Текст книги "Под прикрытием Пенелопы"

– Слышь, командор, давай по сотке-другой жахнем, покуда мои пчёлки с нектаром не слетелись. Без специальной подготовки они могут затормошить, пока пёрышки почистят. Слышь?

Выпить хотелось. Данила Василич хотел об этом ещё в машине сказать, но утерпел. Он открыл глаза, погримасничал, изображая пробуждение.

– М?

Глотик показал растопыренные большой палец с мизинцем:

– Угу?

– У-гу.

И Данила Василич пошёл за ним на кухню.

Выпив, он минуты три не вникал в то, о чём ему толкуют, смотрел в окно на замусоренный двор… Затем вздохнул:

– Ты о чём?

– Я всё о Кэтрин. – Сергей налил по второй. – Что ты говорил о ней?

– Да ничего не говорил. Чтобы лететь, нужны деньги. Объехал всех своих, кому в своё время помогал. У кого в самом деле нет. У кого… Две недели погостишь, и как только речь о деньгах заведёшь, так сразу… Уж как мне обязан Граф, ну ты его знаешь, а и тот… Ну и чего, разругались, и я дальше по кругу. А Кэт звонила, я как раз у своей жены был. «Так, опять за своё!» Я развернулся и адью.

– Совсем?

Денис Васильевич вздохнул.

– Натерпелась со мной!.. Кэт я имею в виду. Поначалу-то я шиковал, а позже всё заложил и перезаложил: часы, перстни…

– Как же она теперь там одна?

– И опять случай. Познакомился я с соотечественницей в магазине. О, говорит, вы русский, давайте я помогу вам с продавцом договориться. И оказалось, её сестра из Калязина и знакома с моим другом. А сама она попала на остров ещё в студенческие годы. Познакомилась в институте с пареньком-сингалом (у нас же тогда многие учились из третьих стран, соцориентировались), поженились. Он у неё теперь профессор – мистер Мальвиль. Позже и мать туда перевезла. Вот у них-то и живёт теперь Кэт.

– Ну а жена?

– Жена? Буквально через месяц, как я с Катрин познакомился (я ж раз в месяц в Дублинск прилетал), она звонит и попадает на жену. Вот Ада мне и говорит: ты человек для меня потерянный. Я могу считать себя свободной? Да, говорю, можешь…

Сейчас вот слух до меня дошёл: Кэт в России, приехала к родственникам, какие-то ещё во Владимире у неё дела. Звонил я, да она в больницу родственника навещать пошла. Больше не стал. Зачем я ей… такой. А жена… Понимаешь, она вплоть до того, чтобы всё продать и уехать к чёрту на кулички. А как продать? Дочь в этой же квартире с мужем, внук. Да и не в этом дело. Живёшь, живёшь и вдруг обнаружишь, что рядом-то и нет никого, кто бы тебя понимал по-настоящему. Сохранять видимость? Знаешь, не могу. Уже не могу. Сижу вот на вокзале, в кармане и пятачка нету, а как подумаю воротиться и… тошно делается.

Потом у Рауфа жили – хозяин плантации, ты помнишь, – вот он пригласил в свой дом, высоко в горах. Мы двое с Кэтрин белые, остальные вокруг чёрные, мусульмане. На улицу нельзя было выйти. Мы же в шортах, а их женщины и лица не открывают. Старики вслед плевались. Но с финансами там было попроще. И так три месяца. После этого перебрались на плантацию. Я руководил там ремонтом бунгало, пробовал сам заниматься художеством своим… но для них это дико – белый человек ходит с долотом или топором… А я туда весь свой инструмент захватил. И знаешь, работая там, я… ощутил, что всё как-то не так, не то… и красоты надоели, от которых допреж балдел. И теперь мне кажется, что я был счастлив лишь когда занимался резьбой по дереву. Вот так. «И отрада в сердце, и дышать легко, ясность и покой…» Не помню, чьи стихи.

А затем уж я в Россию подался, думал – приеду, дела поправлю недельки за две, ан вишь – на полтора года растянулось. Кэтрин в ноябре звонила, плачет, ждёт, говорит. Ведь она из-за меня всё, по сути, бросила. И ведь ничего, ладили мы с ней. Три месяца когда в горах жили, ни разу не поругались. Когда я уезжал, сказала: понимаю, ты насовсем. Но я ей обещал…

– Ну а здесь чего, в Москве?

– Есть кое-какие зацепки. Позже, позже поговорим и об этом. Ты-то как, надолго этот свой бизнес затеял?

– Пока не загребут. Если что предложишь – брошу со всем удовольствием.

С «прилётом пчёлок» квартира превратилась… впрочем, нужно ли сравнивать что-то с чем-то?

– О, какой представительный мужчина, с бородой, пожаловал к нам в гости! – писклявым голоском пропела первая, полненькая и с кругленьким личиком, высыпая на стол кульки и скидывая плащик. – Нэмэдленно познакомь, Сергей Игнатич.

– А ты не утомилась, Пискля?

– А это разве клиент? Хотя такого клиента…

– Ладно, марш умываться.

Вторая – крупная, томная, с большими удивлёнными глазами – протяжным манерным баском представилась:

– Лидия Па-ална, – и протянула пухленькие пальчики не то для пожатия, не то для поцелуя.

– Мошка, – сказал Сергей Игнатич, – сделай маникюр прежде.

Третья – («Трещотка!» – не колеблясь определил её прозвище Данила Василич) впорхнула, похлопала густо намазанными ресницами, быстро-быстро прощебетала что-то, тут же упорхнула в комнату, через минуту, уже в неглиже, опять сунулась на кухню: «Сидим? Очень замечательно!» – исчезла, мелькнула из комнаты в ванную, из ванной в комнату, повертелась у трюмо, и всё при этом безумолку: «Так-так! Так мы и чувствовали! Оч-чень распрекрасно, очень-очень,» – включила фен, выключила, запела:

– Та-ли-ла, ти-ти-ти, ри-ти-ти… Мальчики, де-евочки, тра-та-та, пам-пам-пам…

– Ну затарахтела, – усмехнулся Сергей.

Четвёртая, высокая брюнетка, плавным движением подняла руку и пошевелила пальчиками, с хрипотцой произнесла:

– Привет, – на мгновение задержала взгляд на незнакомце и чему-то слегка улыбнулась. – Серёженька, я завтра отгул, ладненько?

– О делах, Верочка, потом. Сейчас же я вам буду представлять заморского гостя! Итак, заморский барон, владелец чайной плантации, друг президента Острова «Ку-ку», и хороший, между прочим, художник…

– Без штанов, – вставил Данила Василич, перебивая дифирамб.

Муха оказалась самой доверчивой, так как невольно при последних словах заглянула под стол на ноги гостя.

– Ты расскажи им лучше про себя. Как ты занимался контрабандой, как скотч от твоей волосатой груди отдирали и ты вопил на всю гостиницу…

– Про себя я им уже всё рассказал.

– Ну и я расскажу, только попозже.

– А может, сейчас, – затараторила Трещотка, – так интересно, так интересно. Обожа-аю слушать приключения. Особенно про заграницу.

– Тихо, я сказал! – Глотик поднял палец. – У меня тост!

– О том, чтоб всем нам поехать на Остров? – усмехнулась брюнетка Вера и зазывно посмотрела на «барона».

– Хорошая мысль, – оценил Сергей, – вот поработаем по ударному, девочки, и сообща махнём на островок.

– А что, разве барон и владелец чайной плантации не способен нас пригласить? На собственный кошт, так сказать, – это Вера продолжала ехидничать.

– Тебе разве не сказали, на сегодняшний день барон без штанов? Помолчи. Задача барона состоит в другом: навести дипломатию, подготовить почву для приземления. Тут нужна голова. А наша с вами задача обеспечить финансирование. Чего не ясно?

– Замечательно, – сказала Вера, – проститутки отныне, значит, заодно с дипломатами.

Теперь уже Данила Василич поглядел на брюнетку.

– Ну вы мне, вообще-то, дадите тост произнести?

– Ну дайте, дайте человеку сказать, – пропела томная Лидия Павловна и ещё больше распахнула свои удивлённые глаза.

– Погоди, – вскочила Муха, – музыку выключу.

– Тьфу! – Сергей повернулся к Даниле Василичу. У того, однако, в глазах прыгали шальные бесенята. Он сказал:

– Я давеча повесил на грудь картонку, а надпись на ней такая: «Подайте мне – я хочу жить лучше вас!»

– И что, подавали? – встряхнула в изумлении своими сиреневыми кудрями Пискля. – Правда, что ль?

– Ты это к чему? – спросил Сергей.

– Вот что, – сказал Данила Василич, – давайте без тоста, выпьем просто так.

– Принято, – сказала Вера.

Однако трёп продолжался:

– Эх, правда, накоплю долларов и помчусь на ваш остров, тепло…

– …светло и мухи не кусают.

– Я и здеся не кусаюсь, – заметила Муха. – Нужна ты ему. У него там есть официальные публички. Я вон где-то читала, не то по телику…

– Ты и читать-то разучилась с тех пор, как…

– … про тайскую любовь.

– Китайскую, чай.

– Тайскую, говорю. Барон, а барон, сколько стоит такая любовь на острове?

– А ты в жёны попросись.

– И попрошусь. Небось там и двух можно иметь. Мусульмане, они ж…

– У нас скоро у самих закон о многожёнстве примут. Ты скажи лучше, сколько сегодня набрала?

– А тебе чё?

– Ну-у, интересно.

– Свои считай. Когда домой-то собираешься? Мамка с папкой, чай, заждались в своей деревне.

– Не, её жених дожидает. Он ей наказ дал: больше трёх за смену не пропускать.

– Да ладно болтать. Надоело!

– Слушайте, девки, кончай базарить. Мужики уж заскучали. Пора мартини лопать. Наливай!

– Ну ты как насчёт десанта, может, и правда высадимся? Мои пташки загорелись идеей. Берца заодно подзорвём? Как он там, кстати?

– Там своих борделей хватает. Берц как раз по этой части… но его уже дважды подрывали.

– Да ты что!

«А что, – подумал Данила Василич уже когда в доме все затихли и он остался сам с собой наедине, – если в самом деле…» Ему очень хотелось хотя бы ещё раз увидеть Кэтрин.

***

На днях я встретил Данилу Василича в электричке. Он ехал в гости к внуку: дочь его переехала в другой город с новым мужем.

– Как дела?

– Да так, нормально.

– Чем занимаешься?

– Подсвечники деревянные вырезаю. На продажу.

И он рассмеялся, показав свои золотые зубы.

– А живёшь… извини, проживаешь где?

– Ты хотел спросить, с кем?

Когда он вышел, я смотрел в окно: на перроне стояла женщина с небольшой вуалью на шляпке… Данила Василич подходил к ней. Вроде бы к ней…

А может, мне показалось. Может статься, это и не так, и женщина с вуалькой не Кэт. Ну да какое мне до этого дело.

Под присмотром Пенелопы
Повесть

(впрочем, можно назвать и:

«Как бодались Вася с Тасей»)

«…читать рекомендуется лишь тому контингенту, кому делать

больше нечего. Ну, или – кому до лампады сюжет как формообразующая

субстанция… мне, честно говоря, оскомину набившая…»

Где-то вычитал, а где?.. Но – понравилось.

«Вы ж понимаете, судари мои, у каждого индивида могут быть

свои индивидуальные причуды и заморочки. Мой сосед

сверху, например, после каждого праздника сверлит очередную

дырку в стене. У-у-р-р-р, – слышу я его скрежещущую и

повизгивающую дрель, ощущаю всеми клетками тела вибрацию и

передёргиваюсь прямо-таки, – у-у-ур-р! Однако уже привык, знаете ли… и начинаю даже

досадовать, ежели мои ожидание этого устрашающего звука не оправдывается. А сверлит он —

сразу не догадаетесь! – отверстия для своих индивидуальных наград: он их

не только на лацкане пиджака носит, он их, подлец, и на стенку затем пришпиливает

– глаза чтоб радовались постоянно. Может, ему и не дают так часто

этих медалей да орденов, как ему того хотелось бы, и званий никаких особенных

не присваивают, но он обязательно похвалится при встрече: мол, дали, мол, наградили,

присвоили, да! Индивидуально! Персонально! Пусть юбилейная, ну да не важно. Значок!

Блестит-с! Главное, сердце и душа регулярно согреваются…»

Впрочем, история сия в эпиграфы не годится, – это, скорее всего анекдот.

Так что вполне можете законно выкинуть из головы и навсегда забыть.

– А мне, судари и сударыни, путешествовать удобнѐе

всех… Меня несут, плавно покачивая,

в именной комфортабельной сумке – как в паладине. Да!

Никто в маршрутке не пихается и в электричке никакая зараза, даже

собака блохастая, не досаждает. И дождик нипочём, между прочим.

И вообще… Чем не жизнь? Само блаженство!

Кошка Эпиграфиня, в просторечии – Пенелопа или Выкозюля.

Уменьшительно-ласковое прозвище – Пиня.

Это, кажется, вполне подходит для эпиграфа. Оставим?

А предыдущие не забыть вычеркнуть…

Пролог

С природной средой Василий Георгиевич на «ты». Как-никак Тимирязеву закончил (Академия – не хухры-мухры). Но даже и не потому, что по профессии ботаник, а… хм, он, видите ли, знает язык растений и животных. Вот, например, косит траву бензопилой, и, естественно, вокруг бензином благоухает. И серенькая птичка ему за это выговаривает:

– Тысяча свиней! – Как вы сами понимаете, сердится она, разборчивая, – и не на шутку.

– А я что могу поделать? – отвечает Василий Георгиевич. – Это недоработки изобретателей вкупе с экологами. Понятно?

Тогда птичка отвечает:

– Извини-извини. – Ошиблась в своих подозрениях – тут же смущённо расшаркивается. Вопрос: где воспитывалась? Чтоб внуков на обучение послать.

– То-то же. Да ладно. С кем не бывает.

– Отпусти, – пищит птичка затем. – Отпусти-отпусти.

– Да кто ж тебя держит? Вопрос исчерпан обоюдно. Лети себе. В более благоприятное место.

Ну а с Пенелопой Василий Георгиевич вообще запанибрата… (Кстати, позвольте и мне на менее официальный тон перейти – тот же В.Г. для меня попросту Вася.) Как начнут препираться – не остановишь.

– Вон птица и та разговаривают – уши прожужжала. А ты чего? Всё мяу да мяу. Скажи чётко, конкретно: рыбы хочу. И я тебя к соседу отправлю в гости… Он у нас рыбак – забыла? А то много о себе понимаешь… Понимаешь?

Пинька настороженно смотрит на дверь в коридор.

– Что? Кто-то там пришёл? Хахаль твой? Ха-ха! А поесть ему не оставили, получается… Так это ты для него-о выпрашивала?! И ты теперь вся в раздумьях: идти тебе на свиданье, не идти?.. Да? Имей в виду: кормить двоих я не намерен! Ишь ты, привереда! Ей ещё помимо кушаньев и хахаля приваживай!

Пинька же иной раз не мяучит даже, а мявчит – капризничает как избалованный ребёнок, да так, что если отвернуться и послушать, то покажется: вреднючая-вреднючая женщина на иностранном языке лапочет, столь разнообразен на интонации её голосок – и всё-то ей не по вкусу, ай-яй-яй-яй! Приучила Юл Пална, а Васе отдуваться приходится…

– Пинька! И чего ты всё квакаешь не по-русски, квакушка! К тебе едешь с приязнью, а ты встречаешь с надутым зобом… – И обрывает её жалобные причитания, притопнув: – Ты есть козюля – выкозюля! Надоела ты мне своими стонами и претензиями, поняла? Не тех персон за образец ты взяла. Не тех! Ничему-то хорошему не учишься, да, надо это признать. Вот сдам тебя на поруки… а то и на живодёрню! Будешь знать. Мышей вокруг невпроворот, так и шмыгают под ногами, а ты разносолы требуешь.

Вася взял кошку за холку и потряс. Пенелопа заверещала и, отпущенная, шмыгнула под стол, стала прихорашиваться.

– Хм, – усмехается Вася, наблюдая за ней. – Вот любопытно, что ты там себе подумала? Небось, ничего особенного: мол, хозяину захотелось меня встряхнуть. Ну что ж, ладно, коли так захотелось – мне, в общем, не жалко. Тряси на здоровье. Главное, жрать давать не забывай. Может такое быть? Вполне.

Пинька неспешно, покручивая беленьким кончиком хвоста, переступает порог из комнаты в коридор и присаживается в ожидании перед следующей дверью – на улицу, и ждёт, уже молчком, когда ей откроют. Вася проигнорировал этот её снобизму-с.

– Матрона, ишь, королевна! Когда меня нет, сама ведь открываешь. Обходишься собственными силами, так? Неугасимая ты моя лампада. Рыжая, как огонь, а бестолковая, да? Ну же, коза, рога прежде отрасти, а потом уж командуй – я к тебе в привратники не нанимался… А кто вот напрудил мне тут в прошлый раз? Не ты ли? Опять, скажешь, дверь сильно захлобучили? Хватит прикидываться простушкой. Пошла вон!

– Ну, чего ты, пошла или нет? Долго мне ждать?

Пинька с осторожностью высовывается за дверь, при этом покручивает концом хвоста.

– Я что, за хвостом твоим наблюдать должен? Открой тебе, закрой за тобой, так, что ли? Ну, иди тогда попей молочка.

Пинька потянулась, выгнулась и, как одолжение сделала, пошла мягкой поступью – стильно, с выпендрёжем: «Изволь, так и быть – попью» – говорило её грациозное тельце.

– Ёлы палы, ах ты! И вся-то у тебя забота – сходить на охоту, да? Попить молочка – заморить червячка… Или: повалять дурачка? Так, что ли, Пинь?

– Мяу.

– Дрыхнешь, Пинь? Ах ты, дрыхуша! – И пропел: – Ты моя ко-ошечка, ты моя кро-шечка… Закопёрщица ты моя, да? Медовые глазки живут без подсказки?

Вася поглаживал маленькую головку Пини, возлежащую у него на груди, и ушки её выпрямлялись из-под его ладони, точно вырастали на ровном месте.

– Умная глупая кошка, глупая умная кошка… Бывает такое?

– Нет, – рассуждает Вася дальше, – Пинька – искренняя тварь… она не врёт. Это я что-то тут не понимаю, это я…

Только возясь с внуком, Вася не делает Пине замечаний. За это Пиня из благодарности принимает участие в воспитании ребёнка. Допустим, все трое на кухне.

– Будем ужинать?

– Ага.

– Мяу.

– Что будем?..

– Ужинать!

– Мяу.

– А что именно будем?..

– Не знаю.

– Мяу.

Вася снимает со стола скатерть, под ней клеёнка с квадратиками, в которых нарисованы: абрикосы, орехи разные, яблоки, пряники и тому подобное.

– Выбирай.

Внук долго разглядывает лакомства в квадратиках. Тыкает пальцем в квадратик с…

– Вот! Вот это.

– Это груша. А ещё что?

Внук тыкает в виноград.

– Одни фрукты, что ли?

– Ага.

– Мяу! – Пиня заскакивает на стол.

– А я себе… – отодвигая кошку на край, – тогда вот… селёдку, картошки… может, побольше, чтобы тебе хватило?

– Н-не-е.

– Ну как хочешь. Итак! Нажимай. Как следует нажимай.

– Мяу, мяу, мяу!

– А, про тебя забыли. Ну, лапай.

Пиня пересаживается с края стола на середину. Вася берёт её на руки и обнаруживает квадраты с творогом и сметаной.

Внук жмёт двумя руками в выбранные квадраты.

– И чего? И где?

– Чих-пых, труля-ля! Непременно отвернитесь!

И когда внук отворачивается, а заодно и Пинькину голову держит под мышкой, Василий Георгиевич быстро достаёт из холодильника выбранные явства.

– Прошу!

Внук хлопает в ладоши:

– Самобранка? Самобранка! Скатерть-самобранка!

Пиня же издаёт утробно-горловое удовольствие.

Кстати, я подозреваю, что мои впечатлительные и внимательные читатели, с недоумением уже подумали: а почему это рассказчик захотел свой опус начать с кошки? Объясняю сразу, дабы не забыть донести до вас тот сарказм, с каким Вася – а он ведь один из заглавных наших персонажей – изрёк сам себе: «Ну!.. Если жена взяла верх надо мной, то наша Пинька верховодит в целом – во всём нашем усадебном безалаберном хозяйстве!» И справедливости ради, советуем согласиться. Действительно, поначалу Юл Пална (вовсе не типа ругательства ёлы-палы) и на кошку серчала, кричала и ногами даже топала, но затем Пенелопа подросла, поумнела, всё уяснила себе про людей и… хозяйка теперь, проснуться толком не успела, а уже плошки её намывает, разносолы ей тащит, ласкает и сюсюкает, сюсюкает и ласкает. Только и слышно: Пиня, паинька… «Тьфу! Да что там я, муж законный, против кошки! Во зверь так зверь! Меня б так холили!..»

Ну да не спеша подвинемся поближе к нашим народным-огородным байкам…

Можно, конечно, и замечания с наставлениями Юлы Палны, и рассуждения её с философией сюда же впихивать… но у нас основная баталия впереди между Тасей и Васей. А начнём если всех подряд наделять психологией, то непременно собьёмся, как корабль, с курса. Уж лучше и вернее придерживаться кого-нибудь одного персонажа в этом плане. Да и нет у нас всеобъемлющей задачи – уравновесить всё и вся, создать этакую полифонию с эпопеей… Тем более Тася внутренним миром своим не особенно чтобы уж очень богата, скорее, наоборот – в противовес Васе, – она человечище цельный и без затей. Так что, как говорится, не обессудьте. Да и потом, Юл Пална и через отношения с окружающим её окружением вполне явно и вдоволь проявляет свою физику и психику. Так зачем же нам ещё и монологи её внутренние. И Васиных более чем достаточно, уверяю вас… Да и всю шатию-братию тут можно цитировать – у всех чего-нибудь на языке вертится. Только опять же – зачем? Так что ограничимся одним Васей, дабы не очень далеко отходить от сюжета. Пусть за всех отдувается – внутренние монологи ему присущи, они у него бесконечны… или, точнее: бесконечно субъективны. Вот именно. Так что не обманитесь.

1.

– Пиня, а Пиня… Пиняйка! Ты где хоть?

Свернувшись калачиком, Пинька спит на холодильнике в лукошке – там, на верху, ей всего теплее. Время от времени она просыпается, садится и, зевая, открывает пасть свою так широко, что едва не задевает носом вогнутой своей спинки. И язычком своим розовым трепещет столь соблазнительно – вроде как насекомых дразнит.

– Пиня, не сиди рот разиня. Почему? Муха залетит. Пиня, к тебе обращаюсь!

***

Сосед нашей достопочтимой Таисии Фельетоновны – то есть, простите, Филимоновны, конечно! – буквально насупротив, через дорогу, престарелый и щуплый Багажников Эдуард Акимыч, побуждаемый дражайшей супругой ежедневно, а может, и ежечасно (даже ночью, так мы подозреваем, поскольку исхудал человек, осунулся – хотя куда уже ещё-то), соорудил себе канализацию. Да, наконец-то завершил длившиеся года полтора строительно-земляные работы. А то все уже стали гадать и чуть ли не спорить и ссориться по этому поводу – дотянет он до смертного своего одра или не дотянет?..

Впрочем, прежде всё же пару слов ещё о Пенелопе – в добавление и объяснение избранного и выше означенного эпиграфа и дальнейшего рефрена в её честь.

Помните, наверное, что котёнка обычно продают, а не отдают просто так. Не принято задаром. Иначе это мероприятие, сами понимаете, назовут неблагозвучно и даже неприлично – сбагрить, а не пристроить. За пятачок, но, будь ласков, продай-купи: купля-продажа освящена теперь и законом, как и положено в цивилизованном государстве. Ответственность передай, что называется, по акту, дабы не вступить ненароком в противоречие с… с совестью своей, что ли? Иначе, к тому же, по преданию, не будет вам удачи. И скажут тогда: бобик сдох. А это нехорошо. Ну вот так – приблизительно к современной действительности.

Теперь кошка вполне самостоятельна, экипирована – когтями, зубами, инстинктами и прочим, а главное – вразумительной смекалкой, умом природным, умением влиять на хозяев в свою пользу. Так что…

Супруга Василия, Юл Пална (так, слегка подразобравшись с годами в характере своей жёнушки, переиначил Вася имя Юлия, упирая на первом слоге), кошку холит, как помним, и кормит – от себя, можно сказать, пищу отрывая. А то, говорит вполне серьёзно, уйдёт, как соседский кот Пушок, обидится и уйдёт. Собачку там завели – вот и приревновал.

Об этой троице – если считать кошку полноправным членом семьи – речь ещё впереди… А мы вернёмся к началу.

Садоводческое товарищество «Дыра», в какое мы решили окунуться с головой, существовало уже давно, когда наши персонажи, Василий Георгиевич с супругой Юлией Павловной, перекупили участок. Кривоватый, захудалый домишка прежних владельцев никак их не устроил, потому что напоминал скорее собачью конуру, нежели достойное жильё. И они решили построить более комфортабельное… не коттедж, конечно, но всё-таки – нечто поприличнее. Заказали дощатый, но утеплённый дом в достаточно солидной фирме, им привезли его в разобранном виде. Рабочие, по своему обыкновению, потребовали дополнительную плату за якобы добавочные (непредусмотренные по проекту) работы, и, сторговавшись, принялись за сборку… Когда закончили, то оказалось, что, опять же по их трудовому разумению, выполнили они гораздо больше, чем было в уговоре, и потребовали доплаты новой. Ну, не паразиты?! Василий Георгиевич (в начале нашего эпоса мы уже употребили имя, сокращённое до непритязательного, – Вася, и в дальнейшем для удобства и краткости будем, меж собой, пользоваться им, но для посторонних он всегда при отчестве, так солиднее и безопаснее – меньше риска, что надуют… Хотя ведь всё равно обжулят, поскольку всякий раз в процесс включается Юл Пална, и все тут же понимают: с хозяином считаться не пошто, так как хозяина попросту нет, есть – хозяйка!) … Так вот, наш Вася мог бы их отшить, послать колбаской по малой Спасской, да ещё вослед чего-нито присовокупить позаковыристей – иногда у него при соответствующем настроении это получается искромётно и даже конструктивно, – но воздержался… по причине, скорей всего, собственного спокойствия: рабочие могли оставить какую-нибудь замаскированную каверзу и даже пакость…

Один знакомец Васин, Костя, рассказал, как проучил некоторых своих заказчиков. Одной засунул сырые яйца (? – Вася так и не понял, каким образом) в патроны от лампочек – четыре года воняло, не могли понять, с чего. Умоляла исправить положение. Другому скряге этот же знакомец засунул в углы дома бутылки без горлышек, оставив едва заметные дырочки. И дом свистел-насвистывал на все лады, когда дул ветер. И, в конце концов, хозяин дома расплатился сполна. Третьему знакомец наш находчивый отремонтировал печь, но засунул стекло в колено трубы, так что совсем не было тяги… Хозяин дал сперва половину обещанной суммы, а когда отдал и вторую, Костя забрался на чердак и стекло разбил, и оно просыпалось в топку.

Так что вот так.

Ищи потом, отчего у тебя в доме скрипит-кряхтит-позванивает или пищит, а то и попахивает. И Вася почёл за благоразумную осторожность поехать в город за деньгами – к неблизким, ещё доверяющим его кредитоплатёжности (или – возвратности?) родственникам. А возвращаясь, на радостях завернул в магазин, так как надо было купить замок на входную дверь. И вот в этом магазине к нему наглым образом пристал котёнок. Вышел, точно огонёк-уголёк из печи вывалился, из-под прилавка с поднятым трубой хвостом да как замявкает. Прицепился (натурально коготками) – не отцепишь. Я твой, кричит, твой – и всё тут. Бери меня, бери в охапку! Не пожалеешь! Тут Вася вспомнил сказку про кота в сапогах и ещё припомнил, что обычно в новый дом, действительно, прежде, чем самому войти, для задабривания духов и нечистой силы, впускают кошку, и притормозил:

– Возьмите, правда, – посоветовала и продавщица – этакий расхожий рекламный ролик: напомаженная сверх всякой меры, на высоченных шпильках и в буклях. – Экземплярчик на диво хорош. Вы только гляньте!

– А он, извините, что есть такое за птица – этот ваш экземплярчик – кот или кошка? – выразил приличное случаю сомнение Вася.

Забукленная и зашпиленная мадам ловко подхватила котёнка под тощий пузень, глянула под по-тигриному полосатый хвост и безапелляционно, но ласково заявила:

– Кот, самый натуральный.

Таким ласковым тоном, надо это помнить всегда, увещевают в одном случае: отделаться хотят от кого-то и как можно быстрее или облапошить. Но Вася сразу не просёк эту елейность дипломатии, его с утра, как помните, задолбали проблемы строительно-психологические – у него на уме ржавчиной накопилась финансово-денежная и прочая канитель… не до разных нюансов, короче.

И Вася взял. Победоносно, отважно – не без расчёта на похвалу Юлы Палны. А дома обнаружилось, что сие нагловатое кошачье отродье есть натуральная принцесса, а вовсе не принц. Облом и крушение надежд – на премиальные сто пятьдесят…

Но дело не в этом. Вася и сам расстроился по случаю обмана, который теперь сделался двойным, если уж не квадратным: сперва со стороны строителей возник сюрприз, а затем вот продавщица, глазом не моргнув, обманула… Вскоре, однако, Вася успокоился (уж такой он рассудительный – а что ещё прикажете делать?), выведя из мелкого сего происшествия вот какую оригинальную и фундаментальную теорию. Чуть ли не теорему, право слово. Поскольку котёнок был найден в момент сугубого напряжения – то есть расчета с рабочими, и Вася ездил за деньгами для их удовлетворения, то само собой вышло, что эта рыжая животинка с полосатым хвостиком куплена как бы для того, дабы, так сказать, обезопасить новое жилище – взять на себя всевозможные будущие напасти: кошка первой вошла, а люди уже за ней… Вот и получается: вместо фигурального пятачка за неё заплачена целая куча денег, а именно: добавочная сумма, отданная рабочим-строителям плюс этот самый медный пятак народного поверья. Из этого следовало (?! – что-то уж очень витиевато, не находите), что цена кошки складывается вот из каких арифметических манипуляций: отданную работягам сумму следует разделить на пятачок, который обычно выплачивается за котёнка. Вася тут же и разделил – на бумажке в столбик, посчитал и обескуражено приоткрыл рот: переплата составила у него аж в миллион раз. Вася по инерции ещё дважды непроизвольно ахнул:

– Ах ты! Ох ты! – И только затем уже изрёк сакраментальное: – Вот это да! Вот это приобретение! Скажи кому – не поверит ни за что. Это же что же за кошка такая! На эти деньги паровоз купить можно! Да-а, ас-сортимент – под названием: «Бери, что дают». А когда возьмёшь, можно и подумать… А когда подумаешь – о-о!.. Какое счастье привалило!

И теперь, когда Пенелопа ему надоедала, он грозил ей сперва башку оторвать, но потом спохватывался и поправлял себя: нет, лучше продам за тот же лимон и машину себе куплю… «Хорошую машину, разумеется!»

Но Юл Пална, принявшая котёнка поначалу, как помним, с прохладцей, теперь, привыкнув, всячески защищала от нападок и происков мужа.

– Знаешь, – рассказывала она, – Пиня, когда рожала, кричала прямо как человек.

– Вот чтоб больше не мучилась – охолостить! – рубил с плеча Вася все родственные корни сразу.

Юл Пална возражала с педагогической укоризной:

– А правильно ли мы поступим? Это ж от Бога ей дар – производить на свет себе подобных…

– Слушай, ты в повитухи, что ли, к ней нанялась? – нервничал Вася на такие заявления. – Даже в Китае вон ввели ограничения. И не на животных, причём, а на людей! Поняли потому что! И это касается ни кого-нибудь – людей! А ты мне про кошек толкуешь.

Вообще Вася всегда чувствовал, когда ему позволяется острить, язвить, возражать и так далее. Когда ж было непозволительно, он себя окорачивал. А сейчас он млел от возможности поупражняться в остроумии, острословии, в находчивости и в философии заодно.

– А ты про кошек толкуешь ересь какую-то! Твоя Пинька зараз восемь штук снесла – пристроить никак до сих пор не можешь. А дальше что? Это ж сколько за год получится счётом, если по восемь каждые три месяца! Тридцать два, если я правильно помню таблицу умножения. А эти тридцать ещё по стольку же принесут… Это ж какая космическая прогрессия намечается?! Нет, ты даже не подступай ко мне со своей фальшивой философией!.. И почему Пенелопа? Лимонщица – вот её настоящее прозвище…

Когда, к примеру, он так-то окликнул Пенелопу при Багажникове, шедшем на рыбалку (с него мы начали рассказ: канализацию его помните?.. или я про это ещё не распространялся?), Эдуард Акимыч искренне удивился и полюбопытствовал относительно её родословной, а также, в качестве арендной платы за пользование удобными мостками, которые построил Вася под ветлами у реки, пообещал полакомить миллионщицу рыбьей мелюзгой… Да и то, очевидно, потому лишь, что у него с Юлой Палной вышел спор: имеет ли он право без спроса и без её инструкций топтать чужие, не им положенные доски…

– Ни рыбы тебе, ни чешуи… – такое вот напутствие выдал Вася на прощанье.