Текст книги "Под прикрытием Пенелопы"

– Да нет, ты ошибся.

– Ты что ж, не воевал? Ладно, пусть так, скрытничай. Но нам надо с тобой пообщаться.

Он обернулся вновь на свою спутницу:

– Ты иди вон туда – на ступеньках посиди, пока мы поболтаем.

И спутница качнулась, будто очнулась, и бочком как-то, приставным шажком сместилась по стеночке к ступенькам запасного крылечка в мастерскую, там присела и подпёрла рукой щёку.

– Вообще-то я недавно дембельнулся, – продолжал говорить между тем Серёга—старлей. – Был ещё в других местах после девяносто девятого… Ну, понимаешь, да? Женился вот… Но, знаешь, уже разочаровался чего-то… чего-то не то… Какая-то не по мне она оказалась… и неопрятная, к тому же. Да и жизнь… быт, то-другое… на войне даже проще, пожалуй. И жена, понимаешь, неопрятная…

Я посмотрел на сидящую на ступеньках крыльца девицу и усмехнулся: «Неужто неопрятней этой?»

– А-а, – махнул рукой Серёга, – это – так. В общем, такая вот всякая мутотень. А тебе сколько лет?

– Сорок шесть. А тебе?

– Тридцать три. Хочешь сказать, возраст Христа?

Я сказал:

– Слушай, Серж, тебе надо заканчивать с творческим запоем – пора. Я понимаю, у тебя синдром, так называемый… Я знаю, что это такое, да. Но надо, надо преодолеть.

– Да, ты прав. Я ж говорю, ты полковник. И я видел тебя. Вот, прочухаюсь, сразу и вспомню. У меня ж память, как фотоаппарат. Что увидел¸ то запечатлел на всю оставшуюся жизнь… просто щас… о-ой! Пивка надо! А то остановится моторчик мой. Резко, сам понимаешь, заканчивать нельзя. Да, всё же я видел тебя где-то раньше…

– Ошибаешься. Просто у меня рожа такая стандартная. Всем так кажется…

– Не-е-е, не убедил, я обязательно вспомню. Вот выйду из пике и вспомню. Память моя прочистится… Слушай, а что это за здание? Башенки какие-то. Прям замок средневековый…

– Библиотека-читальня.

– Да-а? О-очень интересно! И туда можно пойти?.. Почитать… Пустят? – Он оглядел себя, отряхнул с коленей сор.

Мне, честно говоря, показался странным этот его интерес. Он явно не входил в число любителей изящной словесности. Единственный интерес, очевидно, мог заключаться в том, что туда, действительно, можно было пойти и… поспать, например. Когда на улице, допустим, не климатит. А потом ещё и пару книг стащить, дабы толкнуть затем на барахолке за пару сотен – допустим, на бутылку с закусью.

Но Серёга продолжал обозревать окрестности. За читальней виднелось тоже красивое здание. На торце его прорисовывалось подмигивающее лицо: слева полукруглое окошечка, справа – муляж. Ниже – опять муляж окна, и чуть поодаль – настоящее окно. И в целом – характерная физиономия. Или, если уважительно: лицо ухмыляющегося котяры.

– И вообще, на мой взгляд, окрестности требуют внимательного изучения… – вдруг изрёк мой визави.

– И описания, – добавил я, дивясь поведению своего нового знакомого.

Наконец ушли. И я с облегчением вздохнул. Опасение какого-то подвоха не покидало меня всё это время.

Смена…

Уборщица-киргизка, годков двадцати:

– Таблетку от шестого подъезда дай.

– Что?

– Таблетку.

– Не понял опять…

Оказалось, ключ ей надобен.

– Тут одна тоже пришла и говорит: дай пипочку.

Киргизка смеётся:

– Я б тоже непрочь.

Она ко мне, как я заметил, ищет подходы. Зачем? Да кто её знает. То невзначай спросит, большой ли у меня дом? Есть ли у меня жена?.. Про своё житьё-бытьё рассказывала у себя там, в Киргизии. Паспорт – сестрёнки старшей – оставила на время, пока куда-то там ходила в город по делам, под предлогом: дескать, остановят с чужим паспортом – заберут в отделение. Потом эта её сестрёнка раза три мне на глаза попадалась… не случайно, я полагаю.

Парень тут болтался, метр под девяносто, годков двадцати пяти. Хочет снять себе здесь жильё. Где-то у него есть на окраине квартира, бабка оставила. Её он хочет сдать внаём, а здесь снять.

– А чего, я молодой, красивый, буду жить на окраине? Тут веселее, люди побогаче и поинтереснее. Супермаркеты, кафе, кино, бары, дискотеки… Среди богатых жить гораздо приятнее. Как считаешь? Невесту, глядишь, присмотрю. Дочку министерскую, к примеру.

Каков практичный!

Инспектор приходил в три ночи. Новенький. Телефон звонит: «Где вы находитесь? Не могу к вам добраться. Все охранники отвечают: не ваши мы». Вышел я к нему навстречу, помахал рукой. Чего, говорит, меня послали в это время, если по расписанию у вас сон. Какой, говорю, сон. На бумаге разве. А так всю ночь болтаются тут и ездят с визгом и гвалтом… Крысы вот надоели тоже, хвостами по вагончику стучат.

Уходя с дежурства, Эдик спросил меня: бомжей гоняешь? Надо, надо. Чавкать в другое место пускай идут. А то и отношения начинают выяснять меж собой, да? Схватил жратву и беги, так?

Это он меня ревнует к помойке. Предполагает, что и я с неё тоже кормлюсь. Давеча «гестаповец» мне пожаловался:

– Ну и напарник у тебя! Гад саблезубый! Тыкает мне в лицо палкой. Да, палкой натурально – в харю мне прямиком. Вали, говорит, отсюда… Сторожит баки не на жизнь, а на смерть. Я его отравлю как-нибудь. Насыплю в дождь отравы – будет знать, как драться.

Тётка из соседнего двора попросила поставить машину приезжающих родственников. Дала двести рублей.

Приехали в самый неподходящий момент, когда магазин идти закрывать. Показал им место, а сам пошёл. Ну, суеты от них… лучше таких не пускать. Раскорячились на самом проезде. Такие тупые, что ль? С верхнего багажника коробки снимают, из салона вынимают… Пока телились, на указанное им место уже заехал кто-то… Козлы в шортах, короче. Балаганщики. Идут мне навстречу. Ящик с фруктами везут на тележке… Короче, с такими опасно иметь дело. Слишком много шума. В столицу они приехали, смотрите на них, любуйтесь на этих оранжево-жёлтых канареек!

И вообще, не мой сегодня день! Раздражение накатывает крутыми волнами…

Не пойму, как это я так прокололся с этими телевизионщиками!?. Никогда, в общем-то, не испытывал я никакого пиетета, что называется, ни к журналистам, ни к киношникам, а тут вдруг на поводу пошёл… Гипноз да и только. Это бывает, я знаю – не раз наблюдал, как попадают на крючок другие. Этот крючок может быть разного свойства – тут действительно возможен и гипноз, и внезапная симпатия сыграть свою роль может, и некий срыв или сдвиг в психике вследствие какого-нибудь перепада в атмосферном давлении… Причин, короче, много. И впору вспомнить предостережение: не зарекайся и не суди других… Словом, потрепали мне нервы почём зря… И смех и грех.

Подходит женщина, не броская, но симпатичная… в таких случаях говорят: в моём вкусе, и задушевно так спрашивает:

– Слышь, командующий всеми родами войск, чего-то я замучилась с этим автобусом! Нельзя ли его на полчасика к тебе поставить – вон хотя бы к той стенке?

А я уже минут двадцать наблюдаю, как этот одиннадцатиметровый «Мерседес-Дилижанс» пытается пристроиться около театра, чтобы никому не мешать. И ничего у него не получается, поскольку наставили свои машины тут все кому не лень, и никого из них найти не удаётся, чтобы как-то перегруппироваться…

– Точно, полчаса? – переспрашиваю.

– Клянусь! – И улыбка, заглушающая все сомнения.

И больше я её не видел. А дело имел уже с другими, которые ни в чём мне не клялись и ничего мне не обещали.

Как только автобус заехал, так сразу и начались неприятности.

Армянин, уже известный мне своим апломбом, подскочил:

– Они что, заплатили тебе? Так я!.. я теперь не буду тебе платить!

Одновременно он успевал и с киношниками перепираться:

– А жителям тут как быть, вам, конечно, наплевать!

Ему в ответ один из рабочих, разматывающих кабели освещения:

– Прописались тут всякие!

Затем подошла невестка Аллы Михайловны:

– У них есть разрешение на въезд?

Только от неё отбоярился, муж Аллы Михайловны, химик, пожаловал:

– Я муж старшей по дому. Знаете, сколько на неё посыплется жалоб! Особенно от этих – владельцев рынков и казино… Да вы знаете, сколько тут киношников за год бывает? И если всех пускать, то… – И минут десять лекцию мне читал. – Если хотите тут работать, то не пускайте таких…

При этом он смотрит мне в глаза и я вижу такую неприязнь в них, что неловко делается… за него… За что, так и хочется спросить, он меня так ненавидит?

– Надеюсь, в первый и последний раз вы так себя ведёте…

В это время, как нарочно, то отвертку спрашивали (и такие находятся артисты), то адрес…

И в это же время бомжи невозмутимо копошились на помойке… Один совсем без сил оперся о вагончик…

Я же глотал валерьянку.

Знаете, надоели мне все эти радетели общемировой доброты и скорби. Как правило, пекутся они не о том и не о тех, кто в их досягаемости, а о тех, кто о-очен-но далеко от них находится, и о том, чтобы выглядеть благостно, и благодаря этому – стричь купоны в свой собственный карман. А ближним бедолагам от этих фарисеев сплошная морока. Потому как от всамделишных грязных пелёнок они воротят нос, а от вшей падают в обморок. Не говоря уже о тарантулах и скорпионах из Африки! Они не переносят даже скарлатины собственных детей, если по недоразумению завели их. Так что только на словах они сочувствуют и обильны до любви к ближнему своему. Но предложи им отправиться братом милосердия в какой-нибудь лепрозорий или чумной карантин – и вся любовь испарится в мгновение ока… Так, о чём это я? Заговариваюсь уже? А ведь прав Серёга с бильярдной головой: на войне порой попроще…

Но больше остальных пышет обидой невестка химиков. Наверно потому, что я на её замечания не реагирую. Бодливой корове рогов не дадено…

Или у неё, похоже, непреодолимая страсть повелевать… В первый раз она подошла и так себя держала (я ещё не знал, чья она такая), точно заигрывала со мной… флиртовала? зачем? Потом я засёк её кое с кем? Виду не показал. Да и зачем мне? Но, скорее всего, она не надеется, что я не развяжу язык…

Впрочем, у всех из этой семейки химиков свои скелеты по шкафам запрятаны. Однако химики – ещё не значит Менделеевы.

Впрочем, о чём это я опять? Кажется, зарапортовался. Спутал собственные проблемы с общемировыми, да?

Ладно, всё, успокоились. Время обозревона.

Небо в том же полукруге здания академии как в рамке. Облака разные… Ба, да разноцветные к тому же! Сроду не видал… Нет, ну ты посмотри! Давай посчитаем цвета – бардовый, синий, голубой, оранжевый, жёлтый, розовый… а эти колеры вообще не знаю как назвать…

Дождь, что ли, грядёт? Гляжу, крыса от вагончика к машине и скок под капот. Провода пожевать или укрыться-спрятаться?

Шотландец (занимается бензиновым бизнесом), когда в машину садится, то гортанно произносит имя-отчество водителя. Тренируется в произношении. Водитель его, в ожидании боса, мне после жалуется, что сейчас фирма распадается, триста человек увольняются. Шеф – в расстройстве. Но говорит, что так они уже не раз делали. Вдруг на этот раз тоже…

На крылечке мастерской, что в проходе, сидит паренёк с наброшенным на голову капюшоном. Наигрывает на дудочке. Я подошёл поближе, чтобы лучше слышать – оказалось, девица. С большими тёмными глазами. Также незаметно исчезла, пока я отходил открыть шлагбаум.

Мужчина, рядом сумка на колёсиках, ждёт у подъезда. Ну, я пустил его в подъезд, это предприниматель из подвала. Ключ у него от офиса сломался, и дозвониться до партнёра никак не может. Пошёл в мастерскую, она ещё закрыта. Мимо идёт, бормочет: что такое не везёт и как с этим бороться? – Преодолеем.

У фургончика «Фольксваген» копошится парень с длинными, как у хомяка, зубами. Вынимает модерновую сантехнику и относит в четвёртый подъезд. Он попросил меня позволить вклиниться в закуток на пару часиков. Между прочим, поинтересовался, сколько я зарабатываю здесь, в этой будке…

– Новьё? – спрашиваю, когда он закончил свои дела, и киваю на машину.

– Да, – гордо отвечает парень. – За 40 тысяч взял. Долларов, конечно. Очень удобно при моих интересах.

– В смысле, для перевозок?

– И в этом смысле тоже. А потом ещё на рыбалку. Лодка, мотор, эхолот и много чего ещё. Цивилизованно чтоб удить рыбку.

– С детьми на природу тоже удобно.

– С детьми погодим. Надо сперва ради себя пожить.

– А, понял… Видать, хорошо заколачиваешь на сантехнике.

– Нормально, – парень моет руки жидким мылом из баночки и поясняет: – Хозяева должны видеть, что я чистюля, аккуратен, тогда доверия больше и платят лучше. А кроме того я ещё проекты садовых домиков на компьютере делаю.

– Жена, небось, на тебя не нарадуется. Наверно, и дача у тебя есть.

– А как же.

– И жена цветочки высаживает?

– Не, она туда ни ногой, пока все удобства не сделал.

– Не устаёшь?

– Я? Отдыхать будем на пенсии, а пока работать, работать и работать!

– Раньше иначе говорили: учиться, учиться и учиться.

– И это тоже надо.

И он уезжает.

Нет! Есть же такие целеустремлённые молодые люди! И ведь всё о себе рассказывал, как будто мне в назидание…

Смена…

Подослал к Нине Васильевне двух девиц-менеджеров из фирмы по недвижимости, которые ходили и выспрашивали: кто тут продаёт квартиру или хочет продать. Той не с кем разговаривать, а тут на тебе, пожалуйста, разговорчивые отыскались. Вот я к ней и послал.

Кстати, узнал, что эдакая квартира в таком доме стоит минимум два лимона долларов. Да, забыл сказать, дому этому ровно сто лет, то есть он в 1908 году воздвигнут.

Ну вот, они её, Нину Васильевну, так разговорили, что бабулька им всё рассказала без утайки – и какая планировка в квартирах, и какие у неё дубовые двери и прочее. В остальных, дескать, евроремонт, а у неё, как было всё основательно, так и осталось… Однако затем запаниковала, голова у неё, говорит, даже закружилась… В этот момент я и подошёл.

Галя, повыше которая, с бородавочкой с правой стороны носа, учителка в недавнем прошлом, вторая – экономист, менее разговорчивая, постарше, посложнее. И вот они устроили Нине Васильевне наподобие перекрёстного допроса. Так что та, наконец, замахала на них руками, потому что девицы хотели и с соседями её поговорить и сыном Васей… в общем, напугали этим старушенцию мою до полуневменяемости.

– Ой, всё, я устала, ни к кому вы не звоните, к сыну моему не ходите…

И мне:

– Ой, зачем вы мне этих девочек подослали… никому я не верю! Ой, зачем я всё это им рассказала!

Кое-как я её успокоил.

– Желторотые, – говорю, – всего полгода как в фирме работают. Никакой психологии не набрались ещё. Ничего поэтому они не понимают. И не волнуйтесь. И наплюйте.

А глаза у Нины Васильевны действительно осоловели, и она смотрела на меня, приоткрыв рот, как малый обескураженный ребёнок.

Девочек же, менеджериц, я уже услал в соседний двор. Там, говорю, молодой охранник, он любит молодых и красивых женщин, потому разговорчив и прочее – короче, то, что вам и нужно. Они уже не очень и хотели туда идти, нагулялись, поди, да и дождь стал накрапывать… или со мной хотели ещё постоять потолковать – не знаю, но мне они тоже поднадоели. Галя сказала, что на Новослободской живёт… Карточку мне дали с телефоном, если что, звоните, мол, получите свой процент…

Мне показалось неправильным оставить Нину Васильевну в таком возбуждённо-опасливом состоянии и я присел рядом на скамью, чтобы затушевать впечатление от менеджериц какими-нибудь более привычными разговорами.

– Что Вася ваш поделывает?

Каждый раз, спрашивая её о сыне, я напоминаю себе, что ничего не знаю о её муже. И каждый раз либо забываю спросить, в удобный, так сказать, момент или не решаюсь почему-то.

– У-у, – Нина Васильевна совершает жест ладонью, точно по лбу кому-то шлёпает, но не больно, а так, для профилактики. – Вася мой в ди-джеи было сунулся, да… гордый очень.

– Гордый? В чём же это проявилось?

– Он думал, с ним считаться будут, а то и под дудку его плясать, ха-ха… А там на это место ещё человек двадцать в очереди стояло. В затылок друг другу. А он начальству и говорит, умник: надо, мол… чего-то там такое из оборудования непременно, иначе звук будет некачественный. А ему: пока давай обойдёмся… А он: нет, не обойдёмся. Думал, за ним побегут. Думал, раз друзья-приятели, то и… А друзья, вишь, на другой день уже и не друзья вовсе! Никто, короче, за ним не побежал. Вот и всё. Теперь вот собирается поехать к одной своей знакомой… У неё дом за городом, трёхэтажный. И надо ей обогрев сделать на эти… как их?.. отливы, что ли, дождевые? Думает теперь, сколько денег за это запросить.

Нина Васильевна посмотрела на мою курточку и пощупала на рукаве материал.

– Не мнущийся?

– Да вроде.

– Плащик у меня был, очень мне нравился, чёрненький. А потом мне из соцпомощи принесли куртку – и не сходится на пузе. Я им звоню, а они мне: подарите кому-нибудь. Как же я подарю, если я и от дома отойти не могу. Ну выбросьте на помойку, говорят. – Нина Васильевна опять как-то пригорюнилась, взглядывает на меня жалобно-вопросительно. – Рука не подымается – выбросить. Странно как-то всё, непривычно… Не разумею нынешних нравов, никак…

Чтобы отвлечь её от грустного, опять вывожу на Васю.

– А профессия-то у Васи есть? Он до этого кем работал?

– Коне-чно, есть. Его до сих пор к следователю вызывают. Его начальница украла миллион или два и скрылась, а его до сих пор спрашивают: не знаете, где её можно найти? А он, дурачок, похоже, всё ещё надеется, что она вернётся и позовёт его опять в свою фирму. Ну не дурачок?

Я пожимаю плечами. Что-то нынче все мои вопросы приводят к грустным ответам.

– Мне когда вручали медаль ветерана атомной промышленности, я попросила директора… А, нет, я расскажу с самого начала. Значит, за мной приехали. Привезли, отвели в зал, где проходила церемония. И вот называют моё имя. Я подымаю руку и говорю, что ноги не ходят, может быть, как-то по рядам передадите. И тут моя соседка вскакивает и бежит к сцене и говорит: давайте, я передам. А директор ей: нет уж, я сам подойду. И вот когда подошёл и цепляет мне медаль, я его и спрашиваю: могу ли я к вам записаться на приём? Он мне: ну вы мне позвоните – по телефону, может, вопрос и решим сразу. Вот по телефону я и попросила его, чтоб он сына моего на работу взял.

– И чего же, не взял?

– Да он передал это дело по инстанции, а там я напоролась на бывшую свою сослуживицу. Раньше она у меня была в подмастерьях, так сказать. Уму-разуму я её учила. И она мне тогда говорила: буду, мол, вам по гроб жизни благодарна. А тут, значит, ноне этакой фифой выступила: да что вы для него хотите, да куда мы его возьмём, да что он умеет?

– Так позвонили бы ещё раз директору.

– Да Вася запретил. Он слышал мой разговор с этой фифой и осердился… Гордый, говорю ж.

Нина Васильевна сложила губы лепёшечкой и покачала головой.

Я сидел и вспоминал, что же я ещё-то хотел спросить?

– А что же у вас машины-то нет?

– Машина была. «Москвич». Мы на ней на дачу ездили… – и опять губы лепёшечкой. – А потом какой-то деятель приехал в театр и нашу машину эвакуировали куда-то…. боялись, что, может, бомба там. А когда мы её нашли на проспекте Сахарова, то от неё рожки да ножки остались. Ну да и ездить стало некуда. На даче воры побывали, всю-то мебель увезли, всё поломали, нагадили… И не охота больше. Мне во всяком случае.

– Как же так? И соседи ничего не видели?

– Так видели. Только воры эти сказали, что всё куплено, всё договорено. Э-э, тут прямо из квартиры чуть всё не вынесли, а вы говорите – с дачи, за тридевять земель…

Смотрю на Нину Васильевну, жду продолжения.

– Да и не знаю, забыла, как и с чего. То ли к Андрею дружки приходили, то ли к Васе… помню только, что вхожу как-то в кухню, а там баба сидит пьяная. Ты кто? – спрашиваю. Молчит. Потом говорит: давай выпьем. И не уходит. Потом, значит, сижу в комнате… это уже в другой раз. Чего-то слышу. Выхожу, а в коридоре два парня в сумку вещи складывают. Мне в лоб вот так ладонью – не подходи, мол… а что я сделаю? И ушли, вещи понесли. Тут Андрей с Васей приходят. Я им говорю про грабителей. Парни мои бросились вдогонку и догнали их на выходе из подъезда. Шум был страшенный. Так что сосед, генерал этот, абхаз, что ли он, выскочил и давай стрелять из пистолета. Я его потом спрашиваю: откуда ж у тебя пистолет? А он: я ж генерал, мне положено иметь.

– А с ворами-то что?

– А ничего. Как-то потом договорились. Была и милиция… но вот забыла: почему-то всё по-тихому разошлось. Не пойму я ничего, в общем… И Васе моему ничего не говори, что я тебе рассказывала. Он не велел… Клюкой бы всех! Арбуз давеча плохой купил. Дыню тоже. Какой запах, такой и вкус. Ну не умеет он выбирать.

Ребята утром спросили код в подъезд: вели домой Васю пьяного… Нина ж Васильевна его на лавочке вчера ждала долго-долго, до самой темени.

Смена…

Опять женщина в очках. До того тёмных, чтоб, полагаю, не видно было, куда глазками стреляет.

Кстати, женщину эту я уже давно заприметил. Она прогуливала собаку, толстенького, неповоротливого мопса, старого. Он подошёл ко мне и, опустив голову к земле, похрюкал. Я понял, что его надо погладить. Погладил. Он ещё похрюкал, я опять погладил. Ладонь моя облипла вылезшей щетиной. Ну всё, сказал я ему, шагай дальше, мне работать надо. И он пошёл. А потом я сижу на лавочке у пятого подъезда, этот мопсик опять подходит и садится подо мной – под лавкой, голову ко мне поднял и в глазах вопрос-просьба-мольба – погладишь?

– Как тебе не стыдно приставать к людям! – укорила его хозяйка, но он на неё не обратил внимания. Тогда она утащила его за поводок и запихала ногой в дверь подъезда:

– Иди-иди, постная твоя рожа.

Впрочем, беззлобно. Затем она же пришла к вагончику. Взяла ключ от шестого подъезда и отправилась разбираться, кто там шумит. Когда вернулась, сообщила:

– Ремонт.

Постояла и, прежде чем уйти, зачем-то сказала про Аллу Михайловну:

– Я к ней раньше пыталась обращаться, пока она мне не сказала: я тут никто и звать меня никак.

Ещё постояла, помолчала, поправила тёмные свои очки:

– А ваш напарник – это вообще отдельная песня. Я ему сколько раз говорила: занимайся ты своими прямыми обязанностями.

Чего ей надо, интересно?.. Можно попробовать догадаться, да что-то не хочется. Не в моём она вкусе.

Ручеек от машины бежит… от кондиционера? Нет, тосол, похоже. Это, наверное, та крыска, что давеча перед дождём под капот юркнула, шланг перекусила. Хозяин машины, небось, обидел… вот она ему и отомстила.

К вечеру резко похолодало. Опять явился Серёга-югослав, уже без девицы. И всего-то его колотит:

– Вот, мандраж забодал, – вздохнул шумно с заметной зубовной дрожью. – Остался я без ничего… Представляешь, баба-то эта, колоритная моя, слиняла с кем-то, и денежки мои прихватила! Как тебе это?

Честно говоря, я ему не очень-то и верю, но он мне чем-то вот импонирует. Этакий безобидный враль.

– А чего ты хотел от неё? У неё на роже написано: проханже.

– Да? А чего ж не сказал сразу? У тебя можно в вагончике посидеть?

– Вряд ли. Сейчас комиссия должна пойти.

– Да? Ладно. Слушай, дай какую-нибудь картонку, пойду за машину лягу… вон за ту, посплю чуток.

И он пошёл в угол художественной мастерской с примыкающим к нему флигелем и залёг за джип. А уже вечерело. И я подумал: хоть бы он до утра, что ль, проспал, не блындал бы тут – а то эта комиссия… И только я так подумал, как эта чудная комиссия и распушилась хвостами…

Подошла давешняя тощеватая дама в тёмных очках, с собакой мопсом – кстати, и на него очки напялила, с резиночкой, чтоб не сваливались, и он терпит. Вот подошла опять и про машину, которая не даёт ей подъехать к подъезду:

– Чего она так растопырилась? Мне приходится издалека сумки таскать…

Пошёл посмотреть номер… а что ей скажешь? Это не моё дело? Вы тут друг друга не уважаете, каждые полчаса кто-нибудь кому-нибудь… По-моему, она слегка нездорова. Или ко мне всё же приглядывается? А её собака между тем пописала на угол моей будки, вот ещё отчего так воняет из-под?!. А это, оказывается, доброжелательные собачки моих доброжелателей приноровились у моего порога и под него, и за ним, и ещё во всех остальных местах, где им позволяют хозяева задирать ногу. Вот и прёт из-под…

Что касается академии, то молодые люди тоже интересуются её необычной архитектурой. Смотрю, вот девушка ведёт юношу посмотреть…

– Ах, осмотрись – красоты архитектурной кругом не счесть…

И я за ними тоже разуваю глаза, – вот сейчас, например, только и заметил кружева каменные… И ещё какой-то полукруг цветной. И вообще, каждый раз открываешь что-то новенькое.

Смена…

Из темноты угла, из-под машины выползает, выходит тут мой Серёга-югослав и говорит:

– Во блин, денег нету… колотит меня, да-а! Я, – говорит, – тут у друга был… а у него дом сгорел, квартира в смысле… А на Красногвардейскую переться… сколько уже – три часа ночи?

Сопля у него тут из носа выскочила… Можно, говорит, у тебя погреться? А мне как? – никак. Только недавно скандал был, из окон, небось, теперь пасут. Ну ладно, заходи, посиди. Вот он и стал мне про себя рассказывать. Как воевал в Югославии, как сапёрными лопатками они зачищали территорию, крошили черепа… Врёт – не врёт, не важно. Главное, складно и время летит незаметно. А то его приглашают в Израиль, тоже по контракту. Потом рассказал, как они поймали снайпершу в Югославии и разорвали танкетками, за ноги привязали… И какой вид при этом имеет разорванная вульва – так и сказал, этот мускулистый орган между ног у дамы-снайперши. Из Прибалтики, с Украины. О своих однополчанах, про какого-то полковника, который как две капли воды похож на меня… Как они везли пятьсот тысяч долларов, и кто-то их там остановил под видом гаишников или ряженой милиции с игрушечными автоматами…

– …явно за нашими долларами. И мне полковник мигнул, что б я на шаг в сторону отступил и чух-чух из своего автомата, который ему Милошевич подарил, трёх ряженых положил…

Врёт – не врёт? Но кажется мне, я где-то похожее-подобное уже читал или смотрел… в каком-нибудь сериале. Ещё расспросил меня, сколько я тут на левых машинах зарабатываю. Не поверил, что не практикую на этом. Про своего дружка Азиза рассказал, как они гуляли, а потом он его спрашивает: а деньги откуда на кутёж? А тот в ответ: «Да стреляли».

То есть Серёга мне намекал на то, чтоб я кинул ему деньжат, а я не мог из-за отсутствия оных. Он обещал устроить меня на стоянку где-то тут неподалёку – там-де местечко потароватей… И тут ко мне подходит мужичок приятной наружности, то есть надёжный.

– Мне бы машинёнку на ночь пристроить. У приятеля тут решил переночевать…

– Ну, – говорю, – особенно-то здесь, видишь, и некуда. Да и как-то ноне неспокойно.

И тут мой Серёга и подхватился, за локоть меня чуть в сторонку и шепчет:

– Да ты чо?! Или деньги на дороге валяются? – И тут же взял на себя инициативу. И пока я туда-сюда прохаживался, он и пристроил машинёнку за угол. Мне же ещё и выговор по ходу дела выдал:

– Ты прям как из парника. Такие вещи нельзя упускать. Не солидно это, полковник.

Мужичок меж тем уже уходил в сторону подъезда: дескать, в половине девятого я уеду, телефон такой-то квартиры оставил… И Серёга за ним подхватился и, провожая, что-то втолковывал. Я видел, что мужик полез за портмоне и дал ему денег.

Возвратившись, Серёга смущённо объяснил:

– Слушай, извини, но я его немножко расколол. Сказал ему, что я в творческом запое, он мне полтинничек и кинул. Но ты не бойсь, он тебе с утра тоже кинет, даже побольше. Без обиды?

Если б он был проницательнее, то смог бы догадаться о преднамеренности моего поведения: ведь взяв сейчас деньги, он должен, по логике, и отвалить, наконец… Психология, не так ли? Как бы он ни был мне симпатичен, но всё же поднадоел… утомил он меня своим трёпом. Пусть думает, что надул меня… и пусть думает. Он парень совестливый – стало быть, в ближайшее время уже не покажется. Хватит, хорошего помаленьку.

Сергей в это время мочится у барьерчика лестницы, уводящей в подвал академии.

– Камера слежения куда повёрнута – на меня не смотрит?

Симпатичный балкончик почти над мусорными баками. Камера слежения смотрит на реставрируемое здание. Странно, что этот балкончик я раньше не разглядывал. Это, действительно, странно. Любопытный балкончик… Вот вчера: вдруг замечаю цветы в каменной вазе у третьего подъезда… У пятого подъезда вдруг заметил опять же вазоны с цветами. Почему-то раньше не обращал внимания. А из вазонов вьётся что-то напоминающее виноградные лозы.

Это что ж такое? Или привезли эту вазу в моё отсутствие? Неужели нюх теряю? Это нехорошо. Утрата бдительности в прошлой моей жизни была равносильна смерти… Это что же, я намерен вернуться на прежнюю стезю?.. Как говаривал мой погибший друг: никто не знает, что будет с нами завтра. Всегда нужно быть наготове и начеку.

Искурив последнюю мою сигарету, Серёга заметно стал томиться. Его уже потянуло прочь – к магазину, за бутылкой, но он считал, что невежливо уйти сразу же, как срубил деньжат…

– Да, я не говорил, что детдомовский? Нет? Ну вот – теперь сказал. А потом… ну когда мне захотелось отыскать свои корни, я стал копать…

Завис на паузе и поглядел на меня.

– Ну, – подвинулся я ему, что называется, на встречу: – … и нашёл?

– Нашёл! – торжественно проговорил Серёга. – Оказывается, моя фамилия Бутылкин! И предок мой был граф!

«Что бутылкин – знаменательно, а вот графьёв развелось в избытке…»

– Поздравляю, – сказал я и пожал ему руку. – Граф – это серьёзно. Это солидно. Дерзай теперь дальше. Может, и поместье вернут…

Врёт или нет – значения не имеет. Но это ж как хотелось человеку (детдомовскому пареньку) выбиться в люди, что он придумал себе титул…

Явно парняга хитрован. Но хитрован не от подлости, а по необходимости, что ли. Натура такая. Которая, кстати, может быть и не даёт ему погибнуть в безверии. В безверии в справедливость, допустим.

Мы даже обнялись на прощанье. Прощаясь, граф-Серёга попросил мой телефон:

– Обязательно позвоню… – и всё никак не мог уйти: – Хороший ты человек, Геннадий Василич… где ж я тебя видел. Врёшь, полковник ты, полковник!

Ну, хватит, сказал я мысленно, сколько можно церемоний. Ещё немного и я скажу: понятно, чего ты тут ошивался: сорвать денежки на похмелку…

Сергей почувствовал: пора! И побежал к выходу из моего проулка. Оттуда, обернувшись, ещё раз махнул рукой на прощанье.

А утром Андрей на своём фургончике не смог проехать мимо той, левой машины, пришлось звонить по оставленному телефону. Мужик прибежал минут через семь, завёл свой «Нисан» и вырулил за шлагбаум. Там, за поворотом, остановился. Я даже подумал, что он хочет и мне ещё чего-нибудь заплатить. Но он ждал женщину, вышел ей навстречу, они поцеловались… Значит, не у приятеля ночевал, как он вечером сказал…

Ну вот, уехал, мне же ничего не заплатил. Да я и так доволен. Что графа Серёгу моего спровадил…

«Не заплатил…»

Ну вот, я становлюсь похожим на Эдика…

Смена…

Заметил, что у грузина-аналитика дверь машины не закрыта. Вызвал его по домофону. Он спустился, поблагодарил за бдительность.