Текст книги "Под прикрытием Пенелопы"

Утро в конторе началось с анонимных угроз по телефону. Затем приходят компаньоны и вручают мне «чёрную метку»: все трое (Домнев, Буев и Руслан) написали расписки, что не претендуют на имущество нашей фирмы, всё, мол, оставляют мне (а вместе с ней и долги), а сами выходят из состава учредителей. На несколько минут я потерял дар речи. Затем, в ярости накричав на них, я подписал все ихние требования и, хлопнув дверью, ушёл.

На перекрёстке мне посигналила «Нива», то был егерь Василий. Решил поехать с ним на охотбазу и напиться.

С утра никак не мог сообразить: то ли приснилось, то ли на самом деле упрашивал с пьяну Василия выстрелить в меня – на охоте, дескать, всякое случается… Но если и не приснилось, то обратился я не к тому человеку. С виду Василий – нескладный, высокий, худой – невзрачный, словом. Но как преображается он в лесу. Город, кстати, ненавидит. О природе же, о звериных повадках может говорить часами. Подвыпив, любит пофилософствовать на тему бытия-жития. И соврёт – не дорого возьмёт. Но большого терпения и выдержки… стрелять по пустякам не станет (мои ж проблемы для него – «пустое»: «Брось ты всё, слышь! Перебирайся ко мне…»).

Звонок Плющева из Коломбо: напомнил, что подошёл срок платить Рауфу очередной куш, через Центробанк. Я дал согласие. Из оставшихся денег в банке просит на проведение русско-ланкийского фестиваля, объясняя это рекламой для «Росланко», и обещает добиться отсрочки проплат на месяц. Положение безвыходное – соглашаюсь.

Еду в банк к Рюмину. Он, как и прежде, вальяжен, мягок, мямлит что-то, но подлинного смысла я не нащупываю. Спрашиваю прямо:

– В чём дело? Откуда этот гнилой ветер?

Он мнётся, но затем, посмеиваясь, говорит:

– Да неважные делишки у нашего банка. А кроме того, сказывают, ты гражданство тамошнее принял. И, стало быть, всё под себя подомнёшь и тебя не достать… – вздыхает: – Ни денег, ни чаю… ах, как чаю хоться. – И смеётся.

Выкладываю свой последний аргумент:

– Если не заплатим этот последний кусок, все предыдущие выплаты собаке под хвост!

– Сдам тебя в ФСК, у меня там хорошее знакомство. Опишу всё твоё имущество.

– А что, разве не твоя идея фальшивого контракта на поставку чая, – напоминаю, – чтобы избежать налогов…

– А ты попробуй докажи. Ответчиком будешь ты один.

Когда он, всё ещё улыбаясь, провожал меня до двери, я дал ему в морду.

Несколько дней на улице не показываюсь. Иногда приезжает Руслан и, отводя глаза, информирует: Домнев с Буевым наняли бандитов и те уехали в Коломбо искать меня.

Теперь опасаюсь каждого звонка телефона и в дверь. Зарядил ружьё и брожу по квартире. Мерещится незнамо что. Или я на грани помешательства, или чутье, в самом деле, подсказывает – кончен бал. Но и так продолжаться тоже больше не может, надо что-то предпринять. До Нового 1995 года остаётся два дня и я решаюсь выйти из подполья. Момент самый подходящий – вернулись бандиты из Коломбо и поиски моей персоны уже ведутся по Дублинску. Поручаю Руслану объявить, что я дома и буквально через час на двух машинах приезжают бандиты (хорошо ещё мать ушла в это время: она чувствует, что со мной произошла беда – все от меня шарахаются, как от прокажённого, квартира осаждается кредиторами, мои же должники попрятались, ни одного не смог найти за это время.)

Боже, выручай!

Что было. Угрозы: ну всё, как в кино… Итог: заставляют все долговые расписки переписать на меня.

Уехала одна бригада, приехала другая (в моё отсутствие Буев с Домневым поменяли крышу, и в результате я теперь между двух огней… ну теперь-то я знаю, с какой стати появился в нашей компании Буев, вот кто мафиози… а я-то считал его недотёпой!) И всё сначала.

Единственное, чего они, похоже, не учитывают – так это то, что я готов… к последнему шагу: прежде чем они начнут приводить свои угрозы в действие, я хочу сам пощекотать им нервы. Ружьё и пара гранат есть, обещали достать пистолет. Чуть только вот приду в чувство (болит уже не только голова, но и сердце), выйду сам на охоту.

Недалеко от дома упал – сердце. Пришёл в себя лишь на следующий вечер, лёжа дома, под капельницей. Кто меня доставил – не спрашивал: полное равнодушие.

На следующее утро пришёл Василий-охотник, напомнил о слиянии с природой. Затем Рюмин с утешениями, к вечеру – Руслан с Буем наведались: видно, допетрили, что если я помре, отвечать за все дела и долги придётся им.

Через несколько дней оклемался, опять начал искать деньги. Ездил в Москву в страховую компанию, встречался в Госдуме, был в мэрии, ездил в Калязин к друзьям. Всё безрезультатно.

Ночью думаю о Кэтрин.

31 декабря. В гости приехали дочь с зятем. С полчаса посидели за столом, затем ушли, прихватив с собой мать. Я же с ружьём сел около окна и стал ждать «гостей». Очень боюсь за дочь. Сейчас я в том состоянии, когда готов… готов стрелять в каждого, кто вломится в мой дом. Только б не случайный человек…

Вот никогда б не подумал раньше, что моя психика так слаба.

Прилетел Берц. Завтра приезжает ко мне. Этому-то что нужно? Чего это он сорвался с золотого песочка?

Ездили на охотбазу. Пробовали охотиться, да где там. Те, кто приехал с Берцом, напились и отбыли восвояси. По-моему, Берц приезжал понюхать, каковы мои финансовые возможности. Я всё ждал от него какого-то слова, фразы… не дождался. Но подручные его поглядывали на меня, как на зверя, на которого тут же накинутся, последуй команда. Красноречивее всяких слов.

Впрочем, нет, фраза была, он обронил её, будто проговорился, отвечая на собственные мысли. Мы поотстали от остальных охотников, потому что он не мог идти быстро из-за одышки и ещё потому, что постоянно прикладывался к фляжке с коньяком. И вот, глотнув в очередной раз, сказал:

– Хреново не то, что в заднице мы все, а то, мой френд, что не свои денежки вложены. Придётся, если что, возвращать. Ну да ладно, держись. Жди звонка моего… оттель. Завтра улетаю.

Когда я поравнялся с ним и заглянул в лицо, он лишь подмигнул мне и снял с плеча ружьё:

– Пошумим, говоришь?

Произошли кое-какие изменения. Заявились Домне-Буевкие бандиты с неожиданным предложением: я меняю прежнюю крышу на ихнию и на их деньги выкупаю-таки плантацию, естественно, при их долевом участии. Испрашиваю согласия своих бандюг, обещаю им откупные и под новой крышей начинаю…

Впрочем, дальше обещаний дело не двинулось. Правда, дышать стало немного легче. Регулярно прочёсываю Москву и близлежащие окрестности в поиске всё тех же пресловутых дензнаков.

В Калязине обещали два миллиарда рублей. Если выгорит, то всё сладится. Хоть бы, хоть бы…

Обещания Калязина так и остались обещаниями.

От грядущих неприятностей сосёт под ложечкой.

И всё же удача отвернулась от меня не совсем. Обнадёживающий звонок из Коломбо: к Берцу прилетел товарищ из Питера с известием, что перевёл на счёт «Росланко» деньги. Срочно вылетаю.

Та же бессонная ночь полёта. Мысли, мысли, мысли… И вот посадка.

Мчусь в отель и, хотя употел, сразу к Берцу.

Небольшая неточность. Переведены не деньги, открыт аккредитив на эту сумму. Идём в банк, получаем подтверждение, что это равнозначно. Слава аллаху! Делаем запрос в Швецию, договариваемся в банке об обналичивании, вызываем на послезавтра Рауфа подписывать титул собственности.

Но это завтра, а сейчас к Кэтрин!

Вот уже пару часов мы гуляем с ней по улочкам окраины Коломбо, заходя в разные магазинчики, подолгу разглядываем всякую всячину. Кэтрин не настроена ничего покупать (с ней это бывает) – ей хочется просто глазеть, прицениваться, хотя при этом она не забывает, посмеиваясь, напомнить своё коронное изречение: «Твои деньги – мои деньги, а мои деньги – мои деньги». Может, от того, что сегодня было не так жарко (или я уже привык, или на подъёме?), я испытываю давно не посещавшее меня спокойствие, даже умиротворение. С выражением благодушия на лице (я вижу себя в зеркалах, которые кругом и всюду, точно сторожат всякое движение посетителей) я вслушиваюсь в переговоры Кэтрин с продавцами и машинально стараюсь затвердить некоторые почему-то трогавшие моё ухо слова местного наречия. В одном из таких, нашпигованном разнообразным дешёвым ширпотребом, магазинчике, Кэт никак не может втолковать пареньку-продавцу, что она хотела бы посмотреть – тот разговаривает хотя и на сингальском, но с каким-то чудным акцентом.

– А, – вдруг говорит Кэт, – пойдём отсюда! – И уже на улице: – Ну а теперь, милорд, изволь промотать всё, что я не истратила на тряпки и побрякушки.

– М?

– Шибко-сильно кушать хочется. – И она, ухвативши мой локоть, повлекла меня в давно облюбованный ею ресторанчик «Три попугая».

Нас усадили за столик в дальнем углу у раскрытого и запахнутого прозрачной кисеёй окна и пучеглазый кельнер, приняв заказ, степенно, но достаточно расторопно отправился на кухню.

Кэтрин, обмахиваясь веером, оглядывает посетителей, а я, в тысячный уж раз, любуюсь ею в профиль то слева, то справа, в зависимости оттого, в какую сторону поворачивала она свою прекрасную головку.

– О! – воскликнула она вдруг вполголоса. – Погляди, до чего респектабельная дама!

Я повернулся в указанную сторону и увидел шествующую между столиками высокую статную женщину в вечернем платье, уже в годах, но сохранившую в облике и осанке преобразованную, так сказать, в утончённую породистость былую красоту и грацию в поступи. Можно было б даже пофантазировать о принадлежности её к древнему дворянскому роду.

– Не хочешь ли познакомиться? – спросил я, лукаво улыбнувшись.

– Ты её знаешь? Может, у неё и дочь имеется столь прекрасной наружности?

– Пани Моника, – окликнул я даму и поднялся ей навстречу.

– О, любезный друг! Рада тебя видеть цветущим и бодрым. Ты сегодня с обворожительной девушкой.

Я познакомил женщин и предложил панне Монике присесть за наш столик. В это время с другого края стола приблизился официант с заказом и стал ловко сгружать с подноса тарелки с фаршированной рыбой, посыпанной сверху разноцветными специями. Я вдохнул аромат, идущий от блюд и неожиданно чихнул, да так, что не удержавшись на ногах, сел на стул:

– Вот так отдача! Как из ружья! Послушайте, милейший… – я хотел спросить у официанта о специях, но вновь чихнул. – Ой, батюшки вы мои! Извините, – и быстро поднявшись, я направился в туалетную комнату, зная по опыту, что коли уж начал чихать, то остановиться смогу не раньше пятнадцатого чиха. Когда ж вернулся, пани Моники не было за столиком, её, похоже, не было уже и в зале. В лице же Кэтрин что-то изменилась, она вроде как слегка осунулась и потому глядела не то строго, не то с каким-то пронзительным любопытством.

– А где?… А, и бог с ней. Надо же, расчихался. Ты не пробовала рыбу? Нет там никакого тротилла? – но глянув на её кисти рук, лежащие на скатерти как-то безвольно, я поднял на Кэтрин глаза. – Что-нибудь?..

Она пошевелила губами, усмехнулась и чуть дёрнула левым плечом:

– Оказывается, ты у нас сексгигант.

– Что?

– Пани Моника очень довольна, что ты не обходишь стороной её заведение. Немного, правда, беспокоилась, что ты подзабыл её в последнее время, но теперь она спокойна, так как моя персона, видишь ли, не хуже её девочек. – Что, нечего ответить?

В первое мгновение я действительно остолбенел, затем:

– Но… ведь… ты уезжала. Помнишь, после Мальдив? Я думал, насовсем.

Кэтрин резко встала и быстрым шагом вышла на веранду и сбежала вниз по брусчатым ступенькам широкого крыльца.

– А не дурак ли я? – облокотившись, я подпёр подбородок. Затем ещё раз оглядел зал в поиске пани Моники, непроизвольно выругался: – Старая калоша! Бордель свой вздумала рекламировать?!.

Нет, ну правда, бывает же! Идёт-идёт всё нормально, привык уж, и вдруг какой-то нелепый выверт, несусветица! Ну совсем не по тексту…

– Что прикажете? – поинтересовался официант на ломанном русском, слегка склонившись над столом.

– Счёт. И чёрт меня дёрнул, в самом деле!..

– Как вы сказали?

– Счёт, пожалуйста!

– Сию минуту.

Не могу найти Конта… оказалось, уехал, со мной не простясь. М?

Приехал Рауф со своими старейшинами и… наступил полнейший крах. Оказывается, что аккредитив не обеспечен и банк денег не может дать. Уж эти тонкости бухгалтерии! Я в растерянности, потом все начинают обвинять меня: я-де сорвал программу, деньги потеряны и всё летит к чёртовой бабушке. Это напоминает мне плохой спектакль. Что делать, что делать?!

Рауф в гневе выходит из зала. Я догоняю его в коридоре и хватаю за плечо:

– Хочешь сказать, плакали мои денежки?! Комедию ломать вздумали со мной!?

– Я не виджел твоей денежкю ни раз! Скольки можно тянут? Это вы комедь, а не я.

В коридор выбегает переводчик и пытается нас разнять.

– Как не видел?! Я ж тебе несколько раз лично из рук в руки!..

– Ты мене, а я – твоей Плющев. Он сказал: надо официально банк. Через.

Я невольно делаю шаг назад:

– Как, как, как… – поворачиваюсь к переводчику. – Что он сказал?

– Так и сказал, – продолжал Рауф на русском. – И Джайлат спращай. Ещё?

Оглоушенный я возвращаюсь в зал, ищу глазами Плющева, но его нет – Берц кивает на другую дверь и я бегу вдогонку.

Он ждёт меня в кабинете за столом, смотрит как-то брезгливо.

– Что это значит? – голос у меня срывается.

– Что именно?.. Но ты присядь.

Я плюхаюсь в кресло, но тут же вскакиваю вновь:

– Рауф сказал, что не видел никаких денег!

– Ну это он врёт. Кое-что он получил. Не сомневайся.

– Кое-что?!

– А ты думал как? Никого не надо было подмазывать? Или те связи, что ты приобрёл, ничего не стоят?

– Кого конкретно подмазать?

– А какого цвета Мерседес у доктора Джайлата был, помнишь? А теперь?

– А ты… ты, значит, чист? – и подхожу вплотную, лацканы пиджака его в кулаки зажимаю. – Дочек своих за мой счёт обеспечить?..

Сам себе говорю: спокойно, но чувствую, что мозги начинают плавиться…

Очнулся у себя в номере, врач делал кардиограмму. Я сказал:

– У меня нет денег. Уходите.

– Всё оплачено. Вам нельзя волноваться.

Тут я вижу у окна Кэтрин.

Берц не звонит (хотя живём в одной гостинице), почему? Разве только мои деньги улетели в трубу? От Плющева также ни слуху – ни духу…

Так что – крах-таки, окончательный?

Прилетел Глотик. По своей инициативе, говорит. То есть без денег для дела. Но оплатил мой счёт за номер в отеле. В разговоре нечаянно выясняется, что вместе с ним в самолёте летели – вроде бы – бандиты и, как он понял, к Берцу. Этому подтверждение – звонок Плющева и Берца о назначении встречи в бизнес-центре.

У меня часы с руки упали на пол – обе дужки из-под ремешка вылетели и застёжка расстегнулась.

Похоже, начинается настоящий полтергейст.

Я проводил в этом небольшом зале множество встреч и переговоров, но только сегодня обратил внимание, как тут, в сущности, неуютно – этот большой круглый стол, кресла, шторы на окнах слишком официальны… или же это мне сейчас только так кажется? А раньше до этого не было дела? Настрой был другим?

Присутствуют, кроме меня, Плющев, Берц, Глотик (по моей просьбе), и эти двое, приехавшие из Америки, русско-американских мафиози, связанные с Япончиком, который недавно – показывали по телевизору – присел. Один крупный, крепкого телосложения, с холодным, подёрнутым льдистой поволокой презрения взглядом: он слушает мои объяснения с видом глубочайшей скуки, то и дело вздыхает и жмурится, через равные промежутки времени (как и Берц) наливает в стакан глоток из бутылки, которую принёс с собой и, подмигнув кому-либо, выпивает. Другой куда приятнее. Похож на умудрённого опытом чиновника, заеденного текучкой дел и собственной семьёй, с тихим, ровным, немного осипшим голосом и кроткими карими глазами – казалось, всё понимающими и сочувствующими. Именно он заговорил, выждав: не прибавит ли ответчик – то бишь я – что-либо ещё.

– Вы знаете, уважаемый, Данила Василич, – и смотрит на меня, как отец, с укоризной (зарылся, мол, братец, по неопытности): не хочется ему со мной поступать сурово, строго, но… урок воспитания необходим, – мы люди достаточно тёртые и даже искушённые в подобного рода делах (работа такая, понимаете?), то есть прекрасно представляем все ваши трудности. – Он смотрит на Берца, который быстро кивает (почему-то он кажется мне сегодня меньших размеров – оттого, что волнуется?). – Но! – На секунду-другую «чиновник» призадумался, так что живые и тёплые глаза его остановились и сделались жёсткими и даже колючими, хотя он в этот момент и обращён был внутрь себя. – Ваши трудности – это ваши трудности. Существо дела состоит в том, что вам поверили, а вы – несмотря на все ваши оправдательные аргументы – обманули. Так? Или скажем – разочаровали. И теперь для нас, обманутых-разочарованных, вопрос очень прост – либо вы нам в течение месяца возвращаете вложенные нами деньги, либо… – мафиози ласково глядит мне в глаза: – Вы знаете, сколько в Америке стоит, к примеру, здоровая почка? Или печень? Сердце? Я вам скажу: вывезя вас аккуратненько в Штаты и сбыв там вас, так сказать, на запчасти, мы не только вернём потраченные здесь баксы, но и прибыль поимеем. Вот так. А дальше, как говорят наши соотечественники: думай голова – картуз сошьют.

Я перевожу напряжённо-растерянный взгляд сперва на Плющева, который сидит, скромно потупившись, словно ничто его не касается, затем на Глотика – этот явно ошеломлён.

– Да-с, – продолжает ласковый мафиози. – Вы были во главе проекта, вы его завалили, вам и ответ держать. Однако есть запасной вариант. – Он опять внимательно меня рассматривает, точно ещё раз взвешивая, стоит ли вариант этот предлагать, и – говорит, преодолевая как бы свою неуверенность: – У вас, нам известно, на руках гарантийное письмо за подписью управляющего банком, где прописаны обязательства осуществить оплату всего проекта. Так вот, вы нам – оригинал этого письма, и мы забываем о вашем существовании. М? Чем не выход? Разве не банкир подвёл вас на последнем этапе? Тут можно даже о сговоре задуматься. Платили, платили и когда осталось чуть-чуть – бац! Нет? А ведь человек он не бедный. По нашим сведениям, строит себе шикарную виллу… на один фундамент потратил не меньше, чем на весь ваш проект. Не думаю, что жену и детей своих он ценит дешевле. Так как?

– Я не могу на это пойти. – отвечаю, подумав секунд десять, и не узнаю своего голоса.

– Вы даже не взвесили, как следует, зачем так торопиться? В вашем распоряжении месяц. Это не мало. Но это всё, что мы вам можем предложить. Да и то лишь потому, что никто не считает вас заведомым мошенником. Мошенников мы видали. И не надо кипишиться… то бишь ребячиться…

После стрелки Глотик посчитал меня, по-моему, блаженным. Через день он улетел с моим письмом в ФСК, которое должны вскрыть в случае моей смерти или пропажи, там я изложил положение дел как на острове, так и в Дублинске. Перечислил все имена. А также заверил, что в случае их бездействия мои друзья способны за пару часов собрать до семидесяти человек с оружием и самостоятельно разрешить все вопросы.

Зачем писал? Не знаю. Испуга – во всяком случае, панического – уже не было.

Остались мы одни с Кэтрин, воспринявшей, кстати, моё поведение с полным пониманием, хотя упрёков обрушила выше крыши (благодарю Бога, что она вернулась ко мне).

– И что им 200 тыщ баксов, тьфу! Ты потерял куда больше.

– Дело принципа.

– Надо бежать, Даня.

– Знаешь, я постепенно свыкаюсь с мыслью, что я попросту дурачок. Почему? Меня нагрели, обобрали? А мне до сих пор кажется, что всё наладится, плантаторы дадут мне отсрочку, мне вдруг несказанно повезёт – то есть на голову свалится откуда-нибудь куча денег и нарисуется хэппи-энд. А бандиты – вовсе не бандиты, шутники. Приехали, пошутили, а завтра опять приедут, скажут: ладно, с кем не бывает, вот тебе мульён и давай восстанавливай свой авторитет. Как ты на это смотришь? Ведь нужно же им отмывать свои краплёные денежки, а?

– Слушай, давай лучше о прошлом.

– О прошлом? Почему о прошлом?

– Ну, мне нравится, когда ты рассказываешь о себе. Кто это к тебе приезжал?

– Глотик?

– Странная фамилия.

– Мог бы стать известным боксёром. И была бы его фамилия не странной, а очень даже знаменитой. Кстати, знаешь, как я с ним познакомился?

– В школе, небось.

– Да. Приходит в наш седьмой класс этакий круглолицый алтаец… запамятовал, по какой причине они переехали. А у нас второгодников было человек шесть. Ну и верховодили. Новичков же обычно подвергают проверке – кто чего стоит, чем дышит и как с ним себя держать. Стали шпынять. Он же паренёк оказался не из робких, так что не обошлось без потасовки. И вот он, ещё разгорячённый, помятый, обозлённый, усаживается за свою парту, а я его и спрашиваю (моё ж место было прямо за ним): ну как, мол, живой? Он окрысился: тебе-то что? – Да так, – отвечаю, – жалко выглядишь. Тогда он, долго не думая, хлоп меня по роже. Я – ему. Тут учитель в класс вошёл. Ладно. Но этим не закончилось. На переменке я ему: продолжим? Продолжим. Вышли мы с ним во двор, за школу, под окна туалета. А мороз стоял – градусов тридцать, такая была зима. Пока шли, уже и окоченели, в пиджачках-то. Встали друг против дружки, а у обоих зуб на зуб не попадает. Слышь, говорю, может потеплее местечко поищем? Давай, говорит, можно у меня на квартире, дома сегодня никого. Приходим сразу после уроков к нему, сняли пальто, прошли в единственную комнату и начали. Я хоть к тому времени имел уже третий разряд по боксу, но, вижу, он мне не уступает, напротив – того и гляди одолеет. Тут он поскользнулся на коврике и упал на колено. И был у меня момент вымазать ему крепко, да вот что-то не смог… что-то удержало. Тогда он у меня спрашивает: чего ты, пожалел? Да нет, говорю, подумал, с какой стати мы друг дружку лупцуем, когда настоящие враги не дремлют. Вот так и подружились. С тех пор сколько мы отбили разных атак всяких там Царьков, Шич, Ям, Додонов… всё это шайки тогдашние. Позже к нам ещё двое присоединились – Генка Грачёв и Вовка Кущ. Кущ борьбой занимался, а Генка нам контрольные по математике щёлкал.

– Что же помешало твоему Глотику стать великим боксёром?

– А что нам мешает чаще всего? Служил он в спортроте и на одном соревновании – я не помню названия – выиграл у… Ульяшов, кажется. Классный боец, мастер международного класса, какого-то там кубинца крутого размазал… Да. И вот выходит наш Глотик на поединок и видит, что тот гроссмейстер с ним вроде как играет в кошки-мышки. Не понравилось это Серёге и он его нокаутировал, да так, что челюсть сломал, и вынесли того с ринга на носилках. После этого решили они в роте обмыть победу. Выпили, мало показалось. Серёга сел руль «зилка» и в магазин. Перевернулся, сломал руку, челюсть… и всё. Карьера на этом закончилась. А природный был боксёр. Поначалу его мой отец тренировал, всё нахвалиться не мог. А Серёга и правда, как будто родился со всеми боксёрскими навыками. Его по сути и обучать не надо было, лишь опыт приобретай да форму поддерживай. Чутьё, реакция, красота движений…

– Стало быть, и ты у нас боксёр?

– Ну я-то… так. Средненько. Я ж тебе говорил: рос хилым, болезненным. И заниматься стал лет с одиннадцати. Как раз отец от нас ушёл, и я остался один на один со своими обидчиками. Впрочем, в секцию записался вместе с товарищем-одноклассником, тогдашним моим самым близким дружком Витькой Козловым. Он, правда, вскоре оставил секцию – выматывающие нагрузки, особенно тяжкие поначалу, да и ездить надо было неблизко… А записался я как-то вдруг, со зла… В соседнем доме жил некий Кутя (кажется, это и есть фамилия), он был лет на шесть старше меня. Как-то на футбольном поле, вернее, рядом, в ауте, этот Кутя надо мной издевался. Идёт футбол, а он, поглядывая за игрой, заламывает мне то руку, то ногу, я скрежещу зубами, охаю-ахаю, матерюсь, обзываюсь, а он посмеивается и продолжает измываться… «А, так ты ещё и обзываешься…» – и вырваться я не могу, он сильнее. И я его тогда возненавидел. И решил стать боксёром и отомстить.

– Отомстил?

– Отомстил, если это можно так назвать. Но много позже.

Мы встретились с ним на ринге на первенство военного округа. Мне тогда было пятнадцать, а ему, стало быть, двадцать один. Он выступал от военного училища, а я от нашей спортивной школы (которую почему-то как раз переименовали из детской спортивной просто в спортивную). Он, похоже, меня не узнал, я же не стал… тем более, до выхода на ринг он позволил себе обидные высказывания в мой адрес: «Я даже и не знаю, робя, как быть. Как бы не зашибить случайно это юное дитя…» Впрочем, эти его подколы лишь обозлили меня. Иначе я мог и не выдержать его ударов. Это было для меня впервые, когда я с трудом переносил тяжесть ударов… То есть удары его были настолько для меня сильны, что даже через локти, через перчатки мне было страшно больно. И два последних раунда я старался уходить от его кулаков уклонами, нырками… Когда же он понял, что проигрывает по очкам, то прямо-таки рассвирепел. И только, пожалуй, память об его измывательствах надо мной в детстве помогла мне вытерпеть и сохранить уравновешенность. В конце последнего раунда он пошёл, что называется, ва-банк, тем более почувствовал мою усталость и не боялся уже встречных ударов. Я же постарался помочь ему утвердиться в мысли, что нахожусь на последнем издыхании, и едва он раскрылся, глуша меня под рёв зала своими тяжёлыми свингами, я провёл удар по печени. Никто из зрителей, казалось, не заметили этого моего удара. И перестали шуметь лишь тогда, когда Кутя остановился, точно вспомнил нечто ужасно важное, затем поднял руки к лицу и стал опускаться на колено. Я б успел его ещё несколько раз ударить, пока не подоспел рефери, но не стал. Я глядел ему в глаза и мне почему-то очень хотелось, чтоб он меня хотя бы сейчас вспомнил… Не знаю, узнал ли, не знаю. Скорее всего, нет, а гримаса растерянности на его лице происходила, должно быть, всё же от боли и неожиданности.

Месяц пролетел незаметно. Живём так же: ночь разговариваем, день спим. День с ночью перепутались. В ресторане отеля не едим, иногда Катя выходит купить хлеба, колбасы, но и этому приходит конец. Пришёл опять счёт за номер. Никакие переговоры («Вот-де приедут мои товарищи, всё оплатят…») с администратором не помогают. Нам отключают телефон и запрещают пользоваться кухней. Хотя и жрать больше нечего. Несколько дней поголодали, потом один из портье ночью притащил нам огромную банку растворимого кофе – мы до этого многих баловали щедрыми чаевыми, так что из благодарности, должно быть… а может, и с ведома администрации: опасались, что помрём – им такая слава тоже ни к чему. И вот – стало полегче, заказываем просто горячую воду – и днём и ночью дуем кофе.

День в день позвонил Берц, спросил, что я решил.

– Денег нет, Лёня.

– А письмо?

– Не могу.

– Ну что ж, тебе жить… Кстати, с завтрашнего дня на всю сумму включают счётчик и… жди гостей. Да, ещё… кхм!.. не старайся убежать.

– Спасибо за предупреждение.

Это я сказал уже после того, как был дан отбой.

Да, пора драпать. Незачем дразнить гусей.

На ночь дверь в номер подпёрли креслом, хоть какое-то самоуспокоение. Ночь напролёт играли в шахматы, говорили о том, что нас ждёт.

Днём Кэтрин ушла якобы за покупками, а вечером ушёл и я – через подвальные помещения и гараж… За квартал от отеля всё ещё ждал погони или засады, но обошлось.

По жужжащему людским говором Ярославскому вокзалу неспешной походкой завсегдатая идёт Сергей Глотик. Вид его достаточно опрятен, но сразу видно – без законного женского пригляда: на нём белые, хотя и не первой свежести кроссовки, спортивные синие штаны с зелёными лампасами, распахнутая болоньевая куртяшка цвета плесени, свитерок старенький, также неопределённого окраса, но пока ещё не штопанный, а на затылке кое-как шапчонка вязанная соломенным гнёздышком пристроилась, вроде случайно упала с крыши. Идёт, значит, он, поигрывает ключиками от машины, как принято в любом среднего пошиба кино, и прицельно выхватывает, что ли, возможных пассажиров или кого-то конкретно ищет – словом… Эге, вот он кого-то узрел, притормозил, ноги скосолапив, стал приглядываться ненавязчиво, но цепко, затем бесцеремонно пробрался сквозь колени сидящих на скамьях пассажиров с их вещами и плюхнулся рядом со спящим мужиком лет пятидесяти, изрядно потеснив сухощавого дедка в очечках, испуганно и молча отодвинувшегося. Некоторое время Сергей разглядывает спящего, после чего поддаёт локтем в бок.

– Подъём, бродяга, пора уж.

«Бродяга» нехотя размежил веки и повёл неожиданно ясными и осмысленными глазами, а ведь спал, присвистывал даже.

– А, Глотик… лом тебе в ротик.

Глотик заржал – видимо, довольный, что разбуженный отреагировал адекватно способу пробуждения.

– Я тебя ещё вчера заприметил, но ты, извини, как в унитаз провалился. А сегодня, дай думаю, прошвырнусь. На Ленинградском – рыжие, но не курчавые, на Курском, наоборот, одни курчавые, но не рыжие. Так что вот энтот муравейник третьим будет по счёту. Ну, и давно бомжуешь?

– Да как сказать, – «бомж» потянулся, позёвывая, открыв на обозрение сплошь золотые зубы.

– Видать, не очень давно, найдёныш ты мой, раз ещё золотишко цело, – Сергей шлёпнул по истёртому джинсовому колену «найдёныша». – Собирай манатки – пойдём играть в прятки. – И на всякий случай заглянул под лавку – убедиться: нет ли вещей?..

– Не беспокойся, – сказал «найдёныш». – Все мои шмотки – в стране кокосов. Здесь только вот куртку в аэропорту купил. За семь долларов. Ништяк?

В машине Глотик вкратце излагал свои житейские обстоятельства:

– Поначалу таксовал, как меня жена турнула, в машине бока отлёживал… Ничего тачка? Старушка, но рычит. Да, так вот. А потом, когда климат испортился, я на вокзал, навроде тебя.

– А машинёнку где ж прятал?

– Бомжику копейку кинешь – он за сторожа. Даже рад. Они закалённые, черти. Кстати, слыхал, одного бедолагу намеднись пымали, а он и говорит: я профэс-сор. Хотели его в психушку сдать, а потом всё ж позвонили – он им номерок дал, – действительно, учёным оказался, с мировым именем. Изучает сопротивляемость организма в условиях, так сказать, нашего дна. Так вот. Потом гляжу, моей выручки лишь на ремонт тянет. Надо что-то кумекать. Познакомился с одними сутенёрами – извозом у них подрабатывал, – ну и решил своё… свою фирму открыть в натуре. Сейчас трёхкомнатную квартиришку снимаю, четырёх сучек молоденьких зафрахтовал. Явились к нам, видишь ли, тугриков подзазашибить.

– Откуда?

– Да всё оттуда же – две с Украины, две с Беларуси. А чего, дома сбрешуть – робили, мол, в инофирме, да погорели… Хе-хе. Ничего девчонки, ладненькие, весёлые. Так что, Данила Василич, ты нос кверху – в гарем едем. В притончик. Хе-хе!

После ванны Данила Василич лежал на диване, закрыв глаза, слышал, как Сергей несколько раз заглядывал в комнату, но не подавал повода себя потревожить. Ему сейчас ни о чём не хотелось распространяться. Наконец тот не выдержал и покашлял: