Текст книги "Совесть палача. Роман"

– Прощай, дружище, – я немного отстранил свою голову от его, поднеся аккуратно дуло к левой стороне его свода черепа, почти касаясь волос. – Прости…

– Прощай, брат! – его слова оборвал глухой, из-за спины, выстрел.

Он отстранялся от меня бесконечно долго и медленно. Будто спиной прыгал в воду, раскидывая руки. И искривлённые мукой губы всё ещё хранили последнюю улыбку, смотрящую в мёртвый оскал смерти, зримо явившейся ему из своих запредельных, неощутимых и невидимых глазу пространств. И в глазах отсутствовало выражение ужаса и понимания предела. Они застыли в последнем восторге от ощущения последнего объятия самого близкого ему в этом пахнущем тленом и разложением смрадном месте человека. Меня.

Своего палача.

А я ухватил его подмышки, аккуратно принял расслабившееся отяжелевшее тело, и с усилием, осторожно опустил его на резиновый пол. И мелькнула в моём сознании умирающая белая крыса. Как подлый удар электрическим шокером. А лев вмазал лапой по стене так, что выпал булыжник и посыпался цемент. И от рёва мелко дрогнули стены. Камень лабиринта вдруг поплыл, трансформировался, начал менять структуру. Это опустилась на него облако коррозии от понимания перехода за грань невозвращения. Черта между жизнью и смертью, потеря моего лучшего друга, убийство формального брата своими руками. И горечь со скорбью дико и надрывно завыли набатом у меня в голове.

Что я наделал?!!

Манин уже сел рядом, ловко водя стетоскопом по груди. Выстрелил я и в самом деле точно. Пуля не вышла наружу, не выломала кости, не плеснула на стены кровью и мелким фаршем мозгов. И скончался Пётр мгновенно, даже не поняв, что уже умер, не успев ощутить самой ничтожной боли. Наверное, его освобождённая душа сейчас опускается в блаженную вечную ванну вселенского покоя. Или он слышит ангельский хор, провожающий его до золотых ворот райского сада. Ведь убиенных принимают туда вне очереди. Вот такой мой тебе, Петя, прощальный подарок. Вежливость палача.

– Чистая работа, – отнял и принялся сворачивать свой слуховой прибор Мантик. – Хоть пособие снимай!

– Хорошо, – я всё продолжал сидеть рядом с телом Пети, придерживая его за бока, будто опасался, что он может неловко перевернуться на бок. – Никого не задерживаю. Ждите меня у кабинета. Мне надо попрощаться. И зовите мне сюда старшего похоронной бригады.

Мои мрачные ангелы полузагробного царства проявили невиданную деликатность, и, не говоря ни слова, не задав ни одного ненужного вопроса, быстро покинули место казни. Даже грубый доктор сдержался и не ляпнул ничего бестактного. И на том спасибо.

А я всё сидел, глядя в мёртвое безмятежное лицо друга. Потом вытащил у него из кармана записку и развернул. Там, рукой Вики было выведено всего три слова.

«Мы тебя любим».

Любовь не спасла мир, а лабиринт меня от моего льва. От этого бумажного откровения с каменной кладкой свершилась фатальная метаморфоза. Вернее, я увидел, что изменения есть лишь плод моего воображения. Кладка никогда и не была надёжным камнем, скреплённым намертво цементом. Она оказалась картонной ширмой. Ловкой хитрой проделкой старого шарлатана и жемчужного скорпиона. Он сумел за моей спиной как-то договориться с моей совестью и уговорить её придремать немного, до последней казни. До главного морального выбора. До рубежа, где решается вся моя дальнейшая судьба и вешается мне пожизненно ярлык с моим конечным определением. В зависимости от выбранной дороги.

И через разлетевшийся веером и брызгами лохмотьев картон вдруг резко и стремительно вылетел пружинистый поджарый лев. Натянутый жилами, бугрящийся мышцами, с развевающейся шелковистой длинной густой гривой. И клыки его поразили своей белизной и острыми гранями. А глаза дико мерцали медовой лавой безжалостной ярости. Я ничего не успел сделать. Лев по дуге пролетел разделявшее нас расстояние и чётко пришёл мне на спину. В плечи впились, протыкая плоть бесконечно длинные когти, а шею обдало на миг горячим молодецким дыханием. И тут же острые грани зубов сошлись на тонкой коже, прорезая её, как бритвой, проникая в переплетения артерий и трахей, связок и пищевода. Лишая возможности дышать в судорожном страхе и наполняя лёгкие горечью потери и осознания ужаса сотворенного своими руками. Сознательно и нарочно. В глупом порыве проверить себя и доказать всему миру, что нет ничего невозможного, что у глубин подлости нет дна. Что теперь этот лев будет вечно висеть на мне сзади, глодая мою сущность и лишая покоя и сна, пока я окончательно не дойду до полного ничтожества. И нет никакого лабиринта, и не было. Мираж, фикция, ширма. Нет и тропинки из глубин к свету покоя. Это закольцованная магистраль, по которой я бродил слепцом мимо одной круглой картонной стенки. А вот теперь лев прыгнул и озарил всю картину целиком. Чтобы хоть поздно, но наверняка я увидел всю правду.

Истина.

Вставал я на ноги уже совершенно другим человеком. Развалиной, мгновенно потерявшей всё в этой жизни. Покой, уверенность, уважение себя и уважение всех, кто вокруг. Своё будущее. Своего друга…

Вошли трое из похоронной бригады. Я тупо озирался, словно забыв, зачем я тут вообще нахожусь. Потом отозвал старшего и полез в карман за портмоне.

– Слушай меня внимательно, старший прапорщик Горковенко, – без выражения, но веско произнёс я. – Там, на кладбище, вас у входа будет ждать машина. Довезёте их до места. В машине возьмёте гроб и что там ещё будет. Там будут люди. Это жена и дети покойного. Вернее, теперь вдова. Поможете и посодействуете ей во всём. Переложите труп в гроб, похороните и закопайте по-человечески. Это ясно?

– Ясно, – немного оторопел Горковенко.

– Это хорошо, – я вытащил из кошелька три пятитысячных купюры и продолжил: – А вот это вам за старание, – протянул я ему первую, – за прилежание, – вторая бумажка легла в руку прапорщику, – и за молчание! Ты меня понял?

– Понял, товарищ полковник, – смышлёный прапор быстро сообразил, простимулированный щедрым финансовым вливанием. – Всё сделаем как надо!

– Смотри, Виталик, – я приложил палец к губам, потом сжал ладонь в кулак и пригрозил ему. – Я ведь всё узнаю.

– Не волнуйтесь, – посерьёзнел ещё больше Горковенко. – Разрешите вопрос?

– Ну?

– Кто он вам… был?

– Брат, – с досадой в голосе сказал я, повернулся и пошёл прочь от душевой.

Выйдя из подвала, я набрал Вику. Она ответила сразу.

– Слушай меня, – сухо и быстро начал я. – Будь на кладбище, что за моей колонией, не позже, чем через час. Всё у тебя готово?

– Да! – испуганно взвизгнула она.

– Мои люди обо всём предупреждены, они всё сделают правильно. Так что всё. Теперь ты не подведи.

– Он уже… – Вика запнулась, а я понял, что вот-вот и начнётся бессвязный поток истерики и слёз.

– Да.

Но она сдержалась и будто высушила на том конце виртуального провода своё горе до состояния глиняного черепка.

– Это ты его убил? – сталь в её голосе резанула мне уши бритвой.

– Это делает специально обученный человек.

– Ты… – услыхал я твёрдую уверенность, будто она видела всё сама.

Она тоже была ведьмой?

– Я не могу говорить с тобой об этом. Если хочешь, после. Не исключено, что наши спецслужбы слушают все разговоры. Или мой персонально. Или по прихоти случайного выбора. Я и так уже под статьёй. Не нагнетай. Окажи достойно последние почести мужу.

– Хорошо, – сдалась она. – И… спасибо тебе. За всё.

– Чем могу…

– Да! И не звони мне больше! Никогда!!!

И дала отбой.

Всё я потерял. И всех. Вика разорвала связь. Татьяна после того, как уволилась, не казала ко мне носа. Друзей и близких не осталось. Теперь вот канули в бездонную чёрную пропасть и мои последние столпы покоя и спокойствия. Совесть мёртвой хваткой держала меня за горло. И от этой безысходности поднимался из моих недр тёмный клокочущий гнев.

На всё.

И на всех.

Напиться что ли?

Но и этого мне было не суждено. Не успел я шагнуть и пару раз, мой телефон завибрировал и запиликал. Я поднял экран к глазам: «Егоров».

– Привет, полковник! – задребезжал наш особист мне в ухо.

– Привет, Артём. Чего хотел?

– Ты где?

– На работе.

– «Исполняешь»?

– Да.

– Я перезвоню.

– Погоди. Я уже. Освободился, в общем…

– Хорошо. Тогда слушай! Помнишь, ты спрашивал, не сгустились ли тучи?

– Помню, – я вспомнил старый разговор во время сдачи богомола.

– Так вот, ты просил «маякнуть», если тучи сгустятся. Прости, что так поздно, но лучше тебе быть в курсе…

– Что ещё у нас случилось сегодня? – новость для меня оказалась совершенно неожиданной и не приятной.

– Калюжный начал свою игру против тебя. Он хочет твёрдо подменить тебя на должности начальника колонии. И не остановится ни перед чем. Каким-то образом ему удалось накопать на тебя столько материала, что хватит не только на выговор или неполное служебное, а на целый букет статей. У него есть письменные показания свидетелей из числа осуждённых и сотрудников, и самое главное, есть видеозаписи разных нарушений процедуры «исполнения»…

– Как же так? Я ведь всё контролировал и подстраховывался!

– Не знаю, Глеб, но всё это он собрал в одну кучу говна и передал через Павлова в УФСИН. Там у нашего Борюсика родственник, который и подтянул его к нам на должность зама по тылу. Вот через этого родственника материал по-тихому и ушёл в особый отдел УФСИНа. Я случайно об этом узнал, через одного своего знакомого особиста. Мы с ним дружим, вот сегодня пивка попили, он мне по секрету и шепнул. Родственник должен был держать материал наготове, чтобы сразу пустить его в оборот. Но он тоже что-то перестраховался, и принёс его в ОСБ заранее, вроде как на консультацию. Те посмотрели и просто обалдели. Тут пахнет судом и большим резонансом. По его просьбе они, конечно, не стали сразу начинать огласку, но теперь из-за родственничка Калюжный может попасть на «бабки». Дело у него они изъяли и ждут твоего решения. План такой: Калюжный в ближайшее время предложит тебе уйти с поста начальника, непременно поставив его на это место.

– Я что ли его сам назначу? – зло хмыкнул я.

– Ты будешь должен дать ему такую характеристику, чтобы наверху ни у кого не осталось сомнений в том, что Калюжный лучше всех справится с назначением. Приложить все усилия и всё старание. Тогда делу не будет дан ход. А Калюжному придётся расплатиться с особистами, чтобы они молчали и вернули ему материал. Он, правда, этого ещё не знает, поэтому попытается договориться с тобой миром. Если ты не согласишься, тогда он даёт этому материалу официальный ход, и ты пропал. Он тоже повиснет в воздухе со своим карьерным взлётом, но ты же его знаешь. Калюжный на уши встанет, всех в говне утопит, и скажет, что он самостоятельно, в одиночку, вопреки всем препонам со стороны сослуживцев разоблачил такого негодяя, как Панфилов, потому что высокие идеалы не давали ему спокойно спать, и всё такое прочее в этом духе. Всех затопчет, распугает и зальёт помоями перед генералом, чтобы без мыла пролезть на эту должность.

– Сука, как же он добыл видео? Вот же гнида! Или эти твари, контролёры, боятся его больше, чем меня? Никому верить нельзя!!

– Я понимаю, Глеб, это нелегко принять. Но мой тебе совет, соглашайся на его условия. Согласишься, по-тихому поменяетесь с ним должностями, а он ещё и попадёт на круглую сумму. Не согласишься, тебе конец в любом случае. Ты это понимаешь?

– Понимаю, – крепко задумавшись, ответил я.

Видимо, что-то не понравилось Егорову в моём тоне, потому что он вдруг сказал:

– Соглашайся, Панфилов. Это будет идеальным выходом из такого положения. Тебе тюрьма реальная светит. А потом всё как-нибудь образуется. Нароешь на Калюжного такую же папочку, вновь рокировку сообразите. Только не горячись. И смотри там, дров не наломай!

– Я понял. Спасибо, Артём. Хоть и поздно, но это лучше, чем никогда. А с Калюжным я вопрос решу. Всё, до связи!

– Глеб!.. – крикнул Егоров, но я уже нажал отбой.

Вот оно, значит, как вышло! Пока я тут увлёкся поисками ложных троп и стройкой картонной обманки для самого себя, пока я панибратствовал с преступниками и шарлатанами, он всё это время копил материал! И ведь как-то смог раздобыть записи! А там моя политическая смерть. Там и издевательства над Дубининым, и садистская расправа над Бондаренко, и самоубийство Кузнецова. Твою мать, это действительно отличный материал, чтобы сровнять Глеба Панфилова с дорожной пылью. И макушки не останется. Но какова же падла! Тварь, иуда, сволочь! Согласиться на его предложение? А вот хрен ему от советской власти! Раз в этой колонии к начальнику нет никакого уважения и почитания, то какого ж хрена у начальника оно должно быть к тем, кто ходит под ним? Зло не победить добрыми намерениями и подставленной щекой.

Зло можно задавить только наибольшим злом.

Вот только как мне теперь оперативно переиграть Андрея Евгеньевича на его же поле? Что я могу ему противопоставить? Чем адекватно ответить? То, что лежит у меня в сейфе, тянет, максимум на строгий выговор с занесением. Нет, тут нужен хитрый финт, неожиданное оригинальное решение. Выезд поперёк встречной. И ведь самое противное, что я сам прекрасно понимаю, что в моём положении, загнанного в угол короля перед финальным шахом и безусловным матом, ничего я Калюжному сделать уже не могу. Только бессильно материться.

Твою мать!!

И, будто учуяв всё моё беззубое бессилие, мне навстречу показался сам виновник моей беды, подполковник Калюжный Андрей Евгеньевич, который, не таясь, вышел из «дежурки», поигрывая «флешкой» на шнурке. Вот зачем он тёрся по субботам «исполнения». Кино смотрел. И копил материал. Как и сейчас. Тоже, наверное, познавательное видео, где друг казнит друга выстрелом в обнимку. Новый способ, ещё не занесённый в учебники по стрельбе.

При виде его довольной физиономии Наполеона при Аустерлице, мне будто в нос кулаком въехали. Ослепительно полыхнула короткая ярость, которая выжгла в животе пустоту и снесла пробку с вулкана злобы, ненависти и гнева, что уже закипал на дне моего нутра. И в висках гулко, с отзвоном в череп застучала густая от холодной, контролируемой ярости кровь.

На ловца и зверь бежит. Вот только кто тут зверь?

– Добрый день, Глеб Игоревич! – сладко, но с ядовитым привкусом расплылся в резиновой накладной улыбке Калюжный. – А у меня к вам разговор!

– Да-а-а? – удивлённо поднял я бровь. – Это о чём же?

– Пойдёмте ко мне в кабинет, – преувеличенно вежливо и деликатно уступил он мне дорогу. – Разговор конфиденциальный.

– Темнишь ты мне что-то, подполковник! – шутливо погрозил я ему пальцем, но последовал за его жестом.

А внутри я уже был весь белый и чистый. Окалина сомнений отшелушилась в горниле чистой ярости. Каверны предательского страха затянуло и зализало пластичным и ковким металлом уверенности и злости. А гнев уже не просто лениво пузырился, он закипал ключом. Вот-вот и устремится наружу сдерживаемая только силой воли и налетевшим куражом игры в маски лава очистительного взрыва всех моих ужасных эмоций. Которая может натворить много бедствий, потому что последствия теперь забыты и не важны. Я ослеплён этим огнём. Последствия мне не видны и не интересны. Мир сузился для меня до маленького кабинета, в котором с трудом умещаемся мы с Калюжным и вся лава моего гнева. Если она выплеснется, то тут же заполнит комнатушку до потолка, без остатка распылив моего визави на атомы. А что будет со мной – неведомо. Только я не боюсь собственного жара. Я им греюсь, как приятным костерком у бережка моей тихой и свежей речки под не нашим названием: «Стикс». Она даёт забвение всем, кто попьёт из неё. Вот и пришло время напиться вдоволь.

Дверь за Калюжным захлопнулась, он повернул ключ. А я уселся ему на стол, чтобы Калюжному пришлось смотреть из своего кресла на меня снизу вверх. Только его это не смутило. Его победа уже определилась, и плевать он хотел на позы и выпендрёж. Теперь это потеряло значение и смысл. Наступал для него момент своей лучезарной истины, осветившей его трудный путь к глобальной справедливости. И меня он собирался смести с дороги, как незначительную досадливо-надоедливую букашку. Его Игра началась, а я пока ещё презрительно раздумывал, в какую из моих сыграть с ним после его фееричного дебюта.

– Последнее время я сильно обеспокоен вашим состоянием, Глеб Игоревич, – как ни в чём не бывало, уселся в своё кресло Калюжный.

– А что с ним не так? – улыбнулся ледяным оскалом я.

– Вы неважно выглядите. Мне кажется, вас тяготит ваша должность. Тяготит именно некоторыми специфическими функциями. Не хочу думать, но, как прямой человек, скажу, что вы, как натура тонкая и ранимая, не подходите на роль палача. Сожалею, что судьба заставляет вас против воли лишать жизни преступников, но ведь всегда есть приемлемый выход!

– Ты что ли станешь стрелять их за меня? – я откровенно валял дурака.

– Нет, – не принял моего тона серьёзный зам. – Но я предлагаю вам уйти со своей должности на такую, которая помирит вас с собой, и успокоит вас. Тогда уже больше никто не пострадает по вашей воле, а довольны останутся все, и вы – в первую очередь.

– Предлагаешь «махнуть неглядя»? – проявил я интуицию.

– Вы умный человек, всё понимаете правильно и без лишнего жевания соломы, – поспешил довольно откинуться в кресле Калюжный.

– Просто альтруизм в рафинаде! – почти засмеялся я. – Нервного, убитого терзаниями шефа решил прикрыть своей грудью его верный зам. Просто Матросов, герой войны с преступностью и несправедливостью жестокого мира!

– Вы зря иронизируете, Глеб Игоревич. Я далеко не такой наивный искатель справедливости. И я не прошу вас об этом. Я ставлю вас перед жёстким фактом. По моему мнению, я более подхожу на эту должность, чем кто-либо из наших офицеров. Более того, я единственный, кто может встать на это место. Без вариантов. А ваше время управлять таким сложным комплексом, как наша колония, безвозвратно ушло. И это тоже уже свершившийся факт. Как умный человек, вы не можете с этим не согласиться. И поверьте, так будет лучше всем. Абсолютно и без исключения.

Вот она, пошла самая главная часть разговора, Игра зама в апогее. Теперь ход за мной. Моя безнадёжная попытка дёрнуться и посопротивляться для порядка и протокола. Без шансов вывернуться и переиграть мастера подковёрных интриг.

– Ты заблуждаешься, уважаемый Андрей Евгеньевич! Я уютно чувствую себя в своём кресле начальника и с вопросом о казнях я в ладу и гармонии. Ты опоздал немного. Так что зря ты беспокоишься о моём душевном равновесии. Поэтому предлагаю всё оставить, как есть. Безусловно, после того, как подойдёт мой первый пенсионный срок, я, как честный человек не стану задерживаться на должности и в рабочем порядке освобожу её для тебя. Даже рекомендацию генералу отправлю.

– К сожалению, я не могу так долго ждать, – добавил жести в голос Калюжный. – И на то у меня есть свои основания. Я хочу решить дело миром. Но готов и к войне. Даже не к войне, а к одному единственному сражению, после которого от вас не останется ни одного доброго воспоминания. Если вы сами благоразумно не уйдёте, дав, тем не менее, очень убедительные рекомендации генералу, без вариантов, то я вас просто уничтожу.

– Угрожаешь? – всё ещё немного шутливо нахмурился я.

– Предупреждаю. Я собрал очень хороший и обильный материал на вас. Он уже ждёт своего часа в УФСИН. И только от вас зависит, пойдёт он в особый отдел или останется у надёжного человека. Выбирайте, Глеб Игоревич, жизнь на должности зама или позорный конец в тюрьме для бывших сотрудников.

– Да ты просто шантажист, Андрей Евгеньевич. Вот так, голословно ты мне заявляешь, что у тебя есть что-то такое, что может негативно повлиять на мою карьеру. Это не серьёзно. Раз уж у нас такой откровенный разговор, хотелось бы услышать подробности, – согнал и я с лица последние штрихи дурашливости.

Теперь осталось только понять, какова степень глубины той ямы, что вырыл своими кротовьими лапами гнусный мой губитель Андрей Евгеньевич. Судя по его каменному лицу, падать мне туда довольно долго. И на дне уже растут осиновые колья, не оставляющие шанса хоть немного выжить.

– О! Там много чего интересного! – обрадовался Калюжный. – Например, показания Афанасьева, в которых он подробно рассказывает обо всех издевательствах, как моральных, так и физических, каким вы его подвергли. Есть показания некоего заключённого Дубинина. Там вообще просто какой-то «беспредел». Вы же откровенно пытались его не просто напугать и унизить, а довести до безумия или самоубийства. Что за нелепый розыгрыш с имитацией казни? Кстати, у меня есть и видеозапись со звуком обо всех ваших проделках. Как вы всадили в Бондаренко семь пуль, стараясь как можно больше принести ему посмертных страданий. И как вы откровенно попустительствовали Кузнецову, вопреки всем инструкциям, практически дать ему застрелить себя из ваших рук. А до того вы вступили с ним в преступную связь. К чему эти долгие беседы о высоких материях? В конце концов, вы просто обнимались с вашим последним казнимым, а это, согласитесь, уже ни в какие ворота не лезет! Таким образом, вы скоро станете с ними пить на брудершафт и играть в «Русскую рулетку» вместо исполнения приговора. Вы заигрались, Глеб Игоревич. Вы даже рядовых сотрудников запугали, подкупили и втравили в свои преступные забавы. Пора и честь знать. Кроме всего этого все члены вашей команды по исполнению казней будут вынуждены дать признательные и обличительные показания. А Манин сделает это с удовольствием. Ведь это именно он придумал гениальный план с двойными видеокамерами в нужных местах. Когда вы отключали все известные вам, все известные мне продолжали снимать и записывать звук. Так что друзей у вас тут нет ни одного, не тешьте себя иллюзиями. Лучше подумайте о том, что вам уже светят и сто седьмая – доведение до самоубийства, и сто тринадцатая – истязание, и сто сорок третья – нарушение свободы совести, и сто семидесятая с семьдесят первой – злоупотребление и превышение власти или служебного положения. А так же сто восемьдесят девятая – укрывательство преступлений и сто девяностая – недонесение о них. Я говорю об Иванове и его сто двадцать первой. В конце концов, двухсотая – самоуправство, и даже сто восемнадцатая – понуждение женщины к вступлению в половую связь лицом, в отношении которого она являлась по службе зависимой. Это про Татьяну. Вы заставили её уволиться по известным причинам…

– Ты бы мне ещё двести шестьдесят восьмую припаял, правовед! – недобро усмехнулся я, не желая обсуждать неверность истолкования причин увольнения моей ведьмы, которая невольно подлила маслица в этот вонючий костерок.

– А это что? – не понял, замявшись от провала в памяти Калюжный.

– Дурное обращение с военнопленными, умник!! – откровенно и оскорбительно засмеялся я.

– Шутите? Похвально, – не смутился Калюжный. – Тем легче вам будет сделать свой правильный выбор!

– Ты много говорил, Калюжный, теперь я немного поразглагольствую, – уклончиво начал я ответную речь. – Я вот что понял давно и всё время нахожу этому подтверждения. Всем всегда зачем-то хочется занять чужое место. От непонимания и самообмана. Тщета всё это и суета сует. Вон, смотри, предателя Иуду повесили. Или он сам повесился потом от понимания всей своей низкой сути. А ты, я вижу, всё ещё в плену своих иллюзий. Про законы мне говоришь. Статьи приводишь. Пугаешь. Жаль, закона о предательстве ближнего нет. Тут ты неуязвим, и ни один суд не примет такое невнятное обвинение. А с тобой разберётся судьба…

– Это очень познавательно, но мы теряем зря время, – он уже слышал литавры победы. – Каков ваш конкретный ответ?

Я нащупал на боку кармашек с наручниками, осторожно откинул клапан и вытащил их, спрятав в кулак. Потом улыбнулся и невинно попросил этого паука:

– Подними, пожалуйста, левую руку, Андрей Евгеньевич!

– Зачем? – сбился с толку он.

– Ну, подними, что тебе трудно уже руку поднять практически на новой должности?

Он недоумённо выполнил мою странную просьбу, впав на секунду в ступор непонимания. А я очень ловко и быстро накинул ему на запястье один «браслет», а второй тут же дёрнул немного вперёд и застегнул его на трубе отопления, что тянулась как раз за его спиной вдоль стены под подоконником. Так вот легко и чётко я зафиксировал этого кровоядного зверя в его же берлоге. Чтоб не возникало неразумных желаний решить вопрос силой. Потому что потакать ему в его гнусности я уже не собирался. Я уже всё решил. Загнанная в угол крыса идёт в «ответку» теперь уже совсем не считаясь ни со своей жизнью, ни с жизнью агрессора. Всё просто – око за око. И нет другого закона. Нет этих идиотских и позорных статей, нет ухищрений и многоходовок. Всё просто. Входят двое, выходит один. И пусть уж тогда случай, который, в отличие от опыта, есть сын не ошибок трудных, а самой судьбы, решит нашу проблему выбора. Зло не переубедить, не уговорить, не умолить, не обмануть.

Его можно только уничтожить.

И пусть цена высока, она не выше того позора, что уготовило зло. А совесть всё равно будет меня глодать, так зачем менять причину? Так хоть останется честь, которую надо беречь пуще жизни. Вот такая у нас вышла Игра. И теперь настало время для последнего её акта, для финишной точки, которая встанет по выбору той самой мамаши случая. Даже я не знаю, кто выйдет из кабинета живым. Такова высшая справедливость.

– Что вы делаете?! – подёргал прикованной рукой Калюжный. – Вы с ума сошли?!

– И это немудрено! – весело подтвердил я. – Ведь я же много беседовал с Кузнецовым о том, чего вы так и не поняли. А это сложно сделать. Иногда это может отнять разум. И тогда я самоустраняюсь от сложности выбора, который ты мне предоставил. Ты тоже не оставил мне других шансов. Поэтому выбор сделает сама судьба. Высшая справедливость, а не моя слабость или твоя сила. По-честному, без хитрых делишек за спиной. Мы сыграем в «Русскую рулетку».

– Отстегните меня немедленно!! Это уже переходит все мыслимые границы!! Вы что, совсем умом тронулись?! Нет, я понимаю, выбор для вас сложный, но вы подождите, спокойно всё обдумайте, мы сможем прийти к приемлемому компромиссу!! – задёргался, бессильно звеня металлом о металл Калюжный.

Он начал бояться. Это хорошо.

– Как предпочитаете? – я вытащил из кобуры «Наган», в котором оставалось ещё шесть пуль, и принялся выщёлкивать их на стол перед Андреем Евгеньевичем. – Быстрый вариант, когда барабан крутим один раз или долгий, когда после каждой попытки?

– Я не… Я отказываюсь!! Я буду вынужден звать на помощь!!

– Пристрелю, как собаку! – прервался я и поднял ствол, целя ему в испуганный глаз. – А так у тебя будет шанс. А что? Начальник обезумел и застрелился у тебя в кабинете, после того, как ты, герой-разведчик, собрал на него убойную «инфу»! Всё ровно. Ты – в шоколаде. Я – «задвинул тапки в угол». Все счастливы! Ну, а если не судьба, то тебе вообще всё равно уже будет, что там и как со мной обернётся! Честно так?

– Честно… – обмер Калюжный.

– Вот и ладушки, играем короткий вариант! – я оставил один патрон в барабане и провёл им по всей длине своего рукава с характерным треском щелчков. – Поехали! Ты – первый!!

Я направил пистолет ему в лоб и нажал спуск. «Наган» сухо щёлкнул осечкой. Калюжный подскочил, будто нащупал жопой гвоздь.

– Не «очкуй», Андрюха, – скривился я. – Матку подбери за ухо!

Потом приставил ствол себе к виску и повёл палец. Кураж клокотал во мне, а вера в свою правду не давала страху навалиться на плечи. Стало даже как-то весело. И без промедления и раздумий я тоже спустил курок.

«Щёлк!».

Осечка!!

И сразу моя уверенность подпрыгнула, как ртуть в тонометре. Есть она, есть высшая справедливость! Она не даст подлецу выйти сухим из воды, а мне сгинуть зазря!

– Пожалуйста, нет!! – взмолился он, когда круглый глаз смерти вновь посмотрел ему чуть выше бровей.

Я был неумолим. С сосредоточенным лицом, закусив губу, я медленно выжал спуск вновь. Но выстрела к моему удивлению не последовало. Вновь боёк сунулся в пустое гнездо, фальшиво хрустнув в пустоте. А Калюжный не удержался и взвизгнул тонким голоском. Его физиономия покраснела и покрылась бисеринками пота, как шляпа гриба утренней росой.

К своей голове я тащил пистолет уже медленнее. Это становилось всё более захватывающим и интересным, но и опасность росла в разы. Шутки кончились. Я реально рисковал. А, плевать! Теперь отступать некуда. Я пролетел точку невозвращения. Путь мой только вперёд. И там при любом раскладе будет один приз. Так что я, как самурай, всё равно уже мёртв. Осталось только немного взбодрить справедливость, чтобы она проснулась и явила свой лик двум непримиримым игрокам со смертью.

При очередном щелчке я не удержался и непроизвольно сильно зажмурил глаза. Всё-таки страшно! Но как это заводит!

Ух!!

Калюжный, казалось, раскрошит себе зубы, так его раздосадовала моя удача. Он побегал глазами по столу, видимо, ища, чем в меня запустить. Только тяжёлых предметов он, к своему запоздалому сожалению, на столешнице не держал. А бросаться ко мне свободной рукой – тоже толку мало. Я вырвусь, а потом просто буду жать на спусковой крючок, пока не найду полное гнездо. А их осталось всего три, и в каком-то прячется чья-то смерть. Если вновь повезёт ему, то мои шансы пополам. А после шестого холостого его приговор станет очевиден.

Зашевелился в кармане мой телефон, поганя торжественность момента. Я вынул, взглянул на номер, который не отразился в телефонной книжке, не раздумывая, сбросил вызов и выключил адскую машинку совсем. Не время отвлекаться. Пусть весь мир подождёт. Мне осталось всего три или два, или одна попытка…

И тогда я опять отнял дуло от своего виска и повернул к нему. Нажал…

Уши разорвало грохотом, дым плюнул в лицо Калюжному, заволок его, спрятав от меня, а я уже выдохнул испуганно и освобождённо. Дело сделано. Суд свершился. Справедливость восторжествовала. Случай сделал правильный выбор, а судьба не подвела.

Мёртвый Андрей Евгеньевич откинулся на спинку с застывшим выражением безмерного удивления в глазах. Рот его чуть приоткрылся, показывая тусклые хищные зубки. Во лбу, испортив безупречность кожи, появилась дыра, из которой потекло вязкой тёмной кровью. А за его спиной, по коже кресла, по стене, полосами текли неопрятные потёки крови. Я выбил его дух на стенку его кабинета. Правосудие состоялось.

Впрочем, этой выходкой я уже подписал приговор и себе. Но оно того стоило. И я сомнамбулически встал, забыв в кабинете свои наручники, отпёр дверь и оставил труп своего зама скучать в тишине и беспорядке. Только предварительно сгрёб патроны со стола и вновь снарядил барабан.

Какая-то ватная отрешенность вдруг навалилась на меня. Я только сейчас увидел край бездны и то, что за ним прячется. И это одновременно пугало и завораживало. Надо срочно выпить. Чтобы прочистить мозги, забитые грохотом выстрела и затуманенные дымом от пороха. И запереться в кабинете, где остался только один мой здесь верный и настоящий друг – моё кожаное бронекресло. Остальных я растерял и убил по дороге. Особенно, если учесть, что кроме Пети, тут у меня друзей и не было. А остальных я бы с удовольствием пристрелил бы, если бы не суббота. Жирной главной бухгалтерше, Людке Хворостовой, всадил бы пулю в живот. Пусть, сука, помучается, покорчится перед кончиной за все свои махинации. Да и начальнице отдела кадров, Полежаевой, не помешала бы «маслина» в горб. Может, могила её исправит? Колобку Борюсику за пособничество – в ухо, как Пушкинскому медведю – привет от Дубровского. А гнусу Морозову за трусость – пулю в ягодицу. Как покинувшему поле боя. Эх, повезло им всем несказанно!