Текст книги "Под прикрытием Пенелопы"

Ремонтник слушает также внимательно, как и я. Наконец заводит машину…

Я открываю ему и аналитику шлагбаум, и они уезжают.

Вот вам, пожалуйста, думаю я после. Первый президент России уже в ином измерении – помер то бишь, а вопросы остались… Что-то он тогда нарешал или не дорешал, а мы теперь пожинаем плоды. Если, конечно, этот грузин не врёт. Как-то уж очень у него всё запросто и складно… Хотя, как говорят, каждый на своей кухне не стесняется грязного передника. Да и потом, правда, мне ли удивляться подобным разговорам… Да, вероятнее всего, он почувствовал это, иначе б не стал… Впрочем, молод ещё, не прочь и щегольнуть, наверно, порисоваться… Ишь, какой я знающий, ишь, при каких делах!..

Ладно, опять же: поглядим – увидим. Так говорят умные люди, и нам повторить не зазорно…

Смена…

Мне видна громадная гроздь серебристых шаров, привязанных к бетонному столбику у театра – напротив афиши. Потом, глядь, шальной порыв ветра отнёс их в невидимый мне сектор. И вскоре началась какая-то пальба, я осторожно выглянул из проезда на площадь. А это ребятишки давят ногами эти самые шарики.

Свадьба в ресторане «Apropos», звон колоколов чрезмерно громок – магнитофонная запись. Никакого вкуса и чувства меры. Богатеи веселятся…

Из-за угла, где калитка в соседний двор, выкатывается женщина… Именно выкатывается, потому что одета во что-то невообразимое – в этакий лоскутно-лепестковый пузырь, так что ноги её будто спичинки торчат из этого пузыря. Когда этот шар приблизился, я разглядел, что лепестки идут слоями – ряд цветных, от фиолетового до зелёно-жёлтого, а поверх прозрачные – из щёлка, похоже… И ведь бывают же такие вот чудеса – хочется вскочить и побежать следом вдогонку: уточнить, разобраться, что и к чему всё это загадочное нечто… Как в детстве: увидел какой-нибудь механизм (экскаватор, например) и остолбенел, разинувши рот… И стоишь, и смотришь, и никак не насытишься новыми впечатлениями…

Напротив остановился «Фольксваген», шеф высунул в окошко руку с бутылкой пива. Я сделал ему отмашку. Не взял, а зря – можно было Эдику оставить. Он тут как-то сказал, что закопошился, потому что попросились выпить в будочке одни торопыги. Ну, ему соответственно тоже поднесли…

Два бомжа постучались – ножик дай: бутылку открыть. Когда в ту сторону шли – дай попить. И закурить…

Внезапно потемнело, точно плотные шторы задёрнули на окнах – аж муторно сделалось на душе… и хлынул ливень. Его струи – да нет же, не струи, а сплошная водяная завеса – в свете фар из моего вагончика смотрятся как что-то сказочно-загадочное… Чувство совершенно детское: хочется плясать от восторга, который внутри тебя словно некое живое существо – оно слегка напугано или ошеломлено и оттого бередит и подстрекает, побуждает к действию… А тут ещё в блескучем перламутре – голубое с бардовым – за водяной стеной дождя просматривается… Да что же это такое?!. Наконец сообразил – да машина же это в луже отражается!

Дождь прекратился также внезапно. В ушах ещё шум его не иссяк, а перед глазами уже как нечаянный подарок-чудо ярко-голубое промытое пространство… Впору удивляться вновь по-детски непосредственно и даже ликовать – душа просит будто… Но тут мимо торопливо пробегает Алла Михайловна и делает замечании, и рукой в знак протеста машет – в сердцах как бы: до чего ж бестолковый этот новый охранник!

– Почему шлагбаум-то открыт?! – И глаза у неё настороженно-недоверчивые, словно только что прошедший дождь – чья-то вражеская каверза, направленная в пику её замыслам.

Виноват – забылся, говорю. Хотя по правде если, то специально в такой ливень не закрываю: есть тут товарищи, которые мне вовсе не товарищи, потому что врезались уже в шлагбаум в такую же вот нелётную погоду – сослепу, должно быть: возраст. Иному уже за восемьдесят, а он всё ещё заруливает. И в результате чинить кому пришлось? – мне. Хорошо, сам справился, а то бы воплей не избежать опять же со стороны дворового начальства, как назвала их Нина Васильевна однажды.

Ещё один бомж постучался, не совсем затасканный, он выгреб арбуз из мусорного бака и ко мне – за помощью, я ж рядом:

– У вас ножичка не будет?

Другой бомж огорчён, обследовав опустевшие закрома. Уныло поковылял прочь.

Приехал перегретый «жигуль» из Астрахани, заглох, едва пересёк финишную черту – мой шлагбаум… Из машины кое-как вылезли (засиделись) две девицы и парень – все трое в шортах и майках. Одна девица вместе с парнем сунула голову под капот – выяснить, чего там такое случилось, другая взяла арбуз из багажника и направилась ко мне – я как раз стоял у открытой двери, курил, и подумал: какой-то арбузный навал.

Ещё до того, как девица с арбузом приблизилась вплотную, мне стало понятно, сколь много она за дорогу употребила спиртного… Держа полосатый фрукт под левой мышкой, она свободной рукой пошлёпала себя по губам:

– Закурим?

Пришлось дать ей сигарету. Затянувшись, она заглянула внутрь моего логова.

– У, нормалёк! Тут можно даже спать. Хорошо? – и пристально посмотрела мне в глаза. И подмигнула. И погладила меня по плечу.

– Нормально, – пришлось мне откликнуться.

– Ну, так в чём же дело?..

– В чём?

Девица кивнула на арбуз:

– Закусь есть.

Опять уставилась содержательным взглядом мне в глаза. Я усмехнулся. Наконец, она что-то сообразила – своему состоянию сообразно – и сделала шаг от вагончика.

– Ну как хошь.

Потом из мастерской вышел парень – знакомый мне художник – и спросил у приехавших:

– Ну и чего не звоните? Я вас, между прочим, давно жду…

Девица, что пыталась со мной заигрывать, выронила арбуз…

– Ну вот, – сказал парень из-под капота, – всё понятно…

– Что, интересно, понятно тебе? – развела девица руками, глядя на ало-сочные ломти…

«Ну, ты где ж? – вспомнился мне разочарованный бомж, кому не досталось арбуза. – Тут и ножика не нужно…»

Надо сходить к магазину.

Напротив самой калитки сидят трое: юнец с девчонкой, и парнишка (братишка? чей?) лет десяти с фотоаппаратом. Старшие целуется в засос долго-долго, и никакого внимания на окружение. Девчонка не очень-то и симпатичная, но, видать, любвеобильная: сидит на парапете, зажав парня своими крепкими ляжками – как в «Тысяча и одной ночи» возложила на бёдра партнёра свои ножки… А он сосёт-сосёт, не может оторваться – сам или не отпускают? Видно, что утомлён (глаза, когда отрывается от её пухлых губ, блуждают), но готов продолжать. А братишка время от времени щёлкает их украдкой…

А дальше – ближе к железной лестнице по торцу дома – молодые киргизы пьют пиво, и вид у всех у них весьма и весьма надменный и даже воинственный, точно готовы к драке. Чего это они? Я их вроде не трогал. Может, конечно, Эдик гоняет их в свою смену?..

Так что, продолжим экскурсию? Ведь о внешнем мире моего двора я совсем ничего не рассказал.

Дом этот не то чтобы странный, но я таких раньше не видал, – да, вот такой я отсталый. Считается, что это как бы один дом. Но строений несколько. Строение девять и восемь в единой букве «Г», за дальним углом укороченной стороной уходит вправо вдоль спортивной площадки за металлической сеткой. Там в подвале как раз и находится «Фокс», магазин, где продают обувь и экипировку для танцев. Оказывается, столько сейчас желающих танцевать, несмотря на кусачие цены и прочее… В восемь вечера я должен закрывать дверь и калитку в закуток, огороженный металлическим заборчиком, в десять утра открываю. Девчонки никак сами калитку закрыть не могут, её надо чуть ли не вбивать в проём… Про стену я уже говорил, метров восьми высотой, и на ней огромная физиономия артиста намалёвана… никак не вспомню его фамилию. В этой хоккейной коробке парнишки играют в мяч и нередко, не рассчитав силы удара, перепинывают его через стену. Кто-нибудь тут же вскакивает на велосипед и мчится вкруголя – то есть через мой двор и следующий – за мячом, пока не украли, ногами топать – долго и далеко.

А за магазином, на железной лестнице у стены – бутылки, трёхлитровые банки со вскрытыми ножом крышками: здесь гужуется разномастная публика. И мне, стало быть, надо присматривать… Вон, пожалуйста. Оттуда вышли четверо. Давешняя девица в трико циркачки и платьице, как у балерины. У одного же из парней на майке спереди начертано: «Хочу много денег!» А сзади как автомобильный знак: красной полосой перечёркнут рабочий с лопатой в руках. И надо, стало быть, понимать так: работу носителю этой майки предлагать не следует.

Да, ещё о девочках из магазина. Их четыре штучки-дрючки. Одна, скромненькая, и, похоже, влюбчивая – при появлении нового покупателя – и даже меня – смущается и начинает, надо полагать, фантазировать… насчёт фаты, должно быть, и подвенечного платья… Но мне-то уже сколько годков, а ей – от силы восемнадцать… Но приятно, когда ты ловишь направленные на тебя позывные – томные взгляды, вздохи, и прочую мимику-моторику. Другая, подружка первой, резковата, и чуть что – в голосе металл – чего, мол, чухаешься? Живенько давай отпирай (запирай), бистро-бистро… затем спохватывается, и настороженно смотрит – какая в ответ реакция воспоследует. Ну, мне смешно. Но когда-нибудь одёрну – под настроение. Ишь ты, козявка, от горшка два вершка, а командуешь… типа того. Третья – бухгалтерша, эта постарше, без закидонов – одним словом, работник надёжный… или не в моём вкусе, хотя симпатичная, высокая, чернявая, в меру накрашенная и т. п. Четвёртую, хоть тресни, не могу запомнить. Какой-то фантом. Во-первых, она всегда проскакивает одна, поскольку регулярно опаздывает, во-вторых, меняет наряды каждый день… я даже не могу определить её рост – то каблуки у неё с четвертью километра, то чуть ли не в тапочках она на босу ногу. Но главное – это именно неуловимость, этакая юркость ящерная. Фантом, короче, так и окрестил про себя. На войне таким хорошо – противнику засечь чрезвычайно сложно будет. Ей бы в снайперши.

Так, ну ладно, всё вроде в порядке. Иду назад, к будке.

С этого края двора – Российская академия живописи, ваяния и зодчества. Выглядит здание двояко. Если глядеть с Мясницкой и Боброва переулка – это обыкновенное светло-жёлтое здание с обычными углами, как у всех остальных соседних домов, но со стороны внутреннего двора представляет собой этакий серп – изыск или шедевр архитектуры. Полукруг в виде римской гладиаторской арены, дальний конец коей сужен до размеров в одну комнату, а ближний – размеров вполне нормальных, что в высоту, что в ширину. И, повторяю, как линза ловит вечернее солнце и фокусирует тепло на развалинах посередь, и наверно не без умысла: чтобы скорее шёл процесс реставрации.

В дверь стучат, заглядывает рыжий парень.

– Не подскажешь пятое строение.

– Да вон же…

– Красное?

– А тут разве есть другие цвета?

Пятое строение. Как раз фронтоном к академии, или, точнее, на развалины, накрытые зелёной пластиковой сеткой. Такой же красивый кирпичный дом, девятиэтажный – этажи по четыре с лишком метров. Окрашен в светло-бардовый цвет. С разными опять же изысками, с большущими окнами. А на последнем этаже явно мастерские художников, такие там рамищи – всё солнце ихнее.

В пятом строении есть ещё фирма армянская. Все холёные, важные, вальяжные. Надменные даже, с апломбом. Хорошо одетые. Машины у них самые дорогущие. Два белых Кадиллака, на одном из которых тот самый пухлый и нетерпеливый водила, что то и дело сигналит, подъезжая капотом под самый шлагбаум… Впрочем, есть ещё третий Кадиллак, только чёрный, но на нём женщина ездит сама по себе, из восьмого строения. При встречах армяне целуются друг с другом, обнимаются. Похоже на центр армянской диаспоры. И машин к ним заруливает многое множество. То мебель новую, то картины, то технику, то питьевую воду… Богатая, в общем, фирма. Ребятишки, повторю, ухоженные, смотрят на всех свысока. Французы тут с американцами также квартиры прикупили, так они попроще глядятся, подемократичнее. Особенно французы. Хотя ничего против них, армян, не имею. Они подчёркнуто вежливы, корректны. Впрочем, вежливы настолько, что ощущение, будто они тебя не замечают, так – за ту же неодушевлённую мебель принимают. Или даже за пустое место.

Да, в девятом строение за углом, знаменитые артисты – он и она – имеют офис… но их я пока не видел. Вложили свободные деньжата, наняли персонал, сами же гастролируют по городам и весям.

Так вот, все эти строения окружены как бы цельной стеной, оберегающей, укрывающей от внешнего мира. С одной стороны библиотека-читальня имени великого нашего писателя и там же рядом, в торце этой читальни, – контора Нотариуса с переводчиками, которые постоянно пасутся за калиткой с плакатами на груди: подходи – переведу, подходи – все вопросы решу! В первый раз, когда я прочёл сей благородный призыв, то по наивности невольно засомневался и стал оглядываться: сколько ж нужно набрать инвалидов, чтобы переводить их через улицу целым штатом желающих да ещё с плакатами… Извиняюсь, конечно, за такую свою тупость – но вот так, иной раз сдвиг по фазе происходит… либо в связи с переменой погоды, либо вследствие прошлых контузий…

С фронтальной стороны стена непонятного происхождения вровень с крышей здания номер шесть. На ней нарисована всякая всячина, и чей-то знакомый портрет… А, вспомнил – актёра Пьянкова. Там, на этой площадке постоянно снимают кинофильмы. Кстати, этот актёр живёт вон в том красивом доме, что выглядывает своими стройными, ажурными этажами из соседнего двора.

А прямо перед входом, напротив шлагбаума, красуется театр (это я уже говорил, кажись), его афиши освещают меня всю ночь. Сейчас конец июля и там каникулы, до сентября. Представляю себе, когда начнётся сезон. И без того машин тут – некуда наступить, а больше будет, наверное, в разы… не знаю даже, не могу предположить, во сколько раз больше будет. Дальше Бобров переулок, правее – Фролов. По Боброву выход на Бульвар и к Мясницкой, которая, в конце концов, приведёт в Кремль. Рядом, налево если, метро «Тургеневская» и «Чистые пруды». Да. Ещё главпочтамт, где рядом пялится вывеска бара «Неправильный образ жизни».

Дальше слева трёхэтажное здание, рядом с ним проход в соседний двор с выходом опять же на Мясницкую. И в этом здании автоклуб, компьютерная фирма и, уже упомянутый, фотоклуб в правом крыле – «Старый город» называется. Седьмого строения почему-то нету. Спросил у Тамары-цветочницы, консьержки из пятого подъезда (космеи сажает которая), она подумала, покачала головой: нет, говорит, не знаю.

Навстречу шагает крепкий парень, походка решительная, целеустремлённая – мне сразу становится понятно, что он избрал своей целью мою персону… М?.. Рефлекторно напрягаюсь… Отбой, ложная тревога: на самом деле так ходят, дабы не выказать, насколько ноги не держат. Лоб оцарапан, футболка испачкана землёй. И говорит, стараясь, чтоб не заметно было, что язык плохо слушается:

– С-слушай, командир, вот ищу, туда-сюда… Эт-то, тут какой контингент живёт? А? Не скажешь, вот какой тут контингент?.. Ничего, нормальный, да, кон… конт… тин.. гент? – Он хочет-таки и старается выглядеть трезвым, но никак не может съехать с заготовленного загодя текста. Наконец, икнул, сморщил нос и, преодолев «контингент», цитирует себя уже увереннее. – А то хамы кругом понаехали!.. Вон там мы подрались, сидели там, схватил, гад такой, мой портмоне и бежать!.. Через калитку? И куда? На улицу?.. А-а… Поня-атно. Ну извини, а тут я… Контингент… Ну извини. – И руку протягивает, я пожимаю так, чтоб почувствовал… И он делает лицо изумлённым, встряхивает кистью:

– Ну, я пошёл.

– Ступай.

А вчера вечером шёл закрывать магазин. И две девчонки никак не могли привести в чувство парнишку. Он, опьянев, свалился с железной лестницы, где они гужевались. Персонал из магазина вызвал «Скорую». Душно, жарко, не подрасчитал, бедолага… перепил. Перепел! Доктор, пожилой мужик, не очень-то тяготел к сочувствию. Как бы опасался пьяного.

– Ну, чего болит?.. Сам пойдёшь? Ну, вот и замечательно, пошли к машине.

И парнишка поковылял, а девчонки его поддерживали.

Смена…

Знакомый художник с бородкой приводит в свою мастерскую даму в широкополой, закрывающей лицо шляпе. Он приехал на дорогущем японском мотоцикле – весь молниево-кожанный, она следом – на красном мерине. Он тормознул у будки, попросил меня пропустить машину, подмигнул. Стало быть, не на сеанс живописи… Пока он, сняв шлем, загонял её машину в промежуток между другими, она прогуливалась по двору. На высоком каблуке, в вечернем красном платье – под цвет мерседеса? – с обнажёнными плечами. И мордашка симпатичная из-под шляпы выглядывает – породистая.

Я у него вполголоса:

– Не продувает в таком костюмчике герметическом?

– Да нет. В жару даже хуже, а холод можно преодолеть.

Минут через несколько он вышел уже в светло-коричневом пиджаке. И прежде чем отправиться за вином и закусью, почистил пальцем носки башмаков… Мне почему-то подумалось, что палец затем он оближет.

…приключение с замком. Закрыть закрыл, открыть не могу. Пошёл на соседнюю стройку – метро строят. Витя, совсем незнакомый мне пожилой рабочий, неожиданно охотно откликнулся помочь. Уже у вагончика попросил у меня ключ, вставил в замок и… открыл. Хотел дать ему денежку – он не взял.

Мусорные баки перенесли под арку восьмого строения – в театр должны подъехать какие-то значительные персоны (И для них, не взирая на каникулы, специально собрали труппу?) На крышах соседних с театром домов, похоже, засела вооружённая охрана или снайперы. А жители моего благословенного элитного дома по-прежнему несут свои пакеты к моему вагончику и бросают на то место, где стояли баки. А те, кому я указываю новый адрес, уже не могут заставить себя поднять свой мусор, смущаются, пожимают плечами, но идут дальше… Лишь француз, хотя и ни бе ни мэ по-русски, пересилил свою гордыню… Баки, правда, вернули к ночи на прежнее место.

Уже сообщал, что баки эти – кормушка для всех тварей, живущих на прилегающей территории, в том числе и бомжей. Например, в настоящий момент у кормушки бородатый, типа кандидата наук. Приходит он сегодня каждый час, как человек после запоя: жрать ему хочется, а не может. Придёт, поковыряется, отвернётся, уйдёт, затем опять… На сей раз за ним следом – женщина с капюшоном на голове. С виду опрятная. Что характерно, бомжи (все без исключения) совершенно не обращают внимание не посторонних, как будто вокруг никого нет, хотя народу тут снуёт (!), не говоря про шмыганье машин… Не спешат, спокойно роются, на месте тут же дегустируют. Набивают сумки, потом медленно уходят. Сомнамбулы прямо…

Кто-то выбросил громадную, почти новую плетёную сумку. И кандидат так удивился:

– О! У меня своя есть, но тут вишь какая! – он восхищённо, любовно даже рассматривает сумку со всех сторон.

Женщина в капюшоне одобрительно кивает:

– Хорошая… хорошая.

А этот, в брезентовой спецовке, подходит тихо, смотрит в землю. Сообщает – между прочим как бы:

– Я из гестапо.

И дальше говорит тихо – всё больше про Сталина и Гитлера. И что вот сейчас в Думе есть проект закона, который предполагает, что вот если русский составит бизнес с каким-либо иностранцем, то когда их хапнут за манок, то русского расстрелять, а иностранца выслать. То есть этакий геноцид. Ну, тут явная шизофрения. И слово подходящее есть… забыл, какое… обратное русофобии. Короче, я нарёк его: шизоидный гестаповец.

Тут ещё высокая комиссия пришла – накануне приезда важных персон («Во главе с мэром», – уточнила пришедшая позвонить консьержка). А перед этим прибегал главный инженер района, осмотрел все лампочки во дворе, чтоб горели… И вот, значит, эта комиссия идёт. Человек семь, все такие чопорные, в дорогих костюмах, вышагивают важно, по сторонам голов не поворачивают, лишь глазом косят… И в этот как раз момент мой брезентовый бомж-гестаповец перед носом у них и переходит дорогу, и делает вид при этом, что в упор никого не замечает и замечать не желает! А члены комиссии, в свою очередь, делают вид, что не замечают его. А инженер, когда прошёл уже, на меня обернулся, точно это я им бомжа подсунул. Миновали они мой двор, затем, так понимаю, через другой выход и удалились, не стали уже опять мимо мусорных ящиков… вот после этого их и перетащили.

Приволоклась тётка-торговка с сумкой на колёсиках.

– Можно, я оставлю тут свой товар, а то мильтон привязался.

Смотрит на меня вопросительно, терпеливо ждёт моего разрешения. Я разглядываю её поклажу, пытаюсь вникнут в свои ощущения: нет ли тут подвоха с этими сумками? Какую-нибудь бомбу оставит…

– Надолго?

Тётка с облегчением:

– Да нет, пойду посмотрю только, уехала машина, нет? Ладно? Я тебя угощу после, когда вернусь.

Как ушла, я подумал: а если мне обход делать, а её всё не будет? На кого прикажете оставить её добро? Заносить придётся… Занесу, а потом стану торговать. Нормально…

Бабы-таджички примеряют обувку у мусорных баков, которую из багажника своей машины выбросил владелец магазина. Да и вся одежда на них, похоже, из мусорных же баков. Но ничего себе одежонка. Нет на них Эдика – он бы их вмиг турнул. Или «гестаповец»…

Эх, молодой человек, молодой человек… Претензию выдал мне таким тоном, как будто я ему что-то должен. Его «порш», видишь ли, загородила другая: ну никак ему не выехать – заперли накрепко. А так спешит, так спешит – прям ногами сучит-перебирает…

Девица давеча тоже: «В университет опаздываю!» – и стоит передо мной, ножкой притопывает, ждёт, когда я найду её врага и уберу его у неё с дороги. Да нет, много-много таких – и все они почему-то считают, что в обязанности охранника входит освобождать их машины из западни, которую им устроили соседи. Да – охранять их от посягательств соседей… Алла же Михайловна постоянно мне напоминает: это их личное дело – разбираться друг с другом.

– У них синдром хозяев жизни, поэтому ни ближних, ни дальних не уважают! А ты должен их спасать и выручать? Твоя функция – не пущ-щать во двор чужих, охранять от угонщиков. И всё!

Правда, когда застаёт меня за поиском очередной жертвы синдрома, то помалкивает, сохраняет нейтралитет…

Так молодой человек и уехал на такси… а вечером спрашивал: кто это был? В смысле: кто ж его запер утром… И таким опять тоном! Я сказал:

– Женщина из семьдесят пятой. Вы её на той неделе загородили своим мерином.

– Так я и знал! Ну, сволочь, погоди!..

На ступеньках запасного выхода художественной мастерской – трое пареньков, не то шутов, не то… не пойму, в общем, кто такие. Но клоуны – точно. Один – в фетровой шляпе и кожаном пиджаке – на дудочке играет. Другой, в малиновых шароварах, зелёной жилетке и жёлтом берете – в бубен постукивает. Третий, в пышной накидке из разноцветных лоскутов и серебристом колпаке звездочёта, позванивает колокольцами. Вдруг они заметили у мусорных баков детский самокат. Прекратили игру, переглянулись. Осторожно, с заметным благоговением, что ли, или недоумением приблизились они к самокату, стали вертеть-рассматривать и рассуждать: можно починить – нельзя? Зашли за угол. Я – за ними – посмотреть. Они сидели на корточках вокруг самоката – один придерживал за руль, другой подворачивал гайку на переднем колесе не то ключом, не то ножичком, третий держал в охапке музыкальные инструменты и давал советы. Вот, наконец, они починили найденное транспортное средство. Тот, кто держался за руль, гикнул, вскочил на транспорт и покатился вниз по тротуару. Второй, размахивая руками и улюлюкая, побежал за ним, а третий, удерживая бубен и колокольца под мышкой, задудел в дудочку и поскоком, приплясывая, – вслед своим товарищам…

Хм.

Смена…

Альфа-рамео, ярко-красная, аж глазам больно, с откидывающимся верхом миниатюрная машинка, прямо-таки игрушка заводная. Хозяйка сей игрушки молодая стройная бабёнка, барби, если угодно – по типажу. По расцветке же она под цвет машины – вся в алом лепестково-шёлковом одеянии. Многие фотографируют эту машинёнку с хозяйкой – она же точно нарочно ждёт фотографов: если приехала, то долго не уходит в дом, если уезжает, то не раньше, чем спустя полчаса после выхода к своей ненаглядной игрушке. Это у неё нечто наподобие сцены или подиума. То сядет она в салон, то выйдет, обойдёт вокруг, закурит, обопрётся о капот… Тут вообще часто все фотографируют – и дома, и академию… в основном туристы. Им чем чудней, тем и лучше…

Пустой пакет полетел с нашего двора и высоко-высоко, аж на крышу библиотеки завихрился…

Приехали какие-то ребятишки-циркачи на велосипедах – рама на раму приварена, расцвечена тряпочками, воздушными шариками. На таких вот двойных рамах сидят наездники-англичане, студентик и студенточка, по всей видимости. Я от неожиданности без всяких вопросов шлагбаум им поднял – так высоко они сидят… Открыл машинально, чтобы не расшибли свои лбы. «Отвори поскорее калитку…»

Ездят они так-то по Москве или где-то на площадках дают концерты? Или по всей нашей стране колесят? Заехали теперь к знакомой землячке, которая живёт в пятом строении, – кучерявая тощая девица. Это я догадываюсь, поскольку по-английски ни бум-бум…

Старший сын Аллы Михайловны, проезжая, свысока, надменно поглядел. Другой, младший, соблаговолил притормозить:

– Что у вас шлагбаум закрыт не на полную катушку? А нам постоянно звонят – жалуются: места нет для своих. Чья это машина?

– Из академии.

– Неправда! Это в театр приехали… зачем врать-то?!

Объяснений ждать не стал. Укатил рассерженный. Трепеща ноздрями. Су-урьёзный мужик.

Но всё же машина эта зам директора академии, он её недавно прикупил… да ладно, переварим, перетрём.

Банзай, – водитель мне в окно машины, А что такое банзай, я что-то не помню. Может, ругательство? Надо будет в словаре поглядеть.

А вот этот паренёк как-то странно ходит. Бледненький, прыщавый, в очечках. Закурить попросил. Шизо?

Дипломатические тут номера приезжают. Артисты знаменитые наведываются. Эдик прямо взахлёб рассказывал… это единственный раз, когда таким восторженным я его видел.

В 5 утра постучался паренёк. Из тех двух, что приковыляли с вечера. Коробки из баков ещё взяли. Прошли в тот момент, когда ремонтники приехали, в колодце ковырялись… так сказать, под шумок. Значит, опасались, что я могу их тормознуть?

Значит, постучал этот паренёк. Я открыл, снаружи свежо… Я за подростка его принял. Тощий, жалкий, едва на ногах держится. Оказалось, двадцать три ему, уже отслужил, в спецназе… Гудит уже с месяц, оттого и отощал… Поругался дома с женой, уехал, теперь хотел бы устроиться на вахту куда-нибудь.

– Нельзя у тебя погреться? Х-холодно…

Закурить… попить – обычное дело. Затем дозволь погреться. А вшей мне сюда не притащишь? Уволь. За мной из окон наблюдают, сразу и донесут…

Покурив, рыгал меж баками… В конце концов, спровадил его в метро.

– Там тепло, бабульки торгуют… присядешь за ними, за их юбками, чтоб не на виду…

Дал ему полбатона и остатки кефира. И он поплёлся…

А где ж второй остался, с которым вчера-то был? Видимо, тот бомж настоящий. У костерочка остался?.. А этот замерз, бедолага, не привык пока…

Видел этого паренька ещё один раз, уже днём, на автобусной остановке, когда в магазин ходил за едой и газетой в киоск. Самый молодой из всей разномастной стаи бомжей… Сидит – икает… Доходит, как тот крысёнок? Или оклемается?

А ведь я мог его тогда отвести в подъезд погреться. А так, получается, толкнул обратно в объятья…

Мужик остановился поглазеть на развалины внутри академического двора. Заметно, в какой-то он эйфории.

– С работы чапаю, – сказал. – Реаниматолог я.

Я его не спрашивал, просто покурить вышел. Значит, точно, не в себе. Может, кого-то спас, а может, напротив, не сумел… И теперь стоит и смотрит на развалины.

– Мне коллега позавчера рассказал… он анестезиолог. Пациентка жалобу на него накатала: «Он меня бил по щекам и спрашивал, как зовут…»

Мужик рассмеялся.

– А сегодня сам под операцию пошёл… и мне говорит: вы запомните – меня зовут Сергей Иванович.

Я кивнул в знак того, что юмор понял…

Спрашивать: помер коллега или выжил, я не стал.

Этого поддатенького крепыша я увидал на скамейке рядом с Там-Там, они о чём-то бойко беседовали, третьей поодаль сидела девица – очень непривлекательной наружности. Я – мимо, не останавливаясь – за угол, к магазину. Когда шёл обратно, Там-Там на скамье уже не было, и крепыш меня окликнул:

– Курнуть не будет? – и он встал со скамьи, уже готовый подойти. Я посмотрел на него внимательней прежнего. Чуть ниже среднего росточка, обрит наголо, отчего круглолиц, как бильярдный шар буквально, и в лице его круглом – незамутнённое добродушие. Лоб в ссадинах, с коростой. Точно бодался с себе подобным… И девица эта рядом, тоже подскочила и ждёт, ну совершенно какая-то неприглядная. Вид у неё, без преувеличения, типа совсем уж дешёвой шлюшки, к тому же с глубочайшего похмелья, передёргивает её даже…

– Ну, пойдём, в будке у напарника вроде есть какая-то пачка.

Почему я схитрил? Поосторожничал? Но почему? Добродушия его опасаюсь? Или девицы?..

Они остановились около двери моей будки, я ещё раз посмотрел на эту девку и прямо-таки отшатнулся – хороша, хороша… Посмотрел и на парня ещё раз оценивающе. Нет, он-то как раз ничего, даже симпатичен… выражением своей физиономии – бесхитростной, но и немного лукавой… если, конечно, возможно такое сочетание. Нос бульбочкой, ушки аккуратными пельмешками, бровки белёсые, изначально настроены удивляться всему вокруг, глаза также круглые, совершенно открытые, распахнутые, даже можно сказать, настежь всему миру… И чего, интересно, он спутался с такой лахудрой?..

Я дал им пару сигарет, они с жадностью закурили.

– Меня Серёгой зовут, а тебя?

– Геннадий.

– А мы не встречались до этого?

– Навряд ли.

Сергей оглянулся на девицу, но так, как если бы хотел проверить: ты ещё тут? И стал говорить, точно соскучился по собеседнику:

– Вон там тётка мне выговор влепила с занесением в личное дело… в тёмных очках, знаешь такую? с собакой на поводке: да ты, типа, чего тут ходишь, говорит, заразу разносишь, и с апломбом мне так-этак. А я ей в качестве возражения: какая зараза?! Я в творческом загуле. А на лбу у меня кровь запеклась, а не проказа. И в пику ей замечание делаю сам: ты-то, говорю, чо по цветам шастаешь? Тамара Михална высаживала, выхаживала, а ты топчешь своими гнутыми каблуками. Ты топчешь да ещё кто-нибудь на машине заедет. Космеи, говорю, хорошие цветочки, я их с детства запомнил и полюбил. Обожаю космеи – сиреневые, лиловые, жёлтенькие, беленькие – не топчи, не надо!

Эти его слова как-то сразу расположили меня к нему. В нём сохранилось нечто неподдельно детское.

– Нет, определённо мы встречались! Я старший лейтенант. Серёга-старлей. Ну, вспомнил? А ты – полковник, я тебя видел в Югославии.