресле, прихлёбывает виски и прикладывает к носу неочищенный лимон. – Не очень-то нравится мне твой Рауф. Загрёб деньжат, а нас на остров, а?

– Так мы ещё много ему должны.

– Когда всё заплатим, ему придётся плантацию отдавать. А тут – навар и нам – капут. Что скажешь, Ген Лексеич?

Плющев лежит на полотенце под другим зонтом, поворачивает голову:

– Если б вас одних… со мной не посмеют: международный скандал.

– Ха! А крокодил съел – так и скажут. Что с него взять, с крокодила?

– Тебя съешь, как же. В самолёт не помещаешься, не то что в желудок.

– Ну! – Берц сдавливает лимон и до меня долетают брызги. – Так я расправлюсь с каждым, кто позарится на мои денежки.

– Кстати, про денежки, – выходит из бунгало Глотик, щурясь от солнца. – Выронил я в самолёте пачку баксов, так что вы думаете?.. догоняет меня лётчик почти у аэровокзала и – возвращает. Честный какой! И вознаграждение не взял, зараза.

– А ты бы не отдал? – интересуется Берц.

– А ты?..

Я гляжу, как Светлана с Раей идут под ручку по кромке прибоя, меряя шагами окружность нашего островка. И вдруг остро ощущаю, что мне не достаёт Кэтрин – оказывается, я уже привык делиться с ней мыслями.

По возвращении в Коломбо меня ждёт неприятное сообщение: пока мы были на Мальдивах, Кэтрин улетела и не оставила даже записки.

В Русском центре происходит торжественное подписание меморандума о регистрации совместного предприятия «Росланко», мы получаем печать, штампы, бланки. А назавтра Плющев договорился о встрече с президентом Шри-Ланка. Повезём гипсовый бюст президента – это наша давнишняя дипломатическая задумка: созвонились с маститым русским скульптором, пригласили на остров – и вот уже кое-что… За нами («А может, скорее за бюстом?» – шутит Руслан) заедет доктор Джайлат.

Резиденция президента. Проходим через специальную зону досмотра и попадаем в мрачноватый зал. Всё выдержано в тёмных тонах, отделано резными деревянными плитами. Кондиционеров нет, зато охрана за каждым углом и кустом.

Приносят чай, как могут развлекают, через несколько минут приглашают в кабинет.

Президент – высокий, костистый – приветливо встречает нас. С каждым здоровается за руку. Приходят художники, скульпторы, оценивающе осматривают наш подарок – бюст, вроде остаются довольны, хотя сходство с оригиналом весьма отдалённое. Входит слуга и приглашает в столовую. Пища вегетарианская, однако, вкусная, много фруктов и всё это запивается ключевой водой. Президент благословляет нас на труд в Шри-Ланке, обещает всяческую помощь.

На следующий день обедаем в ресторане «Гон-Конг». Во время обеда приносят фотографии, на которых мы запечатлены в обществе президента. Вся обслуга ресторана во главе с директрисой смотрят на нас с нескрываемым восхищением…

Вроде бы всё идёт хорошо, можно только радоваться. Но у себя в номере я почувствовал одиночество и тяжесть на сердце. Долго ворочаюсь в постели… Закрываю глаза и вижу Кэтрин, освещённую утренними лучами, косо идущими в наше окно снизу от океана, вижу также зеркало, у которого она в то первое утро стояла, причёсываясь. И так маюсь часов до трёх ночи… Вдруг междугородний звонок. Кэтрин! Собирается вернуться в Шри-Ланку, спрашивает:

– Ты не против?

Она уже положила трубку, а я всё ещё в столбняке.

Ещё один весьма радостный звонок, наш банкир Рюмин высылает деньги и 15 октября прилетает опять Глотик также с внушительным взносом от моих компаньонов.

В один день пришли деньги от банкира, прилетел Глотик, встретил Кэтрин… Вечером торжественный ужин…

Плющев осторожно (впервые) заметил, что если до первого ноября вся сумма не будет выплачена, то для нас начнутся трудности… попросту говоря, деньги могут пропасть.

Руслана отправляю домой, в Россию, до нас доходят слухи, что не всё там ладно.

Мы с Кэтрин уезжаем на берег океана…

– Какие-то проблемы? – Кэтрин смотрит сквозь приопущенные ресницы. Ветерок слегка шевелит её волосы.

– От Руслана никакой информации. Странно. Договорились, что позвонит сразу по прилёту.

Мы у самого берега на веранде под тентом.

– Ты знаешь, у меня такое чувство, что мы с тобой знакомы лет триста. А ведь я о тебе ничего не знаю.

– А я о тебе.

– Вот и давай рассказывать друг другу…

– Замечательная мысль! Кто начинает? Я? А почему не ты? Ну ладно. Я буду днём, а ты ночью. Договорились? – и она смеётся.

Мне нравится, как она смеётся, естественно, мягко. Мне нравятся её движения, жесты, она вся мне нравится – целиком, до единой чёрточки. И я даже пугаюсь иногда такому совершенству.

– Отец у меня рабочий, мать домохозяйка. Ты думал, я из принцесс?

– Нет, я думал, что ты шпионка.

– Шпионка?

– Ну да. Работаешь на Плющева и Джайлата, они ж сговорились меня выпотрошить и выбросить.

Она смотрит на меня строго, но вскоре не выдерживает и опять смеётся.

– Ладно, пусть так. Но до этого я работала провинциальной актрисой.

– Правда?

– Да. Но, сам знаешь, что такое провинциальный актёр.

– Откуда же мне знать.

– Нищета. А хотелось большего. И вот когда я разочаровалась в сцене, вернее – в своём таланте, то закончила курсы английского языка и подалась в турбюро. Хотелось повидать мир. Объездила весь ближний восток… Да, забыла: у меня две старшие сестры, которые живут – одна в Питере, другая – во Владимире, замужние. Так что…

– Что?

– А давай искупаемся. – И она, сбросив с плеч полотенце, хотела встать.

И тут я внезапно, словно прозрел, увидел, какая она есть… она перестала ускользать от моего взгляда. То есть даже не внешне, а вся целиком…

– Подожди секунду!

– Да что такое?

– Ты – моя женщина. Моя. Понимаешь?

– Что?

– Не надо оказывать мне сопротивление.

– Ты о чём?

– Я тебя ждал… может быть, всю жизнь.

Она внимательно на меня смотрела.

– Что-то мешало нам всё это время поговорить откровенно.

Кэтрин всё также молча смотрела на меня.

– Так, будто между нами что-то стояло. Твоя обида на меня, возможно.

– Теперь уже нет?

– Сейчас нет. И я обещаю… я постараюсь, чтобы обида твоя прошла совсем. Может, мы подходим друг другу, понимаешь?

Кэтрин рассмеялась, и в смехе её прозвенела растерянность.

– Ты знаешь, мне хочется тебя ласкать, как ребёнка. А ты знаешь, что ты красива? И тобой движет в первую очередь не корысть. Не знаю, как ты, а я понял, что ты – для меня. Не открывайся больше никому, не делись больше ни с кем своими секретами, чувствами. Не говори, что ты любима.

– Почему?

– Ты не знаешь, что такое зависть?

Она пошевелила губами, прежде чем ответить:

– Знаю.

– Дело не в ревности.

– Я знаю.

– Я представляю тебя, знаешь, какой?

– Какой?

Я поднялся из кресла и обошёл вокруг неё.

– Ты в лёгких туфельках, в коротком полуоткрытом платье… и вообще, платье, точно перламутровые крылышки. Готовые вот-вот приоткрыться для полёта. Именно чувствуется готовность полететь мне навстречу. А причёска наподобие этой, но слегка приподнята, вроде как шляпка. И вуаль. Должна оставаться некая тайна.

– Мне страшно.

– Тебе нечего бояться меня, ваше само совершенство.

– Да?

– Последнее время я думал, что влюбиться по уши в моём возрасте возможно лишь во сне. Только во сне так трепетно, так нежно, так искренно… Видит Бог, я ошибся!

Не знаю, что это на меня накатило, но… мне бы не хотелось, чтобы Кэт восприняла всё это лишь как моё артистическое кривляние.

Чуть позже, взяв такси, мы отправляемся по магазинам, где Кэтрин долго выбирает себе обнову и останавливается на жемчужного цвета платье от Диора. К нему я присовокупил золотое колечко. Потом мы покупаем дорогого вина и кое-что из продуктов и, вернувшись в отель, уже никуда на ужин не выходим.

А вечером настала моя очередь рассказывать о себе.

– Так вот, рос я – как принято упоминать в старых романтических повестях – хилым, впечатлительным, угрюмым, мне даже с яслей помнится – все меня обижали. Но до поры… Однажды в песочнице меня побил один бутуз, отнял совок, машинку и прогнал. Пожаловаться в тот момент мне было некому, поэтому я не стал выть, а притаился поблизости за углом какого-то ящика или сарая и стал ждать. Наконец мой обидчик позабыл обо мне и отдался игре трофеями, ну что-то там возил, насыпал, строил из песка… Девочки в пёстреньких платьицах вокруг него копошатся, и он изображает из себя победителя.

Вообще смешно и странно смотреть из взрослой жизни на себя тогдашнего – вроде и не о себе, и в то же время щемит… До сих пор помню ту острую обиду. Веришь?

– Верю. – Кэтрин поглаживает мне левую сторону груди.

– Значит, я выждал – причём, ты ж понимаешь, что это происходит не на уровне мысли, а на уровне некоего инстинкта скорее, и стал подкрадываться. Я даже не знаю, что у меня оказалось в руке. Но я стукнул его по затылку, он упал, вскочил, огорошенный, увидел меня, накинулся было, но я-то был во всеоружии, и я вновь долбанул его своим орудием, черт-те каким предметом, и он опять сел на песок и завыл… потом побежал прочь – жаловаться, я же несколько метров его преследовал и лупил по спине. Потом я вернулся в песочницу, молча собрал свои вещицы, на девчонок не глядел, но чувствовал их восхищённые взгляды… и не испытывал никакого подъёма от своей победы, а тем более упоения от их благосклонного внимания. Наоборот, я отчего-то в ту минуту их презирал. Это предательское в них… только что играли со мной, только что смотрели мне в рот, но явился более сильный и они тут же про меня забыли, случилась новая метаморфоза и вновь интерес их ко мне окреп… Короче, повернулся и ушёл. К тому же я, вероятно, опасался мщения. Всё ж таки мой противник был на голову меня сильнее. И в самом деле, через какое-то время прибегает мать обиженного… А дело происходит во дворе – справа деревянный двухэтажный дом на восемь квартир, слева такой же… целый ряд таких домов, длинный ряд опять же сараев, палатка, магазинчик… очень всё это хорошо помню. И среди двора начинается разбирательство.

«Бандиты! Ты бандит, и сына воспитываешь таким же!» – это мать обиженного кричит. Отец мой ещё ничего не понимает, он играет в домино с соседями под клёном, хлопает глазами, даже смотрит поверх очков на женщину, трёт подбородок, косит глаз на меня, спрятавшегося за стволом дерева, покашливает, прочищая горло.

«Ээ-э.. фу. Погодь. Чего верещишь-то?» – что-то в этом роде он ей говорит. Муж этой бабы не вмешивается, стоит в сторонке, похмыкивает, он-то знает, кто такой мой отец, уже пробовал его кулаков, поэтому его, похоже, слегка потряхивает перспектива выяснения отношений. Но баба его – она не из таковских, она своего сына в обиду не даст. «Нюр, ну ты погодь. Толком хоть объясни чего… к чему орёшь-то. Я тебя трогал? Мы с твоим Федькой, что ли, поцапались?.. Ну?..» – «Да твой Дениська! Дениська твой по башке Толику настукал! Л-лопатой!»

Отец мой глядит на белобрысого Толика, вцепившегося в материн подол, нюнившего до сих пор, вылезает из-за стола, и я вдруг вижу хитрый проблеск в правом глазу моего отца – тогда ещё папки, а я его так звал чуть ли не до смерти, пап-пап-пап – и неожиданно успокаиваюсь. Я пока не знаю, что можно куда-то бежать и прятаться – двор для меня ещё мало знаком, – я ещё всецело во власти и под защитой своих родителей, как цыплёнок – сразу бегу под крыло. Так поступил я и сейчас. Матери поблизости не было, потому я укрылся вблизи отца. А он, между тем, вылезает из-за стола, его напарники тоже – я это всё подмечаю – тоже похмыкивает кто, кто почёсывается – им развлечение… Отец, уже не обращая внимания на орущую тётку, к которой я теперь испытываю не столько страх, сколько интерес – чую развитие интриги, если можно так сейчас сказать обо мне тогдашнем. И вот – Василий Петрович поправляет очки и рукой подзывает к себе маленького гундящего Толика: «Поди-поди сюда, пострел». – «У-у! – цепляется тот за ногу мамочки, – не пойду!»

«Нюр, – говорит тогда мой отец, – посмотри на своё чадо. Никаких ран я на нём не замечаю. Одни сопли – больше ничего. А потом… сколько твоему?»

Женщина вдруг перестала верещать.

«А чего тебе?!»

«Ну чего-чего, сколько годков, спрашиваю?»

«Ну…» – и она говорит сколько.

«Та-ак. А теперь взглянем на другого. Ну-к ползи сюда, – это он уже в мою сторону. Мне это совершенно не нравится, так как я не уразумел, очевидно, сути дела, однако ослушаться я не могу, хотя по-детсадовскому опыту уже знаю, что, как минимум, меня поставят в угол, и, набычась, медленно, боком, подхожу. Отец берёт меня ладонью за макушку, также поступает и с Толиком, и ставит нас спина к спине друг к дружке. – Нюр, ну вот смотри. Твой поболе моего на целую тыкву. А? А, мужики, так? И во-още, крупнее. Моему ещё четырёх нету. Так это… чего ты хочешь от меня? Кто бандит? Я? Он? Или он? – Батя мой пошлёпал слегка Толика по попке. – В штанах у него никакого груза. Вполне приличный барчук.»

За доминошным столом начинают открыто посмеиваться. Тётя Нюра выдёргивает из отцовых рук своё сокровище, даёт ему крепкий подзатыльник, затем, уже орущего, тащит за руку к своему дому. А я – что-то вдруг осознав в этом любопытном мире – гордо шагаю с лопаткой на плече по направлению к песочнице и знаю, знаю теперь, никто меня не посмеет тронуть… Если что – и я оглядываюсь на доминошный стол под тополями – есть, есть кому меня – и не то чтобы даже защитить, а навести некую справедливость – тоже весьма любопытная вещь.

Из Дублинска звонок от Домнева:

– Надо уладить выплату процентов и дивидендов, разобраться с вкладчиками, – говорит. – Прилетай.

– Что? – спрашивает Кэтрин.

– Надо лететь в Москву. Какие-то напряги.

– Ты вернёшься?

– А… есть сомнения?

– Я буду тебя ждать.

В Шереметьево встретил Руслан.

Зима! Мороз! Отвык. Мчимся в Дублинск – сквозь заснеженные ели и сосны.

Не заезжая домой, сразу в офис. Здесь точно Мамай прошёл: нет ни телефонов, ни компьютеров, ни телевизора, нет вообще никаких вещей. Домнев с Буевым увезли всё по своим квартирам – подальше-де от бандитов.

Между нами происходит неприятный разговор, меня обвиняют в том, что я затеял афёру с плантацией и соблюдаю выгоду только для себя, и живу в Коломбо в своё удовольствие. Денежные расписки и объяснения в расчёт не берутся. Вдрызг разругавшись, расходимся.

Сильно болит голова. Может, смена климата?

Дама обстановка не менее угнетающая. Жена плачет, рассказывает невероятные слухи обо мне. Кроме того, чья-то добрая душа доложила ей о Кэтрин. Упрёки, слёзы, даже угрозы. Куда податься? Собираюсь и ухожу к матери.