Текст книги "Суверенитет"

Глава 1. Рабовладельческое государство

Государство древнего Востока представляет собой первую и древнейшую форму рабовладельческого государства. Это государство отражает ранний этап развития рабовладельческого строя, характеризуемый пока еще невысоким удельным весом рабского труда – в собственном смысле – в хозяйстве. Рабство в значительной мере сохраняет свой домашний характер. Существует также коллективное рабовладение городских общин и храмов. Однако главную роль в экономике играет труд членов крестьянских общин, не являющийся ни рабским, ни крепостным трудом. Владение рабами уже служит основой экономической мощи и политической власти рабовладельческой верхушки, образующей господствующий класс в государстве. Существенную часть этой рабовладельческой верхушки составляет жречество. Храмовое рабовладение – один из основных видов рабовладения в этом государстве.

Но при недостаточном развитии рабства и низкой производительности рабского труда рабовладельческая верхушка не может ограничиться лишь присвоением прибавочного продукта рабского труда. Ее аппетиты распространяются и на продукт труда крестьян-общинников, юридически свободных или полусвободных. Присвоение этого продукта рабовладельческой верхушкой достигается путем использования политической зависимости крестьянства от рабовладельческого государства. Господствующая рабовладельческая верхушка непосредственно использует государство и государственный аппарат как орудие ограбления крестьянства в свою пользу. Формой эксплуатации становится, по выражению Маркса, политическое отношение зависимости. Рента принимает форму налога[129]129
  Маркс. Теория прибавочной стоимости. Т. III. С. 289.


[Закрыть].

Экономически господствующая рабовладельческая верхушка непосредственно образует и политическую организацию господства. «Сатрап – иначе, паша – олицетворяет собой главную восточную форму эксплуатации…»[130]130
  Маркс и Энгельс. Соч. Т. XXVII. С. 234.


[Закрыть]. Это нельзя понимать в смысле «чиновничьего государства» – «Beamtenstaat» – буржуазных социологов, подменяющих классовый анализ государства описанием его внешних форм. Государство древнего Востока не является каким-то исключением из общего правила. И здесь господствующим был класс, занимавший определенное место в производстве. Характерной особенностью этого государства является тесное сращение господствующей рабовладельческой верхушки с государственным аппаратом и, таким образом, использование политической власти как средства эксплуатации политически зависимого непосредственного производителя путем взимания налога в пользу политически и экономически господствующей верхушки. Государство в данном случае выступает не только как орудие политического подавления эксплуатируемых, но и непосредственно как орудие внеэкономического принуждения при выкачивании из эксплуатируемых прибавочного продукта рабовладельческой верхушкой. Внеэкономическое принуждение направлено не только против рабов, находившихся в собственности частных лиц и коллективов рабовладельцев, но и против крестьян-общинников, эксплуатация которых основывается не на рабстве или крепостничестве в собственном смысле слова, но на политическом отношении господства и подчинения между рабовладельческим государством и эксплуатируемой массой, вырастающем на почве рабовладения.

Нельзя понять юридического положения личности в этом государстве, не учитывая данных отношений. Подобные отношения нередко отождествлялись с рабством. Однако более близкое ознакомление с социально-экономическими отношениями древнего Востока приводит к выводу о необходимости различения между рабами или другими лично не свободными людьми, с одной стороны, и крестьянами-общинниками – с другой, которые находились к рабовладельческому государству в отношении политической зависимости, приобретавшей особый характер в силу того, что эта зависимость служила средством внеэкономического принуждения, осуществляемого в интересах господствующего рабовладельческого класса, сросшегося с государственным аппаратом. Этим определяется форма рабовладельческого государства Востока как рабовладельческой деспотии.

Носителем высшей власти в этом государстве является наследственный царь – деспот, пользующийся неограниченной властью и неответственностью[131]131
  Характерно, что именно в неответственности монарха, который продолжает править и после неудачного похода, видит Эсхил в «Персах» специфическую особенность власти восточного деспота.


[Закрыть]. Монархический характер государства обусловлен рядом обстоятельств. Древневосточное государство складывается как государство этническое, охватывающее не одну общину, а ряд общин, связанных этническим родством. Необходимость проведения ирригационных сооружений в крупном масштабе обусловливает крупные размеры и централизованный характер государства. Рано проявляется тенденция превращения этнических государств в еще более крупные многоплеменные империи – Египетскую, Вавилонскую, Ассирийскую, Хеттскую, наконец, Персидскую – величайшее государственное образование древнего Переднего Востока. При таком положении вещей вполне понятно, что из элементов догосударственной военной демократии наибольшую силу при переходе к государственности приобретает именно царь – военачальник, в то время как два других элемента – аристократический и, особенно, народный, утрачивают свое значение. Однако в экономически более отсталых государствах еще сохранились следы выборности царей. Так, согласно библейскому рассказу, Саул и Давид были царями в силу народного избрания. После смерти царя Соломона его сын Ровоам отправляется в Сихем, «ибо туда пошел весь Израиль, чтобы возвести его в царство». При этом народ выдвинул свои условия, отклонение которых привело к отпадению десяти колен от династии Давида.

Однако по мере развития государственного быта эта связь царя с народом разрывается. Вавилонские цари Хаммурапи или Навуходоносор рассматривают себя как поставленных самим богом. При вступлении на престол последний обращается к богу Мардуку: «Ты сотворил меня и доверил мне власть над людьми»[132]132
  Тураев Б. А. История древнего Востока. Л., 1935. Т. II. С. 93.


[Закрыть]. Так как и государство, и религия строятся на этнической базе, то создаются условия для теснейшей связи между государством и религией и, в частности, для освящения религией государственных установлений.

Царь как носитель высшей власти олицетворяет независимость государства вовне. Древневосточное государство ценит свою независимость и в случае утраты борется за ее восстановление. Независимые государи, находящиеся в мире между собой, это «братья». Известный египетско-хеттский договор особенно старательно подчеркивает равноправие в смысле взаимных прав и обязанностей «великого повелителя» Египта и «великого владыки» хеттов. Довольно ясной является грань между государством вассальным, платящим дань, и государством независимым.

Но государство еще не является монополистом властного принуждения внутри общества. В восточном государстве действуют все три отмеченные выше фактора, ограничивающие эту монополию.

Прежде всего, необходимо указать на право господина повелевать своим рабом и распоряжаться его личностью и трудом. Самуил пугает народ, что царь, которого они изберут, отнимет у них рабов, рабынь, ослов и использует их для своих нужд. Но такое поведение царя воспринималось как явное беззаконие.

Характерно, что последний иудейский царь Седекия, предпринявший под давлением военной обстановки освобождение рабов-евреев, не мог осуществить это путем предписания. Согласно библейскому рассказу, царь заключил «союз со всем народом» об освобождении рабов (Книга Иеремии, 34,8). Обязанность государства как раз и заключалась в охране рабовладения и в исполнении законов против того раба, который скажет господину: «Ты не господин мне».

Власть государства ограничивается также племенной и общинной организацией, выполняющей функции судебные, преследования преступников (кровная месть) и т. д. Хотя государство конкурирует в этих областях с указанными организациями, однако оно не может вытеснить или заменить их. В условиях деспотического государства, когда государственная власть сосредоточена в руках деспота, т. е. строится на началах полной гетерономии в отношении всего общества, эти организации служат важным дополнительным оплотом господства рабовладельческой аристократии, которая не заинтересована в их полном подчинении государством.

Наконец, огромную роль в общественно-политической жизни играет религия. В ряде государств образуется мощное храмовое жречество, представляющее по существу независимую от государства организацию, выполняющую ряд важнейших функций властвования, в частности в области законодательства и суда. Правда, эта независимость была относительной; нередко статут жречества решался фактическим соотношением сил между царской властью и жреческой властью. Однако необходимо иметь в виду то обстоятельство, что цари могли вмешиваться в дела церкви только как носители божественной власти, т. е. власти, основанной на учении самой церкви. Это значит, что государь не может преступить запретов религии, которая выше государства и которая рассматривается как основание самой государственной власти. Конечно, индивидуальные жрецы были подчинены власти царя, могли быть им казнены, но церковная организация в целом не была подчинена государственной власти. Борьба отдельных царей с церковью (например, религиозные реформы Эхнатона) неизменно заканчивались неудачей. При господстве религиозного права это означает действительную связанность самого государства обязательными нормами, происходящими от силы, которая рассматривалась как стоящая над государством. Приказ царя был высшим законом. Но царские приказы имеют, как правило, характер индивидуальных предписаний. Что касается общих норм, то их источником считаются обычай и религиозный закон. Государство своей властью санкционирует эти нормы, кодифицирует в отдельных случаях, развивает их (законы Хаммурапи), но, разумеется, не приходится говорить о текущей и постоянной законодательной (в смысле издания общих норм) деятельности государств. Вопрос о такой деятельности государства и не ставился, ибо в условиях застойного рабовладельческого восточного общества это не вызывалось интересами господствующего класса. В той мере, в какой эти интересы требовали устойчивого правового регулирования тех или иных сторон общественной жизни, эти требования удовлетворялись в основном обычаем и религиозным законом. Как раз эти интересы и требовали, при неограниченной власти деспота, чтобы государство было связано особым независимым от него авторитетом. Признание этого права государством продиктовано самой классовой природой государства. Оно является правом, поскольку оно санкционировано государством, но не государственная санкция является источником его силы, а независимый от государства авторитет.

Вследствие этого, несмотря на неограниченную власть деспота, деспотическое государство не есть царство полного произвола. Это не господство над бесправными рабами, в отношении которых государственная власть в любой момент может поступить так, как ей заблагорассудится, – хотя такой взгляд на восточную деспотию со времен Аристотеля становится почти общепризнанным в европейской науке, утверждающей, что деспотическая власть, в отличие от политической власти, и есть господство хозяина над рабами, в отличие от власти государства над свободными людьми. Деспотия, по определению, это – отсутствие всяких законов (Монтескье, Моль). Однако такое понимание деспотии противоречит ее пониманию как государства, являющегося не инструментом прихоти одного лица, а орудием политического господства класса. Позади его внешней формы мы должны найти классовое содержание этого государства. Классовый характер государства определяет наличие в нем при любой форме известного правового начала. В самом деле, если бы это государство было неограниченным властителем над жизнью, личностью и собственностью всех подданных, можно ли было бы вообще говорить о политическом господстве класса?

На самом деле в восточном государстве жизнь и собственность рабовладельцев находились под защитой религиозно-морально-правовых норм, служивших в некоторой мере сдерживающим началом, правда, довольно слабым, а часто и иллюзорным – против произвола неответственных органов государства. Государь не мог убить или продать подданного или завладеть его имуществом иначе как в порядке политической меры, которая иногда даже должна была обставляться соответствующей судебной процедурой. Едва ли можно привести более красноречивую иллюстрацию этого положения, чем библейский рассказ об израильском царе Ахаве и винограднике Навота.

Как известно, царь Ахав мог стать собственником виноградника его «раба» Навота либо путем купли (но «раб» Навот отказался продать виноградник своему «хозяину» Ахаву), либо путем устройства судебного процесса, на котором свидетельскими показаниями было подтверждено мнимое преступление Навота (оскорбление величества и богохульство). Имущество Навота как имущество государственного преступника было конфисковано в пользу царя.

Жизнь и имущество подданного ограждены обычным и религиозным правом, которое обязательно и для царя, т. е. для государства.

Ассирийский царь предоставляет особые гарантии отдельным городам. Царь обещает не притеснять обитателей городов, не быть пристрастным, не отнимать у них деньги, принимать их жалобы, не обвинять граждан, не сажать их в тюрьму, не заставлять их носить на головах корзины (принудительные работы), не накладывать на них солдатчину, не кормить лошадей за счет жителей, не заставлять их идти в поход, не накладывать на них повинностей в пользу храмов. Это почти «петиция о правах»! В жалобе на нарушение своих прав вавилоняне ссылаются на старинное правило: «Собака, бегающая по Вавилону, не может быть убита»[133]133
  Древний мир в памятниках его письменности. Ч. I. Восток, 1915. С. 78–80.


[Закрыть].

Эти права гарантированы той формой религиозной клятвы, в которую они были облечены. В такую же форму облекались и международные договоры. Это значит, что право защищено не только государством, но и религией даже против государства в лице его высшей власти. Господствующий класс возводит свою волю в закон, являющийся одновременно и религиозной заповедью и моральной нормой. В то время как в условиях развитой классовой государственности, в которой господствующий класс непосредственно осуществляет контроль над самой государственной властью, правовое регулирование отношений властвования, опираясь на морально-политические нормы, установленные господствующим классом, само все же принимает правовые формы законов, устанавливаемых государственной властью, в древнедеспотическом государстве, где государственная власть выступает окруженной ореолом независимости от общества и неограниченности, действуют непосредственно морально-религиозные и политические нормы, установленные господствующим классом, который, передавая неограниченную власть деспоту, нуждается в известных гарантиях от произвола деспота. Представляя собой и юридические нормы, санкционируемые государством, они опираются также на особые организации принуждения в лице церкви и общины, создавая известные гарантии личности и собственности рабовладельцев от произвола самих органов государства, в том числе и от произвола высшего органа, являющегося олицетворением самого государства.

Греческое государство-город (полис) отражает более высокий уровень развития рабовладельческого способа производства. Рабский труд в сельском хозяйстве и ремесле становится главной формой производственной деятельности, хотя не вытесняет еще и свободного земледельческого и ремесленного труда. Формой рабского труда можно считать и гелотизм в Спарте.

Господствующим классом является класс рабовладельцев. В отдельных государствах власть принадлежит различным прослойкам этого класса, например рабовладельцам-аграриям – в аристократиях, промышленникам и финансистам – в демократиях. Но это не меняет общего характера государства как орудия господства рабовладельцев.

В этом находящемся на более высокой ступени рабовладельческом государстве нет условий для развития деспотического правления. Государство здесь не является непосредственным орудием эксплуатации членов общины, поскольку развитое частное рабовладение служит обильным источником богатства рабовладельческого класса. Это не исключает наличия государственных рабов и значительных элементов совместной частной собственности. Класс крупных рабовладельцев для удержания господства над классом рабов, во много раз превосходящим его численно, нуждается иногда в нейтрализации, а иногда и в союзе с неимущей массой свободного населения. Демос приобщается к власти. Рабство становится основой эллинской свободы. Вместе с тем здесь отсутствуют как экономические, так и географические условия для создания крупных централизованных государств. Все эти обстоятельства и приводят к образованию форм рабовладельческого государства, в которых высшая государственная власть юридически принадлежит либо самому господствующему классу (аристократия), либо всей совокупности свободных граждан (демократия). Из трех элементов военной демократии решающее значение приобретает либо аристократический, либо народный, в то время как монархический момент довольно рано утрачивает свое значение. В любой форме – аристократической или демократической – государство является ассоциацией рабовладельцев, взаимно гарантирующих друг другу владение рабами на началах собственности и господства над ними. Греческое государство-полис как организация рабовладельцев со всей энергией утверждало свою полную независимость как в отношении других греческих государств, так и в отношении варварских государств. То огромное значение, которое придается этой независимости, воплощено в древнегреческой концепции «автаркии», самоудовлетворенности, самодовления государства. Автаркия – это не только политическая, но и экономическая независимость, это способность государства прокормить своих свободных граждан, не прибегая к обмену с другими государствами или сводя этот обмен к минимуму. «Автономия» города, право самоуправления, жизнь общества по собственным законам ценились как величайшие блага общества и личности и защита их рассматривалась как первейший долг каждого гражданина. Утрата независимости государством в результате его подпадения под власть другого, более сильного полиса находит свое юридическое выражение в его отнесении к разряду неравноправных «союзников» «synteleis», «komai» и т. п. Различные формы позднейших союзов государств не меняют общей картины независимого государства-города.

Автаркия государства определяет и его превосходство над всякой организацией внутри его границ. Ибо ни одна из этих организаций, так же как и индивид, не может претендовать на автаркию. Все организации подчинены государству как своей цели, а именно в этом телеологическом смысле государство, как подчеркивает Аристотель в самом начале «Политики», «первее по природе как семьи, так и каждого из нас, ибо целое по необходимости предшествует части». Власть государства-полиса настолько велика, что приближается к суверенитету. Противопоставление общины государству отпадает, поскольку само государство представляет собой не что иное, как большую общину. Правда, внутри этой общины еще в течение веков сохраняются родовые деления. Аристотель даже определяет государство как «содружество селений и родов»[134]134
  Аристотель. Политика. III. 6.


[Закрыть]. Но родовая организация, выполняющая преимущественно некоторые культовые функции, утрачивает характер властной организации. От родовой мести остается – в Афинах – лишь преимущественное право возбуждать обвинение в убийстве перед ареопагом. Централизация государства, создание территориальной организации граждан, государственное законодательство в вопросах наследования и так далее – все это урезает роль родового начала в обществе.

Религия и культ играют огромную роль в частной и общественной жизни древних греков. Но это не приводит к созданию какой-либо отличной от государства церковной организации. Греческому обществу чуждо жречество как особое сословие, поставленное в независимое в той или иной мере от государства положение. В условиях непосредственного осуществления классом рабовладельцев своего господства через государство создание такой независимой от государства организации не отвечало интересам этого класса. Однако религия играет важнейшую роль как идеологический фактор устойчивости существующего социального порядка. Отсюда теснейшее сращение государственного и религиозного начал, объединение государства и церкви. Огосударствление религии и обожествление государства – вот что характерно для античного полиса. Выполнение религиозных функций, отправление культа, охрана благочестия – все это составляет обязанность – и притом одну из первейших обязанностей – государств и его высших должностных лиц. Государственное судопроизводство, особенно по делам об убийствах, пропитано религиозным элементом. Эти религиозные обязанности государства превращаются в право, простирающееся весьма далеко, вплоть до права декретировать введение того или другого культа, отменять тот или другой культ, вводить или отменять подчинение тому или иному божеству.

В условиях аристократического или демократического строя, когда государственная власть находится под непосредственным контролем господствующего класса, осуществляющего власть в народном собрании, избирающего ответственных перед ним должностных лиц, отпадает необходимость в противопоставлении государству каких-либо других организаций господствующего класса. Функции рода и церкви переходят к государству, вернее, сливаются с функциями государства. Однако и здесь государство не является еще монополистом властного принуждения. Ибо право повелевать, и при том неограниченное право повелевать, принадлежит каждому рабовладельцу в отношении своих рабов. Этим правом определяются условия жизни большей части общества. Это не право, делегированное государством, оно, как указывает Аристотель, предшествует во времени государству, данное право утверждается как основанное на самом законе природы, которая, по Аристотелю – апологету рабства, – одному определила быть рабом, другому – господином. Это право природное, а не установленное. Власть господина над рабами – изначальная, непроизводная власть. Это – в отличие от политической власти как власти над свободными – «деспотическая власть», или, по Платону, «частная власть». Конечно, государственная власть может регулировать отношения между господами и рабами, имея в виду интересы рабовладельцев в целом, до которых не может подняться каждый рабовладелец в отдельности. Государство организует в случае необходимости коллективное подавление рабов. Однако все это не затрагивает существа рабовладельческой власти как особого вида независимого властвования внутри государства, преследующего свои особые, не общественные, а частные цели.

Таким образом, античное рабовладельческое государство в лице греческого полиса не является монополистом властного принуждения. Однако оно приближается к такому положению, а следовательно, и к реализации принципа суверенитета, в несравненно большей степени, чем деспотическое рабовладельческое государство.

Античная теория государства близко подошла к пониманию классовой сущности высшей государственной власти, не сумев, однако, дойти до различения между сущностью этого господства и его юридическим выражением. Ставя с полной ясностью вопрос о том, кто должен быть верховным властелином («to Kyrion»), Аристотель считает возможным, чтобы власть принадлежала либо массе, либо богатым, либо лучшим, либо одному лицу. Аристотель считает, что народное голосование гарантирует верховенство демоса[135]135
  Аристотель. Афинская Полития. Гл. 9.


[Закрыть]. Здесь он подходит к пониманию юридической верховной власти, хотя и не может уловить классового характера подлинного властелина в демократиях, скрывающегося за народным голосованием.

По Аристотелю, государственный строй юридически фиксирует и устанавливает, как распределяются публичные должности и кто является верховной властью в государстве. Таким образом, вопрос о высшей власти ставится в контексте с вопросом о системе органов государства и их компетенции. Для античного полиса характерно наличие системы органов, причастных к высшей власти, каждый из которых обладает определенной компетенцией, а тем самым и властью в определенной области отношений. В Афинах – это экклесия, буле, гелиея, архонты, ареопаг и так далее, в Спарте – апелла, герусия, эфоры, цари и т. п. Гениальное обобщение этих систем дано в аристотелевских «трех частях всех политий», соответствующих народному собранию, магистратам и судам, или власти политической, административной и судебной как трем основным формам деятельности античного государства. Высшей властью является власть, обсуждающая вопросы войны и мира, заключения и расторжения союзов, законы, смертные приговоры, изгнание, конфискации, отчетность чиновников. Это есть власть народного собрания, решающая общегосударственные вопросы в качестве верховной власти в государстве. Ее компетенция охватывала, помимо издания общих норм, также и индивидуальные акты (псефизмы), направленные на обеспечение важнейших политических интересов государства, т. е. представляющих собой, прежде всего, политические меры. Несомненно, что верховенство народного собрания выражается и в избрании должностных лиц жребием или другим путем и в праве проверки их деятельности (эпихейротония). Тонкий анализ, данный в четвертой книге «Политики», показывает, что политические деятели античности отдавали себе полностью отчет в том, какое значение для обеспечения или, наоборот, ограничения народного верховенства имеет то или иное распределение компетенции и функций между народным собранием и другими органами, как, например, архонтами и т. д., а также порядок работы народного собрания.

В этом отношении весьма убедительной является параллель между афинской экклесией и спартанской апеллой. Последняя не имела права законодательной инициативы, с речами и предложениями могли выступать в ней (помимо послов других государств) лишь должностные лица (по крайней мере, в период расцвета Спарты); она обладала весьма ограниченной компетенцией и т. д.

Однако и в самих Афинах верховное народное собрание было ограничено в своих правах – в деле избрания должностных лиц – докимасией (испытанием) суда присяжных (гелией), а в законодательстве – правом вето, принадлежавшим номофетам, являвшимся тоже органом гелией.

Эти институты выражают недоверие господствующего класса крупных и средних рабовладельцев к демосу, который пришлось допустить в народное собрание и даже к магистратурам, отменяя постепенно солоновские цензы в отношении большинства магистратур и совета. Судебный контроль (даже со стороны гелией) над выборами магистратов и законодательством создавал известные гарантии устойчивости существующего среди свободного населения распределения собственности (ибо на основы общественного строя, а именно на рабство, не покушался и демос). Именно эти ограничения полновластия народного собрания, т. е. самого демоса, и вскрывают с наибольшей отчетливостью и убедительностью подлинный классовый характер античной демократии и носителя политической власти в ней.

Вместе с тем вскрывается связанная с этой классовой сущностью черта античной демократии – ограниченность государственного законодательствования. Законодательная форма деятельности государства получает здесь, правда, значительно большее развитие, чем на Востоке, и все же законодательствование еще не превратилось в текущую и постоянную деятельность государства.

Исходным пунктом развития права и здесь является санкционирование государством родовых обычаев и религиозных предписаний. Когда государство под воздействием динамики общественной жизни, обострения классовых противоречий и классовой борьбы переходит к самостоятельному правотворчеству, возникает противопоставление государственных писаных законов «неписаным законам», опирающимся на авторитет морали, религии, а позднее «природы» и «разума», неприкосновенным для государства. Такое противопоставление перерастает в конфликт, отражая борьбу в лагере рабовладельцев между старой родовой земельной знатью и усиливающейся торгово-промышленной прослойкой рабовладельцев. Однако тот факт, что как неписаные законы, так и писаное законодательство стоят на общей платформе в основных вопросах, создает возможность их совместного действия. Неписаные законы регулируют и некоторые стороны общественной жизни в качестве права, якобы общего всем народам, вытекающего, следовательно, из самой человеческой природы (три неписаных закона Сократа по Ксенофонту: запрещение кровосмешения, закон благодарности, почитание родителей). С другой стороны, писаное право – это право, отражающее особые условия существования отдельных государств. Оно создается, следовательно, самой властью государства. Но государство вправе менять лишь писаные законы. Оно не вправе посягать на «незыблемые и неписаные законы богов», которые «не теперь или вчера, но всегда жили, и никто не знает откуда они появились» (Софокл. Антигона). Писаные законы, устанавливаемые государством, не могут, утверждает Софокл в «Антигоне», ссылаться на авторитет Зевса или божественной справедливости (Дике). Они не имеют такой же силы, как неписаные законы, и не могут их нарушать. Это не доктрина, это правосознание античного рабовладельческого общества, претворяющееся в практике государства.

Таким образом, здесь до некоторой степени ослабляется характерный для Востока религиозно-правовой синкретизм, но вместе с тем устанавливается некоторый правовой дуализм. Право лишь частично отделяется от религии, ибо устанавливаются два вида права: право государственное, созданное государством, и вечное право богов, обязательное и для самого государства и для граждан, даже в случае коллизии между правом государства и правом богов. Таким образом, от прямой связи с религией и религиозной моралью отрешается лишь часть права, причем нормы, составляющие эту часть права, не должны расходиться с религиозно-моральным правом и его неписанным законом. Это значит, что обязательность неписанных законов является в одно и то же время религиозной, моральной и юридической. До права, полностью отличного в своем существе от религии и морали, древнегреческое общество не дошло. «Дике» означает одновременно и право и справедливость. Государство не властно над неписанными законами Дике; тем самым его полновластие ограничивается с этой стороны.

Однако было бы неправильно подходить с современными критериями и к праву, устанавливаемому самим государством. Ибо и государственный закон, если это была общая норма, а не индивидуальный «псефизм», окружен ореолом известной, хотя и относительной, незыблемости и устойчивости. В этом нашло свое выражение стремление господствующих классов в демократии к обузданию своеволия народного собрания. Это находит свое выражение в трудно объяснимом для современного представления о праве институте «графе пара номон»[136]136
  Характерно, что олигархический переворот, сопровождавший конец Пелопоннесской войны, начался с отмены института «графе пара номон». С падением демократии этот институт стал не нужен.


[Закрыть] и в учении о «верховенстве закона», которое у Аристотеля противопоставляется верховенству народа. Современные исследователи учения Аристотеля о формах государств, кажется, не обратили внимания на то, что наряду с основным делением на монархию, аристократию и политику (с соответствующими им искаженными формами) Аристотель знает еще одно деление государств на государства, управляемые общими нормами (законами), и государства, управляемые индивидуальными нормами (псефизмами народных собраний или эпитагмами монархов). Это деление определяет в основном и деление на правильные и извращенные формы. В частности, Аристотель отмечает ту форму демократии, в которой «властелином является масса, а не закон», указывая, что такая форма устанавливается там, где «властвуют псефизмы, а не законы».