Текст книги "Совесть палача. Роман"

– Аллах акбар! Иванов «принял ислам»!

– Заткнись, придурок! – я толкнул его локтём и пошёл вперёд, к лестнице, возглавив свою молчавшую команду.

– Крепкий попался «ахтунг», не зассал! – немного восхищённо, немного расстроено сказал, проходя за мной Костик. – Уважаю. Хоть и не люблю…

– Здесь каждый раз по-разному, – заметил очевидное Зайцев. – Ни разу пока не повторилось!

– Я тебе больше скажу, – не оборачиваясь, сказал я. – Никогда не угадаешь, как поведёт себя тот, кто шагнул за резиновый порог. И ждать можно чего угодно. И всегда не то, на что рассчитывал или мог представить. Специфика уникальная. Вырастешь, книгу про это напишешь!

– Я не силён в беллетристике, – огорчился Алексей.

– Тогда мемуары! – подсказал Манин.

– Мемуары подписка о неразглашении не даст издать, – пояснил я. – Только выдумка и эзопов язык, только полунамёки между строк имеют шанс пролить свет на наш нелёгкий труд санитаров генофонда. Ведь мы – бойцы невидимого фронта, не за славу и награды исполняем свой священный долг. Исключительно по совести и зову пламенного сердца.

– Эх, замполитов упразднили, – посетовал Мантик. – Вам бы там цены не было!

– Прогиб засчитан! – ухмыльнулся я, подколов начмеда.

У КПП нас встретил дежурный смены, таинственно приглашавший меня внутрь. Когда я шагнул внутрь, из «дежурки» мне на встречу выскочил подполковник Калюжный, немного растерянный и будто пойманный врасплох. Я молча удивлённо поднял брови, но он лишь буркнул: «Внеплановая проверка. Здравия желаю», и быстрым шагом двинул в административную половину.

Посмотрев ему вслед, я немного напрягся и задумался. Что ему тут надо в собственный выходной? Опять ходит вокруг меня, сжимает кольцо, наблюдает и вынюхивает. Видимо, просёк, что записей нет, вот теперь лично пытается что-то увидеть. Да только хрен он угадал. Сегодня всё прошло, как по маслу. Идеально. Так что остался ты, не солоно хлебавши, Андрей Евгеньевич!

Я махнул своим, мол, идите вперёд, сейчас догоню, и заглянул в «дежурку». Оказывается, мой скорпион Кузнецов опять «маяковал» руками в камеру, призывая начальника колонии на разговор. Оригинально получается. Значит, теперь не я сам хожу к нему, когда пожелаю, а он теперь находит подходящий момент, чтобы вывалить на меня новую порцию интересного плетения кружев своей богатой фантазии. Совсем субординацию пошатнул, чертяка. Ладно, пусть помашет пока ластами, я оформлю документы, тогда и выберу минутку, чтобы заскочить к Олегу Адамовичу. Так я и сказал дежурному, добавив, чтоб он не забыл прикрутить настройки камеры и в этой камере. Смешно получилось. Разные вещи имеют одинаковое название. Как и в английском. «Снимать» и «стрелять» у них одно слово. Кстати, «снимать» напрямую связано и с камерой, которая «видео». Тут всё зависит от контекста. А если так: «В камере камера снимает, как стреляют»?

Вот переводчики голову сломают!

Закончив с бумагами и распрощавшись с расстрельной командой, я ещё немного посидел в своём кресле, приводя мысли в порядок. Подумал, а не выпить ли мне? Потом решил, что и так сегодня бодр, чтобы лишний раз грузить нервную систему. Ведь Кузнецов говорил умные вещи, следить за его мыслью надо внимательно, иначе, упустив кончик, потом придётся возвращаться опять к началу. Так что спиртное подождёт. А вот Кузнецов уже ждёт. И я жду, когда можно будет вновь попытаться пошатнуть его бетонное безразличие к судьбе своих жертв. Скрывает он что-то, очень ловко скрывает. Не может быть такого, чтобы его совесть умерла насовсем.

Вот и попробую выяснить.

Олег Адамович встретил меня, сдержано улыбаясь. Так как, в первый раз он проявил благоразумие и великолепную выдержку, что, вкупе с его установленной врачами вменяемостью, давало основания полагать, что он не кинется на меня без причин и внезапно, приковывать его к табурету я не стал. Он это воспринял, как должное, но подспудно отметил, что уровень доверия у нас повысился. Я понял это по благодарному взгляду, быстро мелькнувшему и потухшему, но так, чтобы я успел это определить. Что ж, можно и побеседовать.

Так я стану на шаг ближе к заветной тропке.

А он поелозил, удобнее устраиваясь на далеко не мягком сиденье табурета, выпрямил спину и смотрел на меня сдержанно, из вежливости к гостю, предоставляя ему право первому задавать вопросы. Чтобы подыграть мне. Моя игра – мои правила. Как бы извинение за то, что он отказался говорить со мной в прошлый раз. И я ударил прямо в лоб:

– Итак, Олег Адамович, ты сказал, что совершенно не чувствуешь вины за убийство детей, при этом оставаясь совершенно нормальным человеком. Не ущербным, не психопатом, не сумасшедшим. Это очевидный факт. Но такое в принципе не возможно. Ты или придуряешься, или скрываешь от меня нечто очень важное, определяющее звено в такой твоей позиции.

– А вот это правильный вопрос, – сверкнул тусклыми антрацитами глаз Кузнецов. – И об этом я могу рассказать. Только вновь не в прямую. Необходимо пояснить это на несколько отвлечённых вещах. Чтобы потом было легче всё поставить по своим местам. Логично и стройно. Так, чтобы картина явилась разом и во всей красе.

– Я слушаю.

– Начнём с того, что человечество так устроено, что оно привыкло всё систематизировать. Сначала у себя в голове, после среди окружающих, неформально, потом и законодательно. Чтобы не позабыть, не упустить потом нечто важное, определяющее, и опираться в дальнейшем на эти прецеденты, как нечто неоспоримо правильное, краеугольное. Это происходит, в свою очередь, от того, что хоть память человека абсолютна, но багаж накопляемой информации растёт, и удержать всё разом в голове невозможно. Физиология, естественный процесс. Поэтому человек помнит только самые яркие события, произошедшие с ним в жизни. И хорошие, в силу уникального устройства памяти, но и некоторые плохие, чтобы было с чем сравнивать. Так же и в законодательной практике. Преступления делят на важные и второстепенные. Соответственно вынося разные наказания за то или иное. И главная ошибка даже не в том, что все события в природе, в принципе, одинаковы. Равнозначно ценны для неё, без ярлыков, делящих их на хорошие события и плохие. Главная ошибка в том, что последствия этих событий непредсказуемы для будущих поколений определённых представителей этой природы, которые научились для себя определять качество событий. Судить о том, хорошо это или плохо. К примеру, жили же давным-давно динозавры. Долго, гораздо дольше человека. Пусть они не создали письменность, не стали разумными, но предпосылки для развития того же человека они неосознанно отметали. Каков с точки зрения человека этот факт? Хорошо это или плохо?

– Субъективно с точки зрения человека – это плохо, – не стал спорить я против этой хитрой подводки.

– А с точки зрения динозавров это хорошо, – продолжил банальную мысль Кузнецов. – И вот, в один прекрасный день прилетает метеорит. И гробит всю цивилизацию динозавров под корень. Такое событие однозначно трактуется с позиции вымерших ящеров, как плохое, а с нашей точки зрения, в пользу человечества, как хорошее.

– Это природа, у неё свои законы, – пожал я плечами.

– Да нет там никаких законов. Что, уцелевшие динозавры подавали в небесный суд на вероломно упавший астероид? Просто случилось некое событие. Можно его назвать важным. Которое все запомнили. Заметьте, природа не имеет судебных институтов, опираясь только на естественный отбор. Который можно с натяжкой признать совершенным законом. И который попытались утрировать люди в то самое «око за око». И закон этот долгое время всех устраивал, потому что был наиболее приближён к природе. Человечество развивалось, теряя некоторые важные инстинкты и заменяя их изменчивыми, подстраивающимися под текущий момент, законами. Оно, не желая признавать свою животную природу, стало заменять естественные рефлексы и модели существования ради выживания вида понятиями из другой оперы. Придумало мораль, и из неё вытекла нравственность. Освоило гигиену, из которой потом вкупе с любопытством произошла медицина. Ведь до последнего времени люди не знали, что такое рак. Они просто умирали от неизвестной, не констатируемой болезни. И списывали её на духов, на воспаление желчи или на промысел Божий. Кстати, из-за слабого развития естественных наук все природные явления разом определили в понятие религии, которая с помощью целого пантеона богов легко и убедительно объясняла все эти молнии, громы, потопы и вулканы с цунами. Всё меняется, но религия живуча, она так крепко срослась с человечеством, что породила истинную Веру. Как у того, кого вы сегодня казнили.

– А откуда ты знаешь, кого я сегодня казнил? – немного удивился я, сделав вид, что считаю это откровением. – И что вообще его казнили?

– Не будьте наивным, Глеб Игоревич! – чуть улыбнулся одними губами Кузнецов. – Здесь и у стен есть уши, а имеющий их, да услышит! К тому же мне не трудно сложить два и два, чтобы сделать правильный вывод, что это будет четыре.

– Допустим. Тогда откуда ты узнал про остальных? И точно знаешь, что того же Дубинина не расстреляли?

– Вы внимательны и наблюдательны. Об этом мы обязательно поговорим подробно, но, опять же в следующий раз. Примите на веру. Скажем так, я предположил, и мои предположения оказались верными.

– Темнишь, Олег Адамович! – погрозил я ему пальцем, понимая, что он всегда может сослаться на излишнюю болтливость персонала и свои сверхчуткие уши.

Но, так как откровенной крамолы или явных несоответствий в его повествовании не прослеживалось, я благосклонно решил не придавать пока этому решающего значения. Скажем так, отложил на потом это слабое звено его цепи. Ведь вся цепь не крепче своего самого слабого звена?

– Нисколько, – серьёзно покачал головой Кузнецов. – Однако, с вашего позволения, я продолжу. Дело не в том, казнили вы кого-то или нет. Дело в вашем отношении к казни. Вы считаете, что совершаете нечто злое. Когда-то кто-то твёрдо определил, что есть зло, а что есть добро. И все теперь слепо кивают, каждый раз примеряя любое действие к вырезанному кем-то незапамятно давно лекалу. И сразу видят, добро перед ними или зло. А ведь сама природа не понимает, где добро, а где зло. Для неё любой процесс – просто процесс.

– Вот именно! А только непосредственные субъекты этого процесса определяют сугубо для себя, где у них тут добро, а где зло. Лев жрёт антилопу, для него это добро, он насытится, и будет жить. Для антилопы же процесс её пожирания однозначно зол. Несправедлив.

– А для природы всё гармонично. Если бы львы ели травку, они всё равно были бы для антилопы злом, лишая её корма. Вот только у антилоп нет суда, чтобы судить львов. Сама природа разумно контролирует процесс пищевой цепочки. И лемминги сами прыгают со скал, и львы мрут от голода сильно расплодившись, и антилопы могут осатанеть и встать в круг рогами наружу, своей массой затоптав агрессора. Это частности. Исключительные, крайние проявления. Мы же говорим о некой середине, откуда всё ответвляется, и которая является тем стержнем, вокруг которого и существует цивилизация. У животных всё просто с нашей позиции. Люди не так явно делятся на антилоп и львов. И им нужны законы регулирования. А для закона главное, понять, что есть добро, за которое надо поощрять, и что есть зло, которое надо искоренять. У людей от своей разумности непреодолимая тяга всё систематизировать. Они изучают абсолютно всё вокруг, делают поверхностный, а потом и глубокий осмотр, и, посчитав, что поняли всё о предмете, навешивают на него ярлык. Это лев. А это антилопа. Это собака, а это кошка. Они разные. Собаки ненавидят кошек. И так далее. А случаи, когда собака и кошка дружат, относят к исключениям, подтверждающим общие правила. И так обо всём. Это горячее, это холодное, это синее, а это красное. Это хорошо, это плохо. Это добро, а это зло. И всё. По этой схеме больше не надо задумываться и сомневаться, что зло это однозначно плохо, а добро – однозначно хорошо. Упрощение для всеобщего понимания. Но тут вдруг, время от времени, возникает некая нестандартная ситуация. Это бобр, а это утка. А вот это – утконос. Он имеет признаки и того, и другого. Что же это? Нечто новое. Отдельное существо, которое надо вынести непременно особняком, чтобы не возникало путаницы и лишних вопросов. Это не помесь бобра с уткой, а самостоятельный утконос. И нельзя смешивать во избежание хаоса. Есть утки, есть бобры, а есть утконосы. Есть добро, есть зло, а есть нечто среднее, например, нейтральное равнодушие, называемое нирваной. Но это иллюзия. Самообман. Нет никаких уток и бобров. Есть только утконосы. Каждый неповторим в своей уникальности. И нельзя назвать одного утконоса добрым, только потому, что он больше похож на бобра, а другого злым, так как тот смахивает на утку. Каждый утконос уникален сам по себе. Зло не однозначно плохо, а добро не априори хорошо. Да и нет ничего этого, есть только то, что вдолбили нам с детства. Ещё в книжке: «Что такое хорошо и что такое плохо». А кто станет сомневаться, того быстро приведут в чувство карательные органы. А если он не переходит грань текущего закона, за него принимаются церковники, которые сначала попугают его Адом, где еретику гореть вечно, а потом соблазнят Раем, где львы с аппетитом кушают капусту и вообще все довольны. Что, по сути, если представить, вообще полный абсурд. Счастье есть состояние мимолётное. Нечто, что наступает и проходит. Чтобы было, с чем его потом сравнить. Находиться постоянно в состоянии счастья невозможно, ибо пойдёт привыкание и девальвация этого состояния, нисхождение его к стандарту. К норме. И, как следствие, поиск нового допинга, нового раздражителя. Нового счастья.

– Это вопрос вообще спорный. Про Рай, Ад и прочие составляющие загробной жизни, – не согласился я. – Ни доказать, ни опровергнуть наличия или отсутствия того и другого никто не может. На то и Вера, чтобы верить. Она не может стать уверенностью, чтобы в свою очередь не девальвировать себя. А у нас просто вопрос свободы воли. Хочешь – верь, хочешь – не верь. Вера – дело добровольное.

– Бесспорно! – горячо согласился в этом пункте мой скорпиончик. – Никто не заставит верить насильно. Но тогда не стоит напрочь отвергать и альтернативное мнение. Упершись рогами в Веру, не стоит слепо идти её путём. Не для того, чтобы мучить себя сомнениями, не для того, чтобы менять саму Веру, если вдруг контрдоводы покажутся вдруг убедительными. Просто, вселенная так многогранна, что имеют место существовать все мнения и все предположения. Ведь человечество непрерывно развивается. Мы вышли в космос, заглянули в микромир, пустили коллайдер, что не мешает всем желающим верить в Бога. Хоть его никто и не видел, и нет ни одного научного доказательства.

– Нет и убедительного опровержения, – парировал я.

– И не будет! Бог, если он есть, не глуп, и настолько велик, что не допустит самой малой утечки информации про себя. Такова его игра. Мы живём на захудалой планетке, вращающейся вокруг заштатной звёздочки на закраине галактики. С чего все решили, что мы исключительно уникальны? Что Бог непрерывно смотрит на нас и контролирует всё? Заметь, религию и веру придумали ещё когда все не сомневались, что планета плоская и находится в центре мира, а весь остальной космос вращается вокруг неё. Потом, конечно, подредактировали, но осталось главное – религия и Вера. И стало очень удобно списывать любое естественное, но неизученное, а потому пока необъяснимое природное явление на Божий промысел. Плодить уток, бобров, и иногда утконосов. Теперь у них целый зоопарк с описанием в каталоге под названием «Библия». Есть там много интересного и про Рай, и про Ад, и про Бога. Вот только не думайте, что Бог озабочен исключительно спасением наших душ и тотальным попаданием каждой из них в Рай. Если логично продолжать цепочку его замысла, который может оказаться и ложным, по разумным, озвученным выше причинам «промысла Его», то главная задача Бога отнюдь не спасение каждой души или всего этого конгломерата. Ведь какова конечная точка существования вселенной, если в ней есть Бог?

– По Библии это Судный день. Конец света.

– Так, тепло. И что будет, когда Суд над каждым закончится?

– Все получат по заслугам и отправятся праведники в Рай, а грешники в Ад.

– А потом?

– Будут там вечно наслаждаться или вечно гореть.

– А потом?

– Не будет потом. Это будет длиться вечно.

– Ошибочка. Даже вселенная не вечна. Она рождается из Большого взрыва, а потом медленно сжимается обратно, пока не схлопнется, чтобы повторить цикл.

– Причём тут Бог?

– Ведь он же её создал? – Кузнецов пытался загнать меня в какую-то хитрую ловушку, и у него это получалось из-за моих слабых знаний теософии. – Значит, даже если представить, что он не часть её, а нечто, над ней, отдельное, то зачем ему это цикл? Какой в нём тогда смысл?

– Чтобы всё начать сначала.

– То есть, цикл без развития, без прогресса, ради цикла? Не кажется ли это несколько пресной целью для такого оригинала, как наш христианский Бог? А ведь отгадка на поверхности.

– Возможно, в следующем цикле он наберёт больше праведников себе в Рай, чем в прошлом, – представил я себе эту картину.

– Верно. А если развить мысль? Довести до логичного конца?

– В какой-то раз в Аду не останется ни одного грешника.

– Верно. А кто же там останется?

– Демоны.

– А кто там главный?

– Дьявол. Но причём тут это?

– Притом, что, как вариант, главной задачей Бога, помимо полного и всеобщего «обезгрешивания» всего человечества, является именно раскаяние того, с кого вся игра началась. Когда раскается сам Сатана, тогда и прервётся весь бесконечный цикл. Остановится и застынет в вечном наслаждении, без того, чтобы кому-то гореть. А раскается он не раньше, чем в Аду станет пусто. Сначала в Рай перетекут все грешники, потом все демоны вернут себе ангельские крылья, а в итоге Люциферу не останется ничего, как покинуть свой опустевший Ад, чтобы в искреннем раскаянии обрести своё старое звание верховного архистратига и позабытое имя Денница. А люди – лишь пешки, расходный материал на этой вселенской доске. Но, это только с точки зрения христианской религии. В реальности всё может оказаться проще. Или сложнее. Вот вопрос Веры в Бога, к примеру. Учёные открыли чёрные дыры. Это факт. Они очень загадочны. Настолько, что те же учёные говорят, что внутри их перестают действовать абсолютно все известные законы физики. И само время меняет ход. Это тоже факт. Так почему бы не начать верить в чёрные дыры, как в проявление вселенской божественной сути?

– Потому что дыры есть. И это факт. А факт – уже уверенность. А она и Вера, это как вещество и антивещество. Не могут быть в одной вселенной, – я аж загордился собой, так ловко вывернувшись из подставленной ловушки.

– И хоть мы не можем увидеть или пощупать чёрную дыру, мы верим в то, что она действительно есть. Мы в этом уверены. И не станем молиться тому, что можно в потенции посмотреть, пощупать, изучить и систематизировать. А потом и использовать в прикладных целях. А Бог, он где-то в нашем сознании, куда не дотянуться ни рукой, ни глазом, ни манипулятором. Он неуязвим, пока он в головах. Где-то на одной полочке, рядом с добром и злом. Они неразрывно все связаны между собой, но это самообман. Это просто три разных утконоса. Три нейтральных понятия. А мы привыкли присовокуплять к ним некоторые свойства, которых они не имеют, но нам так добро, зло и Бог кажутся понятнее, объяснимее, ближе и роднее. Подмена, самообман, самовнушение и в итоге ложное построение модели существования, многочисленные нестыковки, казусы и парадоксы.

– Если так думать, получается, что убийство есть естественный процесс, не подлежащий осуждению, а всё остальное можно списать на неподсудность по той причине, что каждое явление нейтрально, – поймал я всё-таки скорпиона за хвост. – Это просто доведение отдельно взятой мысли до абсурда. Полное выворачивание её наизнанку. Это интересно, но не практично. И всё равно не оправдает злодейство никогда. Просто потому, что это модель без питания. При такой позиции вселенная встанет. Нет тока – нет движения. Нет движения – нет жизни. А ток – это как раз противостояние добра и зла. В другой вселенной возможны другие варианты противостояния, но ток есть необходимое условие их существования.

– Очень верная мысль. К сожалению, все вселенные не придумали альтернативы более блестящей, чем эти два простых термина. Однако, я ни в коей мере не собираюсь настаивать на своей невиновности, доводя мысль до абсурда. Это было бы наивно. Я просто подвожу к общему пониманию проблемы. Вы уже прониклись осознанием, что не всё так просто в нашем мире. Это большой шаг вперёд. И как ещё один практический пример, я хочу вас спросить, что вы думаете о порядке и хаосе?

– В общем смысле?

– Да. Начиная с вселенского в целом и спускаясь до посредственного, насущного, бытового.

– Есть выражение: «вселенский хаос». Из него потом родились все упорядоченные составляющие: планеты, звёзды, галактики. Есть хаос бытовой, проще – беспорядок. Получается, порядок и хаос – антонимы, – описал я примерную общую картину.

Это было увлекательно. Кузнецов «втирал» мне всякую ахинею, но делал это так убедительно и ненавязчиво, что можно было заслушаться. А потом он так увлекался, что поймать его на досадной логичной ошибке, на мелочи, рассыпающей весь его сложный карточный замок в труху, было просто и легко. Главное – видеть всю картину разом, а это возможно только при напряжённой работе мысли и чётком отслеживании его доводов, их построении, очерёдности выводов и общей схеме перед внутренним взором. Сложно, но интересно. И некоторые из них являлись неоднозначными, с которыми можно и согласиться. Или против которых трудно поспорить. В общем, рациональное зерно в этих бреднях безусловно было. И не одно. Интересный собеседник. И начинает он основательно, издалека, проясняя главный вопрос последовательно, постепенно, системно. Похоже, мы идём с ним в одном направлении.

Идём по зачаткам нужной мне тропы.

– Всё правильно, – одобрил мою мысль Кузнецов. – А теперь я постараюсь вас в этом разубедить. Мы привыкли в бытовом плане считать порядком тот случай, когда все предметы стоят в предписанных им местах, согласно стандартной схеме. Так нам проще ими манипулировать и это не вызывает у нас дискомфорта. Хаос же – это нарушение порядка. Предметы перемешаны, нарушены логические цепи их связи с определёнными местами их нахождения, происходит когнитивный диссонанс и рождается дискомфорт, то есть отрицательная эмоция. Но это с точки зрения простого индивидуума, привыкшего к порядку и воспринимающего это понятие, как некую систему, вызывающую положительные эмоции, только потому, что его так учили с самого начала. Как пример частного случая противоположности, можно привести следующее: некоторые маргиналы прекрасно ориентируются в том хаосе, который вокруг них, и который они сами создали. Просто для них это свой порядок. Но это скорее шутка, передёргивание и манипуляция терминами. Однако, порядок, в нашем понимании, вещь приходящая, хотя бы потому, что его надо постоянно поддерживать. Иначе всё снова скатится к хаосу. И чем сложнее порядок, тем быстрее происходит этот процесс. Например, простая лопата, хоть и малоэффективна, но гораздо надёжнее экскаватора. Вернее, если сломается экскаватор, ремонт его затянется в разы дольше, чем починка простой лопаты. Да и срок службы у них будет разный. Каменный топор надёжнее пулемёта, потому что его порядок примитивен. Камень, верёвка и древко. И тому подобное, аналогов тьма. Вопрос качества, комфорта и коэффициента полезного действия мы оставим в стороне, он, хоть и очевиден в преимуществе вещей сложного порядка, но нас теперь не интересует. Получается, что любая вещь, созданная для порядка, стремится к хаосу, к первозданному виду. Экскаваторы норовят сломаться, самолёты – упасть, вернуться в инертное состояние хаоса. То есть, изначальной точкой отсчёта являлся именно хаос, как состояние исходного покоя. А вся наша, да и вообще природная деятельность, это попытка упорядочить хаос, нарушить его покой, произвести из него порядок для собственного комфорта. И, как любое нарушение покоя вселенной, оно будет непременно приведено в изначальную стадию упокоенного хаоса. Деревья растут, потом умирают, гниют и разлагаются на то, из чего они изначально выросли. То же относится к любой вещи, предмету, явлению…

Он всё говорил, говорил, а на меня словно опускался ватный купол, заключая нас обоих в непроницаемый кокон странной общности. Кузнецов не гипнотизировал в общепринятом смысле, не программировал мой мозг, перестраивая его с помощью кодовых фраз. Только всё равно он напоминал мне некий манекен, а не живого человека. Робота, умеющего рассуждать. И голос его, хоть и правильный, даже приятный, но какой-то не живой, будто всё это произносит электронная программа. Нет, отвращения или явной тревоги это у меня не вызывало, речи его оказались интересны, умны и нетривиальны. Вот только его странный вид меня немного смущал. Он был похож на полую куклу, прихотью механика умеющую очень ловко маскироваться под человека. Пустую внутри, где вместо мяса и мозгов стоят реле и сенсоры, микрофоны и процессор. Безликий манекен с размытым серым неприметным и незапоминающимся лицом, пустой внутри.

Оболочка.

А ещё там прячется скорпион. Настоящая его сущность, Альтер эго. Он увлёкся, и не видит того, что я раскусил его насекомообразную составляющую. Пусть говорит, нам с ним в этом вопросе по пути. Я помогаю ему подсознательно прийти к тому, что сам изначально от него хотел. Выговариваясь, анализируя, он непроизвольно подходит к точке переосмысления и осознания. А потом и раскаяния. А заодно он невольно показывает мне ту тропу, по которой привык всё время ходить сам.

Симбиоз.

И я не мешал ему, прислушиваясь и внимательно следя за мыслью, чтобы вовремя поддержать разговор или указать на досадную промашку, вбить кол в брешь просчёта. Только вот снова свет вокруг него мерк, мир сжимался, погружаясь во мрак, тьма окутывала нас в этом небольшом каменном мешке. Будто его странные матовые глаза, как маленькие, неизвестные науке чёрные дыры, высасывали из камеры все люмены, люксы и канделы света от лампы под потолком. Вопреки всем известным законам физики, которые здесь переставали действовать.

– А теперь посмотрим на порядок и хаос во вселенском масштабе. Вот тут и начинается интересная замена понятий одно на другое, – разливался скорпион. – Очевидно, что при рождении вселенной, всё началось именно с первоначальной упорядоченности всего сущего. Иными словами, то, что мы привыкли считать первобытным хаосом, из которого потом стали возникать некие сущности, вроде звёзд и планет, есть на самом деле тот самый покой, к которому хаос всегда стремится. Иначе говоря, то, что мы привыкли считать упорядочением, вроде формирования звезды из пыли, есть на самом деле всего лишь процесс упокоения потревоженного хаоса, в свою очередь, после первозданного нарушения его покоя, и теперешнего его стремления к нему. Вселенная не упорядочивается, как нам кажется. Планеты, звёзды, галактики – это не порядок. Это всего лишь естественный процесс возвращения к покою. К хаосу. И получается, что произошла досадная подмена понятий. Хаос и есть настоящий порядок. А порядок есть лишь временное нарушение покоя хаоса. Он не то, чем кажется. Как и лев – не тот, кем мы его считаем. А совесть лишь химера, её нет. Мы привыкли думать, что совесть заставляет поддерживать внутренний порядок, но так как он является на самом деле хаосом нашего микрокосма, то она соответственно – призрак, порождённый воспитанием и моралью. Фантомный утконос. Её можно изничтожить окончательно, но это опасно в первую очередь для самого носителя. Он ведь находится не в полной изоляции. А потеря совести, как части моральной составляющей личности чревата конфликтом с внешней средой. Проще говоря, потерявший совесть совсем, рано или поздно совершает нечто, идущее вразрез с общепринятыми нормами общественной совести. И, как следствие, среда реагирует и нейтрализует нарушителя всеми способами, вплоть до кардинальных. Совесть сильно осложняет жизнь, но убивать её окончательно нецелесообразно. Зато совесть можно загнать в лабиринт без выхода. Она может смотреть за тобой в щели в кладке лабиринта, но мучить не сможет. Только предупреждать рыком, если будет видеть потенциальную опасность для носителя от его бессовестных действий. И всегда интровертно, сохраняя целостность лишь носителя, а не общих моральных устоев. В таком положении совесть будет лишь служить простым внутренним детектором, а не довлеть над всеми поступками, заставляя выбор становиться мучительным, приводя к нарушению внутреннего покоя и порядка…

Я встрепенулся. Не сразу, заворожённый открывающейся мне завесой над заветной тропой. Но всё же меня смутила одна маленькая деталь. Кузнецов случайно упомянул в своих переплетениях речей льва. А лев – это моё индивидуальное отождествление аморфной совести с понятным ассоциативным предметом. Вернее, зверем. Хищным и беспощадным, благородным и коварным, неподкупным и вызывающим уважение. Но и ненавистным от того, что он сожрал мой покой. И не хочет договариваться по хорошему, заставляя искать обходные пути. А откуда Олегу Адамовичу знать про мои внутренние ассоциации? Я ему об этом не рассказывал? Или он всё же умеет влезать в голову? И спросить как-то не с руки, глупо будет выглядеть. Он опять объяснит, что привёл первый попавшийся случайный пример, как яркий и доступный к пониманию. Скользкий хитрый скорпион. Или просто умный и проницательный хладнокровный убийца, профессионально заточивший свою совесть в лабиринт, и теперь получивший благодарного ученика, чтобы передать ему свою мудрость перед тем, как ученик казнит его? Надо срочно что-то делать с этим наваждением.

И тут мне пришла в голову совершенно простая и логичная мысль. Как противоположность всех сложных схем, выстроенных передо мной Кузнецовым. Я просто не с того начал разговор с ним на самой первой встрече. А он хитро и быстро увёл его в нужную ему сторону. А надо-то было выяснять не про чувство раскаяния или вины, а копнуть чуть раньше. И я запоздало перебил его, стараясь не упустить тот ключик, который так просто открывал ларчик:

– Извини, Олег Адамович, про совесть я всё понял. Это очередной утконос. Так же, как и его производные – раскаяние, осознание, чувство вины. Но вот объясни мне простую вещь. Если ты, как сам мне тут «втирал», не наёмный киллер, выгоды с убийств не имел, то тогда какова их причина? Мотив? Ведь не для развлечения же ты это делал? Иначе тогда я бы усомнился в компетентности врачей, поставивших диагноз: «вменяем»? Так как? – и я даже привстал с матраса, стараясь приблизиться к его чёрным провалам в глазницах, находясь почти в туннеле, потому что не видел уже вокруг себя никакого света, кроме отражённого от его лица.