Текст книги "Суверенитет"

Для того чтобы понять реальное значение этого противопоставления, необходимо иметь в виду, что имущим классам было иногда нелегко контролировать псефизмы народных собраний, которые нередко обрушивались на отдельных представителей рабовладельческой верхушки, подвергая их изгнанию или конфискации имущества. Верховенство законов было гарантией против «демагогов». «В демократиях, управляемых законами, нет демагогов, но лучшие граждане главенствуют; там же, где не законы властвуют, там появляются демагоги»[137]137
  Аристотель. Политика. IV. 4.


[Закрыть].

Господство закона является, по Аристотелю, отличительным признаком «правильной» формы правления. Закон характеризуется у Аристотеля не с формальной стороны как акт народного собрания, а с материальной стороны как общая норма. Законы должны иметь силу по общим вопросам, а должностные лица – по частностям[138]138
  Аристотель. Политика. IV. 4.


[Закрыть]. Точно так же, как указывается в «Риторике», отношение между законом и судебным приговором – это отношение общего к частному. Господство общей нормы в демократии служит гарантией против произвола «черни»; господство общей нормы в монархии служит гарантией против произвола единоличного властителя.

Если учесть всю процедуру законодательства в Афинах, расписание работ народного собрания по пританиям, данное в «Афинской Политии» Аристотеля, а также такие институты, как судебная проверка, право опротестования предложенных народному собранию законопроектов и «графе пара номон», то нельзя не прийти к выводу, что государственное законодательствование рассматривалось еще не как постоянная и текущая, свободная деятельность государства, а как деятельность чрезвычайная, спорадическая, связанная с решением особых общегосударственных политических проблем. Основная масса норм уголовного, гражданского (включая и семейное) и процессуального права относилась к обычному праву. Вмешательство государства в эту область было не правилом, а исключением. Что же касается государственного права, то оно отражало, главным образом, отдельные вехи в развитии государства, связанные с серьезными внутренними или внешнеполитическими сдвигами. В этом смысле даже писаный государственный закон стоял как бы над органами государства, как подлинный властелин («to Kyrion»). Свободная деятельность государства и в этой сфере еще не получила значительного развития. Может быть, этим и объясняется то явное предпочтение, которое афинское народное собрание отдавало индивидуальным псефизмам. По утверждению Аристотеля, в «Афинской Политии» верховенство народа выражалось в том, что все дела решались псефизмами и судами; о законодательстве он в данном контексте не говорит[139]139
  Аристотель. Афинская Полития. Гл. 41.


[Закрыть].

Высказывания греческих авторов о «господстве закона» поэтому не могут пониматься в том смысле, какой данному термину придают буржуазные теоретики «правового государства». Закон здесь понимается не как общая норма, свободно устанавливаемая высшим органом государства, а как нерушимая норма, связывающая существенным образом и высший законодательный орган государства, а следовательно, и само государство. (Такое понимание мы встречаем, в частности, у Демосфена.)

Слабое развитие нормоустанавливающей (в смысле издания общих норм) деятельности государства отражает относительную статичность социально-экономической жизни, не требовавшей частых изменений установленных общих норм. Но оно само по себе еще не создавало гарантии для личности, так как перед высшим органом государства оставался открытым путь индивидуальных псефизмов (видом которых был и остракизм), которые могли быть направлены против любого лица. Устойчивость закона служила известной гарантией интересов рабовладельческой верхушки в целом, но не могла спасти от расправы «демагогов» того или иного представителя этой верхушки.

Известен взгляд Бенжамена Констана и Фюстель де Куланжа на античную демократию как на государство, которое в отличие от буржуазно-либерального государства целиком поглощало личность и ее интересы и потребности, не оставляя места индивидуальной свободе. Односторонность и тенденциозность этих взглядов буржуазных авторов являются бесспорными. Античная демократия характеризуется самими греками как царство равенства и свободы личности. Об этом с гордостью говорит Перикл в своей надгробной речи, утверждая, по Фукидиду: «В повседневных делах мы имеем доверие друг к другу, не возмущаемся против другого, если он поступает так, как ему нравится. Каждый человек в отдельности может у нас проявить себя полноценной и самостоятельной личностью»[140]140
  Фукидид. II. 37, 41.


[Закрыть].

Об этом же, но раздраженно, говорит Платон как об «избытке» свободы, как о «всеобщей распущенности».

Поучительна полемика Аристотеля против государства Платона; Аристотель осуждает превращение государства в абсолютное единство, в котором исчезает присущий государству элемент множественности, в результате чего симфония превращается в гомофонию.

Практика самого свободного греческого государства – Афин – свидетельствует о том, что государство, верное своим классовым задачам, стремилось гарантировать жизнь и неприкосновенность личности свободного гражданина от покушения рабов и других граждан, и даже органов государства. Свободный человек не мог подвергаться побоям. «О, демократия и законы! – кричит философ в «Тимоне» Лукиана. – В свободном городе нас бьет проклятый».

Государство, в принципе, не допускало и произвольных, незаконных действий должностных лиц в отношении отдельных свободных граждан. Об этом свидетельствовала система гарантий ответственности должностных лиц за незаконные и нецелесообразные действия. Об этом свидетельствуют присяга архонтов править «согласно с законами» и приносимый архонтами обет посвятить золотую статую, если они преступят какой-нибудь из законов. Согласно Аристотелю, еще до Солона ареопаг следил за должностными лицами, чтобы они правили «по законам». Каждому гражданину, пострадавшему от их незаконного действия, предоставлялось право подать об этом заявление в Совет ареопага с указанием на то, какой именно закон был нарушен этим неправомерным действием. Характерно, что условием вступления архонтов в должность было торжественное заверение, что каждый гражданин к концу их правления сохранит ту собственность, которой он владел до их вступления в должность. Закон предоставлял право любому частному лицу делать Совету заявления о противозаконных действиях должностных лиц.

Аристотель в «Политии» сообщает, что Совет был лишен права казни на том основании, что «ни одного гражданина нельзя казнить без приговора суда». Этот принцип был подкреплен законом, по которому Совет мог лишь возбуждать преследование перед народным судом.

Характерно то, что Аристотель в «Афинской Политии» считает наиболее «народными» из реформ Солона те, которые обеспечивали «личную свободу», отмену личной кабалы в обеспечение ссуды, предоставление всякому права выступить истцом за потерпевшего обиду и, наконец, права апелляции к народному суду, отчего, как утверждают, приобрела особенную силу народная масса[141]141
  Аристотель. Афинская Полития. Гл. 9.


[Закрыть].

Однако все это не означало ограничения власти высшего органа государства, ибо не создавало каких-либо гарантий жизни и собственности граждан от самого народного собрания, которое своими псефизмами могло лишить граждан жизни и собственности так же, как могло подвергнуть их остракизму. Действенных гарантий личности от произвола государства не существовало. Религиозно-моральные неписаные законы и представление о нерушимости государственных законов ставили известные преграды государственному законодательству, но они были почти бессильны против продиктованных политическими мотивами индивидуальных мер высшего органа государства. Другими словами, в рабовладельческой демократии господствующий класс в своих общих интересах вынужден был откупаться от «демагогов» выдачей «демосу» отдельных, наиболее ненавистных последнему, своих представителей.

Греческий «полис», приблизившись к статуту суверенного государства, все же не достиг его. На пути к этому стояли частная власть рабовладельцев, сохранение, хотя и в ослабленной форме, религиозно-морально-правового синкретизма, правовой дуализм писаных и неписаных законов, слабое развитие правоустанавливающей деятельности государства.

Римская республика представляет собой по существу разновидность античного аристократического полиса (греческому «полис» соответствует латинское «civitas»). При этом в некоторых отношениях она еще больше, чем греческий полис, приближается к положению суверенного государства.

Господствующий класс в Риме – рабовладельческая, преимущественно землевладельческая и финансовая, аристократия. Позже она образует два высших сословия – сенаторское и всадническое. В ее руках монополизированы (уже в силу принципа безвозмездности) все государственные должности (магистратуры). Юридически полнота власти принадлежит «senatus populusque romanus», причем «populus» – это вначале только патриции, позже он объемлет и плебеев, а к концу республики – все свободное население не только Рима, но и Италии. Однако власть римского народа служит лишь юридическим выражением реального господства рабовладельческой верхушки, которая организует этот народ для выполнения им своих государственных функций в соответствии с ее интересами.

Народ выступает в форме центуриатных и трибутных комиций (куриатные комиции рано утрачивают политическое значение). Но самая организация этих комиций подчеркивает аристократический принцип, лежащий в их основе. Это выражается в количественном неравенстве центурий, дающем абсолютный перевес богатому и знатному рабовладельческому слою в том, что «народу» не предоставлены ни законодательная инициатива, ни право обсуждения предлагаемых законопроектов, в ограничении компетенции комиций в пользу сената. «Populus romanus» становится придатком к сенату, отчасти к магистратам, которые более адекватно выражают интересы господствующего класса. Во всяком случае государственные формы римской республики в более чистом виде выражали классовый характер государства и диктатуру господствующего класса, чем формы греческого демократического полиса.

Как мы уже указывали, римская «civitas» еще больше, чем греческий полис, приближается к статуту суверенного государства. Это находит свое выражение в усилении роли государственного закона как высшего источника права, в достижении римским государством гораздо более высокой ступени правовой культуры в смысле преодоления морально-религиозно-юридического синкретизма. В римском праве закон определен не только с точки зрения его содержания как «commune praeceptum» (общее предписание), но и – что здесь особенно важно – с точки зрения порядка его принятия: «lex est quod populus romanus iussit» (закон есть то, что повелел римский народ). Вместе с тем определяются и другие источники права как плебисцит, сенатусконсульт, преторское право. Все эти источники права представляют собой продукт правоустанавливающей деятельности государства в лице различных его органов.

В римской республике происходит расширение форм деятельности государства. В отличие от греческого полиса, в Риме издание общих норм становится постоянной и одной из важнейших форм деятельности государства. Цицерон утверждает, что, если бы народ удержал власть, он был бы «господином законов, судебных решений, войны, мира, союзов, жизни и имущества каждого». Деятельность государства тут мыслится как всеобъемлющая[142]142
  Cicero. De republica. I. 32.


[Закрыть].

Тот факт, что государство стало постоянно действующим фактором установления нового права, находит свое объяснение в том, что более бурный ход развития римской республики, социальные изменения, обусловленные войнами, завоеваниями, ростом взаимоотношений с другими странами, вызвали прямую потребность в придании праву более подвижной и гибкой формы, чем форма обычного права. Естественно, что только государство могло обеспечить это вызывавшееся потребностями классового господства правовое развитие.

Эта деятельность римского государства была свободна от принудительных ограничений религиозно-морального характера, власть его распространялась на любые вопросы. Она регулировала и рабовладельческие, и семейные отношения. Динамика общественной жизни требует в интересах господствующего класса более свободного манипулирования и более гибкого регулирования важнейших социальных вопросов, выражавшего, в частности, рост заинтересованности этого класса в гарантировании индивидуальных имущественных прав своих членов и освобождении от обветшалых патриархальных форм староримской жизни.

Нельзя не учитывать тех резких изменений социально-экономических, общественных и культурных условий, которые претерпел Рим на пути от небольшого города в Лациуме к мировой державе. Конечно, и право римской республики связано моральными воззрениями и религиозными предписаниями. Однако самостоятельность права и его специфичность здесь проявляются с такой силой, что ограничения, накладываемые на него морально-религиозными предписаниями, уже в значительной мере теряют свой принудительный характер. Цицерон четко разграничивает нормы, основанные на нравах, и нормы, закрепленные в законах («alia moribus, confirmarunt, sanxerunt autem alia legibus»). Проблема неписаных законов чужда римскому праву. Естественный закон не противопоставлялся гражданскому как какая-то обязательная норма, возвышающаяся над ним, которая должна соблюдаться и против последнего. У Гая естественный закон по существу отождествляется с «jus gentium»; если позднейшие юристы и усматривают в вопросе о рабстве расхождение между «jus gentium» и «jus naturale» (рабство, как утверждали они, есть установление «jus gentium», противное природе), то это расхождение ни в какой мере не делает рабство юридически менее правомерным.

Религия в римской республике носит еще более государственный, а государство – менее религиозный, более секуляризованный характер, чем в древней Греции. Религия более открыто, чем где бы то ни было раньше, ставится на службу политике.

Личность свободного человека находила защиту от злоупотреблений магистратов в целом ряде гарантий, в частности в праве провокации. Цицерон утверждает, что над жизнью римского гражданина властны только центуриатные комиции, что недопустимы магистратуры, не подлежащие праву провокации. Но само собой разумеется, что любой акт, общий или индивидуальный, исходивший от «maiestas populi romani», был законом, и право личности не могло служить для него препятствием.

Широкое развитие правотворческой деятельности государства выявляет необходимость в интересах господствующего класса гарантировать устойчивость основ государственного строя. В ранний период развития римского государства эта гарантия носит еще религиозный характер. Так, компромисс, достигнутый между патрициями и плебеями, ставится под особую защиту богов, объявляется «leges sacratae». В дальнейшем развитии применяются методы, имманентные самому праву и государству. Таким является порядок изменения основных установлений государства путем облечения диктатора особой властью «учреждать строй республики» («rei publicae constituendae»). Римское государственное право близко подошло к идее конституции как акта с особой юридической силой. Изменение государственных форм проводится самим государством, но в особом порядке. Римское право являет первый пример государства, перешедшего от одной формы государства к ее противоположности, от республики к монархии, сохранив при этом свое тождество и даже известную преемственность.

Несомненно, что римское понятие «maiestas» уже близко подходит к понятию суверенитета.

Однако и в Риме государство еще не стало монополистом властного принуждения. Этому, как и в Греции, препятствует рабовладельческий способ производства, предоставляющий рабовладельцу полную власть над рабами. Хотя государство регулирует отношения, возникающие на почве рабовладения, но это регулирование не затрагивает существа рабовладельческой власти как особой, негосударственной формы властвования.

Однако в республиканском Риме к этому присоединяется еще один вид власти – власть отеческая, власть «pater familias», его «manus», которая на начальных стадиях развития римского государства была, пожалуй, не менее могущественной, чем само государство. Эта власть была одним из главных устоев могущества господствующего рабовладельческого слоя в период ранней республики.

Но по мере того, как сдвиги в социально-экономической структуре уменьшают заинтересованность данного класса в отеческой власти и в то же время объективно подтачивают эту власть, она все в большей и большей степени подвергается регулированию в самом своем существе со стороны государственной власти и утрачивает свою способность противопоставлять себя государственной власти. Отеческая власть не представляла сама по себе такого необходимого элемента рабовладельческой системы, как само рабство. И недаром Гай видит в рабстве институт «jus gentium», или, что для него то же самое, «jus naturale», в то время как отеческая власть для него – это институт чисто квиритского права.

Переход от республики к империи в Риме был обусловлен многими причинами. Решающее значение имел факт недостаточности республиканского аппарата как орудия укрепления и сохранения рабовладельческого строя в условиях подъема рабских восстаний и обострения противоречий в лагере свободных на почве аграрного кризиса. Вместе с тем проявилась и недостаточность римской городской республики как государственной формы после превращения Рима в мировую державу с многоплеменным населением. Республиканская свобода держалась на рабстве и на порабощении провинций.

Переходом к монархической форме господствующий класс Рима отсрочил свою гибель на несколько столетий. Этот переход означал при сохранении старой классовой основы государства перенесение юридической высшей власти от римского народа и сената на личность императора.

Переход от аристократической республики к монархической форме означал переход от непосредственно классового господства к господству, опосредствованному властью монарха и принимающему форму чистой гетерономии. Сохранившиеся еще в эпоху принципата республиканские учреждения окончательно исчезают при доминате.

Обоснование неограниченной власти императора с помощью фикции исходящего от народа «lex regia de imperio» имеет чисто формальный характер, не отражается на действительном характере императорской власти и не находит выражения в действующем праве. Более того, именно это обоснование и служило для оправдания неограниченных прав императора и бесправия народа. Римское государство приобрело некоторые черты восточной деспотии – этому соответствует и идеологическое подчинение восточным влияниям. Усиливается роль бюрократического аппарата, и сословие «officiates» становится частью господствующей верхушки. Но эти изменения не означают отрыва государства от своей классовой основы, которая остается прежней. Рабовладельческая верхушка, совмещающая эксплуатацию рабского труда с все более развивающимся колонатом, сохраняет свое господствующее положение, что с полной отчетливостью выражено в праве Римской империи, в этом классическом праве рабовладельческого общества, формулирующем принцип: рабы суть вещи.

Развитая правовая форма и правоустанавливающая деятельность государства остаются одним из важнейших отличий римского домината от восточной деспотии. Государство, которое еще в период республики осуществляет функцию правотворчества как свою постоянную и свободную деятельность, не может уже отказаться от нее и в период империи. Решающую роль играет потребность общества, в лице господствующего класса, в постоянной реакции государства на меняющиеся условия жизни общества путем издания общих норм с высшей юридической силой. Меняется лишь форма закона. Важнейшими источниками права теперь становятся императорские конституции.

Императорская власть, олицетворяющая власть государства, не встречает препятствий ни в общинно-родовом или семейном строе, исчезнувшем или потерявшем всякое самостоятельное политическое значение, ни в религии. Эпоха империи, и особенно домината, – эпоха сумерек античных богов. Гибнущее язычество видит в империи и божественном императоре свой последний оплот. С другой стороны, смена религии способствует дальнейшему усилению власти императора, в котором новая религия, еще не установившая полноты своей власти над сознанием людей, нуждается как в орудии своего распространения и утверждения своего господства. Хотя христианство создает свою самостоятельную церковную организацию и свое каноническое право, однако в условиях Римской империи юридическое положение церкви полностью зависит от государственной власти. Требования церкви к государственной власти не рассматриваются как юридически обязательные для последней. Они не вторгаются в область «кесарева». Этот период создает наиболее благоприятные условия для отделения права от религии и морали. Смена старой религии и морали новой религией и новой этикой не сопровождалась сменой системы права. Хотя в настоящее время необходимо отвергнуть теорию об отсутствии какого бы то ни было влияния христианства на позднейшее римское право (такой взгляд высказывал Моммзен), но все же остается тот факт, что в христианской Римской империи продолжает действовать в основном старое «языческое» римское право, конечно, за исключением частей, непосредственно регулировавших исчезнувший языческий культ и связанные с ним отношения.

Однако и в римском доминате сохраняются в виде рабства ограничения государственной монополии властного принуждения. Поэтому мы можем говорить здесь лишь о приближении к суверенитету, но не о полном суверенитете государственной власти. Правда, в эпоху империи государственное регулирование рабства усиливается (законодательство о рабстве Антонина Пия). Разлагающийся рабовладельческий способ производства, утративший свою жизнеспособность, нуждается в искусственном поддержании его государственными методами подавления, частичных уступок, бюрократического регулирования. Поднимающийся способ производства является основой государства. Разлагающийся способ производства сам держится лишь с помощью государства.

Концентрация полноты власти и в то же время развитие свободной и юридически неограниченной правотворческой деятельности государства делают Римскую империю прообразом суверенного абсолютистского государства. Будущие идеологи абсолютной монархии найдут прочную опору в ульпиановских формулах, составивших «самое гнусное государственное право, какое когда-либо существовало»[143]143
  Маркс и Энгельс. Соч. Т. XV. С. 607.


[Закрыть].