Текст книги "Ледяной плен"

Океан потребовал от них свою цену за вторжение. И ее пришлось заплатить.

Несмотря на то что на церемонии погребения были обязаны присутствовать все офицеры и матросы, не занятые службой, изможденного круглосуточным бдением медика трогать не стали.

Первое тело, уложенное на специальной чисто оструганной доске и вынесенное на шканцы, было покрыто бугрящимся на ветру Андреевским флагом. Паштет и Треска поспешно привязали к ногам бедолаги груз.

За неимением священника, которого не смогли разыскать ни среди команды, ни среди польской группы, обряд отпевания срывающимся голосом совершил Тарас.

По окончании, под нестройное пение «Со святыми упокой», тело вместе с доской поднесли к борту ногами вперед и положили концом на приготовленный планшир. Азат и Савельев встали в изголовье и взяли края флага – несмотря на забинтованные руки, первый сразу согласился оказать последние воинские почести погибшим товарищам.

По сигналу горниста, роль которого выполнял Колотозов, Паштет и Треска аккуратно приподняли доску, и тело легко выскользнуло за борт из-под флага. Судовой караул проводил его оружейным залпом. Незыблемые морские законы, даже в новом, живущем по своим чертовым правилам мире, не позволяли экономить патроны на памяти боевых товарищей.

И так повторилось пятнадцать раз, пока ненасытные волны с тихим всплеском заглатывали парусиновые свертки один за другим, чтобы бережно, словно новорожденных детей, опустить их на вечный покой в качающуюся колыбель Атлантики.

Когда над последним погибшим сомкнулись холодные воды, Тарас, щелкнув каблуками, взял «под козырек». Стараясь чтобы голос не дрожал, он зычно рявкнул, изо всех сил стараясь перекричать усиливающийся ветер:

– Павшим гер-р-роям вечная слава!

Автоматное многоголосье слилось в дружный одиночный залп.

– Ура!

Эхо прощального салюта звонко разнеслось над Атлантикой.

– Ура!!

Пропитанное оружейным порохом последнее «прости» подобно птице взвилось к быстро идущим высоким малиновым облакам.

– Ура!!!

И, не в силах больше сдерживаться, Тарас скрылся за дверью рубки. По вечно пасмурному лицу старпома струились обильные слезы.

* * *

После похорон на борту потянулись унылые серые дни, наполненные болью утраты и тоской по ушедшим товарищам. Коротенько помянули погибших, нестройно что-то попели из полузабытого флотского фольклора, да и разбрелись, кто куда. Потом разговаривали мало, при этом избегая смотреть друг другу в глаза. На плечи людей, фантомами бродивших по коридорам и отсекам, неподъемным грузом наваливалось извечное: «А если бы я тогда успел? Ведь оставалось совсем чуть чуть…», «Надо было протянуть руку, а не автомат перезаряжать…» и тому подобные извечные «а если», да «а что бы было».

Только ведь смерть – она не знает сослагательного наклонения.

Через несколько дней, когда первая волна горечи стала потихоньку отпускать, устроили собрание и перераспределили между живыми обязанности погибших.

Но в судьбе одного обитателя судна все-таки произошло маленькое чудо: вопреки опасениям Колобка, Лера выжила. Отчаянная борьба со смертью хрупкой, еще больше похудевшей девушки, на осунувшемся лице которой теперь остались только по-прежнему сверкающие изумрудом глаза, окончилась в пользу девчонки. Ей выпало жить; а заплатить пришлось остатками детства. Теперь в ее зеленых глазах поселилась тоска.

Вскоре, на радость Батону, к быстро идущей на поправку девушке стали чаще пускать друзей. А когда температура наконец перестала одолевать больную, Колобок разрешил девчонке недолго прогуливаться по коридору у медпункта в сопровождении мыши. В один из таких дней ее и подозвал к себе Ежи.

– Привет, как самочувствие? – окликнул он девушку, проходящую мимо двери в его каюту. – Зайди на минутку.

– Спасибо, уже лучше, – слабым голосом ответила Лера, переступая порог. – Посиди тут, я не долго.

Разочарованно пискнувшая мышь, неохотно потоптавшись у входа, наконец по обыкновению привалилась спиной к стене.

– Дверь прикрой, – попросил поляк.

– Вы что-то хотели?

– Присядь, – предложил Ежи.

Лера послушно опустилась на откидной стул, с любопытством разглядывая незнакомые схемы и документы на столе, поверх которых, словно маяк, возвышался початый графин сивухи. – Чаю хочешь?

– А у вас есть? – девушка с сомнением покосилась на графин.

– Могу распорядиться.

– Я думала, здесь теперь всем дядя Тарас распоряжается…

– Он распоряжается судном, я – своими людьми. Так чего, будешь?

– Нет, спасибо. Меня Треска только что покормил, – отказалась девушка и улыбнулась, вспомнив, как совсем недавно оба повара, устроившись за столом напротив и подперев кулаками растекшиеся в глуповатых улыбках физиономии, с материнским умилением следили, как она расправлялась с кашей и котлетами.

– Дело твое. Проходит? – увидев, как девушка легонько поскребла живот, спросил Ежи.

– Ага, только чешется очень, – оставленное присоской чудовища красное пятно постепенно исчезало. – А как ваша рука?

Поляк слегка пошевелил пальцами висящей на перевязи руки.

– До свадьбы заживет. И чего тебя на палубу-то потянуло, а? – поинтересовался он, подливая из графина в свой пустой стакан. – Думала сама с монстром справиться?

– Хотела дяде Мише помочь…

– А в результате чуть не погибла, – покачал головой Ежи.

– Меня кто-то толкнул, – Лера виновато опустила голову. – Пистолет потеряла, жалко.

– Ты еще скажи: «Я нечаянно!» – усмехнулся поляк, отпивая из стакана. – Ничего, ствол можно новый добыть, а вот жизнь нынче второго шанса не дает, усекла?

– Усекла, – вздохнула девушка.

– Пока ты там, на койке, ручонками за хвост жизни цеплялась, команда о погибших не так остро тужить стала. Ты им, можно сказать, своей хворью пример подала. Да и Колобок, я гляжу, жирок основательно подрастряс, пока за тобой бегал…

– Если бы не Виктор Михайлович, я бы точно умерла, – согласно кивнула Лера. – Он от меня все эти дни не отходил, даже дядю Мишу не пускал.

При упоминании уютного медика в груди девушки снова поднялась теплая волна благодарности. Ее не смущало даже то, что все это время сражавшийся со смертью врач видел ее голой.

– Ясное дело! Еще не хватало, чтобы ты прямо у него на глазах окочурилась и потом до конца дней во сне к нему являлась.

– Не говорите так!

– Ладно, пустое. Я чего спросить-то хотел… Ты не знаешь, что случилось с Василем? – внимательно посмотрев на девушку, неожиданно спросил Ежи.

– Н… нет, – растерянно пробормотала та, испуганно ощутив, как внутри все сжалось. – А почему вы спрашиваете?

Знает или нет? Успел ли Азат отмыть с пола в душевой следы кровавой расправы над насильником или вынужденное убийство вылетело у него из головы в пылу схватки с чудовищем? А с другой стороны, чего она боится – это перед ней должны все оправдываться и извиняться! Навалился сзади, стал одежду стаскивать, обещал ухо отрезать и, самое главное, чуть не сделал с ней…

Разумеется, двадцатитрехлетняя Лера была давно посвящена во все тонкости и хитрости «процесса» своими подругами по грибной плантации, которые наперебой делились с товаркой своими немногочисленными любовными похождениями. Из всего услышанного Лера давно сделала для себя конспектики, и была уверена, что все это должно быть не так, как хотел голодный и злой поляк. Без агрессии и напора. Не по сиюминутной прихоти, вызванной желанием плоти. Только по любви – все эти годы она твердо хранила с раннего детства накрепко вдолбленный грозный завет старших.

Девушка брезгливо повела плечами. Даже горе-суженый Витек не позволял себе подобного. Придуривался, конечно, лез обниматься, норовил при случае ущипнуть за грудь или шлепнуть по заду, но чтоб чего больше – ни-ни. Слишком боялся деда и дядю Мишу, да и вообще трус был изрядный, несмотря на весь свой гонор.

Если бы не Азат… Прибежал ведь, как почувствовал чего. А она его так и не поблагодарила.

Чего она боится? Даже если поляки и знают правду, пусть ей спасибо скажут, что она Батону и остальным не пожаловалась. Тут бы такое началось, мигом бы всех пришлых покрошили, как грибы на сушку!..

– В последний раз я видел Василя ночью, накануне сражения с тварью, – прервал размышления девушки Ежи. – Тогда мы наблюдали миграцию медуз, а ты в душевой со своей стиркой колдовала, и он вызвался тебя привести, – поляк снова неторопливо наполнил стакан. – А потом – как в воду канул. Конечно, в той бойне вообще понять ничего было нельзя: столько народу полегло, да еще столько же за борт отправилось… Но все-таки он тебя нашел?

– Да, нашел, – Лера смело подняла на поляка глаза. – И позвал наверх.

– А ты?

– Сказала, что закончу и поднимусь, – не опуская глаз, уверенно врала девушка.

– И что сделал он?

– Вы что, меня допрашиваете?

– Ты пойми, – смягчил напористый тон залпом осушивший очередной стакан Ежи. – Может статься, ты его последней видела. Он же был один из моих, и причем хороший, пятерых стоил. Строптивый, конечно, гад, своенравный, но последние годы нам уже поздновато о нравственности да этикете думать. И вдруг – бац! – был человек, и нету, как корова языком слизнула.

– Когда по громкой связи объявили общую тревогу, он побежал наверх, – теряя уверенность, пожала плечами девушка. – А там уж сами знаете… Десять человек без вести пропали… Может, за борт смыло…

– А это тогда что такое? – словно обличая шулера в карточной партии, Ежи медленно выудил из-под стола изогнутый нож. Тот самый, который прижимал к ее горлу Василь и от смертельного удара которого через мгновение умер сам.

«Неужели он все-таки знает?» Но лезвие было тщательно очищено от крови, и когда Ежи повернул его, демонстрируя собеседнице, в начищенном металле сверкнул ее встревоженный глаз. Значит, Азат его вытащил из шеи трупа и вычистил. В новом жестоком мире хорошее холодное оружие ценилось на вес золота, будучи единственным оставшимся человечеству клыком, который можно противопоставить заново народившимся тварям. Но откуда нож у поляка? Выронил в спешке Азат? Вполне вероятно…

– Этот нож, между прочим, его наградным оружием был, он с ним никогда не расставался.

«А расскажешь своему меченому, сука, – ухо отрежу. Поняла?» – снова зашелестел в ушах леденящий кровь шепот. Почувствовав, как начинают мелко дрожать колени, Лера накрыла их ледяными ладонями и невероятным усилием собрала в кулак последние остатки самообладания. А что, если рассказать? В конце концов, не Ежи тут главный. Лодка принадлежит убежищу, и поляки тут, можно сказать, гости, так что нечего руки распускать!

– Перед тревогой лодку сильно тряхнуло, – овладев собой, но все-таки сбиваясь, продолжила девушка. – Таз с водой опрокинулся, мы оба поскользнулись на мыльной воде, вот он его, скорее всего, и выронил.

– Может быть… – Ежи задумчиво посмотрел на нож и неожиданно, крепко стиснув за ручку, с размаху всадил его в свободный от карт участок стола так, что девушка испуганно вскрикнула. – Да не трясись ты… Значит, сгинул брат. Хоть память какая-то осталась…

– Мне жаль, – только и смогла ответить Лера, глядя на этого пожилого, уставшего человека. В конце концов, он ни в чем не был виноват.

– Всем чего-то жаль, – надев очки, Ежи задумчиво зашелестел картами, словно позабыв про девушку. – Нам всегда чего-то жаль…

– А что вы делаете?

– Пытаюсь точно определить расположение швартовочных доков на базе.

– Но здесь же все на непонятных языках, – Лера с удивлением разглядывала замысловатые печатные и рукописные закорючки, в изобилии украшающие карты и планы каких-то сооружений. – Вы их понимаете?

– Да, осталось еще кой-чего в голове. Я ведь на момент войны был аспирантом Гданьского политехнического университета. Уж нас там по наукам и языкам гоняли, будь здоров!

– Школьником? – нахмурилась Лера, не поняв незнакомого слова «аспирант».

– Что-то вроде, только постарше, – тихо усмехнулся поляк. – Говорил на английском и техническом немецком, что сейчас очень помогает, хотел изучать французский. А после войны за ненадобностью стало выветриваться потихоньку. Какой толк от этой тарабарщины под землей, где новое поколение и на родном-то языке двух слов нормально связать не может?

– Я знаю, почему языки разные. Мне Савельев рассказывал про Вавилонскую башню, – Лера вспомнила разговор с метеорологом под таинственным полотном бескрайнего звездного неба.

– Башни, Ковчеги… – вздохнул поляк, и впервые за время разговора в его голосе послышалась невероятная усталость. – Легенды. Предания. Заговорили все по-разному, не договорились и выжгли планету к чертовой матери? Ерунда! Бог тут совершенно ни при чем. У нас разрушение в генах, в каждой клеточке по самую маковку сидит.

– Вы не верите в Бога?

– Ишь, лиса! – с нотой удивления усмехнулся Ежи и внимательно посмотрел на девушку поверх очков. – Годков-то хватит со мной на такие темы разговаривать? Хочешь сказать, что сама веришь?

– Не знаю… – Лера задумчиво сдвинула брови и тут же спохватилась. – Но крестик у меня есть, вот.

– Убери, такие вещи никому не показывают, – остановил полезшую под тельняшку девушку поляк. – Боюсь, для веры твоего крестика маловато будет.

– А что для нее нужно?

– Вера и нужна. Только вот тут она сидеть должна, а не на поверхности, – с этими словами Ежи ткнул себя пальцем в грудь.

– Сложно для меня это все, – виновато улыбнувшись, Лера заправила за ухо волосы.

– А в жизни вообще ничего простого не бывает. Над этими вопросами люди и поумнее нас с тобой сотнями лет бились, и все без ответов. Не дано человеку всего понять, – Ежи потянулся за графином но, не донеся руку, положил ее на стол. – Да и вера сейчас уже ничем не поможет.

– А что поможет? – девушка с затаенной надеждой посмотрела на разложенные карты и схемы. – Вирус?

– Ничего. Надежда – опасная штука, Валерия. Она может свести с ума. Уйти надо, – неожиданно сказал Ежи, задумчиво глядя в стенку каюты.

– Куда? Нас никто не звал, – растерялась девушка, повернувшись в сторону прикрытой двери.

– Остаткам человечества надо уйти, – словно объявляя приговор, твердо ответил поляк, по-прежнему не глядя на собеседницу, явно блуждая в каких-то собственных мыслях. – Освободить место для других видов, которые природе будут более благодарными детьми.

– Я вас не понимаю, – с испугом пробормотала Лера.

– Ну, хорошо, – сняв очки и долив в стакан остатки сивухи, сказал Ежи. – Поясню. Возьмем этих африканских туземцев. Разве для них что-то изменилось после ядерной войны? Как жили, так и живут. Они на протяжении тысячелетий придерживались одного образа жизни, находились в согласии с природой, не пытались ее себе подчинить: не строили электростанций, не вырубали леса, не насиловали землю нефтяными бурами. А вот мы, цивилизованные и просвещенные, всем этим грешили. Теперь природа насилует нас. Отыгрывается. Можно ли ее за это укорять? Та же тварь морская – ее ведь, по сути, мы сами создали. И кто знает, что еще на земле и в воде за последние двадцать лет народилось… Со временем эта новая жизнь вытеснит нас всех.

– Откуда?

– Отовсюду, – вздохнул поляк. – В результате те, кто не вредил природе и жил с ней в гармонии, процветают, а мы под землей от радиации гнием. Скорее всего, те чернокожие вообще не заметили, что с миром что-то произошло. Только живность стала тучнее, да у нового поколения лишний палец добавился, зато удобней копье держать. Значит, нужно радоваться и духам больше благодарственных жертв приносить!

– Но они же злые, – Лера с удивлением посмотрела на Ежи: как он может говорить такое о людях, которые чуть не скормили ее обитающему в джунглях чудовищу?

– А как бы ты себя повела, ввались кто-нибудь в твое жилище, хозяйничая и переворачивая все вверх дном?

– Выгнала бы.

– То-то и оно. Вот и они защищались, только по-своему. Знаешь, Эйнштейн – был в старину такой великий ученый – однажды пророчески сказал: «Я не знаю, каким оружием будет вестись Третья мировая война, но Четвёртая – палками и камнями». Вот все к тому и идет.

– Но мы ведь можем измениться! – с жаром воскликнула Лера. – Есть еще хорошие люди: вы, дядя Тарас, дядя Миша… Вы же искренне хотите всем помочь!

– Наивная ты, девочка, непуганая, – покачал головой Ежи. – Жила себе, подрастала в теплом и уютном гнездышке с дедом-бобылем и горя не знала. А в мире его столько еще осталось! Никаким святым не искупить! Сколько великих цивилизаций сгинуло, оставив после себя груды камней да рисунки в пустынях, которые теперь видны только птицам, или что еще там теперь летает? Любой великий народ рано или поздно вырождается – и все от собственной алчности, от жажды власти и человеческой глупости. Просто теперь теперь наша очередь. Всем собором и отчалим.

– Вы о чем? – дрогнувшим голосом спросила Лера, с затаенным дыханием слушая странные речи поляка.

– Пока не знаю, – снова погружаясь в свои мысли, задумчиво пробормотал Ежи. – Пока не знаю…

– Вот ты где! – дверь в каюту приоткрылась, и на пороге возник Колобок, держащий на ладони мышь. – Зверье вернулось, тебя нет, а режим пока еще нарушать нельзя, слабенькая ты.

– Это я ее вызвал, Виктор, не бушуй, – вступился за девушку Ежи. – Нужно было поговорить с глазу на глаз.

– Успеется еще, – ответил медик и тоном, не терпящим возражений, скомандовал: – А ну, сейчас же в койку и принять горизонтальное положение!

– До свидания! – попрощалась с обитателем каюты послушно поднявшаяся Лера.

– Поправляйся! – кивнул Ежи. – Уйти… – чуть слышно пробормотал он, когда за девушкой тихо закрылась дверь, и залпом опрокинул в себя остатки сивухи.

Внезапно лицо поляка исказила гримаса боли, а по съежившемуся телу пробежала судорога. В следующую секунду скатившегося под стол Ежи вырвало в мусорное ведро. Едва не захлебнувшись, обессиленный сильнейшими спазмами человек расшнуровал ботинок и, морщась, принялся стягивать носок. Ужаленная неизвестным африканским существом нога почернела от стопы до колена, вены посинели и вздулись, словно переваренные макаронины.

Инфекция? Или яд?

Ежи никому не сказал об укусе: зачем понапрасну тревожить команду? Даже когда через неделю ступня начала темнеть и все тело стало скручивать болями и рвотой, он все равно не пошел в медпункт. Не хватало загреметь в койку или, что еще хуже, в карантин, когда у него столько важной работы! Вылечится на базе, когда они доплывут, осталось потерпеть совсем немного.

Если доживет.

* * *

«2 ноября 2033 года.

Вчера, ровно в четыре часа ночи, неожиданно начался шторм. Едва метеоролог Савельев доложил о состоянии погоды за бортом, как все системы навигации неожиданно начали сбоить. Не в силах совладать с техникой и рискнув выбраться на палубу, мы обнаружили, что идем в полосе тумана, настолько густой, что изредка казалось, будто «Грозного» завернули в перину. Мороз по коже. Однако ребята на палубе не расходились, хоть и видно было, что шибко струхнули. Словно что-то держало нас. Быстро идущее параллельно ходу белое марево озарялось частыми сполохами и раскатами грома, такими оглушительными, что казалось, будто сами черти кидались в нас камнями. А затем кто-то несколько раз крикнул, что примерно в двух часах к юго-западу ослепительные вспышки на мгновение освещали силуэт гигантского корабля, медленно проходящего тем же курсом.

Позднее техника выдала сбивчивые данные:

Расстояние: 3480 метров.

Курс: пеленг один-ноль-семь.

Скорость: 8 узлов.

Брешет, или…

Голландец?

Еще недостаточно потерял мозги, чтобы верить надуманным россказням. С перепугу чего не померещится.

Тем временем качка и помехи усилились, словно мы угодили в сильное магнитное поле, излучаемое объектом невероятных размеров.

Чертовщина какая-то. Приказал погружаться, от греха подальше…»

* * *

В столовой базы «Новолазаревская», где еще совсем недавно судили посягнувшего на пингвинье мясо Крюгера, были снова расставлены столы и стулья. В дальнем углу помещения, над тускло подсвеченным стареньким бильярдным столом, склонились Макмиллан и британский спелеолог Коротышка Джек, со степенным азартом взрослых людей резавшиеся в американский пул.

– Зря ты не выдал Крюгеру нормальную маску.

– Перебьется. Он все равно не жилец.

Поцарапанные, начисто лишенные краски, с кое-как подмалеванными номерами шары, как и двадцать лет назад, со звонкими беззаботными щелчками перекатывались по столу.

– Фол, – после очередного удара объявил МакМиллан. – Игра с руки.

Его соперник, задумчиво разглядывая поле, стал располагать биток на поверхности стола, подыскивая возможность хорошего удара по некоторым из оставшихся прицельных шаров.

– Там это!.. – нарушая тишину, с порога оживленно затараторил шумно ввалившийся с улицы Бак, на ходу откидывая припорошенный снегом обшитый свалявшимся мехом капюшон куртки и сдвигая на лоб защитную маску. – Корабль, парни!

– Дурак, всего в сорок лет окончательный дурак! – не оборачиваясь, усмехнулся в бороду Джек и ловко стукнул кием по шару.

– Ты что, снова после вчерашнего плохо проспался? – не сводя глаз с шара, невозмутимо поинтересовался в свою очередь изогнувшийся над выцветшим сукном Макмиллан. – Запомни, не перестанешь тусить с бельгийцами, скоро совсем от их наркоты рехнешься. Это наверняка просто кит, сейчас как раз сезон миграции.

– К черту кита! Говорю тебе, это самый настоящий корабль! – не сдавался Бак, поросячьи глазки которого сияли лихорадочным огнем детского восторга. – Я в бинокль его видел! Подлодка! Около десяти миль к северо-востоку от Королевы Мод, флаг Конфедерации… Это южане! Нигеров приплыли вешать…

Позабыв про свой удар, техасец с такой силой повернул голову к толстяку, что с нее чуть не слетела шляпа. В следующее мгновение, побросав на сукно кии, игроки, громыхая ботинками и напяливая на ходу куртки, выскочили на улицу вслед за Баком.