Текст книги "Под прикрытием Пенелопы"

Но иногда в её глазах появляется мечтательность… вернее, некая отстранённость неземная. Из-за этой неземной особенности Вася говорит ей время от времени:

– Будда моя. – А за глаза прибавляет: – Будочка неотёсанная.

Повторим: Юл Пална экземпляр единичный и противоречивый.

Можно сказать также, что она – дама для презентаций. Вся из себя улыбчива и обаятельна. Но опять же – чу: на неё также легко может накатить и свирепость, неуступчивость. Тут она себя не отслеживает.

– Нет! Нет! – и для пущей убедительности и устойчивости прогнёт ноги в коленях. – Я же сказала «нет»!

Лицо при этом исказится гримасой, зубки заходят друг над другом, как пилочки.

И что же получается в итоге: Вася – классический подкаблучник? Можно сказать и так. Однако он, ведая про свой родовой порок, выработал защитительную тактику… да и стратегию заодно.

– Юла, – с ударением на первом слоге, – есть разговор.

– Нет у меня времени на пустые разговоры. И желания нет!

– Отсутствие желания – существенный момент взаимоотношений, – соглашается Вася. И шагает делать то, что задумал, имея про запас в своё оправдание: «Сама ж не захотела обсуждать!»

Словом, перехватить пальму первенства у Юл Палны дело непростое, небесхитростное… надо знать, как это сделать, дабы не работать под присмотром, пристальным и нудным. Нужна выдержка и способность выжидать. Имела ли об этом такое же понятие упомянутая Тася вкупе с соседом Багажниковым Эдуардом Акимычем? – выскажу как преамбулу своё крамольное предположение: нет! Даже не догадывалась. А зря, потому что опрометчиво… (Вот видите, и на Тасю перескочили, так что всё в порядке. Никогда не надо спешить, само собой произойдёт…) Да, осмелюсь высказаться теперь же, потому как опять боюсь забыть: навряд ли, навряд ли Тася подозревала, акуда завела её личная самонадеянность. Иначе она одумалась… Впрочем, знаете что: нам всё равно до конца не проникнуть в тайны женской психики, так что давайте лучше двигать сюжет дальше без углублённых рассуждений.

Итак, перейдём на официоз. Муж Юл Палны (в садово-огородном просторечье, помним, Вася, а в миру профессор ботаники) оказался индифферентным субъектом: он не воспылал желанием вступать ни в какие совершенно пререкания со злополучной Тасей, и тем паче – устраивать региональный конфликт. Ему, знать, сразу подавай общемировой катаклизм. На меньшее, видишь ли, он не разменивается. (Разумеется, мы цитируем тут мысли Юл Палны).

– Нет, – сказал он флегматично на жалобу жены и добавил на отходе, оборачиваясь, уже с некоторым вяловатым азартом на лукавом своём круглом лице (представьте, наконец, себе этого штатного ботаника в провинциальном исполнении: цветастые шорты, распашонка без пуговиц, соломенная потрёпанная шляпа). – Я просто поражаюсь, как люди могут расстраиваться из-за такой пустяшной глупистики. Машина, холодильник, унитаз позолоченный… Даже гибнут, понимаешь! – И он погрозил указательным пальцем в небо. И басом пропел знакомую арию Мефистофеля: – «Люди гибнут за-а метал!»

– Да иди ты, – отмахнулась Юл Пална. – Проваливай, раз ничего не можешь. И не понимаешь. Философ доморощенный!

На что муж снизошёл молчанием, независимо загнув свои брови кверху. Почему независимо? Потому что о жене своей Вася в эту конкретную минуту был устойчивого мнения: она-де застряла на юношеском максимализме, то есть всё ещё верит в благородство и справедливость, и порядочность. Но это его сугубо личное профессорское – а, стало быть, слишком заносчивое – мнение.

А Юл Пална, не мешкая, пошла через заболоченный овраг, где созревали камыш, – по ближайшим соседям: поплакаться, ну то есть слёзно пожаловаться на происки судьбы и тем самым взбудоражить общественное мнение.

5.

– Поймай мышь – ночью скреблась.

– Это правильнее адресовать Пенелопе – она профессионал в таком щекотливом вопросе.

– Я к тебе адресуюсь, Вася. У Пини и без того хлопот полон рот.

– А-а, понял…

На веранде чаёвничают:

– Ты зачем прихлёбываешь? Это ж такая вкуснятина (шербет).

Вася показывает слепленные шербетом передние зубы, затем ещё раз хлебнув чаю и разомкнув-таки челюсти, с усилием произносит:

– Забуксовал. Не волновейшен.

– Эх ты, фарисейка моя, – и Вася иногда впадает в лирическое настроение и становится глубокомыслен.

– Что такое? – Юл Пална настораживается, почуяв подвох и лихорадочно припоминая значение сказанного Васей словца.

– Да так. Выбрось из головы… На помойку… если угодно – на помойку времени.

– Ты о чём всё-таки?

Но тайные мысли Вася оставляет при себе: «Хотя… что же это мы всё слоняемся!?. Между Господом и сатаной… Ты сам себе злой рок! Поумнел я, что ли?»

Впрочем, понять его бывает иной раз довольно сложно… даже ему самому. А то и вовсе невозможно. Будто в нём чужие мысли заблудились… Короче говоря, умничает.

Сначала Юл Пална зашла к Виолям – так окрестил их Вася, соединив Виктора с Олей на все отпущенные им времена в одно целое – с ударением на французский манер: Виол́я). Оля, как бывший педагог начальных классов, посочувствовала Юле Палне искренне (дети, как вам иизвестно, очень восприимчивы к фальши взрослых и кое в чём натаскали свою наставницу). А Витя, как бывший спортсмен и нынешний водитель самосвала, похмыкивая в щекотливых местах (то есть именно там, где требовался крепкий глагол, а возможности употребить его не имелось), присел на крыльцо, неспешно закурил и рассказал любопытную, по его разумению, историю – он балагур ещё почище Васи, даром что не профессор. Единственное отличие у них в этом смысле: никакого юмора в его обличье не просматривается – любую хохму потому что выдаёт с абсолютно серьёзноё миной:

– У нас, – имелось в виду, на автобазе, где он работал, – один чувак, по прозвищу Сидор Сидорыч… Мы ещё его звали двойной корзинкой – за двурушничество. Или я про него уже рассказывал?.. Нет?.. Так слушайте и мотайте на ус. Тэк. Как едет мимо нас этот Чучмек-Сидор на своём драндулете, то вместо приветствия начинает сигналить. А сигнал у него… Представляете себе самосвал типа «КАМАЗ» и как он, мерзавец, противно верещит? Не говорю уж про то, как он солярой чадит. Ну вот. Трое оглохли. Четверо сошли с ума. Пятеро попали с отравлением в туберкулёзный диспансер. Одним словом, всем надоел. Тогда я уже не стал больше мешкать, чтобы не попасть в очередной некролог на доске почёта, и взял у Трофимыча… Помнишь Трофимыча?

Жена Оля нетерпеливо мотнула головой и поморщила в знак согласия свой облупленный носик.

– Тэк. Он в паровозном депо… Не помнишь? Понятия не имеешь? Хм, странно. – И, повернувшись к соседке, продолжил:

– Так вот, я выпросил у него на пару деньков сигнал от тепловоза – этакая медная труба навроде пионерского горна. Только поболе размером. Дура дурой. И орёт, что тебе племя голодных поросей, когда требует кормёжки. Нет, вы помните, как электрички рявкают? Все коровы сразу бросаются врассыпную, и доиться перестают раз и навсегда. А телята, так эти исчо чудноватей – хвосты кверху и носом в лужу. Забастовку объявляют на полгода – и не жрут ничего, тощают до полного изнеможения и вызывают тем самым экономический мировой кризис…

Витя выдержал многозначительную паузу в надежде заполучить заслуженное одобрение за изящный слог и глубокие международные параллели. Не дождавшись, поковырял в ухе заточенным под круглую стамеску ногтем мизинца и продолжил свою историю – без всякой обиды за равнодушную реакцию слушательниц:

– А эти горны тепловозные ещё шибче рявкают, чтоб за десять вёрст слыхали наверняка… Кто глухой. Телята при этом вообще на молекулярном уровне исчезают… в параллельном пространстве. – Витя скосил глаз на заскучавших женщин, желая познать – поймать на этот раз хотя бы – эффект своего красного словца, и хотел ещё что-то прибавить, для полноты ощущения в области желудка, но Юл Пална поджала губы, предупреждая тем самым о своей разборчивости и литературном вкусе. – Ладно, не будем усугублять, – кивнул он, соглашаясь как бы с её телепатическим посылом: брехать-де бреши, да не занудствуй.

– Ну ладно. Вот. Поставил я эту дуру-сигнал и жду, когда Сидор наш мимо пойдёт… А куда ему деться? Идёт, как миленький! И даже не идёт, а пишет – франт чопорный. В упор никого не замечает, дабы, по своему благородному обыкновению, ни с кем не здороваться по-человечески. Я бы не сказал, что он заносчивый шибко. Но дурачок – это будет в самую тютельку. А дурней надо постоянно учить, иначе так дурнями и помрут. А это, сами понимаете, неправильно, потому что не педагогично (наверно, камешек в жёнин огород – сноска), да и не справедливо по большому-то счёту. По гамбургскому. Слыхали про такой?.. В германском городе Гамбурге, на речкявюсе Эльбе… Понял – впредь не отвлекаюсь. Ну, чапает он к своему шарабану, поплёвывает в обе стороны, а я и нажимаю локотком на сигнал (ладонями при этом собственные уши зажимаю) в самый тот моментус, когда он нарисовался в полный рост насупротив моего капота, на котором у меня стоит бык с открытой пастью! – Витя задерживает дыхание, делая, таким образом, более значительной по продолжительности паузу. – Как Сидор наш подскочит, как Сидор наш подпрыгнет – что тебе австралокенгуру, не хуже неё, во всяком случае, затем с грехом пополам приземляется, приседает, чуть ли не до положения риз, и голову даже прикрывает ручками своими… Вот так вот – домиком. – И Виктор демонстрирует, присев на корточки и показывая, как его коллега Сидор прикрыл голову ладошками. – Ну, я ему из окошка кричу погромче, чтоб услыхал: привет, мол, коллега! А он чего-то и ответить не может – то ли заикаться стал, то ли штаны лопнули в аккурат по шву… И потому ему неудобно вступать в беседу. Ну да мы ж не гордые. Мы ему всё простили сразу, что задолжали…

Мне, конечно, сигнал этот пришлось в форс-мажорном темпе откручивать, потому как через пять минут прибежала секретарша начальника колонны и передала распоряжение… Понятно, да? Тепловоз на территории базы искали да не нашли. И почему-то сразу ко мне бегом бегут. Спрашивать. Не понятно только – у меня-то с какой стати концы искать? Однако мне и не жалко, зачем мне такая меднючая бандура на каждый день? Этакое непотребство! Такой сигналище! Лунатиков будить, что ли? Зачем? С подоконников же попадают, убьются насмерть. Такая силища! Кому мне ещё-то сигналить, все остальные кругом слышат нормально. Я и обычной пипикалкой не пользуюсь без крайней необходимости. Ты слышала, чтоб я когда-нибудь пипикал? – Это он опять к жене Оле повернулся. – Так что без надобности. Меня уважают, и я, соответственно, уважить готов любого благовоспитанного человека… Вон сосед твой, Барон Бароныч, – психолог. Его послушать, так получается: убедить можно любого. Не по-лу-чит-ся!

Надо бы оговориться. Барон – это фамилия. Мало того, он не просто Барон, он Борис Борисыч. Потому, верно, Вася, в отличие от Вити, называет его за глаза баран бараныч.

– Ты лучше расскажи, как мы делили ручей с соседями, и запруду сооружали, чтоб их затопить… – сказала Ольга и сама же поторопилась довести до сведения – для наглядности жестикулируя…

Однако нам, пожалуй, хватит и Витиной истории… Тем более, женская Виолина половина несколько настороже и даже ревнует к манере Юл Палны общаться с мужчинами – эти поцелуйчики при встрече… помните, о ритуалах речь была? Или ещё не упоминалось об этом?

Эпилогом добавим к выше приведённым характеристикам, дабы никто не подумал, что среди нас имеются кристальные особи, следующее. Например, Вася с Витей вполне ладят. Но время от времени и у Вити крыша съезжает… и тогда он тоже, знаете ли, становился не прост. Договорились купить бетономешалку вскладчину. Витя заделал фундамент у дома и передал агрегат Васе. А потом Оля стала прибегать чаще обычного – проверяла наличие бетономешалки. Как-то ей не понравился внешний вид последней… И тут – Витя явился следом за женой. Дёрганный. И сразу – к агрегату. Увидал заляпанную бетономешалку

«Ну ты её загадил!..»

Через день Вася принёс ему деньги: «Ты уже все работы закончил, а мне ещё ой сколько предстоит, так что…» Витя молча взял деньги, по выражению лица его Вася понял – остался доволен… А чего не быть? И фундамент сделал и копеечку сохранил… Тогда-то и пришло Васе на ум, и он воскликнул: «Виоли!» – как физик древний: «Эврика!»

6.

– Что, Пинь, поиграться хошь? Ну не-ет, не купишь Василия Георгиевича за алтын. У тебя заточенные коготки, а у меня что? Ногти, да и те пострижены. Ты меня царап, а я – шишь? Иди-иди, гуляй на охоту. Ишь ты, хитрованка. И выберет же момент.

– Юлик, ты же не кошка, чего ты над человеком изгаляешься?

Вася сам над собой иронизирует (можно сказать даже, на уровне философского обобщения): «Ежлив жена исправилась бы, то это не будет означать для меня жизнь счастливую, потому что испортится тёща. Они как две постоянно противодействующие силы…» И, пожалуй, не ошибается Вася: если тёща оказывается при скандале дочери с мужем, она поддерживает зятя: три к носу, говорит, терпи. Но при этом не забывает проверять зятя на лояльность к своей особе.

– Говорили мне, – жаловался Вася сам себе, – да не верил я, ду-ду, что после сорока пяти, боясь увядания, бабы стервенеют… А с возрастом характер портится, портится, портится… ну я не представляю даже до какой степени!

Не вполне освоив витиеватые подсказки Виолей, как ей быть с Тасей, Юл Пална отправилась затем к соседке-американке (которую так прозвали по причине недавнего её жительства в чужих палестинах) – по имени Клава. Та прохлаждалась как раз под недавно сооружённым балдахином на своей лужайке из одуванчиков.

– Я балдею! – возвестила она. И сию весть иначе как руководство к действию не назовёшь…

Мы бы не отважились сравнить Клавин зычный голос с трубой иерихонской или сигналом с тепловоза, о котором давеча поведал Витя, но за квартал её точно было слыхать. Слов, правда, не разобрать зачастую, однако смысл понятен однозначно – по интонации: либо благодушествует, либо готовится к отпору врагоув. Хотя Вася, например, претензий к ней не имеет – она ему даже помогла как-то спасти положение… Опять же в двух словах. Однажды ветер сдул ещё не закреплённую крышу на Васином сарае, не то чтобы совсем на землю, а наполовину: новую половины крыши приподняло дуновением Эола и опустило на провода, следующий порыв грозил катаклизмом похлеще. Тогда-то Вася и возопил в панике: кому ж не жаль трудов своих, брошенных на ветер? (причём, в буквальном смысле) – и призвал на помощь американку. Она примчалась со своего огорода и вцепилась, как… не знаю кто… короче, стала держать сооружение, а Вася тем временем прибивал аршинными гвоздями, чтоб уж навечно упокоить… Однако, надо также заметить, что помощь обычно бывает скомпенсирована. Так, например, месячишко погодя, американка способствовала и разрушению… Стал Вася ремонтировать подиум – этакий помост, на котором в хорошую погоду чаёвничали, – поставил его на бок и хотел уже опрокинуть навзничь, но тут со своего огорода вмешалась американка:

– Прислони к сараю! – посоветовала она.

– А не тяжело будет… сараю? – усомнился тот.

– А ты попробуй.

Вася попробовал – прислонил, – сарай повалился.

Череда крушений происходит у американки от свойств её характера.

– Зажигай! – Это история уничтожения камышей в овраге. – О-ой! Гаси, гаси скорей! А то все сгорим к чертям собачьим!

И так, очевидно, во всём. Но об этом подробнее в подходящем месте и при удобном случае…

Ну вот. Именно к ней направила стопы Юл Пална после Виолей.

– И-и! – зычно отреагировала американка Клава своим безапелляционным голосищем прирождённой вещательницы. – Не дрейфь, подруга, прорвёмся! Вон мой сосед новый, что хоромы себе варганит по диагонали… директор, говорят! Он ещё цистерну с газом тонн на несколько у крыльца своего закопал. Слышала? Теперь до очередного кризиса ему как раз хватит яичницу жарить… Да, так вот, чапает давеча он через мой огород наискосок. Ему, видишь ли, так ближе через забор свой высоченный сигануть, что ли… у меня ж забора-то нету, я на сознательность человеческую надеюсь. Ну я оторопела маленько, но ненадолго, и спрашиваю у него – просто из любопытства (а он как будто меня в упор не видит!), спрашиваю я его своим обычным уважительным децибелом: э, милай, далёко ли ты чешешь по моему ранчо? Ласково даже спрашиваю, мне ж одиноко одной на белом свете. Как говорится в народе: хоть козла в огород, пусть урод, зато свой. Думаю, приглашу директора на чаёк с коньячком, авось подружимся… И уже глазки начинаю ему строить. А он как рявкнет в ответ, подлец такой, я аж вздрогнула – так он меня напугал:

– В асфальт закатаю, – рычит, – а дом твой сожгу на фиг!

Села я на табурет, языка лишилась спервоначалу, а потом всё же слегка оклемалась, спрашиваю, чтоб уж точняк удостовериться:

– Кина, что ль, насмотрелся? Там сейчас то и дело мафиози кого-нито в асфальт закатывают… Может, он, конечно, тоже испугался моего окрика, и это у него на уровне подсознания сработало – самосохранение в смысле выживаемости, как у медведя. А он, надо тебе доложить, директор этот занюханный, весь свой участок натуральным образом в асфальт закатал. Да, не веришь? Тебе не видно со своего крылечка – это точно, а я каждое утро любуюсь. Ни одного деревца, ни одного кустика – одни тропки да тротуары блещут на солнышке своей задрипаной чистотой. И меня, значит, в асфальт?.. Но, извините, я ж разлагаться стану, хоть в земле, хоть под асфальтом, и пахнуть буду… даже из-под асфальта! На зло врагам своим! Буду вонять даже – им назло! Или глубоко закатает? Или у него там колумбарий? – не одна я там буду, в компании? Может, он ни директор вовсе, а бандит? Чуть кто ему не по нраву и не по вкусу – сразу в асфальт? Во-о как! Я тебе, говорит, закатаю! Яколо, почему ты не сын Якова?!

И тут же Клава, в прошлом известная спортсменка, рубит воздух ребром ладони:

– А мне пле-увать, что он директор газового хозяйства! И что цистерну с газом зарыл перед домом – тоже плевать! – И через небольшую паузу продолжает уже совершенно спокойно: – А ты говоришь – честной народ. Твоя Тася ещё цыплёнок против него. Ты ей ничего не говори про директора, про его гордый характер, пусть она с ним непременно свяжется… А мы с тобой посмотрим на мордобой. Ха-ха! Бойкая с бойким пусть сражаются! А мы, да, поглядим, полюбуемся, поболеем, ставки даже сделаем на тотализаторе. И с точки зрения рефери определим – кто кого победил…

А что касается твоей беды, то это вовсе не беда, а мелкая биде, и ничего другого.

Ты просто, похоже, забыла, с кем работала на своём производстве суровых ниток, и как полтора десятка лет назад распределялись промеж вас участки на этом скромном побережье (я не в счёт, я этот участок уже после ваших разборок купила, но мне рассказывали) … Забыла? Впрочем, это я забыла, что ты тоже залётная. А между тем, тогда все свои, – Клава подчеркнула последнее словцо особой едкой интонацией, и дальше продолжала с тем же нажимом, – старались разместиться на своей улице. То есть их улица, хоть и прошло столько лет, всё равно признаёт лишь своих. А мы для них чужаки. Если угодно – парии. Низший сорт. Быдло.

– А как же… – возразила Юл Пална, заикаясь от обилия информации, – эта… эти… я с ними всегда здороваюсь.

– Ну, не все, разумеется, впали в маразм. Бывают исключения. Я тебе принцип объясняю. Все взрослые люди, как в детстве, как в детском саду – это тебе понятно? Такой лексикон по твоим кристальным мозгам?.. Так вот, в детском садике – хоть ещё все мелюзга мелюзгой – делятся на группки или партии, если тебе эта терминология больше понятна – с этими вожусь, а с этими нет, не люблю, не играю, маме пожалуюсь, если что… Они – это вон та верхняя улица, где с самого начала не было всяких пней и болотин, и они считали себя богом избранными счастливчиками… И если б они тогда могли, они захватили б самые наилучшайшие места и куски в посёлке, потеснили б даже тогдашнее ваше начальство. Но, не имея таких широких полномочий и гарантий безопасности, они предпочли не рыпаться и выместили свой гонор на более незащищённых слоях населения – то есть на вас – перемотчицах-недомотчицах! Конечно, с тех пор ты выросла и окрепла духовно и физически, институтец закончила, лиха глотнула в дошкольных учреждения в борьбе за успеваемость… Но – как была лаптем, так и осталась. Уж извини. Можешь, если хочешь, и меня причислить к лапотникам, чтоб уж совсем обидно не было.

– Какая ты умная, Клава. Неужели всё так, как ты говоришь? Боже мой, боже мой… Как я слепа! А ты такая…

– Какой мама родила, такая и есть. Бывшая активистка потому что, спортсменка, комсомолка и так далее. Я все эти штудии прошла вдоль и поперёк. Все эти детсадовские игры у меня вот где мозоль натёрли! – И Клава энергично пошлёпала себя по шее спортивной дланью. – И я сейчас вот не пойму: чего ты страдаешь? Теперь, как оказалось, наше приусадебное место куда как лучше ихнего – такое же ухоженное, но значительно ближе к лесам и долам, рекам и озерцам, а стало быть, к зверушкам и грибочкам с ягодками. Радуйся! Правда, они поняли свои ошибки и видят воочию, что у нас удобнее, вольготнее… и теперь мстят! Натура ж не позволяет проглотить собственную пилюлю. Однако это признак их неполноценности! И это также должно тебя бодрить и тешить твою душеньку…

– Но они… – робко попыталась вновь возразить Юл Пална.

Тут от себя заметим-добавим: наивной она была с посторонними. С мужем – воспитателем, наставницей-нравоучитильницей. И закопёрщицей. А вот Клаве, стало быть, подыгрывала… как в поддавки. Шашки – игра такая. Не без расчета – на моральную поддержку хотя бы.

– Наплюй! Твоя результирующая доминанта (как выражаются нынче образованнейшие дикторы телеквизора) отныне должна быть – наплевательство и начхательство.

– Наплевать? В самом деле? – и Юл Пална пошевелила губами, как бы осваивая новый термин и приём самовыражения: – Начхать?

– Наплюй, тебе говорят! Три раза наплюй!.. Можно даже растереть! И начхать, да! Можешь даже позабористее словцо употребить – разрешаю.

И вдруг Клавдия о председателе добавляет:

– А этот – колобок! – собрал деньги, америкэн-блин, со всех почти собрал!.. сама не щупала и размеров не знаю… То есть врать не буду, не приучена. Рассматривай, как слух или миф… – и тут же уточнила, заметив в лице Юлы Палны некую грусть об утраченном целомудрии: – Р-размеры дивидендов я имею в виду! А ты чего подумала? Собрал-де с нас деньги на газификацию и, блы-блы, крутит их в банке, где его жена работает!

– В какой банке?

– Не в какой, а в каком! – И опять видя в лице Юл Палны невспаханную целину добродетели, продолжила: – Жена его в банке работает, невинная ты наша. А он нам лапшу вешает: вот-вот, завтра газификацию вам устрою… Сам же проценты стрижёт. Поняла теперь? С наших денег! Так что, милая моя, миндальничать с ними – только время попусту тратить. Скандалить надо! Кстати, цистерна-бандура зарытая в землю… этим, как его?.. козлом-директором… в асфальт закатать грозился который… подтверждает мою гипотезу, между прочим. Не будет тебе никакого газа в ближайшие сто лет. Дымовая завеса всё это. Ты заплатила, кстати?.. И на твои проценты теперь живёт припеваючи этот паразит беспардонный! Один внедорожник на другой меняет. Или ты слепая?

Но Юл Пална по природе своей не столь решительная и безапелляционная (это с Васей, в сотый раз повторим, она сурова и непреклонна), не способна, видимо, плеваться и ругаться, нет, она покамест осмыслить лишь силится…

– Со мной тут сложный случай… – говорит она нерешительно. – В смысле критики я имею в виду…

– Никаких сложностей не вижу!

С этим результирующим напутствием Юл Пална пошла дальше.

Конечно, она больше привыкла защищать на собраниях своего коллектива каких-нибудь людей в Австралии или Египте, глобально то есть (Не отсюда ли нынешний глобализм возник?). А теперь вот надо перестраиваться на местный лад – с соседкой разбираться…

7.

– Голова, голова, головёночка,

Голова, голова котёночка.

Голова, голова…

Ну-к, Пинька, хвост подвинь-ка… Наступлю ведь. Визга не оберёшься.

А вот Васина реплика о жене: «Её приоритет во всём – не только в поучениях, но и в желаниях и эмоциях, в гримасах и ужимках, яростном размахивание руками и топанье… и так далее.

Да ей и не нужно расставлять никаких приоритетов, поскольку главный приоритет – она сама».

Следующая Васина антитеза: тёща – тесть.

Как-то вот так получилось, что постепенно из роли мужа и зятя он перешёл в разряд обслуживающего персонала, и жена с тёщей стали видеть в нём лишь «Подай-Принеси-Обслужи». За это как бы и кормили обедом. Но опять же не совсем задаром: тёща продолжала ждать безусловной похвалы своих кулинарных способностей. А к этому, показывает практика, всегда нужно относиться чрезвычайно серьёзно, ни в коем случае не манкировать сии ожидания… точно также как и на полном серьёзе относиться к её драгоценным советам по разнообразным житейским вопросам. В противном случае она рассердится. А это чревато плохим самочувствием, несварением, а стало быть, и плохим настроением.

Тёща по праздникам закармливает… а ещё врач. В пять минут запихать в тебя, а затем намекнуть, что пора и честь знать – уходить то есть…

Вася и престал ходить на её кормёжки

«Умеет тёща зарабатывать деньги, этого у неё не отнимешь, – рефлексировал по своему обычаю Вася. – Только кичится этим не всегда к месту. Великой доблестью считает. И остальным советует. Напоминает постоянно, кто больше вложил в воспитание детей, внуков и правнуков с материальной точки зрения. Правда, никто, похоже, не ценит. Между братом и сестрой постоянное противостояние и перетягивание под себя материных ресурсов».

Далее Вася пытается сопоставить как бы объективно: «Если Пальмира Акимовна приземлена и во всём подозревает подвох, живёт сплетнями (поборница прям-таки этих самых невесёлых баек), то тесть, Абрам Ганимедыч, имеет более возвышенную натуру, подходит творчески к сложностям мира – у него даже есть враги – масоны. Толком ничего о них он не знает, но всё же кипит благородным негодованиям… И, между прочим, зарабатывает себе реноме… Оба, короче, предельно тщеславны, оба желают играть первую скрипку… Оттого, верно, и разбежались, в конце концов. До сих пор поддерживают отношения, общаются на всевозможных семейных застольях… Разве это плохо? Не безобидно вот что: они проживают как бы в одном прежнем пространстве (или хотели бы его вернуть, восстановить?), то есть по-прежнему продолжают соперничать и доказывать себе и окружающим свои преимущества – кто лучше, кто больше… ну прям-таки спортсмены. Два сапога пара: каждый про себя: я круче… Другие порывают напрочь всякие сношения, дабы… и у них возникает новая жизнь. У этих же всё тянется и тянется из прошлого, и пачкает и пачкает настоящее. Можно провести сравнительный анализ – как они оба влияют на дочь, и как я опосредованно чувствую на себе это их влияние… А то, что дочь превозносит их в глазах своих знакомых, так на то она и дочь. Зато при мне ругает… Впрочем, запрягать обе горазды».

Повстречала Юл Пална и Барона Бориса Борисыча (по определению Виол́я – барана) идущего от ручья с лопатой и топором в руках. Каждую субботу, приезжая, он – видимо для того, чтоб все были в курсе, что он здесь, – Боря заводит свою пластинку. А Юл Пална в очередной раз с завидным постоянством спрашивает Васю:

– Это что ж такое?!

– Что-что, Баран Бараныч музыку врубил.

– Это не музыка, а нечто бум-бум и ба-бах – низкие вибрации на уничтожение неприятеля: тоже непорядок. Да ещё говорит: люди на дачу отдыхать приезжают, имейте это в виду, Юлия Павловна. Издевается? А может, он замыслил извести нас таким образом? Психику нашу раскачать? На этом, что ль, сосредоточен?

– Разумеется, со среды точит… свой ножик.

– За что?

– А где ты посадила свою излюбленную грушу, помнишь? Ну вот. Он и говорит мне в среду: садово-огородный задачник надо бы прочитать Юле Палне. Близко, мол, к его забору сажаешь дерева.

– Он что, груши не любит? Как раз к нему будут падать.

– Выходит, не любит.

– Значит, со среды точится?

– Ну.

– Стало быть, сосредоточился уже?

– Пожалуй.

– Ну я ему!..

Но почему-то передумала. Возможно, поставила в очередь за Тасей.

– У, истукан этакий – атлант деревянный, – только и сказала, глянув на деревянного гитариста в углу крыльца…

Так вот, повстречала Юл Пална и Барона.

– Песок со дна ручья выскребал. Коряги рушил. Теперь можно водичку черпать беспрепятственно.

В голосе его, особенно если слышишь с некоторого расстояния и не разбираешь всех слов, сквозило нечто механическое. И сухощавый сорокалетний мужичок, с круглыми бледно-серыми глазами, вдруг начинал напоминать железного дровосека из сказки, заржавевшего в суставах и простудившего свою металлическую глотку.

Внимательно выслушав сетования Юлы Палны, железный дровосек прочистил – кхе-кхе! – простуженное горло и невозмутимо поведал про своих соседей по вертикали, чем, собственно, опроверг сложившееся о себе мнение как о психологе:

– Я абсолютно материалистический человек и никакой виртуальности не признаю. Говорю всем без разбору – в лоб. Без всякой пресловутой психологии. Но и меня, оказывается, можно удивить. Я у них всего лишь спросил, у соседей по диагонали, не хотите ли скооперироваться насчёт общего забора от зимних зайцев – красивый такой мне заборчик одни специалисты предложили по случаю. А они, соседи то бишь, мне в ответ сразу ребром вопрос мой повернули: чего, говорят, на рожи наши надоело смотреть? И через день перед моими окнами высоченный заборище возник – из бронеметала! Причём, не во всю продолжительность нашей священной границы, а ровно вполовину её длины. Другую половину тыльной стороной сарая загородили и ещё какими-то курятниками. И теперь у меня сплошной отдых для глаз. Вот и порадел ближним своим…

И, посчитав таким образом тему закрытой, барон пошагал к своему дому.

И мамаша у него тоже интересная. Дождь всю неделю поливал, да, собственно, и сейчас не прекратился. Она же льёт из шланга под яблоню. И на спрос Юлы Палны ответствует:

– Зачем? А сказывают, что дерево можно отлить, если засыхает.

К соседям на северо-востоке Юл Пална уже не отважилась пойти, потому что они намедни отравили её угарным дымом: как раз ветер дул с их стороны. И теперь-то ей стало понятным Клавино определение: это их улица. И всякий хлам они жгут лишь при попутном ветре – зюйд-весте. Что они там жгут постоянно в своей надворной печи – даже страшно узнавать. Ну, в самом деле, что можно так долго жечь – дохлых кошек и собак? Но почему так часто? Бухгалтерша тоже как-то удивлялась. Тогда ветер, знать, в её сторону дым относил: