Текст книги "Под прикрытием Пенелопы"

– Нефантазийно, миледи. Но он не достаточно широк, язык мой, чтобы прикрыть поверхность чашки от небесной водицы…

Теперь Эмма сообразила и оценила мотив изощрённой инициативы, и рассмеялась, совсем коротко, правда, – словно опасалась переборщить с одобрением.

– И кто там опять застучал? – перевела внимание.

– Дом щитовой собирают. В дождь. Стучат в дождь. Ты смотри, эк разошёлся. Пойти прогуляться, что ли? В дождь… Ну надо же: дождь, а они стучат, колотят, строят… Хэ. Спешат? Куда спешат? Не спеши на тот свет – там кабаков нет. Так вот мой дедуля говаривал некогда. Давно я тебя не вспоминал, дед ты мой сквернослов… Да, забыл спросить, как съездила на именины?

– К отцу? А-а… нормально. Если б ещё не Лерка.

– Что ж такое опять с ней?

– А вообрази: она сказала, что у меня задница слишком толстая! Нет, ты представляешь?! Это она про меня такое?! Да моя задница всегда эталоном считалась. Все девчонки завидовали мне ещё со школы.

– И что ты ей ответила?

– Ничего. Встала и ушла. Ведьма – она и есть ведьма! Да у меня задница лучше ейной в тысячу раз! И вовсе не толстая.

Виквика покоробило, он даже слегка испугался: как бы его мнения не спросили. Но Эмма метнула меч в сторону своего брата:

– И как он с ней только живёт?..

«Тебя не спросил», – чуть было не брякнул Виквик.

Как-то даже он хотел сделать трафаретку из картонки и растиражировать на видных общественных местах – изречение типа: «Всё оборачивается упрёком». Или: «Да, не спеши поделиться мыслями – сей человече сумеет поймать момент и обернуть их, мысли твои, против тебя же». Или: «Обычно о таких говорят: ноги холодные, глаза голодные». Нет, последнее не из той оперы, кажись…

Почему бы не сделать это теперь? Здесь вот табличку на столб пришпилить, и на качели так же нужно, да и в туалет на дверь не помешает, следует и… перед глазами чтоб всегда и постоянно…

Виквик улыбнулся и тут же прикрыл губы ладонью.

– О чём это ты улыбаешься?

– Я? Тебе померещилось.

– Нет, ты уж скажи, коль так хитро кривишься. – И вдруг: – Если б меня кто содержал, я могла бы стать великой дизайнершей, или кутюрье…

«Вот занимательная штука, – поймал себя Виквик на мысли, холодно разглядывая напряжённый лик Эммы. – Нет, в самом деле, отчего это мне искренне жалко убиенных на поле боя, а про жену думаю: окочурилась бы, что ли? Вот отчего?.. Может, она также думает про меня?..»

И уж коль пошла такая мыслительная работа, то следом зацепилась следующая нетленка: «Ты вот всё требуешь: любите меня, любите! А сама-то любишь ли кого?

И тут же следующая: «Кстати, совсем забыл… тёща-то моя тоже ведь никак не прореагировала на твой кульбит в машине… Вернее, прореагировала, но – как? Уже когда ты прикупил фордик её доченьке, спросила, помнишь?.. Сколько, мол, стоит, во что обошлась покупка? А-а, вона скоко. За «Нивку» мы столько же заплатили.

У всех свои заботы и подсчёты… как бы не обделили. А то, что, могет быть, вместо её дочки ты кувыркнулся, в голову никому не пришло… Она же бы точно шею сломала…»

Ну и дальше в том же духе – в раскрутку поехало…

9.

Виквик вышел на крыльцо и посмотрел на калитку, наполовину скрытую разросшейся калиной:

– Он, конечно, баламут ещё тот, но без него, однако, скучновато чтой-то…

И тут, как в сказке, калитка распахнулась, и явился Петяй собственной персоной. Он приближался по тропке и лик его наполнялся всё большим смущением. «Хитрован», – усмехнулся Виквик и не смог разобрать: чего больше в нём колыхнулось – удовлетворения или досады.

– Здравствуйте, господин, – произнёс Петяй и выжидательно уставился на Виквика с подножия крыльца, как бы говоря этим, что не решается идти дальше без дозволения.

– Чтой-то за высокопарность такая?

– Да вот не знаю… провинился вроде я… только не помню, в чём… мне надо норму пития снизить, ты прав.

– Ну слава те – хоть в этом прогресс. Но подхалимаж твой я уловил. Не обессудь.

– Так вы прощаете меня, господин?

– А за что, если ты не помнишь?..

– Ну… скажете, может… – И Петяй вынес из-за спины руку с двумя бутылками. – В распивочном процессе, так сказать…

– Нет, на войну я тебя с собой не возьму. Не возьму и не проси…

– Почему? – Петяй перестал жевать.

– Не хочу отвечать за твою жизнь. Да и дочка твоя сиротой может остаться.

– И потом, – заметил в возникшей у Петяя паузе-раздумье, – быт наш мирный бывает покруче иной войны…

– Чего-о?

– Да того! С чего ты взял, будто война – панацея от всех остальных бед. На войне одна подоплёка – корысть власть имущих и богатеев. А бытовуха, между прочим, способна довести любого до суицида… как бы это сказать… бескорыстно. Сам себя укокошишь и не разберёшься…

– Смакуешь? – с презрением вскидывается Петяй на Виквика, который, сделав маленький глоток, поставил свой стакан. – Когда говорят пьём – это значит: пьём до дна!

– А вот мой дедушка говаривал… погоди, дай доскажу. Потчевать можно, неволить грех.

– Ты это говорил уже! Да и чихать мне на твово дедушку! – и Петяй сплюнул в сковороду, из которой закусывал. – Наливай!

– Позвони прежде.

– Куда?!

– На кудыкины горы. Кто сегодня за тобой должен приехать? Ты же отпустил машину…

– А-а… да.

И Петяй стал названивать… Однако и на сей раз, несмотря на ругань и угрозы, никто не откликался на его требования. Отчего он взвинтился ещё шибче…

– И ты меня не повезёшь? – впился он гневным взором в глаза Виквику.

– Нет. Пешком надёжней. Да и денег у меня нет на штрафы. Тебе тут всего час до зазнобы. Прогуля-аешься, протрезве-ешь…

Виквик вышел во двор по малой нужде, а когда воротился, Петяй неожиданно ударил его в дверях. Успел уклониться, но кулак напавшего всё ж скользнул в верхней губе. Машинально Виквик ударил сам и увидал, что глаза у Петяя помутнели, и пожалел его и не добавил до полной кондиции. И зря, потому что Петяй быстро пришёл в себя, толкнул противника в грудь и бросился в распахнутую дверь… От толчка Виквик сел на стул и тот под ним рассыпался. Однако тут же вскочив на ноги, Виквик успев ладонью стукнуть по затылку убегающего и тот сразу с верхней ступеньки нырнул, как пловец в воду, в темень ночи…

Через полчаса, успокоившись, Виквик сказал себе вслух:

– А ведь замёрзнет, гад! – И, взяв фонарь, спустился с крыльца. Пловец лежал носом в траву. Виквик заволок его в кухню и уложил на коврик…

Оставив в кухне свет включенным, всю ночь Виквик дремал в полглаза на диване в комнате, потому как опасался, что Петяй очнётся и чего-нибудь учудит, и едва начало светать, растолкал храпевшего…

– Подъём!.. А ну просыпайся, чмо болотное!

– А чо такое? – Петяй, как и ожидалось, стал разыгрывать ничего не помнящего. Правая сторона лица у него сильно выдавалась в бок. – Чего такое я опять сделал? Ты скажи. Не томи.

– По дороге. Могет быть. Идём, провожу…

Пока шли до основной трассы, Виквик время от времени повторял:

– Ай-яй-яй… ай-яй-яй… как же так?..

Петяй сутулился и помалкивал.

– Ну всё, дальше шагай самостоятельно. Исключительно вдаль…

У поворота обернулся: Петяй всё также сидел на корточках посреди дороги и взирал перед собой невидящим взглядом. Ему явно было плохо.

«Ничего, опохмелится…»

***

Когда Виквик сбросил свой очередной опус в интернет, от Петяя полетели непрерывные звонки. А поскольку Виквик трубку не брал – стали досаждать сообщения:

«Вик, будь другом! Убери моё ФИО! Сильно ты меня умыл, брат. Я сам, разумеется, виноват, но… Пойми правильно. Семья, дети… Не молчи, ответь».

«Умыл ты меня, красава. Зла не держу, но сильно ты вдарил. Позвони».

«Отыгрался, да? Дурак ты!»

И так далее.

Виквик внял просьбе Петяя и заменил имя персонажа в своём опусе на…

Через неделю Петяй опять звонил и просил вернуть его ФИО в сеть… Типа: лучше так, чем никак. И уже за невозвращение обиделся вусмерть. И об этом, само собой, послал сообщение автору… Непосредственный, в общем, человек.

…в среду следующей недели Виквик отправился… нет, не в монастырь… на этот раз в Сирию.

10.

А в пятницу Петя Кубарев сидел в кабаке со своими друзьями – Гошей и Восторженным Вованом, – и на правах предводителя, по своему обыкновению, разглагольствовал:

– Я их хорошенько проучил, вовек не забудут. По всей даче сопли ихние с кровью вперемешку!.. размазал. По всем стенам. Пищали, точно крысы защемитые… защемётые…

– Которым хвост прищемили, короче, – помог образованный Вован услужливо.

– Да, именно. Но! – Петяй поднял оба указательных пальца и с наигрышем сумрачной решимости процедил: – Но я хочу ещё вот чего. Чтоб они извинилися передо мной! Слёзно! За то, что руку на меня первыми подняли… Особенно этот, журналюга!

– За что? – не понял Гога. – И кто?

Вован же сообразил сразу и, уже не пряча глаз, поглядел на распухшую щеку своего предводителя.

– А если не захочут?

– Ты чо!.. Главное, чтоб я хотел.

– Но… как же они, размазанные по стенам?.. – опять не понял Гога. – Не догоняю, ей-бо, – и сложил ладони у подбородка, мимически извиняясь за свою недогадливость.

– Вот подлечатся пусть, поправятся и – заставлю. За жабры обоих возьму!.. Или ты меня не знаешь? Валандаться с такими хмырями я не буду! – Петяй перевёл тяжелый прищур на Вована и тот втянул голову в плечи. – Или ты рассчитывал, стишатам твоим он дорожку откроет? Да хрен тебе! Как же, поспособствует, держи карман ширше. На что ты ему нужен?

– Да нет… чего там. Дружба дороже.

– Вот то-то же.

– Слушайте, – как видно, маясь от неудовлетворённого любопытства, проныл Гога, – меня-то хоть просвятите… Секреты какие-то слошняком…

– Никаких секретов. Я про этого писаку… Про этих то есть… обоих буду линчевать!

– А-а! Ну и давай головы им оторвём на фиг!.. – И споткнувшись как бы, уточнил: – А нам за это ничего не будет?

– Ботать не будешь, то ничего…

– А когда я болтал?

– А щас чего делаешь?

Остров данилы
Повесть

Пролог

Такие кабаки лепят именно что в кино, когда хотят создать атмосферу забулдыжного пошиба. Дескать, сюда приходят не вечернее платье демонстрировать, сюда поговорить идут по душам, в выражениях не стесняясь. Здесь, однако, опрятненько, но без излишеств. Это, видимо, от хозяина зависит. А хозяин тутошний из художников, бывших. Можно сказать, не удавшихся. Зато творческую натуру чуйствует, и держит фасон. Мебель ломать не позволяет, а полицедействовать – сколько душеньке угодно. «Ну!» – прозван кабак в просторечье. Не ахти, конечно, да что поделаешь. В каталоге иначе. Кому приспичит, отыщет.

Здесь я и познакомился с Данилой Василичем. Оказавшись за одним столиком, мы некоторое время молча потягивали пивко, а затем, как водится, разговорились. Узнав, что я литератор, он попросил меня ознакомиться с его дневником.

Впрочем, это скорее записки, а не дневник, потому что явно ощущается: делались они спустя какое-то время после событий. Возможно даже, автор хотел придать им некую литературную форму – скажем, повести о любви. Потому как вначале текста зачёркнуты несколько установочных, что ли, фраз. Мне удалось разобрать лишь: «Итак, познакомился я с ней в первый же день пребывания в Коломбо… Нет… Надо бы всё по порядку…»

Далее я привожу текст целиком, ничего не меняя, разве что поправляя стилистические погрешности, – мне он показался любопытным, хотя, повторю, и неполным: заметны временные пропуски (может, выдранные страницы?), поэтому прибавляю кое-где некоторые подробности его устных рассказов.

***

С утра – только вхожу в свой офис – телефонный звонок:

– Данила Васильич? – голос секретаря директора деревообрабатывающего завода Анны Сергевны. – С вами хочет встретиться Феликс Суренович…

Что за срочность? Третьего дня на даче виделись – мы с ним соседи. Обычно не он, а я его разыскиваю: через него идут ко мне заказы, древесина без очереди…

Еду. Семь с половиной минут на моём BMW.

Анна Сергеевна, пожилая, строгая с виду дама, без очереди впускает меня в кабинет.

У Феликса за гостевым столиком средних лет мужчина – дорогой костюм, короткий ёжик пепельных волос, благородный облик…

Феликс Суренович, выходя мне навстречу по ковровой дорожке и полуоборачиваясь к гостю, знакомит:

– Господин Плющев, Геннадий Лексеич, первый советник российского посла в республике Шри-Ланка, а также директор тамошнего Русского культурно – коммерческого центра. Слыхал про такой остров, Цейлон? Мечту всех путешественников и торговцев! Бывшую английскую колонию.

Крепкие рукопожатия. Рассаживаемся. Анна Сергевна приносит кофе.

– К делу? – и голос приятен, и проницательный взгляд каких-то тоже пепельных глаз. – Я уже навёл о вас справки, так что не удивляйтесь. Есть возможность купить на острове чайную плантацию, а то и две… Вы как на это смотрите?

Я никогда ещё не был за рубежом. И о бизнесе вне своей страны пока не думал. Потому – в затруднении.

– Всё зависит от цены, – говорю.

– Среди ваших друзей есть банкир. Среди моих – порядочные бизнесмены. На паях осилим.

– Надо с ребятами потолковать, то есть с моими компаньонами…

– Это само собой.

Мы ещё посидели, допили кофе, пообсуждали разные разности, даже незаметно перешли на «ты». Для себя выяснил: дипломат он многоопытный, обладает большими связями и в МИДе России и в Шри-Ланке. Вхож там во все круги – что президентские, что оппозиционные.

Но почему я? – размышляю уже в машине. – Почему на мне остановили выбор? Ах да, он уже навёл справки… Плющев… А что, собственно, мог он обо мне узнать? Так, вехи. Баланс предприятия…

«Берендей» мы открыли в восемьдесят седьмом – кооперативы тогда разрешили. Нас четверо: Домнев Артур, Буев Семён, Ивлев Руслан и я. Помещение арендовали на одном из заводов города, станки купили, набрали специалистов. Хорошо дело двинулось. Где-то до девяносто первого без сучка и задоринки. Потом с директором завода разошлись. Ему лично мы пять тысяч платили (тогда это были деньги!), вдруг показалось человеку мало. И с нового года он начал нас прижимать: электричество отключать, по технике безопасности проверки то и дело устраивать… ну, та ещё психология номенклатурщика. Плюнули мы тогда и переехали в одну деревню неподалёку от города, в заброшенный клуб. Четыре стены и больше ничего. Продали машины, купили станки, материалы… их через неделю украли. Времечко тогда шаталось – не пойми чего кругом и всюду. Стали мы гонять из Одессы машины, родственник у меня там был с автоцентром. Сорок восемь машин успели продать. После этого стало не выгодно. На границе мзду заломили выше крыши. Но всё же мы успели встрепенуться. Выкупили кафе в городе, открыли магазины – «Продукты», «Оружие», пекарню построили. Тут ещё с обществом «Динамо» завязались (мы-то все четверо охотники, каждый сезон – вперёд, труба зовёт; и подумали: чего каждый год лицензии выкупать…), взяли сорок гектаров угодий в аренду: три охотничьи базы, егеря и прочее. И потянулся к нам народец – банкиры, министры… Дела решались на удивление легко, деньги крутились с максимальной отдачей. И мы не скупердяйничали – отстёгивали и на реставрацию церквей, ветеранам помогали, детям-инвалидам – обеды праздничные, подарки… Школу в той деревне, где у нас не очень заладилось, отремонтировали – причём, с нуля: электричество, тепло… а это трансформаторы, столбы… И так, в целом, до нынешнего девяносто четвёртого мы неуклонно двигались в гору. Шутки ради можем в настоящий момент обнести наш город каменной стеной и охрану выставить, дабы, так сказать, пресечь в корне любые поползновения новоявленных реформаторов. А что, интересная мысль. Но, похоже, мне предложили нынче дельце поинтереснее.

Ну что ж.

В офисе я с ходу изложил ситуэйшн и с любопытством наблюдал за своими компаньонами.

Руслан выглядит как ребёнок, которому подарили игрушку с непонятным механизмом, и он пока не знает, что сказать, но глаза его подёрнулись мечтательной поволокой. Буев постукивает пальцами по столу и делает при этом каменное лицо… это его выражение мне в последнее время особенно неприятно… Почему? Ну потому хотя бы, что Семён оказался совершенно не пригодным в нашем деле: никакой инициативы, да и порученец никудышный. Как-то я ему всё высказал и, видимо, зря. Теперь он крепко держится за Домнева. Артур же, когда прокручивает в голове варианты, цепляет на нос непроницаемые очки. Сейчас к тому же обкусывает с пальца заусеницу. В прошлом он районный прокурор, чрезвычайно полезен был на этапе становления нашей фирмы, да и сейчас со своими связями… Мы с ним как те два медведя в одной берлоге. Следовало бы давно развестись полюбовно и остаться при этом друзьями, а не начинать очередное мероприятие. А то в спорных вопросах получается всё время пятьдесят на пятьдесят: Артур плюс Семён, я плюс Руслан. Но Руслан… Он, конечно, малый хороший, смекалистый, легко сходится с нужными людьми, но поддаётся влиянию (как-то так получается, что Домнев его подминает в моё отсутствие, и тот аж чуть ли не в рот ему заглядывает), поэтому моего верного Русланчика постоянно надобно держать при себе.

Ну да послушаем.

– Заманчивые перспективы, – говорит Артур.

Так, воображение зашевелилось.

– Ты генеральный, тебе и решать, – это обтекаемый Семён, в его произношении генеральный звучит как гениальный.

– Ой, ребята! – а это восторженный Руслан. – В Индейском океяне купаться будем! Ананасы жрать!

– А кто-нибудь что-нибудь о поставках чая знает?

Тут же Руслан подсаживается к компьютеру и начинает шелестеть клавишами. Артур снимает очки и я не вижу в его глазах… ничего, совсем ничего.

– Значит, надо съездить посмотреть. Кого, Руслана возьмёшь?

– Ой, ребята, завалим страну чаем! – бормочет Руслан.

– Надо бы всем вместе посмотреть, чтоб потом не было разногласий.

– Всем – это после. А для начала купите с Русланом камеру, привезёте кино. Мы же с Буем тут поднапряжёмся. Видимо, кое-что придётся здесь продать.

Ну что ж, кажется, Артура захватывает азарт, это обнадёживает.

Спустя две недели состоялась встреча в кабинете управляющего местного отделения стройбанка, на которой присутствовали: сам управляющий Рюмин – этакий кругленький, пухленький, улыбчивый; представитель от продавца плантации в лице Плющева; один из наших будущих компаньонов с подачи Плющева – Берц из Питера (весьма внушительная… туша, под два метра ростом и около двухсот кило веса, в прошлом центровой сборной СССР по регби) и мы четверо. Разговор сугубо деловой, со скрупулёзным подсчётом будущих девидендов от деятельности плантации, затем поехали обедать. В ресторане Плющев преобразился, из строгого, суховатого чиновника превратился в балагура, таки сыпал смешными историями из жизни народностей острова, об экзотике тропиков, об изобилии дешёвой рабочей силы… и кстати, о том, как воюют там наши лётчики на наших же МИГах.

– Представляешь, сижу как-то вот также в ресторане, и чего-то не в духах был. И подходит ко мне, сразу чувствую, нашенский мужик и под шэфэ. Мол, прошу пардону, можно присесть? Садится, достаёт документ: лётчик я. И что? – спрашиваю. Рожа, говорит, у тебя кислая. Кто обидел? Скажи, и завтра же я его разбомблю. Как разбомбишь? А очень просто, скажу: перепу-утал… они ведь, это, о-очень похожи – сингалы эти с тамилами. А я не могу, когда обижают моих земляков! Говори координаты!

Забавно было наблюдать, как колышется от смеха громоздкий Берц и слеза умиления катится по его распаренному оплывшему лицу. К слову: Берц контролирует питерский игорный и чайный бизнес.

А Рюмин, вижу, насторожился, спрашивает:

– Так у них там, что же, Геннадий Лексеич, война идёт?

– А как же, дорогой ты мой Пётр Саныч, и давно, всё власть поделить не могут. Но воюют, надо отдать им должное, по-умному.

– Это как же?

– Да в пустыне своей. Причём, с перерывами на обед. Зайдёшь в кафешку, а там и те и другие, спорят, понимаешь, кто кому нос утёр на сей раз. Остальная же территория у них в полной неприкосновенности. И пришлых не трогают. Мы ж для них инвесторы. И та и другая сторона в нас нуждается. Так что ты и этому здрасте и этому здрасте.

– Короче, здрасте вам, – встревает Руслан, – наше вам с косточкой… кисточкой тоись. Чем они там, кроме чая торгуют? Чё им привезти-сбагрить?

– Ну, вы у нас сами спецы по торговле. Посмотрите, прикинете.

– Да-да, – это мне Артур шепчет, – это он хорошо заметил. Оглядись там, Даня, на все четыре стороны.

Я киваю: будь спок, не промахнёмся.

Словом, настроение у всех рабочее. Берц вот только мне подозрителен, очень уж блатняга из него прёт. А так ничего парняга, был бы только чуток поменьше, а то, блин, голову устал задирать.

В эти полтора месяца до отлёта на Цейлон мне приходилось крутиться, как никогда прежде: вся энергия и мысли работе, лишь поставленной цели. Кто знает, вполне может себе представить, сколько сил тратишь на преодоление массы непредвиденных противодействий, недоверия, зависти даже… И всё бы ничего, имей я дома понимание и моральную поддержку. Увы. Как водится, в самый неподходящий момент, в твоих тылах начинается возня…

Я приехал домой далеко за полночь. Думал, все спят, наскоро перекусил и потихоньку лёг. Стал было задрёмывать, как почувствовал, что Ада шевельнулась, затем повернулась ко мне лицом. Я напрягся – это уже не первая попытка поговорить со мной начистоту, образумить меня.

– Не надо, Адуль, – попробовал я предупредить её воспитательный порыв, – сколько можно одно и то же. Ты ведь всё равно не говоришь, что думаешь на самом деле, – и я отвернулся. Но знал, Ада помолчит-посопит, но приготовленную порцию своих соображений всё равно выложит, назидательно, с першинкой обиды. Это неизбежно.

– Куда ты ломишься? Ты даже языка тамошнего не знаешь, тем более ни обычаев, ни традиций, ни культуры. Какие хоть там законы? Религия какая?.. Тут тебя, по крайней мере, и власти знают, и нужные люди заинтересованы в тебе… гуртом, можно сказать, обхаживают… Всем нужен… И ты всех знаешь – и друзей своих и недоброжелателей… и всё у тебя складывается достаточно благополучно… тьфу-тьфу! Только-только на ноги, можно сказать, встали. Стабильность обрели. А на острове этом ты кто? – чужак, чуть оступился и… никому до тебя дела нет. Может, и рады будут твоему провалу. Приехал, понимаешь, скажут, шустрый больно. Политика опять же… Кто с кем там борется – опять пока распознаешь, тысячу шагов неверных сделаешь…

О, как правильно она рассуждает, по полочкам всё раскладывает, аж темечко заломило. Кабы знала она, сколько и какой информации я за это время почерпнул, сколько всего передумал! Нет, ей ухваченную в горсть синицу надобно удержать. Когда хоть она такой стала? А ведь до некоторых пор мы были всегда заодно. Даже в самые трудные наши дни. Когда же эта пора закончилась?.. Что же получается? Трудности – сплачивают, благополучие – наоборот?.. Или здесь что-то другое? Где-то читал: его ритм стал шибче. В результате – зубчики её и его механизмов начинают несовпадать. Ерунда, конечно.

– О каком благополучии ты говоришь? – Начинаю заводиться. – О какой такой стабильности? Сегодня одно, завтра другое. Вчера президент парламент расстрелял, завтра расстрелянные отомстить попробуют. Передел собственности по новой методе и так далее. Война гражданская… Где она, откуда эта твоя уверенность в завтрашнем дне? Лично я ни в чём не уверен. Поэтому, наоборот, считаю: уж если пошёл такой фарт, надо закрепиться там, на острове, закрутить дело…

«Стоп! Я хочу её переубедить?.. Да и не о том, похоже, у нас речь. Все эти газетные аргументы – дымовая завеса.»

– Ну не знаю. И ещё, ладно б ты один, своими деньгами лишь рисковал – сам за себя бы и отвечал. А то потом кредиторы твои тебе же голову и оторвут.

Нет, она права, конечно. Но эта её правота меня не греет, не убеждает. Почему? Только ли потому, что это не её мысли, тут и тёща и тесть, да и мать моя в стороне не осталась, и прочие родичи извилинами шевелят – всем есть до меня дело? А как же – ишь я какой крутой нынче, и они при мне животики и подбородочки выпятили. А как я рухну завтра – и они со мной вместе? Как всё же дорожат люди достигнутым, своим общественным положением… И это, наверно, правильно, в их понимании. Но… какая у неё морщинистая шея… Да, я смотрел вполглаза и видел лишь её состарившуюся, дряблую кожу на шее и маленький кадык, бегающий вверх-вниз и разглаживающий при этом на мгновение морщины. И боялся признаться себе, что давно не люблю это лицо, всю эту женщину целиком…

В комнату заглянула дочь:

– Вы что? Вы знаете, сколько время? Уже скоро вставать, а вы тут дискуссии разворачиваете. Бу-бу-бу, бу-бу-бу, стены трясутся!

Когда дочь была маленькая, мы боялись, что она умрёт. Диатез, аллергия, астма… Что мы только не предпринимали. И вот одна врачиха нам посоветовала срочно сменить климат – месяц-другой и будет поздно. И даже адрес нам дала в Душанбе… Ну мы, естественно, как ошпаренные, быстренько поменялись квартирами с теми людьми из Душанбе и на паровоз – ту-ту! А в Душанбе дочке вырезали гланды и спросили: зачем это вы из Москвы приехали в Таджикистан, разве в столице Союза такую операцию сделали б хуже? Вот как. Но поезд, что называется, ушёл. Никто уже с нами меняться на московскую область не пожелал. Однако через некоторое время мы всё равно вернулись. Квартира так и пропала. Прихожу я к той врачихе: «Ну?!» – спрашиваю. Она на колени повалилась, прощение просить… Не убивать же. Оказывается, ей нужно было родственников перетащить… Жили у матери сначала, я работал, где придется. В основном украшал пионерские лагеря, деревянные фигуры вырезал, художничал, короче. Потом помогли заново прописаться, вступить в молодёжный стройкооператив, и потихоньку всё стало налаживаться.

Я так и не уснул этой ночью. Когда Ада притихла, перебрался в другую комнату на диван. Но и тут раздражение не оставило. Этот противный зуд, точно паутиной накрыло!

Вырваться – куда-нибудь, но вырваться… пусть в неизвестность, но вырваться – вдруг там лучше! Я точно боялся сказать себе это раньше. А дочь? Но разве не захочет она приехать ко мне, к морю? Были б деньги…

Утром на кухне я сказал, глядя в её невыспавшееся болезненно-бледное лицо:

– Ты-то чего закипишилась? Вот съездишь туда ко мне со своим Владиком, посмотришь… Там, кстати, необыкновенный климат, что ни растение – то лекарство… Что ты, не читала проспектов, кино не смотрела? Все кричат: Цейлон, Цейлон! Вай-вай-вай! Какая замечательная, необыкновенная страна! Попугаи, обезьяны – вот компания какая! Приедете, как мартышки по пальмам попрыгаете, на ми-ир посмотрите, чёрт вас побери совсем!

– Да чего ты сам распсиховался, – дочь присела рядом на табурет, обняла меня за плечи. – Прямо чудной сделался. Я думаю, матери кажется, что ты слинять хочешь от неё… Ты посмотри на себя в зеркало. У тебя ж глаза шальные сделались.

«Может, ты и права… слинять. Слинять ко всем чертям!»

Ещё в детстве я научился «выкапывать» себе воображаемую «норку», куда скрывался, когда меня доставали неприятности. Там я успокаивался, набирался сил для дальнейшей жизни. Вот и теперь, уже закоренелым взрослым, устав, утомившись от этих людей, от этих двуногих хищников настолько, что в глазах делается темно, я закапываюсь в постель и начинаю себе представлять, будто нахожусь один на необитаемом острове в тёплом океане. Строю себе хижину, собираю съедобные плоды, охочусь из лука и пращи… ну всё, короче, что полагается в подобного рода уединении. И так, окружённый приятными заботами, засыпаю. Сны же после моих медитаций, как правило, легки, не отягчены действительностью и я просыпаюсь уже опять свеж и готов даже на подвиги – хоть в позитивном, хоть в негативном плане. И главное при этом, я помню, знаю, что если понадобится, вновь могу скрыться в своей хижине на необитаемом острове. Однако я никогда не предполагал исполнить это (бегство?) в реальности. Как-то так вот получалось, что о загранице я даже не задумывался никогда: все интересы мои – житейские, коммерческие, какие угодно – проецировались всегда на почву под ногами (возможно, от недостатка воображения), так что если и можно обозвать меня диссидентом, то лишь единственно в смысле придумавшего себе уютный мирок, где никто не кусается и не клевещет, потому как никого и нет, тем более – ни рулетки, ни казино, ничего такого, о чём грезят любители роскошной жизни. Словом, детская игра. Но вот, надо же, сейчас мне кажется, что Остров явился ко мне именно из этой игры. Материализовался, так сказать, вывалился из поднебесья. И я вполне осознанно готов рассматривать его как дар свыше. Мои медитации, мои регулярные «побеги» сыграли свою роль в воплощении этой мечты. И может быть, даже в распределении – там, наверху: кому чего, а мне – остров и бунгало на нём.

До отлёта чуть больше двух часов. Я возбуждён – возможно, оттого, что впервые, как ни смешно, отправляюсь за рубеж. Хотя, собственно, что смешного? Миллионы людей и не помышляют об этом; это я нечаянно взлетел на гребень волны… теперь, главное, удержаться.

Улетающие: я, Руслан, Берц, Плющев, Конт – юрист-международник, как представили его мне, из московской конторы, этакий кучерявый малыш с проницательными угольными глазками. Знает, между прочим, чуть ли не с десяток иностранных языков, участвовал в связке с Плющевым при оформлении многих успешных коммерческих сделок (так говорят). Я с ним если не подружился, то сошёлся вполне по-приятельски. Я ему: Валера, не подведи. Он мне: борода, не дрейфь.

Последние нервные минуты перед регистрацией… и вот мы следуем через VIP зал. Комфортабельный лайнер, я на таком ещё не был. Билеты в бизнес-классе, стюардессы-очаровашки желают приятного полёта: впереди 12 часов над океаном и… даст Бог: из промозглой осени Московии попадём на счастливую землю (так переводится Шри-Ланка) … Берц пытается втиснуться между мной и Контом, но тщетно, пришлось мне ему уступить своё место у прохода, он поднял ручку кресла и кое-как поместился. И сразу:

– Вмажем? – и тянет из кармана плоскую бутылку с виски. Никто из нас не против.

Сколько раз слышал я раньше это слово – Коломбо! – и по телевизору видел. И – надо же! – сподобился приобщиться. Но первая мысль, едва мы высунулись из самолёта на трап: хуже даже, чем в Дудоне, где мы делали посадку и где Руслан прикупил видеокамеру. И через минуту – хуже, чем в парной, если туда зайдёшь одетым и минут пять будешь искать при тусклом от сырого и раскалённого пара забытый веник. Вот уж действительно рыбье ощущение – из воды да на раскалённый песок выброшенной… И только глаз дрожит радостно – пальмы, океан вдали, небо без единого облачка – всё другое, невиданное. И трепетное, неистребимое чувство – ожидание сказочно необыкновенного.

Вокруг же мелконький народец, чёрные лица, незнакомый тарабарский язык: бухмася-бахмася, сямася-сямабах. Нас встречают, получаем багаж и уже мчимся в гостиницу. Нет, какое там – шикарный отель! – «Ренессанс», – где в нашу честь расцветает огнями символическая ёлка. Осаждают корреспонденты, забрасывают вопросами, слепят фотовспышками. Затем приводим себя в порядок у себя в апартаментах и едем ужинать в японский ресторан гостиницы Хилтон.