Текст книги "Пульс холода"

16

– Значит, им необходимо моё сотрудничество?

Мы остановились на ночлег у берега полноводной горной реки. Уже второй месяц мы шли на север в надежде отыскать следы похода Дейри, Мэлиэн и Игоря. Маршрут выбирала Стер на основе скудных сведений из летописей кланов и собственных смутных догадок.

За время пути я рассказал ей о своих приключениях и видениях почти без утайки. В том числе и про то, что она нужна людям далеко-далеко отсюда, для победы в их войне. Тогда Стер выслушала всё молча и с каменным лицом, а сегодня внезапно заговорила сама.

– И тебе открыли, почему именно я? – расценив молчание как согласие, спросила она вдогонку.

– Нет, – меня эта тема что-то совсем не радовала. – Только хитро прищурились, и книжку дали – в дорогу, почитать.

– Это ведь неспроста? – Стер сегодня прямо блистала риторическими вопросами.

– Ну, уж эти всё делают с умыслом, – усмешка вырвалась поневоле.

– Тогда почитай мне…

Пожав плечами, я полез в потайной карман, умело зашитый Стер. Книга хранилась в сером непромокаемом мешочке. Странно пахнущая, она словно источала аромат манящей загадки и яда вместе.

– Извини за запинки, переводить придётся с листа, – предупредил я, открыл первую страницу и…

…

Здравствуйте, меня зовут Миленко Обрадович.

Мне сорок три года, за свою жизнь успел побывать пилотом почтовика, эхолёта, десантного бота, истребителя заграждения, крейсера, и даже корабля особого назначения. Как представитель Космофлота, имел допуск на советы практически любого уровня. После выхода в отставку работаю на линиях тылового снабжения. Сейчас нахожусь в творческом отпуске. Именно в творческом.

Дело в том, что меня попросили написать воспоминания об Освободительном Походе. Попросили, возможно, потому, что судьба предназначила мне оказаться свидетелем почти всех событий, изменивших ход Войны! Моя жизнь настолько переплелась с ней, что подчас я не могу отделить события значимые только для меня от значимых для всего человечества, так что не обессудьте, если книга покажется чересчур наполненной личными переживаниями.

И ещё одно замечание. Повелось называть наше участие в войне Великим Освободительным Походом Сербской Краины. Я не согласен с этим, так как не только сербы ожесточённо сражались с Врагом. А что касается Великого, то посудите сами – мы освободили лишь две трети пространства Конфедерации (десятую часть Союза) – что в этом великого?

Величие, я думаю, в другом. Наш пример поддерживает веру в других, все ещё запертых на своих планетах. Когда-нибудь мы встретимся и с ними. А пока…

Пока начнём с начала.

В середине седьмого года Войны моя группа проходила предвыпускную стажировку на кораблях внешнего охранения. Нам всем было по семнадцать стандартных лет, и эти семнадцать служили богатой почвой для оптимизма, переполнявшего наши души. Мы ходили бойцовыми петухами, задирались при каждом удобном и неудобном случае, и никто не мог (или не хотел) нас остановить. Тогда мы думали, что это из-за преклонения перед нашей специальностью, и жутко важничали. Сейчас я понимаю, что это была простая человеческая жалость, испытываемая к почтовикам, половина из которых не доживала до возраста отставки.

Почтовики! У нас были все основания гордиться профессией! Единственная связующая ниточка между системами Союза, оказавшимися в глухой блокаде после начала Войны. Только сверхбыстрые облегчённые почтовые корабли успевали выйти из первого прыжка до того, как мнимокомпы на станциях слежения Врага определят их путь. В среднем один раз из трёхсот Врагу удавалось это сделать. И тогда чудовищный вихрь гравиполей превращал и корабль и пилота в бесформенную мешанину.

На первых порах почтовиками управляли компьютеры (не мнимокомпы, нам никак они не давались), и до места назначения доходили девять из десяти. Учитывая важность грузов – мощные энергоносители, незаменимые комплектующие, научные открытия – подобные потери сочли непозволительными. И решили попробовать людей. То есть нас.

Стажировка для такой работы представляла собой адские тренировки в метеоритных потоках, где мы в течение двух-трёх суток без передышки уворачивались от огромных камней, приучаясь в долю секунды выбирать верное направление. Потом сутки отдыха – и снова на маленькие скорлупки, защищающие нас от стирания в порошок, но никак не от мерзких ощущений.

Тот день для меня был выходным. Сладко отоспавшись за предыдущие двое суток в преисподней, я направился в смотровую – понаблюдать и поиздеваться над собратьями по несчастью, чья очередь кувыркаться подошла сегодня. По дикому гоготу в наполовину заполненной рубке было легко догадаться, что большую часть публики составляют стажёры.

– Смотри, смотри! – бушевал один, не далее как вчера расколотивший вдребезги приличный камушек. – Он, похоже, научился управлять своим судёнышком одной рукой!

– Почему это?! – все затихли в предвкушении новой шутки.

– Потому что второй никак не может управиться с судном!

Стадо лошадей ржало бы нежнее. Я присоединился к общему веселью. Эти шесть-семь часов разрядки были жизненно необходимы, чтобы удержать нервную систему от срыва.

В ход шли старые и новые шутки, смешные и не очень, но все получали благодарную аудиторию. Даже сообщение по внутренней связи было встречено взрывом смеха, сошедшим на нет только после повтора.

– Внимание! – призывал к спокойствию металлический голос. – На периферии системы обнаружен неизвестный искусственный объект! Внимание…

Такой тишины – давящей и реально осязаемой – не бывает даже когда ты в одиночестве. Страшные годы начала Войны остались далеко позади. Последняя попытка Врага атаковать Сербскую Краину относилась к доисторическим временам, когда мне было тринадцать лет. В жесточайших боях обломав зубы о главную военную базу Космофлота, Враг больше не беспокоил нас. Но несколько десятков станций слежения и флот охранения надёжно закрывали все сверхсветовые пути для мощнейших крейсеров, производившихся на Краине. А много ли навоюешь на досветовых скоростях! Стоило с огромными потерями разрушить одну из станций слежения, как её место занимала новая. Оставалось утешаться мыслью, что мы оттягиваем силы, необходимые Врагу в другом месте.

Статус-кво сохранялось на протяжении четырёх лет. И вот – ЧП. Что это: попытка атаки, или…

– Объект начал движение вглубь системы. Идентификация не удаётся. Других объектов не замечено.

У меня немного отлегло от сердца: в атаки одиночек я не верил, но, на мой взгляд, самым удачным решением было бы уничтожить его прямо сейчас, чтобы не расхлёбывать кучу неприятностей в будущем.

– Никогда не видел у Врага таких кораблей, – задумчиво пробормотал сидящий рядом товарищ.

«А Врага ты вообще видел?» – зачесался у меня язык поинтересоваться, как вдруг Радован вскочил с места.

– Постойте-ка, так это же «Энтар»! – заорал он на всю смотровую.

– Да ну! – толпа недоверчиво загудела.

«Энтар» – пятиместный разведчик, использовавшийся в Исследотделе, и, говорят, вообще самая первая модель сверхсветового корабля. Возможно, но дело не в этом. Дело в том, что вероятность появления здесь такого тяжёлого союзного корабля – нулевая!

И всё-таки это был именно он! Немного модифицированный, но «Энтар». Крупный, раз в десять больше почтовика, он всё равно казался пушинкой по сравнению с исполинской громадой крейсера, к которому сейчас приближался. Брожение умов в смотровой достигло предела, и готовилось пролиться пьянящим ароматом всеобщей драки (всеобщей – это между стажёрами, разумеется, нам можно).

Словно почувствовав надвигающуюся грозу, по внутренней трансляции включили передачу сообщений с «Энтара». Усталый хриплый голос равномерно складывал слова в предложения.

– Говорит борт 513876. Говорит борт 513876. Прошу разрешения на посадку. Как слышите, приём?!

Внезапно в эту монотонность энергично вклинился первый помощник.

– Борт 513876, слышим вас хорошо. Посадку разрешаем. Только представьтесь, пожалуйста.

– Николай Остахов, – темп речи не поменялся. – Руководитель исследотдела Института физики пространства на Котласе.

Я присвистнул. Котлас находился в полутора парсеках от Краины, и представлял собой разросшийся до размеров планеты академгородок. Стратегически планировалось, что два центра Космофлота – боевой и научный – в случае войны станут работать в тесном контакте. Ну, кто же знал, что война будет ТАКОЙ! Конечно, после предупреждения резервную флотилию крейсеров сразу перебросили к Котласу (и как выяснилось – не зря, ибо Планета Учёных, как её иногда называют, оказалась под ударом одной из первых), но этим все «тесные» контакты и ограничились. Их заперли в системе почище нашего! Враг глушит там связь, не считаясь с энергозатратами! Насколько я знаю, это единственная система, откуда рекомендуется запускать по два почтовика одновременно! А тут вдруг целый разведчик!!!

Внезапно целый разведчик остановился.

– Я отрубаюсь. Посадите меня сами, – произнёс тот же вялый голос, закончившийся звуком такого же вялого падения.

Все всполошились, как стая напуганных птиц. В шуме и гвалте мигом проскочили втягивание корабля в брюхо крейсера, скоростное открытие дверей «Энтара» и ещё более скоростной бег медиков с носилками от стада голодных тигров (то есть стажёров). Наконец, прошёл слух, что в капитанской рубке собирают закрытое совещание.

Перед дверью стоял молодой, чуть старше нас, охранник, охваченный угрюмой решимостью умереть, но не дать никому пройти в святая святых. На его посеревшем лице живыми казались только глаза, наполненные ужасом и отражениями полусотни диких зверей, готовых к немедленному линчеванию и мешающих друг другу в осуществлении этого благородного акта торжества высшей справедливости.

Положение спас выглянувший капитан, обычно строгий до жестокости – даже мы его сторонились.

– Пропустить, – выдал он короткую команду, оценив ситуацию, и добавил: – Их, наверное, это больше всего касается.

Мы не поблагодарили капитана. Благодарить должен тот парень, которого он уберёг от тяжких увечий. Мы бы всё равно прорвались туда, куда нам надо – просто в этот раз обошлось без крови.

Итак, мы ввалились в рубку. Места, конечно, оказалось маловато, и высшим офицерам пришлось с недовольными минами встать с кресел и смешаться со стажёрами. Иначе бы они видели только наши… да… спины.

– Кто это? – гость, и без того прилипший к сиденью, вжался в него ещё сильнее. Быстрый взгляд из-под прищуренных век обежал всех, и, казалось, запомнил каждого. Мало того, что запомнил, ещё и оценки поставил. По крайней мере, у меня возникло нехорошее ощущение, будто я снова на выпускных экзаменах.

– Почтовики, – кратко пояснил штурман, вложив в это слово всё, что о нас думал.

– А, будущие ископаемые, – как-то странно откликнулся Остахов. Мы инстинктивно почувствовали, что нас оскорбляют, но пока выразили неудовольствие лишь неодобрительным гулом.

Гость, до этого выглядевший полутрупом, внезапно оживился. Видно, решил, что он – лектор, а мы благодарная аудитория. Счас, не на таких нарвался!

– Вас, наверное, интересует, как я смог сюда добраться?

Толпа безмолвствовала, сражённая наповал проницательностью учёного. Никто даже не попытался сообщить, что мы зашли попить кофе. И никто не сказал, что визитёра с Котласа в рубку принесли врачи. Остахов прокашлялся, поднялся со штурманского кресла, и, заложив длиннющие руки за спину, принялся мерить шагами оставшийся свободным клочок пространства.

– Разрешите напомнить вам основные принципы сверхсветового полёта, – академически сухо начал он.

– Не разрешаю! – заявил я командным голосом.

Учёный сбился, внимательно посмотрел на меня, и, видимо, не найдя знаков отличий, продолжил.

– Во время перелёта любое тело преобразуется в…

– Гравитационный пакет! – слитным хором грянули стажёры. После чего хор разбился на отдельные фракции, и можно было лишь изредка уловить особенно громкие словосочетания типа «сфера стабильной гравитации», «струнный генератор», «напряжённость гравиполя» и т. п. Какофония прекратилась, когда Остахов звонко рассмеялся.

– Ладно, сдаюсь, – гость замахал руками. – Нашей проблемой являются следы после прыжка. По ним можно определить вектор струны, а дальше остановка корабля – чисто техническая задача. Так называемые мнимые компьютеры Врага позволяют рассчитать вектор в течение двадцати пяти минут вместо наших пятидесяти лет. За это время уйти на безопасное расстояние за пределы сферы окружения могут только почтовики.

Мы молчали: Остахов говорил о том, что составляло суть нашей специальности. Но внутри каждый из нас нехорошим словом помянул людей, решивших когда-то, что наши компьютеры достигли теоретического предела мощности, границы которой определялись свойствами материи, такими, как постоянная Планка и скорость света. А проектируемые теоретиками мнимые компьютеры, могущие развить большую скорость, объявили чистой математикой, не связанной с реальным миром.

– Мнимокомпы дали противнику огромное стратегическое преимущество в начале войны, позволив блокировать практически все наши коммуникации. Сейчас мы заперты на планетах, и в состоянии оказывать друг другу лишь моральную поддержку. Нужно было найти какой-то способ изменить ситуацию.

По прошедшему времени я понял, что способ найден.

– Корабль, на котором я сюда добрался – экспериментальная модель. Мы назвали его эхолётом – из-за принципа действия. Суть заключается в том, что при прыжке, помимо основного следа, создаётся множество ложных следов, вроде эха.

Простота и грандиозность идеи сразу поразили нас.

– Профессор, вы – гений! – сказал кто-то потрясённо.

Остахов поморщился, как от зубной боли.

– К сожалению, это – не панацея, – гость сжал кулаки. – Основной след всё равно находится, только на это нужно время.

– Сколько? – штурман смотрел на учёного с собачьей преданностью.

– Три-четыре часа, – Остахов отвёл глаза, словно был в чём-то виноват.

Все офицеры одновременно скрипнули зубами – крейсеру для прыжка нужны по меньшей мере сутки.

Нас же такие мелочи не интересовали. С воплями: «Качать его!» толпа ринулась к Остахову. Каждый из нас представлял себя пилотом маленького, но вооружённого до зубов эхолёта, терроризирующего флот и базы Врага. Неуловимые эскадры шустрых и очень ядовитых штурмовиков! Кто сказал, что мы будущие ископаемые?! Качать его!

Ликующая толпа пронесла героя дня по всему крейсеру, в экстазе сокрушив на пути несколько конструкций, считавшихся до сих пор сверхпрочными.

Так произошёл первый технологический прорыв.

В тот момент я и представить не мог, куда приведёт меня изобретение эхолётов через несколько лет.

…

Согретый лучами тёплого и ласкового солнца, я нагло бездельничал, растянувшись на мягком травяном ковре небольшой поляны и пожёвывая сочный стебелёк. Будто снова на родной Краине! Вот только фиолетовое небо висело вечным напоминанием, что этот мир – чужой. Бот стоял рядом, скрытый от посторонних глаз деревьями. Что-что, а леса здесь росли в изобилии!

До срока ещё полчаса, и я мог позволить себе понежиться на природе. Жилые каюты Базы не отличалась роскошью, да мы и не нуждались в ней, но за годы в Отделе я досыта наелся тесными металлическими камерами, и каждый визит на планеты воспринимал с радостью. Единственное, что её портило сегодня – это короткие остриженные волосы, которые повтыкались везде как иголки дикобраза и противно чесались. Угораздило ведь оболваниться прямо перед вылетом!

В ухе настойчиво запиликал сигнал тревоги. Я нехотя встал и поплёлся в бот, проклиная всех Контакторов и особенно того, кто сейчас слишком спешил. Свежий воздух всё-таки действует разлагающе: на Базе я бы уже заскакивал в истребитель. Но атак давно не было, и транспортировка Контакторов – теперь моё основное занятие. Конечно, помимо работы личным пилотом Её Величества.

С тоской оглядев пластико-металлические внутренности бота, я посмотрел на обзорные экраны. Он был уже близко. Высокий, сухопарый, с хищным клювом вместо носа, зелёным лицом и какими-то перьями на плеши. Я ни за что бы не отличил его от псевдосородичей, но автоматика молчала: значит, порядок. Подойдя к боту, Контактор приветственно помахал, протиснулся внутрь и сразу направился в санузел.

– Ненавижу! – послышалось глухое бормотание, затем звуки льющейся воды, и снова: – Всё ненавижу! К чёртовой матери!

Я устремил бот ввысь, думая, что это проще сделать на Базе. Но большинство Контакторов не могли ждать.

Пассажир занял своё место, когда мы вышли из атмосферы. Перья исчезли, оголив бритый череп, клюв превратился в обычный нос с выпуклой горбинкой, и только местами на щеках, подобно клочкам водорослей, виднелась зелень.

– Отмылся?

– Снаружи проще…

– Как улов? – задал я традиционный вопрос.

– Мелочи, – с ожесточением выплюнув это слово, Контактор безнадёжно махнул рукой. – Всегда мелочи. Если они раскапывают что-то крупное, то это нужно сразу закопать обратно! И забить сверху осиновый кол, а потом бежать подальше в суеверном ужасе!

Я промолчал: всем им нужно выговориться. К тому же я узнал его – это Паркер по прозвищу Консервный Нож. Единственный выживший после столкновения на Калиманте. Жуткая история. Самая жуткая за время существования Отдела. Единственный случай организованного выступления всей закрытой цивилизации против нас.

– С какого перепугу мы решили, что сможем найти здесь что-нибудь для борьбы с Врагом? Чистый, дистиллированный идиотизм! Пока мы лишь довели военных до бешенства: вместо того, чтобы строить крейсера, тратим ресурсы на открытие консервов, а они всегда оказываются протухшими!

«Консервы» – это жаргон. От книжного определения веет суконной пылью, но я знаю его наизусть. Так называют цивилизации, прошедшие «окно контакта» – «период, когда Разумные Существа в высокой степени используют науку, но ещё не принялись за преобразование своей Разумности». А дальше – при отсутствии другой цели – выбор – автоэволюция или борьба за статус-кво. В любом случае, уравняв свои конструкторские возможности с возможностями Природы, цивилизация замыкается – и больше не стремится установить межзвёздные связи. В этом правиле исключений пока не встретили.

Человечество проскочило вилку выбора из-за первого конфликта с Врагом, и упорно тащит за собой достигших окна контакта. Но «консервы» это окно закрыли наглухо, и вдобавок замуровали. До войны такие цивилизации были абсолютным табу, их открытие держалось в тайне и наблюдения велись только со спутников. Даже сейчас Совет Науки не одобряет нашу затею, но влияние СН сильно уменьшилось – со второго места в иерархии его оттеснил Комитет по ресурсам. А первое уверенно держит СовБез, особенно после того, как именно его офицер предупредил о новом нападении Врага.

Да, обстоятельства сильно изменились, и в бой были брошены Контакторы, подчас в буквальном смысле.

– Понимаешь, Миленко, – Паркер любил теоретизировать с каждым встречным, оттачивая мастерство оратора. – На основе последовательного индивидуализма никакого общества создать нельзя! Любая человеческая группа – нация, семья – требует самоограничения. Хочешь не хочешь, но принимай общие ценности и нормы поведения. А все консервы представляют собой сплошной парадокс. Это общества, в которых есть всё, кроме самого общества! Калиманта лишь исключение, подтверждающее правило.

– Этакие мы наоборот, – мысль на удивление понравилась.

– Да, да, – подхватил Контактор. – В этом отношении даже Враг нам ближе. Мне кажется, Он находится ещё дальше нас от крайнего «Я».

– Но не гнушается им пользоваться! – вырвалось у меня.

– Выродки?! – полувопросом-полуутверждением откликнулся Паркер.

Я кивнул. Да, эти чёртовы продукты автоэволюции человека!

– Самое страшное, – Консервный Нож, смотрясь в отполированную приборную доску как в зеркало, принялся соскребать «водоросли», – когда эти венцы природы забывают о своих распрях и объединяются против тебя. Такого и Врагу не пожелаешь, – похоже, он имел в виду «наших» выродков. – Хотя нет, самая тяжёлая работа у «гиен». Они разгребают эту кучу дерьма, когда кто-нибудь из нас засыплется…

– Иногда засыпаются и «гиены», – заметил я.

– Обрадович, – я вздрогнул, меня редко называли по фамилии. – Почему ты оказался в Отделе Исследования Ксеноморфов? Ты ведь почтовик, один из лучших?!

Я не ответил, сочтя вопрос бестактным. Остаток пути до Базы мы преодолели в неприятной тишине. По дороге я вспоминал товарищей по Школе. Все они, подобно трудовым пчёлам, летающим от цветка к цветку, мотались в захваченном пространстве Союза с планеты на планету, привозя оружие, энергию, новости и – главное – надежду. Не на прежних почтовиках комариной категории, а на добротных, мощных, вместительных эхолётах, к тому же вооружённых до зубов. Но до стычек пока дело не доходило, ребята держали марку. Скорость сообщений стала меньше, зато эффективность выросла в десятки раз. Вот там шла настоящая война, а мы здесь занимались чёрт знает чем. Точнее, Её Величество знает, чем.

Почтовики-эхолётчики заслуженно пользовались почётом и уважением, и лишь я оставался белой вороной, порхающей в Свободном Космосе (какое гордое название, если забыть на секундочку, что это далёкая периферия, куда раньше залетали только исследователи). Но это моё личное дело!

Со злости я чуть не шарахнул бот о створку шлюза. Под ложечкой нехорошо засосало: пора укреплять нервы.

Паркер вылез на палубу, и встал, ожидая меня. Я отрицательно помотал головой.

– Ещё посмотрю истребители.

Он кивнул и зашагал к выходу из дока. Я же направился к нашим птицам.

На каждой Базе её Величеству и мне выделяли по истребителю. Конечно, здесь есть механики, и не то, чтобы я им не доверял, но предпочитал осматривать технику лично. Что ни делай, а душа почтовика тосковала по вёртким одноместным машинам.

Предназначенные для охраны Баз, малые боевые корабли в последнее время в основном использовались для инспекционных поездок по окраинам систем. Никто не знал, почему Враг перестал атаковать Базы Отдела в Свободном Космосе. Основной версией был недостаток ресурсов, но, на мой взгляд, Враг просто слабо представлял, чем мы тут занимаемся. Наше представление, правда, не намного чётче. Может, Её Величество и знает что-то, но ей, похоже, более интересен процесс, чем суть.

Закончив осмотр и выйдя из шлюза, я услышал, как Паркер поносит кого-то из начальства. Аудитория трепетно ему внимала. Что же, всем нужна разрядка – Консервному Ножу даже больше, чем другим.

– А вот наш юный почтовик, – Контактор потряс воображаемым трезубцем в правой руке. – Тоже по собственному выбору предпочитающий зелень и покой Свободного Космоса излишним напряжению и беспокойству борьбы с Врагом!

Техники засмеялись, но как-то осторожно. Некоторые боялись Её Величества, другие хорошо ко мне относились. Я усмехнулся: моя скромная персона часто оказывалась мишенью для Контакторов. Гораздо чаще, чем для Врага.

– Где это видано: почтовик, попавший бабе под каблук! – Консервный нож не унимался. Внезапно у меня сжались кулаки и застучало в висках. Я повернулся к нему – разрядка нужна всем, но я не позволю, чтобы мишенью была Она! Паркер продолжил. – Милка и Милко – два сапога пара!

Смех быстро прекратился. Кто-то пихнул Контактора в бок.

– Тише ты, Её Величество идёт!

Она остановилась в дверях, упёрла руки в бока, вскинула голову и оглядела нас хмурым прищуренным взглядом.

– Паркер, тебе следовало бы готовиться к докладу, а не лясы точить! – Королева недовольным голосом отчитала Контактора, затем обратилась ко мне. – Миленко! Бросай всё, чем ты здесь занимаешься, и дуй за мной!

Я улыбнулся: мне всегда нравилась её потрясающая способность угадать, что я собираюсь делать, и выдать моё намерение как своё ЦУ!

Её Величество.

Она.

Мила…

Я всегда считал, что это судьба.

Когда война заполонила Космос опасностью, словно невидимой горючей смесью, ты читала лекции на Краине. Правда, забавно: ксенолог на самой малопосещаемой чужаками планете! Кто же знал, что годовая командировка затянется надолго. Впрочем, ты достигла впечатляющих результатов даже в мире, где к инопланетянам исстари относились пренебрежительно и свысока. (Паркер что-то вдохновенно вещал о твоей пассионарности, и мне пришлось набить ему физиономию). Когда настал наш черёд учиться, ты возглавляла Отдел Планирования Исследований Ксеноморфов. Чтобы родить такую идею в полностью блокированной системе, нужно быть сумасшедшей!

Я никогда особенно не интересовался ксенологией, но, посетив несколько занятий, вдруг возжелал стать лучшим. Хоть и не удалось (некоторые съели на чужаках собаку ещё в детстве), но прогресс был настолько очевиден, что ты уделяла мне внимания больше, чем остальным. А я всё равно ревновал, и норовил вечно встрять, когда ты говорила с кем-то другим.

Отгремела прощальная вечеринка у ксенологов, и до окончания почтовой Школы остался год. В свободное от занятий время я заходил поболтать. И вроде ты была рада, но всегда казалось, что я отрываю тебя от чего-то очень важного. Даже прогоняя, ты неуклюже извинялась, а не бесцеремонно захлопывала дверь, как перед всеми (тогда тебя и прозвали за глаза Королевой: Её Величество не пожелало со мной разговаривать!). И я терялся в догадках: просто ли это сочувствие моей будущей профессии, или нет?

После появления Остахова всё переменилось. Эхолёты позволили создать базы вне зон контроля Врага, из названия Отдела улетучилось слово «планирование», а ты стала одним из руководителей Свободного Космоса. И… исчезла с Краины, не попрощавшись.

Надеясь хотя бы на случайную встречу, я сразу же после выпуска начал добиваться перевода в ОИК. Сказать, что меня никто не понял, значит не сказать ничего. Но назначение я всё-таки получил!

Затем… Затем произошло то, что логикой не объяснить. Среди лётного состава отобрали несколько человек для личных эхолётов руководства Отдела. И по жребию мне достался твой!

Когда ты увидела меня в кресле пилота и удивлённо спросила, как я здесь оказался, я ответил просто и уверенно:

– Судьба!

Господи, что пришлось пережить потом! Твои вечная занятость, дикая усталость и неожиданные перепады настроения. Несмотря ни на что, я везде ходил за тобой, как пёс. Со временем ты свыклась с моим постоянным присутствием, приходила в рубку во время перелётов, делилась проблемами, мало мне понятными. И даже брала на сверхсекретные совещания. Как сейчас помню: руки в боки, глаза-щёлочки: «Мой пилот должен знать, откуда ждать опасность!» Так, кстати, началась моя карьера представителя Космофлота.

Затем всё случилось как-то само собой. И брак мы регистрировали вроде бы только для отпуска. Какой же был для всех шок (а для меня – больше других), когда ты взяла мою фамилию!

Да, наш нежданный медовый месяц. Самая счастливая страница моей жизни…

Когда Война закончится, Илия станет самым популярным курортом Союза. За две недели чего мы только не успели! Залезть в горы, покататься на огромных волнах, полетать, подобно птицам, без всякой машинерии. И всё в абсолютном одиночестве! Кроме нас на планете отдыхали ещё пара десятков человек, а природа, по известным лишь ей причинам, совершенно обделила жизнью этот уголок Эдема.

Так промчались четырнадцать упоительных дней. Никогда не ожидал, что тебе может прийти в голову идея медового месяца – кажется, я недооценивал степень твоего сумасбродства. Я даже не стал спрашивать, почему ты взяла вместо положенных трёх недель только две, полагая в душе, что ты сбежишь на второй день.

Ты не сбежала ни на третий, ни на седьмой, ни на десятый. Когда мы собирались, мне показалось, что если я попрошу, ты останешься ещё. Беда в том, что я не умею просить.

Весь последний вечер я бродил с соответствующим видом. Ты долго спрашивала, что случилось, и, когда мы легли спать, я наконец выдавил совсем не просьбу:

– Господи, они не могут представить, какое счастье – просто быть рядом с тобой!

Ты несколько секунд смотрела растерянно, потом дико расхохоталась.

– Ну тебя к дьяволу, Миленко, я думала, с тобой что-то серьёзное!

– Почему все считают, что серьёзное с человеком происходит только когда он что-нибудь ломает – ногу, например? – возмутился я, с тревогой сознавая, что разговор сворачивает куда-то не туда.

– Нога – это, бесспорно, серьёзней! Тогда мне придётся искать нового пилота!

Я обиженно замолчал. Ты вслушивалась в тишину, и я знал, что ты улыбаешься.

– Забавно, когда я шучу – у тебя напрочь пропадает чувство юмора!

– Знаешь, чем любовь отличается от влюблённости? – я ещё дулся.

– Ну-ка!

– Влюблённость – когда человек не замечает недостатки, а любовь – когда они ему нравятся!

– Вот как! – ты фыркнула. – Значит, мои шутки не являются недостатками?

– К достоинствам я бы их, во всяком случае, не отнёс, – попытался я вывернуться.

– Интересно, а что ещё?! – ты приподнялась на локте и в полумраке ловила мой взгляд.

– Перемены в настроении! – я храбро вступил на минное поле, избежав гипноза.

– Кто бы говорил о переменах в настроении!

– Моё настроение, по крайней мере, не влияет на мои чувства, – отпарировал я.

– Ладно, ладно, – ты поспешила замять тему, и даже туманно извинилась. – Я действительно шучу. Вспомни, сколько я проторчала около твоей постели после Согны!

– Что я хорошо помню, – не отказал я себе в удовольствии поворчать, – так это то, что моя палата превратилась в твой рабочий кабинет!

Ты снова рассмеялась, и смех прогнал обиду.

Я, наверное, раз сто смотрел запись этой сцены. Разгневанная фурия со сжатыми кулаками наступала на доктора, грозясь отправить на фронт, если он не начнёт что-нибудь делать. От испепеления хирурга спас только белый комбинезон, отражавший смертоносные взгляды.

А потом он рявкнул:

– Я не лезу в изучение всяких уродов, и вы не лезьте в лечение больных! Кем бы вы себя ни воображали!

И ты сразу как-то уменьшилась в размерах и заплакала. Затем презабавно выпрыгивала из-за ширмы, ограждавшей операционную, пока озверевший анестезиолог не воткнул в тебя лошадиную дозу снотворного. В саму Королеву!

– Господи, ведь это ужас что было! – покопаться в памяти потянуло не одного меня. – Тебя буквально сшивали по кусочкам! Я даже не знаю, когда мне было страшнее – во время операции, или когда ты раз за разом нырял в сплошную стену огня!

Воспоминания обожгли душу, как обжигали тело языки пламени, прорывавшиеся сквозь защиту бота.

– Это была неудача, – тихо сказал я.

– Брось! Ты оказался единственным, кто решился пройти завесу. Единственным! Ты вытащил девять «гиен» из преисподней – это больше, чем подвиг!

– Это была неудача, – упрямо повторил я. – Пять человек остались в том аду навсегда…

– Ты всё равно не смог бы ничего сделать! – такой голос я слышал на совещаниях, когда Её Величество кто-нибудь бесил. – К медикам тебя приволокли уже без сознания!