Текст книги "Совесть палача. Роман"

– Глеб Игоревич!! – вдруг раздался за спиной крик Мантика. – Звонил Горковенко, просил передать, что всё сделал, как вы просили! В лучшем виде! Вы сбрасывали звонок, а потом отключились…

– Вот ты-то мне и нужен! Демонически воскликнул я, выхватывая пистолет.

– Что? – вылупил зенки доктор Менгеле местечкового пошиба.

– Ты, подонок, всё это время «шестерил» на Калюжного?! С камерами ему подсказал, как объегорить начальника, меня готов «вломить» с удовольствием следствию? Он мне всё рассказал!

– Глеб Игоревич!! – прижался к стене толстой спиной Мантик. – Вы не так себе всё представляете!! Я был вынужден!! Меня заставили!!!

– Молись, падла, конец тебе!! – я повёл стволом, выбирая, куда ему всадить порцию горячего свинца.

– Ай!! – подпрыгнул доктор. – Не надо!! Не стреляйте!!

– Калюжный твой у себя в кабинете остывает. Мне теперь терять нечего. Мне что за одного убитого сотрудника, что за двух, один чёрт «вышку» дадут! Так хоть побольше с собой на тот свет мрази заберу!

– Подождите!! – рухнул на колени Манин. – Подождите!! Я кое-что знаю!!!

– И что ты там такого знаешь, упырь?!

– Ваша Татьяна! Она беременна! У вас будет ребёнок! Она со мной как-то об этом говорила, спрашивала совет, как у вашего товарища. Искала приемлемые варианты. Она сама не хотела, чтобы вы женились на ней по «залёту», мечтала о большой любви! А вы её выгнали. Она и уволилась даже потому, чтобы не препятствовать вашей карьере, а самой быть с вами, как законная супруга! Теперь она просто ждёт, пока вы передумаете. А если нет, то… – он поднял полные надежды на спасение и оправдание глаза.

– И? Или ты решил, что этого хватит для твоей амнистии?

– Если нет, то она имеет на руках ваш генетический материал, чтобы доказать ваше отцовство. А потом она собирается с вами судиться. И настроена решительно дойти до конца. Она сказала, накажет вас по всей строгости, если у вас кроме трусости и эгоизма больше ничего нет за душой…

– Всё?

– Всё…

– Встань.

Он неловко подскочил и качнулся. А я смотрел на это нелепое нагромождение телес и окороков с глупой мордой на вершине. Что ж, жить он заслужил, но предательство, поставленное на поток прощать не правильно. Ведь, урод, всех сдал. И меня, и Калюжного, и Татьяну. Иуда.

– Я думал, ты верный член команды моего пиратского корабля! – начал я издалека, сбивая его с толку окончательно и усыпляя бдительность. – Но что за команда, где у всех пиратов по два глаза и по две ноги? Какой-то дешёвый и неубедительный балаган. По причине твоей половой принадлежности я не могу сделать тебе «дракончика». А вот «одноногого пирата» – могу!

И пока он непонимающе хлопал глазами, соображая, причём тут вся эта ахинея, я выстрелил ему от бедра навскидку в колено. Попал изумительно, лучше, чем, если бы тщательно целился. Пуля попала точно в центр коленной чашечки, расколов её на тысячу частей, как блюдце. Вышла с другой стороны, разлохматив штанину и запачкав стену кровью. Мантик заорал и рухнул на пол. Он схватился за раненую ногу, с трудом преодолев сопротивление собственного пуза. И продолжал нечленораздельно и жалобно вскрикивать: «А-а-а-а-а!! А-а-а-а!».

– Добро пожаловать на борт!! – усмехнулся я, покрутив «Наган» на пальце. – Если что, я у себя!

Потом шагнул вперёд и запел, заглушая немузыкальные вопли Мантика: «Есть пули в „Нагане“ и надо успеть, сразиться с врагами и песню допеть!».

А потом уже свободно, нервно, но весело, пошёл бодрым шагом в свою последнюю цитадель, не осквернённую ещё окончательно предательством. К своему уютному креслу, к своей «Эгиде» и маленькому муляжу вселенского покоя. К своему окончательному пристанищу. Ведь теперь выйти мне из него на волю безнаказанно, просто не дадут. Увидят раненого орущего доктора, найдут труп в кабинете зама, и сыграют боевую тревогу. А если я начну сопротивляться, а я начну, вызовут наш ведомственный «потешный» спецназ. Приедет ОСН «Барсук» и обложит меня наглухо. Для порядка побеседуют о сдаче, а потом размолотят в хлам и кабинет, и кресло, и меня. Отряд Специального Назначения шутить не научен. Они сугубо серьёзные парни. А я теперь в их глазах – сломанный винтик. Заевшая шестерёнка. Нет, надо выпить. Самое время. А то и его у меня заберут.

И подумать, наконец, о том, как же мне теперь быть дальше?

Или не быть?

Гамлетовский сакральный вопрос. Он так и не дал себе на него ответа. Помнится, он всё равно погиб в конце пьесы. Да там почти все полегли. Что ж, у меня, конечно, не такая кровавая развязка, но сути это не меняет. После всего мною навороченного тут, жизнь моя прежней не станет. Теперь она окончательно и бесповоротно изменится в худшую из всех возможных сторону. И это факт. В худшем случае пристрелят «Барсуки», в лучшем – посадят надолго. А то и казнят. Скорее всего, казнят. Мой одноногий пират постарается. Ему теперь всю жизнь хромать на инвалидности. Если титановую чашечку не вставит.

Я вошёл в свой кабинет, воровато повернул ключ в замке, запираясь изнутри. Смешно! Эта утлая парусина двери сможет сдержать абордаж спецназа пару секунд. А потом один или два моих выстрела в чёрные фигуры, и шквал огня в ответ. Интересно, очень больно, когда пуля пробивает тело? Я много раз стрелял в людей, но так и не понял, насколько сильную муку они при этом испытывают. Да и старался я им причинить наименьшие страдания, убивая наповал. Помню только, богомол очень хотел жить, а все его жизненно важные органы попрятались где-то в хелицерах, лапках и усиках. Оттого он так долго не подыхал, а всё старался ужалить, отмахнуться, отомстить. Наивное насекомое. Как и все остальные. Вот сейчас прилетят осы с короткими штурмовыми автоматами, наделают во мне дыр, тогда и узнаю. А теперь – выпью!

И я выпил.

Вжался в своё уютное большое мягкое кресло, забился поглубже в поролон, покрытый гладкой кожей, слился и затих. И стало немного легче. Теперь можно прикинуть варианты. Выбрать наименьшее зло. Вот она, настоящая правда жизни, перед финальной чертой ты всегда остаёшься в итоге перед чистым злом. Один на один. И победить его можно только своим, более лютым злом. Так что же? Дать последний отчаянный бой? Погибнуть красиво? Как комиссар Каттани? Но это только в кино можно снять такое красиво. После десятка неудачных дублей. А потом смонтировать и вылизать до совершенства. В жизни всё будет быстро, суматошно и грязно. Никаких красивых поз, никаких прощальных обличительных речей. Никакой печальной музыки. Просто треснет дверь от мощного тарана, закатится и грохнет свето-шумовая или просто дымовая шашка, а потом топот, мат и выстрелы. И хорошо, если убьют сразу. Вот так это и будет в жизни.

Некрасиво.

А если сдаться? Поднять послушно ручки, слёзно попросить прощения, потерпеть, пока тебя будут тыкать лицом в пол, и крутить локти за спину, стараясь вывернуть их из суставов. Послушать непременный набор нецензурных эпитетов, вгоняющих в грязь почище сапогов и кулаков. А потом будет эпичный проход в скрюченном арестованном виде через всю колонию. На глазах у всех, кто попадётся навстречу. А зеваки будут пялиться и смеяться вслед. Кидать тухлые яблоки и снимать на телефоны, на память для своей никчёмной истории. Чтобы потом, в курилках и углах показывать это омерзительное действо таким же ничтожным тараканам, и злорадно обсуждать мою незавидную судьбу. И внутренне содрогаться от мыслишки, что они-то тут, в тепле и уюте, а я – где-то в холодных сырых казематах. И завидовать самим себе от такого удачного сложения звёзд. Да уж, теперь никто из них не хотел бы оказаться на моём месте!

А я сам? Я сам тоже не в восторге от того, что всё так резко, чудовищно и круто повернулось и поменяло полюса. Теперь и мне не грех позавидовать кому-то постороннему. И подумать о том, что неплохо бы было чудесным образом «махнуться» с ним местами. Например, с беззаботным Шустрым. А что? Живёт себе человек, ни о чём не задумывается глубоко и серьёзно. Лепит себе из шоколада члены и веселится потом от души. И ведь далеко не слабоумный дебил, которые счастливы от рождения. Просто светлый, неисправимый оптимист, идущий вперёд легко и не заботясь о том, что в траве могут прятаться мины и ямы с кольями. И судьба его отводит от таких опасных мест. Но это его судьба. Моя же такая, как есть и никакая другая. Никак мне не поменяться с Шустрым судьбами, даже если бы мы оба этого очень хотели.

Да и смысла нет. Не буду я лёгким и весёлым теперь уже никогда. Тяжёлым неудобным, больным грузом повисла у меня за плечами совесть. Лев впился в плоть души, как клещ. И уже начал срастаться с моими мышцами, жилами и сосудами. Теперь он так и будет давить мне на плечи, отнимать мой сон, разгонять хвостом спокойствие, отпугивать радость. Прогонять любовь к этой жизни, превращая её в унылую тоскливую бесконечную жуть. Вот такое будущее ждёт меня впереди. Я пытался пройти испытание, я думал, что высшее окончательное просветление наступит после того, как я освобожусь от последней привязанности в этом перевёрнутом мире, но это был фантастический обман. Грандиозная афёра, так замечательно увенчавшаяся успехом.

Или я вообще ничего не понял?

В чём был скрытый смысл всей этой невозможной, нелепой, отвратительной пьесы? Что я должен был понять? Какой выбор сделать? Как повлияли бы иные события на основное её течение? Или всё равно она свелась бы к унынию и тоске? К серой хмари забытья и запустения. Всеми покинутый, всеми брошенный, преданый всеми, в кого сохранял остатки веры, я был бы всё равно выброшен на обочину бытия, чтобы там уже окончательно затухнуть и сгинуть. И там, в этой клоаке забвения, меня могла бы греть только одна мысль: «Зато я не стал убивать друга». Неубедительное утешение. Ведь зло всё равно бы свершилось. Так пусть я тогда буду злее самого зла, чтобы оно дрогнуло и отступило, прикрыв глаза от ужаса.

Теперь самым логичным завершением всего этого длинного субботнего дня будет собственная кончина. Только не от пуль «потешных войск специального назначения». Я не дам им такой возможности. В конце концов, я пока ещё здесь капитан моего безнадёжно севшего на мель корабля, и я принимаю решения. Пусть паруса ободрало бесшабашным ветром гнева, пусть днище пробито рифом догм и сводов замшелых путаных законов, пусть уже летит ко мне чёрная флотилия злых механиков, жаждущих сменить негодный винтик, но я, капитан Глеб Людобой, уже сделал свой выбор. В отличие от принца датского, что так и терзался до конца вопросом бытия. У меня ответ готов.

Не быть!

Я выпил остатки водки прямо из горлышка. Она проскользнула легко, без вкуса, как вода. Вот и мой ром закончился. Пора подвести наследнику Гамлета финальные итоги. Клавдий, мой тайный недруг и коварный интриган Калюжный, повержен. Рыжая ведьма Офелия, как и положено, предала и обманула. Она специально разыграла большую прощальную любовь, чтобы собрать «генетический материал» высшего качества. Теперь пусть бодается с нотариусами в битве за наследство. Неверные друзья, Гильденстерн – Костик и Розенкранц – Лёха, готовы дать обличительные показания. Как и Полоний, теперь, моими стараниями одноногий. Уже зреет где-то в недрах Управления новый Фортинбрас, чтобы сменить безумного Гамлета на посту принца перевёрнутого инфернального лабиринта с безрогими зверями и змеями под ковровыми дорожками. А вот друга Горацио я убил. Единственный, кто должен был остаться в живых, застрелен мной вопреки всем правилам и здравому смыслу. Потому что безумному принцу, которому тень жемчужного скорпиона наплела в уши картонной чуши, никакой закон не писан. И сам он теперь вне любого закона. На пиратской шхуне закон – капитан. И капитан сам решает, кому жить и когда умирать.

Я ведь палач. А кто сделает мою работу лучше меня самого? Какой-то другой, новый палач? Какая ирония судьбы! Чтобы палач казнил другого палача! Не стоит беспокоиться, уважаемый перевёрнутый мир! Раз в нём возможны любые парадоксы, почему бы не воплотить ещё один, самый оригинальный? Наивысшая точка совершенства, виновный палач, приговорённый к смерти, казнит сам себя! Вершина торжества правосудия и функциональность с КПД почти, что вечного двигателя! Змей, пожирающий свой хвост!

Вот только там, за чертой, что ждёт бедного испуганного, загнанного в угол палача? Покой? Или всё-таки бездна Ада? Ведь самоубийцы и душегубы попадают туда прямиком. Самоубийцы точно знают, когда и куда они попадут. В этом их единственное преимущество. И раз мой Горацио по всем признакам направлен в другую инстанцию, на семь этажей выше, то мне вся статья скрыться от него в Тартаре. Потому что вновь смотреть в эти синие удивлённые глаза я больше не хочу.

Не рвите жилы, механики системы! Я, сломанный винтик, сточившаяся шестерёнка, ещё в силах поменять себя сам. Хотя бы изменить статус с «живой» на «мёртвый». Моя обманчивая вероломная судьба предоставила мне такое превентивное последнее право. И верный «Наган» ещё хранит несколько пуль в своём ячеистом пузатом тельце. Пора и честь знать. В дверь уже стучат. Пока осторожно, но это скоро изменится.

Я откинул удерживающую скобу, покрутил барабан, установив соты с медом смерти против ствола. Игры в «рулетку» в прошлом. Мне не нужна неизвестность. Я сознательно иду за сгиб бытия. Навстречу покою. Или в чёрную дыру. Или в котёл со смолой. Плевать! Пока я не узнаю этого точно, я так и буду оставаться в неведении. Так давай же узнаем, что там, за гранью! Теперь это даже интересно.

Взвёл с хрустким щелчком курок. Вжался плотнее в надёжное, успокаивавшее меня всегда раньше кресло. Кому-то теперь придётся оттирать его от фарша моего мозга и липкой крови. И латать дырку. Приставил край дула с мушкой в соединение шеи и подбородка, направив ствол почти вертикально вверх. Чтобы уж точно убить себя с первой попытки.

И замер на несколько секунд.

Последние секунды жизни! Как же они прекрасны! Как говорил гений, остановись, мгновенье, ты прекрасно! Только в этом и заключается вся красота мгновения. Став вечностью, оно совершенно теряет былой шарм. А я всё успел. И с врагами сразиться, и теперь вот, допеть свою лебединую песню.

Пора.

Палец медленно, но твёрдо надавил на скобу, выбирая «мёртвый ход».

И в наступившей в этот миг оглушительной звенящей тишине, я вдруг отстранённо и радостно подумал в последний раз: «А ведь я сам меняю себя, как винтик! Так, может, я не винтик? А?».

Всё-таки, я – человек…

Необязательный P.S.: Глеб Панфилов был осуждён на десять лет, вышел через шесть по амнистии, женился на Виктории Исаевой и усыновил её детей…

18 мая – 03 августа 2015.